Полная версия
Полет в Эгвекинот
Я оценивающе окинула взглядом этого рыцаря-маргинала с ромашкой. «Вообще, он прав. Сообщать ему необязательно, но рожа-то у него тоже так себе – пара что надо – настоящие крепкие отношения на настоящей крепкой дружбе и, главное, никаких поцелуев! Надо брать!»
В этой истории жалко почки.
Для меня вопрос с поцелуями и любыми физическими контактами после состоявшегося разговора закрылся сам собой. Я посчитала, что с учетом сложившихся обстоятельств да с таким понимающим партнером нет смысла лишний раз проговаривать столь очевидные вещи, поэтому мой «возлюбленный» учился методом проб и ошибок. Каждый раз, когда новоиспеченный сердечный друг оказывался, по моему мнению, слишком близко, я пугалась и рефлекторно проделывала одну и ту же излюбленную комбинацию: локтем в правый бок или кулаком в левый. Не то, чтобы у меня была цель избить молодого человека до полусмерти, но любой контакт с человеком, по большому счету, чужим, вызывал во мне настоящий животный ужас.
Мне было страшно, и я отстаивала свои границы.
За несколько месяцев моя без четверти «половинка» усвоила, что можно, а чего нельзя. А точнее, что нельзя ничего. Несложно догадаться: дружеские отношения развалились окончательно. Без риска для почек, общаться мы теперь могли только на расстояние вытянутой руки.
Я быстро поняла, любовь – это не мое, и стыдилась бросить человека, которого зачем-то сама втянула в непонятную и ненужную авантюру. Стоило собраться с духом, несчастный продлевал пытку: «Ты знаешь, Варя, меня девушки всегда первыми бросали…»
«Бедный! – думала я. – Нельзя так поступать… Рано или поздно ему ведь надоест и он сам захочет расстаться – надо только подождать…»
Но мальчик попался терпеливый и, по-видимому, обладал крепкими почками. Так «великое чувство» обернулось великой ошибкой.
Глава 10. Новый год на новой квартире.
«Не стоит ждать вдохновения, за ним надо гоняться с дубинкой.»
Слова Джека Лондона, которые некоторые воспринимают буквально…
Пока мы с сестрами на новый год разрисовывали окна гуашью и взрывали фейерверки, где-то в кутузке, на другом конце Москвы один печальный снежный Барс тоскливо выл на луну. Или не совсем один…
Это дело покрылось сплетнями и теориями. Каждый, кому не лень, внес свою лепту в образы главных действующих лиц и представил собственную версию случившегося.
Предновогодние допы. Я сижу в коридоре, делаю вид, что зубрю четверти (ноухау от Барсикова – геометрические формулы, законы и теоремы «без воды»), Яночка часа полтора назад ушла перекусить, да так и не вернулась. И вдруг БА-БАХ! Слышу стоны умирающих и крики тех, кто только собирается, а поверх прочего скрежет когтей, лязганье зубов и дикий вой. Поплотнее вжимаюсь в стену. В конце концов я за пределами звериной клетки – выскочить не должен. Дверь кабинета открывается, и оттуда выползает раненый, но все еще живой Яша. Левый глаз лопнул, контужен на обе руки, ног нет, половина черепа снесена. Из правого уха почти вывалился кирпич, на котором значится «физика», а в левое наполовину загнан другой – «математика».
– Варечка,…помоги…
Молчу и стараюсь не смотреть. Яша усилием воли (и только усилием воли, ведь руки контужены, а ног нет) подается вперед и почти преодолевает порог, но вой приближается и из-за его спины высовывается громадная когтистая лапа. Лапа опускается, раздается душераздирающее: «ЧИЯВААААААДЗЕУУУУУУУУУУУУ», слышится громкий хруст. Кирпич «математика» с жутким скрежетом исчезает в изуродованной голове.
Прощай, Яша.
