Качели

«Да, – подумал Егор, – искоса поглядывая на похоже, что уже засыпающую Таню, – с «тёмным водопадом кудрей» я, похоже, погорячился; ничего на самом деле тёмного тут не наблюдается, да и самих «кудрей» особо что и нет». Волосы у Тани были красивыми; их блестящая волна доходила ей до лопаток, но были они тёмно-русыми и скорее прямыми, лишь слегка, буквально на пол витка, закручиваясь в спираль. А вот с глазами он угадал; они и вправду были серыми, и сейчас девочка изо всех сил тёрла их кулачками, чтобы не заснуть. Слегка опущенные книзу края глаз придавали её лицу слегка грустное выражение, даже когда она улыбалась. Немного уравновешивали эту её постоянную печаль прямые длинные брови; расположенные практически горизонтально, они стремились в одну линию, а тонкие губы, убирали ненужную детскость с немного кукольного лица.

– Таня, я вижу, что ты уже засыпаешь, – вернула всех к реальности Нина Сергеевна (эмоции эмоциями, но вопрос надо было решать и как можно скорее), – но пойми и нас. Буквально пара вопросов: где ты живёшь, есть ли у тебя дома телефон, и можно ли позвонить кому-то из твоих родственников, чтобы сообщить им, что с тобой всё в порядке. Знаешь, если бы Егор не пришёл домой ночевать, я бы очень сильно волновалась, и, пожалуй, даже обратилась бы в милицию.

– Пожалуйста, не надо в милицию, – сказала Таня, резко выпрямляясь; сон словно бы моментально слетел с неё, – Будет только хуже.

– Кому будет хуже? – удивилась Наталья Сергеевна, – тебе? Но почему?

– Папу опять заберут, и когда он вернётся, то долго будет очень злой. А мама болеет. Если она снова попадёт в больницу, меня могут забрать в детский дом. А я не хочу там жить.

– Ты была в детском доме? – почему-то с замиранием сердца спросила Нина Сергеевна. Занимаясь социальными вопросами в Администрации города, она отлично представляла себе, какой ад ожидает домашнюю девочку, попади она в детский дом. А о криминальной стороне, творящегося там, её муж ей рассказывал вполне достаточно, чтобы всё это ясно понимать.

– Нет, не была, – ответила Таня, и Нина Сергеевна с облегчением выдохнула. – Меня хотели туда отправить однажды, когда мама болела, но я убежала.

– И где же ты жила тогда, и где был твой отец?

– Жила в больнице; меня не выгоняли, потому что я помогала, – пояснила Таня, – а папу тогда посадили на 15 суток в тюрьму.

– Неужели у тебя больше нет никаких родственников, которые могли бы тебя забрать к себе? – решил уточнить ситуацию Павел Михайлович, который также слишком даже хорошо представлял себе обстановку в детских домах, и, щадя чувства своей жены, просто не рассказывал ей всего, что было ему известно. К сожалению, в милиции, мало что могли сделать в этой ситуации в принципе. Разве что вмешаться в какие-то уж совсем вопиющие случаи, да и то лишь постфактум. Но зная свою жену, он опасался, что она непременно ввяжется в эту безнадёжную битву «против всего плохого».

– Родственников у меня никаких нет, – сказала Таня, и помолчав, добавила:

– И мамы тоже скоро не будет.

– Как это не будет? Что ты такое говоришь? – изумилась Нина Сергеевна. – Куда же она денется? Снова ляжет в больницу?

– Мама скоро умрёт, – печально сказала девочка, и заплакала.

Тут уж сон слетел со всех. Нина Сергеевна тут же бросилась к Тане, и обняв её что-то зашептала её на ухо. А Таня вдруг со всхлипом обняла её обеими руками, и долго не отпускала. Нина Сергеевна гладила её по голове, а Егор лишь растерянно топтался рядом с ними.

В последующие пол часа удалось выяснить следующее: мама Тани действительно была серьёзно больна. То, что вылечить её нельзя, Таня узнала, когда пряталась у мамы в больнице. Она помогала санитаркам с уборкой, и врачи её, одетую в белый халат, просто не замечали. Не зная, что она дочь пациентки, они свободно разговаривали при ней, обсуждая пациентов и их диагнозы. Потом она услышала об этом и дома, когда папа был пьяный и злой, и ругался с мамой.

– Твой папа злой? – рискнул задать свой вопрос и Егор.