Если находиться на допах Барса, когда он в таком состояние духа, опасно для жизни, то не находиться – и есть смерть. В конце концов, ну, разберет он тебя на запчасти, сожрет душу – все равно аллергик, выхаркает и склеит обратно, почти как было (берусь утверждать, что с носом на затылке жить можно). Но вот пропустить допы равно подписать соглашение о добровольной сдаче себя на металлолом. Потому я, как какая-никакая подруга, срочно звоню Яне, благо (в кои-то веки) она берет трубку:
– Алло, рыба моя, ты где?!
– Я кушаю…
– Какое, нахрен, кушаю?! Полпятого! Барс поглотил душу Чиявадзе, не разбираясь, где грехи, где потроха, и ищет новую жертву. Как думаешь, кто это будет при таком раскладе?!
Порой Янина непосредственность меня поражала (и поражает до сих пор):
– Ой, ну тогда я сейчас потихоньку…
– БЕГИ, горе ты мое луковое!
Не помню, чтобы когда-нибудь видела Яну бегущей. Она готова была спокойно перевариваться в желудке самого свирепого хищника, но не бежать. Неторопливость и только неторопливость. Всегда в своем темпе и в своих мыслях.
Так и теперь подруга явно не спешила. Прошло минут 15, а она все не возвращалась.
И тут Барс выскочил в коридор. Мягкий прыжок, приземление на четыре лапы, каждая из которых размером с мою голову, и вот громадный зверюга стоит напротив и сверлит меня взглядом. Я сижу на полу и спиной вжимаюсь в стену. «Ой, мамочки, ой, папочки… Я хамелеон… Я хамелеон… Во-первых, ты ничего не видишь, во-вторых, барсы не едят хамелеонов…»
Но, похоже, есть меня никто и не собирался. Не было Барсу дела и до отсутствующих. Он ощерил зубы и прорычал, недобро сверкая синими глазами:
– Если зайдет Вероника Андреевна, скажи, что я скоро вернусь.
С Вероникой Андреевной Барс часто уходил из Лицея вместе. Она нередко заглядывала к нам во время допов. Учителя о чем-то перешептывались, иногда смеялись. Мы, особенно первый год, всем классом дружно строили догадки насчет «глубины» их отношений, но быстро угомонились. Так же, как и с другими, нам надоело.
В общем, на этой прекрасной ноте, страшный зверь в синей безрукавке издал ужасающий по своей громкости вопль, больше похожий на клич индейца, и в один прыжок оказался где-то на лестнице.
Что было дальше, я не знаю, но со слов очевидцев – приблизительно следующее:
*Рассказывает пострадавший: Я стоял у поста охраны, когда из-за угла выскочил здоровенный белый кот в синей безрукавке. Только и успел подумать: боже, с какой стати барсы носят безрукавки… Он мчался прямо на меня!..
*Свидетель1: Он пронесся как тайфун! Рожа красная!
*Я: Кхм, уважаемый свидетель, у барса рожа красная?
*Свидетель1: Ну, да! До самых кончиков шерсти покраснел, такой злющий! И глаза как два блюдца! Кровью налились, и из них искры во все стороны летят! А как он бежал! Лапа коснется пола – на полу остается прожженый след! И из ноздрей дым валил! Все помещение заволокло, я чуть не задохнулся…
Пострадавший больше ничего рассказать не смог. Все, что он помнил дальше, – операционный стол и рваную рану от когтей на животе. И швы. Много швов. К вопросу нумерации свидетелей: пронумеровала единственного выжившего, хотя трупы обнаружены не были.
Когда к шести часам Яна добрела до Лицея, у стены 76 кабинета сидела одинокая я и задумчиво жевала ногти.
– Ой, Варечка, а где все?
– Допы кончились.
– Как?! Уже?
– Уже. Жить будешь, ему не до тебя.
И мы ушли домой. И мы праздновали Новый год дома. А Барс в новой «решетчатой» квартире. Пострадавший был физиком, и, в свою очередь, успел оттяпать обидчику лишнее ухо, так что наступающий эти двое встречали вместе.
Так я узнала, что математики и физики – как две равновеликие фигуры в шахматах – вечно пытаются друг друга сожрать, но не очень могут.
Все вышесказанное – мои не самые удачные попытки обшутить ситуацию и, излишне не вдаваясь в подробности, ее описать. Не хочу, чтобы Барс обижался. Однако тогда произошедшее произвело на меня впечатление и заставило сделать некоторые выводы.
Первое и самое главное – максимализм среднего возраста, когда дети, которым нередко за сорок, вполне взрослые и более чем разумные люди, – существует. Второе: шутки про вражду математиков и физиков не шутки. И третье: я заживо прикопаю того, кто возьмется осуждать моего любимого учителя за его действия. Пожалуйста, все вопросы к автору сего произведения. Он не рассказал вам причин случившейся ссоры, он разукрасил все так, как пожелал, а еще он действует по принципу: «Я свою сестренку Лиду никому не дам в обиду, ну а если будет нужно, я и сам ее побью». Категорически запрещается осуждать героев, потому что автор их любит. И автор сам распорет брюхо тому, кто все же осмелится. Автор не хочет встречать Новый год в кутузке, не доводите.
После случившегося встал вопрос об увольнении Барсикова. Начальство давно задумывалось над тем, насколько рентабельно сосуществование в одной клетке с Барсом, даже если Барс ученый. Что называется, выучили на свою голову. Сказки тот, может, и рассказывал, песни заводил направо и налево, но вот по цепи ходить отказывался наотрез. Стоило ему унюхать, что в Лукоморье непорядок, он шел прямиком к директору, к ректору института, при котором числился Лицей, писал письма, ссылался на статьи УК РФ… В общем, мало того, что дрессуре не поддавался, так еще и всячески препятствовал культурному беспределу. И вот Барс, можно сказать, сам подписал себе увольнительный – грех не воспользоваться.
Однако не тут-то было. На педсовете, когда вслух озвучили предложение обезопасить общество от этого зажравшегося пушистого субъекта, весь состав математиков Лицея встал и сказал, мол, пожалуйста, увольняйте, но тогда и нас.
После Нового года мы с Яной как раз обсуждали эту ситуацию. Яна каким-то образом втиснулась в детские качели и теперь не могла выбраться обратно.
– Варя, ну помоги – дай руку.
– Неее, сама застряла – сама и вылетишь через недельку-другую. Жди попутного ветра! – подтрунивала я, – я же в детские качели не лезу…
– Так ты не не лезешь, а не влезла!
– Щас как дам больно! – наигранно-сердито заворчала я и оттянула средний палец, – знаешь, что такое фофан?
– Это нечестно! Нельзя обижать человека, находящегося в уязвимом положении!
– Ладно, – вздохнула я и протянула ладонь, – вылазь.
Когда мы уже шли к метро, Яна вдруг спросила:
– Что думаешь насчет всей этой ситуации с Барсиковым? – отвечать не хотелось, – ты бы расстроилась, если бы его уволили?
– Не знаю. Ничего не думаю, – честно ответила я и, поразмыслив, добавила, – пожалуй, такой исход был ожидаем, но для меня неприятен. С одной стороны, ведет он себя, как ребенок, с другой – без него скучно.
– А мне бы Николая Васильевича не хватало…
– Сам дурак.
– Знаю, но все равно…
Глава 11. Календарь
«Вы совершенно правы, только в другом вопросе» – народная мудрость
– Варя, вы же придете на следующей неделе? Уже февраль, а у нас все еще не готов календарь к новому году.
Я ногтем ткнула только что скрученную из бумажных лоскутков свинку. Свинка дернула хвостиком и неожиданно-резво ускакала под стол.
– Варя! Ну аккуратнее!
– Извините, Ирина Васильевна. Придем. Мы с Яной точно, а эти, – я кивнула в сторону Алеши и Тимофея, мявшихся на пороге, – куда они денутся, у них здесь, можно сказать, медом намазано…
– Что ты имеешь в виду?
– Да не берите в голову. Варенье они очень любят, которое с яблоками и апельсинами. И чай обожают. Придут.
Тут из-за двери высунулась знакомая лохматая макушка. «Етить твою налево! А этого какая нелегкая принесла?!» – подумала я и мысленно добавила пару крепких выражений непечатного характера.
– Варя! – в ужасе воскликнула Ирина Васильевна, – ладно – мальчики! И ты туда же! Ты-то девочка..!