– Только когда пьяный. Он тогда такой страшный, что я его боюсь, и стараюсь куда-нибудь убежать. Он и маму может обидеть, когда такой. А мне всегда говорит то же, что сказал и ты: «Зачем ты мне нужна?».

– Егор! – возмущённо посмотрела на сына Нина Сергеевна, и Егор, к своему изумлению, вдруг почувствовал жар на своих щеках, и понял, что краснеет.

– Папа даже как-то выбросил и порвал все мои рисунки, – продолжила между тем Таня. – Он и в это раз хотел их порвать, но я убежала.

– И ты поэтому сидела во дворе под дождём и не хотела идти домой? – догадался Егор.

– Да, – кивнула Таня, – поэтому. Мне так жалко стало эти рисунки. В них вся моя жизнь. Я сама. Ты ведь их ещё не смотрел? Там мой мир; я свои рисунки словно не смотрю, а читаю. Представляю разное. Как ты сказал – «мыслеобразы»? Я запомнила, – и Таня впервые за вечер рассмеялась. – Мыслеобразы? – удивилась Нина Сергеевна.

– Ну да; это то, что видишь только ты, а никто другой не видит. Так Егор мне объяснил. Только я эти «мыслеобразы», – Тане явно понравилось это слово, – рисую, а Егор их рассказывает. Он мне даже стихи читал.

– Егор? Читал стихи? Девочке??! – Павел Михайлович от изумления даже забыл про всё остальное. – Наверное, я пропустил в «Новостях» сообщение о необъяснимой гибели всех волков в окрестных лесах.

– Это были не стихи, – тут же привычно нахмурился Егор, – я же тебе объяснял.

– Не сердись, – Таня лукаво улыбнулась Егору своей грустной улыбкой, и взяла его за руку. – Просто мне так понравилось: «кудрей тёмный водопад». Нет, правда, здорово же!

Девочка снова рассмеялась, а Егор, против обыкновения, не ушёл в себя, а смущённо улыбнулся в ответ.

«Да она же флиртует с ним!» – изумилась Нина Сергеевна. – Ох, и нашёл же Егор себе подругу на голову», – и внутренне рассмеялась. Она была бы совсем не против, чтобы кто-то вытащил её сына из его отрешённости в реальность. Пусть даже это будет маленькая девочка, сама ещё вряд ли отдающая себе полностью отчёт в том, что она делает.

История, рассказанная их неожиданной гостьей, тронула её, и она решила разобраться с ней досконально.

– Папа, когда трезвый, хороший, – между тем продолжила Таня. – Он потом даже прощения просит. Иногда. Может купить что-нибудь вкусное в подарок. Пожалуйста, не надо звать милицию, – повторила она жалобно.

– Хорошо, – приняла решение Нина Сергеевна. – Мы не будем звать милицию. Пока не будем. Но мы обязательно должны поговорить и с твоей мамой, и с твоим папой. Завтра же. А сейчас – всем спать.

Глава 3

Это была странная ночь. Пожалуй, лишь сама виновница устроенного ею переполоха, как это ни покажется странным, спала спокойно и безмятежно на диване в гостиной. А Нина Сергеевна всё никак не могла унять волнения от сознания того, что в её доме спит маленькая девочка. Девочка, которой так и не случилось в её собственной жизни. Девочка, которая очевидно, нуждается в её помощи. Наконец, девочка, которая удивительным образом смогла привлечь внимание её сына, заставить его совершить какой-то значимый поступок в настоящей жизни, а не в реальности его книг и фантазий. И ведь никакой «романтики» здесь, совершенно очевидно, и близко не было. Значит, её сын увидел нечто в этой Тане; увидел то, что имело для него значение, а, следовательно, не могло игнорироваться его родителями. Если они хотели понять своего сына, разумеется. А Нина Сергеевна хотела. Поэтому сон всё никак не шёл к ней. Она даже несколько раз выходила из спальни, то вроде попить, то как бы по иным делам, и подолгу задерживалась возле спящей гостьи, вглядываясь в её лицо.

А лицо Тани лишь на первый взгляд было обычным. Если же посмотреть более внимательно, то можно было обратить внимание на аккуратный тонкий и острый нос, придающий общую аристократичность её облику. Тонкие губы говорили о твёрдости и характере упрямицы, печальные глаза о не свойственной ребёнку вечной грусти, а небольшой острый подбородок напоминал, что это всего лишь маленькая девочка.

Нина Сергеевна не считала себя физиономистом, но многолетний опыт работы с людьми научил её многому; в том числе и «считывать» лица.

Примерно так думала Нина Сергеевна, глядя то на крепко спящую Таню, то на полоску света, пробивающуюся из-под двери комнаты сына. Удивительная гармония в сочетании таких разных черт, при беглом и поверхностном взгляде, создавала у случайного наблюдателя впечатление самого обычного лица, что, словно маскировочная сеть, закрывало от чужих взглядов истинную суть человека. Возможно, что Егор, чей мозг, под влиянием наставника, был тонко настроен на поиск необычного в окружающем обычном, интуитивно почувствовал это несоответствие, а потому и принял вдруг совершенно нетипичное для себя, и столь удивительное для своих родителей решение привести эту девочку домой.

Егор, как и его мать, не спал. Взяв перед сном «чисто из вежливости» полистать Танин альбом, он быстро утратил как сон, так и чувство времени. Танины рисунки не были обычными картинками, типа «вот луг и речка, пастух и овечка», или «дом на горке», или «птичка на ветке». Её рисунки не имели чётких границ; отдельные их фрагменты словно перетекали друг в друга, являясь одновременно частью разных картин, смешивая и масштабы, и перспективы. Дом на горе прорастал корнями, которые и питали то дерево, где сидела на ветке чудо-птица, запутавшаяся в сетях, что забросил рыбак на реке.

«Вот уж действительно мыслеобразы», – невольно усмехнулся про себя Егор, рассматривая рисунки. Чем дольше он вглядывался в них, тем больше начинал видеть деталей, и тем больше уже собственных «мыслеобразов» рождалось у него в голове. Картины в Танином альбоме начинали словно бы оживать и складываться в истории. Ещё не чёткие, туманные, ещё лишь отдельными фразами, но они уже были, и только ждали того, кто сможет разглядеть их, и представить миру уже не в виде картин, а виде слов. Егор, словно зачарованный, никак не мог оторвать взгляда от этих рисунков, разорвать волшебную связь с ними, и, в конце концов, так и уснул с Таниным альбомом в руках.

Таким его утром и обнаружил Павел Михайлович, пришедший будить сына к завтраку. Сам Павел Михайлович тоже спал плохо, слушая всю ночь, как бродит по квартире и тяжело вздыхает его супруга, и, примерно догадываясь уже, что планы у неё в голове. А потом и выслушивая эти планы. Одна лишь Таня выглядела свежей и отдохнувшей; она приветливо улыбалась всем, и, казалось, нисколечко не беспокоилась о том, что и как будет объяснять родителям по поводу своего отсутствия дома этой ночью.

Подъём был ранним; несмотря на субботний, день школьники учились, а Тане ещё надо было зайти домой за тетрадями и учебниками. Нина Сергеевна была решительно настроена поговорить с родителями девочки, Павел Михайлович брился в ванной, готовясь сопровождать супругу в её миссии, в то время, как сама она хлопотала на кухне, готовя завтрак для всех. Таня быстро переоделась в выстиранную накануне Ниной Сергеевной и уже сухую одежду, и теперь растерянно теребила свои растрепавшиеся со сна волосы. Просить чужую расчёску она стеснялась, и что сделать со своими волосами не знала. Неожиданно, ей на помощь пришёл Егор, заметивший Танины проблемы;

– Садись, – указал он ей на стул в своей комнате, и немного подержав в задумчивости Танины волосы в руках, принялся, к изумлению девочки, заплетать их в довольно сложную причёску.

– Где ты этому научился? – не выдержала Таня, крутя головой и пытаясь рассмотреть себя в полировке мебели, на что Егор, слегка усмехаясь, раз за разом невозмутимо возвращал её голову в исходное положение, и даже не делал ей замечаний, которые всегда делала ей мама в таких случаях.

Секрет был прост; когда Егор учился в младших классах в их школе закрыли «продлёнку», и Нина Сергеевна договорилась (разумеется, за небольшое вознаграждение) с родителями одноклассницы Егора, что после уроков он будет приходить к ним домой, где бабушка девочки, сама бывшая учительница, накормит их обедом, а после проследит за выполнением уроков. К девочке приходили подружки, или она сама шла к ним; благо, жили все они в одном подъезде. Девчонки играли в куклы, заплетали их и друг друга, учились шить и вязать. Егор же, вначале от скуки, а после и с интересом, принимал во всём этом участие, так постепенно и научившись всем этим девчачьим премудростям. Возможно, уже тогда, когда они, играя, придумывали на ходу истории для всех этих пластмассовых «Маш» и «Варь», Егор и ощутил впервые вкус творчества, что позже реализовалась в его тяге к сочинительству историй. Но Егору нравилось удивление Тани, и он не спешил разрушать интригу;

– На куклах научился, – наконец сказал он неопределённо, и уже сердито прикрикнул «Не вертись!», потому, что Таня от изумления развернулась на 180 градусов и недоверчиво уставилась на Егора, который досадливо крякнул, упуская из рук тут же распустившуюся тонкую косичку, что шла вокруг головы, одновременно украшая и скрепляя всю сложную конструкцию причёски.