Видимо, мысли на языке не удержались.
– Простите, Ирина Васильевна, кошмар вспомнился, – а кошмар и правда вспомнился, как эта самая лохматая макушка два часа назад предпринимала попытки устроиться у меня на плече. Плечо я отмывала долго, и, как казалось тогда, отмыла, но теперь былая уверенность поугасла.
– Нет, ты, понимаешь, такая лексика… она…
– Понимаю, Ирина Васильевна, честное слово, понимаю, и даже рот с мылом мыла… что, впрочем, исключительно пополнило мой словарный запас…
– Варя!..
– Я больше не буду. Экстренная ситуация!
– Хорошо, – неожиданно сдалась Ирина Васильевна, – вы вроде как уходить собирались, помой, пожалуйста, нож и доску. Мне останется квилинг собрать…
Я нервно покосилась на дверь и рассудила: «Пожалуй, сюда не сунется. Такого заставить открытку нарисовать – чокнешься, а чтобы он бумажки клеил вместо своей любимой математики…»
– Нет, знаете, я сейчас вспомнила, что последнее И.Д.З. Барсикову вчера сдала.
– Точно? – Ирина Васильевна недоверчиво на меня покосилась, – не обманываешь?
– Вы что! – я постаралась сделать самую невинную из всех самых невинных морд, – разве могут лгать эти честные глаза?
– Варя, ты не серьезна! Мне, конечно, нужна помощь с календарем, но математика важнее!..
– Ирина Васильевна, мы остаемся.
– Ну, смотрите…
Я, стараясь не коситься на дверь, повернулась к Яне:
– Ян, давай еще немного посидим?
– А твое И.Д.З..?
– Какое И.Д.З.? Ты что-то путаешь! У меня все сдано! – я многозначительно скривилась, давая понять, – продолжать не стоит. Но Яна намеков не воспринимала.
– Как же это! А утром причитала, что у тебя там конь не валялся, и, если Барсиков до субботы не получит хотя бы одной домашки…
– Так ведь то утром было!..Слушай, через весь кабинет орать некрасиво.., – и, оказавшись около подруги, я зашептала, – на дверь посмотри…
Она обернулась и тут же затараторила:
– Ой, какая прелесть! – «вставная челюсть,» – мрачно отозвалось в голове, – Он за тобой пришел!
– Ага. Пожаловал по мою душу. Ты знаешь, если он ОПЯТЬ, то я его либо прикончу, либо меня прямо на него и вырвет.
– По-моему, ты не даешь ему шанса.
– По-моему, его «шансы» – не твое дело, – отрезала я, – так что, пожалуйста, просто подыграй мне, потому что, если этот придаток увяжется провожать меня до дома, клянусь, я толкну его под машину.
– Откуда столько ненависти… вы же вроде вместе…
– Да нет же… то есть, да! Пока…! Мне вообще на него плевать, а он… лезет! Вот в чем дело.
– А зачем тогда встречаться?
– Не зачем. Уже давно бы с ним рассталась, но не знаю, как. Жалко. Его всегда первым бросали, понимаешь, он сам говорит… Ладно – потом… Так ты подыграешь? – взмолилась я.
– Варя, да прекращай уже этот цирк! – раздался голос Ирины Васильевны, – я же о тебе беспокоюсь, математика…
– Здравствуйте!
И он вошел в кабинет.
– Капеееец, – простонала я, – Яна, тащи осиновый кол…
– Ух ты! Новые лица! – Ирина Васильевна мгновенно забыла про несданную математику и переключилась на мой многострадальный крест, – проходи, сейчас мы тебя чаем напоим…
– Это с радостью! – заулыбался он, – Варя, подойдешь?
– Подойду, – проскрежетала я и заранее поплотнее сжала кулаки, – только имей в виду: у меня настроение с самого утра паршивое, Яна подтвердит.