– Извини, – повинилась Таня, возвращаясь на место. – Ты играл в куклы? Но мальчишки не играют в куклы!

«А маленькие девочки не ночуют на качелях», – едва не сказал вслух Егор, но лишь пожал плечами, тут же коленкой пресекая Танину попытку повернуться ещё раз.

– Ой, – сказала Таня, и схватилась за бок.

– Что случилось? – замер Егор, – я же лишь слегка, чтоб ты не вертелась.

– Ничего, – ответила Таня, – это я вчера ушиблась. Уже всё прошло.

Но Егор не зря тренировал внимательность к мелочам. Он видел, что ничего не прошло, и что не может быть так долго и так сильно больно от простого ушиба и лёгкого прикосновения. Он вспомнил, как Таня вчера вскрикивала, когда он брал её за руку, и быстро сложил «дважды два».

– Всё, – сказал Егор, отступая на шаг, и рассматривая свою работу, – будешь сегодня самой красивой в классе!

Ему вдруг захотелось сделать что-то для этой, в общем-то по-прежнему чужой, но такой непохожей на других, девчонке. Которая, ещё несколько часов назад, была ему совершенно безразлична, а сейчас, отчего-то, он её такой чужой уже не воспринимал. Егор сел перед Таней на корточки, и, сплетя руки, положил их ей на колени, не давая подняться.

– Таня, – сказал он, внимательно глядя ей в лицо, – КТО. ТЕБЯ. УДАРИЛ?

Таня сморщилась, словно вновь собираясь заплакать, и попыталась встать, но Егор не дал ей этого сделать.

– Таня, не надо плакать, и не надо убегать. Поверь, от ЭТОГО убежать нельзя. Мне тоже доставалось, и я знаю.

– Тебе? – переспросила Таня.

– Конечно. Мальчишки, даже если они играют в куклы, всё равно остаются мальчишками, а все мальчишки знают, что такое драка.

– Ты любишь драться? – нахмурилась девочка.

– Нет, терпеть не могу; да я и не умею драться толком. Поэтому мне обычно и доставалось больше всего.

– Тогда зачем же ты дрался? – удивилась Таня.

– Потому, что иногда нет другого выхода.

– И ты не боялся, что тебе будет больно? Что тебя побьют?

– Я же тебе толкую; иногда просто нет другого выхода, и убежать тоже нельзя.

– Почему?

– Потому, что от себя и своего страха невозможно убежать. Никому нельзя. И тебе тоже не удастся. Так кто тебя ударил?

– Папа, – помолчав сказала Таня. – Он хотел выбросить мой альбом, а я не дала.

– Ты молодец, – сказал Егор, поднимаясь, и помогая встать Тане, – ты не испугалась. Это уже не мало, тем более для девчонки. А рисунки у тебя замечательные! Было бы очень жаль, если бы они пропали.

– Тебе понравилось? Правда? – обрадовалась Таня, тут же забыв о неприятном разговоре. – Когда ты успел посмотреть? Утром?

– Да я пол ночи на них смотрел, и настолько увлёкся, что так и уснул с твоим альбомом в руках, – рассмеялся Егор. – Ты оставишь мне их ещё посмотреть? Это надо делать не на ходу, и лучше всего, когда все спят. Это моё самоё любимое время.

– Я тоже рисую, когда все спят. Мне ещё и за это попадает. И от мамы тоже, – улыбнулась Таня. – Но мне кажется, что нас уже зовут.

«Нас», – отметил про себя Егор, привыкший обращать внимание на слова, и приобняв Таню за плечи, подтолкнул её к выходу:

– Мама зовёт завтракать. И поверь моему опыту; не стоит заставлять её ждать.

Глава 4

Таня жила в доме того двора, где накануне Егор с ней и познакомился. На месте были и качели, и скрипели они так же, как и вчера. Егор вначале хотел подождать Таню на улице, но та вдруг крепко схватила его за руку и так умоляюще на него посмотрела, что Егору ничего не оставалось, как вздохнув пойти вместе с ней. При этом Таня руку его не отпускала ни на миг, вызывая у Егора странное смешанное чувство досады (идёт с девчонкой за ручку!), и гордости (в нём признают защитника).

Дверь им открыла мама Тани – невысокая (сразу видно в кого девочка), худая, с нездоровым землистого цвета лицом. Она периодически покашливала, прикрывая рот тонкой, в синюшных пятнах от уколов, рукой.

На пришедших она смотрела без страха, и с какой-то отрешённостью, словно всё происходящее её не очень касалось, а в том, что незнакомые люди привели её дочь, которая не ночевала дома, не было ничего необычного.

– Она что-то натворила? – спросила мама Тани негромким голосом, и тут же закашлялась, кивая на дочь.

– Нет, что Вы, – ответила Нина Сергеевна, – всё в порядке, не волнуйтесь. Но мы хотели бы поговорить с Вами, если Вы не против.

– Проходите, – всё также без эмоций сказала Танина мама, отступая в сторону, и обращаясь к дочери:

– Быстро собирайся в школу; завтракать тебе уже некогда.

Таня молча кивнула, и, наконец отпустив руку Егора, метнулась в комнату.

– Это мой сын, Егор, – пояснила Нина Сергеевна. – Они с Вашей дочерью учатся в одной школе. Им по пути. Меня зовут Нина Сергеевна, а это мой муж, Павел Михайлович.

– Алевтина Ивановна, – представилась мама Тани, – а мой муж ещё спит. Так о чём вы хотели поговорить?

– Давайте проводим детей, и поговорим тогда спокойно. Боюсь, что наш разговор будет не очень приятным.

В соседней комнате послышался испуганный возглас Тани, а затем грубый мужской голос сказал:

– Где шлялась ночью, маленькая мерзавка? Кем ты вырастишь? Я знаю кем! Сказать?

Егор услышал, как Таня болезненно вскрикнула, и, не выдержав, шагнул в эту комнату. Войдя, он увидел посреди неё невысокого мужчину худощавого телосложения, в несвежей голубой майке с провисшими проймами, и синих «семейных» трусах, который замахивался на Таню. Девочка испугано вжалась в угол между кроватью и столом, прикрывая голову руками. Егор, не говоря ни слова, изо всех сил толкнул мужчину, и тот упал на кровать, подозрительно скрипнувшую от его падения.

– А-а! – закричал мужчина, не пытаясь правда, встать. – Дружка уже привела в мой дом? Ах ты мелкая дрянь! Ну ты у меня узнаешь сейчас! И дружок твой тоже узнает. Я сейчас милицию сюда вызову; его в колонию отправят, а тебя в детский дом. Наконец-то избавлюсь от тебя, засранка.

Егор с отвращением смотрел на отца Тани;

– Даже самые последние хулиганы во дворе знают, что бить девочек западло. А у Вас дочь вся в синяках. Вы просто урод какой-то! Избить ребёнка, девочку! Да ещё как следствие и суд расценит эти синяки. Может очень нехорошо расценить. Вас зэки под шконку загонят за это.

Егор, благодаря отцу, знал кое-что о нравах «той стороны», и умел понимать их речь (это всё нужно писателю, так объяснил он свои расспросы об этом родителям)

– Ты кто, вообще? – уставился на него мужчина, до постепенно которого начал доходить смысл слов мальчика.

– В школе вместе учимся, – сказал Егор, беря Таню за руку и заводя её себе за спину. – А милиция, которой Вы грозили, уже здесь, – и Егор кивнул головой на своего отца, который уже тоже был в комнате, и держал в руках красное удостоверение сотрудника милиции.

– Твой папа милиционер? – изумилась Таня.

– Собирай вещи; мы опаздываем, – сказал ей Егор, вместо ответа, а про себя вновь отметил «мы», проскочившее теперь уже у него.

– Вы обещали, что милиции не будет, – сказала девочка; глаза её налились слезами обиды, а губы сжались в узкую полоску.

– Официально милиции пока что здесь нет, – невозмутимо сказал Павел Михайлович Тане, – но если твой отец полезет в драку, то наряд тут окажется очень быстро, а за нападение на офицера милиции грозит уже не 15 суток.

После чего Павел Михайлович повернулся к хозяину квартиры:

– С учётом синяков Вашей дочери и моих показаний срок наказания может быть весьма даже немаленьким. Надеюсь, ты хорошо понял меня? – отец девочки быстро и молча закивал, не делая более попыток встать или угрожать детям.

– Твой папа тебя больше не тронет, обещаю, – постарался смягчить «ментовской» голос Павел Михайлович, обращаясь к Тане, – так что собирай, что нужно, и идите с Егором в школу. После занятий ждём вас с Егором обедать. Ну а мы, – усмехнулся Павел Михайлович, поворачиваясь к отцу Тани – пока поболтаем с твоими родителями; так сказать, «о жизни, о любви».

Глава 5

За всю дорогу ни Егор, ни Таня не проронили ни слова. Таня изредка шмыгала носом, и Егор предпочёл не лезть к ней с разговорами. Он молча нёс её сумку с учебниками, порой ловя на себе удивлённые, а то и насмешливые взгляды знакомых мальчишек. Впрочем, Егор как обычно не обращал на них никакого внимания. Все эти чужие взгляды и даже смешки Егору были, как всегда, безразличны; он, по обыкновению, погрузился в собственные думы, пытаясь разобраться в той жизненной круговерти, в центре которой внезапно оказался, и к которой он, как оказалось, совершенно не был готов. А заодно стараясь разложить по полочкам тот хаос собственных мыслей и чувств, который вся эта ситуация в нём вызвала.

Егор не привык к реальной жизни; ритм жизни его собственной – «школа-студия-дом» – задавали давно известные правила, и особых вариантов здесь не было. А все бытовые проблемы решали его родители. Семья Егора считалась состоятельной; отец – подполковник милиции, мать – чиновник среднего уровня в городской Администрации. Егор, в отличие от многих других своих сверстников, никогда не знал бедности, за что его, кстати, некоторые в школе недолюбливали, принимая отрешённость Егора за высокомерие и спесь мальчика-мажора. И даже его неконфликтность кое-кто считал признаком надменности и зазнайства. Но это имело мало отношения к действительности; Егору на самом деле был не очень интересен мир реальный (кстати, поэтому сам Егор был довольно непритязателен в быту, и в общем-то равнодушен к внешним признакам успешности, как то фирменная одежда, дорогая машина, поездки на курорты за границу и т.п.). Ему больше был по душе мир придуманный, книжный, где всё подчинялось воле автора и законам жанра. «А не вот это вот всё». Но теперь мир настоящий решительно стучался в его стерильный вылизанный и уютный внутренний мирок, и Егор чувствовал себя непривычно растерянным, будучи вынужденным эмоционально и даже организационно погрузиться в насущные житейские проблемы. Это нервировало его; вызывало с одной стороны раздражение, но с другой и какой-то настороженно-болезненный интерес к происходящему. А ещё ему было весьма непривычно ощущение своей такой сильной погружённости в этот реальный мир.

Когда, дойдя до дверей школы, Егор, всё так же молча, протянул Тане её сумку с учебниками, Таня жестом попросила его наклониться, и шепнув ему на ухо «Спасибо», внезапно коснулась сухими губами его щеки.

У Егора был большой опыт сохранять внешнюю невозмутимость в самых разных ситуациях. Поэтому он коротко кивнул Тане и будничным тоном напомнил ей, что сегодня они идут после школы обедать к нему домой, и он будет ждать её здесь же после уроков. А после, по-прежнему сохраняя полное спокойствие, повернулся в сторону, откуда донёсся чей-то свист и смешок.

– Вам что-то показалось смешным? – спросил он у компании из четырёх учеников более младших классов. Школьную иерархию никто не отменял, поэтому те промолчали, а кто-то даже поспешил отойти в сторону, и лишь один толстый мальчик с прилизанными волосами попытался выкрикнуть дразнилку «жених и невеста», но его никто не поддержал.

– Ну жених и невеста, – по-прежнему невозмутимо повторил Егор, – и что?

– И …ничего, – буркнул толстяк и попытался спрятаться за спинами товарищей, но Егор ему не этого позволил, уцепив за ворот. Ему было наплевать на дразнилки, но младшие в школе не имели права так разговаривать со старшими. А Егор сейчас был в этой реальности.

– Как тебя зовут, толстый? – спросил Егор, придав голосу высокомерие.

– Вова, – испуганно ответил пойманный нахал.

– Разве тебя, Вова, не учили, как следует вести себя со старшими? Или тебе надо это объяснить не словами?

– Не надо, – слегка побледнел Вова, – не надо не словами.

– А тебе говорили, Вова, – подтянул Егор толстяка к себе поближе, – что свистеть девочкам, особенно, когда они разговаривают с другими мальчиками, невежливо?