– Хорошо. Ты подойди, поговорить надо, – я подошла, – и, если не против, за дверью. У меня к тебе Очень Серьезный Разговор. По правде, давно хотел кое-что обсудить…
Сердце в груди радостно затрепетало! Он хочет расстаться! Конечно! Давно! Значит, ему просто неловко! Как все чудесно складывается! Сейчас он скажет, что наши нелепые отношения были одной сплошной ошибкой, жалко, что так вышло, начнет мяться, стараясь не задеть мои чувства, и тогда я обрадую его новостью: «Я тебя тоже не люблю! Ни капельки!» – И мы разойдемся счастливыми и свободными…
– Чудесно! – почти завопила я, – и мне есть, что сказать, и я тоже… Словом, пошли!
До лестничного пролета, где должен был состояться наш «очень серьезный» разговор, я добежала чуть ли не вприпрыжку.
– Ну! Начинай ты, – до безумия хотелось улыбаться.
– Хорошо. Варя.., понимаешь, у нас с тобой явные проблемы… («Да! Да! Да!» – мысленно засмеялась я) – меня к тебе совсем не влечет… мне казалось, оно и к лучшему… да и ты.., словом… (я постаралась подбадривающе улыбнуться: «Давай, родной, ты сможешь, я в тебя верю!») -…словом, с этим надо что-то делать…
– Иииии…
– И просто необходимо подумать над тем, как нам сближаться, потому что сейчас мы на пару не похожи, как ни крути! – выпалил он.
– И все?
– Все! У тебя, вроде, тоже разговор был…
– Был… Но ты же что-то другое хотел сказать..?
Он в нерешительности переступил с ноги на ногу, но промолчал. «Черт-черт-черт! Ладно. Я эту кашу заварила, мне ей и давиться!»
– Знаешь.., – вдруг голос задрожал и на глаза навернулись слезы, – знаешь, – всхлипывала я и никак не могла выдавить из себя нужные слова, – не-не-не-не-не, не надо меня обнимать, не то я тебе всекууу, – заикаясь, провыла я, – сейчас, подожди. Знаешь… мне просто стыдно… очень стыдно… Но я хотела сказать, что нам нужно расстаться…
– Боже, Варя, ты так расстроена!
– Я не расстроена! – завопила я, уже ничего не соображая, кроме того, что ужасно хочу, чтобы вся эта история кончилась здесь и сейчас, – мне мерзко и стыдно! – вспышка гнева немного упорядочила мысли. Я глубоко вздохнула и, стараясь не разрыдаться с новой силой, вытерла рукавом глаза, – так ты согласен?
– Да! – без колебаний ответил он, и слезы сразу высохли, – знаешь, как мужчина, я должен был сделать это первым, но струсил… Все-таки мне нравятся красивые девчонки, а не… Но ты девушка, несмотря на.., и мой долг…
– Да иди ты в задницу вместе со своими красивыми девчонками, – ровным голосом проговорила я. На душе стало совсем уже светло и спокойно, – и с долгами своими нескончаемыми иди в задницу. Знаешь, как однажды сказал мой хороший друг, там было немного по-другому, но тем не менее: «Это в твоих интересах с Ним расстаться. А обоюдно молчать можно до скончания веков.» Поэтому не гунди, ладно?
В дальнейшем опыты на людях я решила не проводить.
На следующей неделе мы с Яной и двумя ее кавалерами снова сидели в Изостудии и доделывали календарь.
– Так вот, Яна, я и подумала, что если высушить дождевого червя, а потом опустить его в воду, наверное, он оживет… Яна? – но подруги нигде не было.
И вдруг снизу постучали.
Я опустила глаза. Никого. Только большой стол. Под такой и не залезешь – крайне неудобная конструкция, со всех сторон понизу огороженная широкими дощечками, так что ноги приходилось поджимать.
– Яна?
– Я тут! – прозвучало откуда-то из сердцевины стола.
– Ты как туда попала? – ошарашено пролепетала я.
– Лучше спроси, как нам ее оттуда вынимать, – встрял Алеша.
– Как влезла, так и вылезу, – донеслось снизу, и через минуту Янина голова показалась на свет, – во, здесь дощечка отходит.
– Ого! Пусти! – тут же потребовал Алеша, и Яна снова исчезла.
Но сколько он не тужился – дальше ушей дело не пошло.
– Отойди! – наконец не выдержала я и бесцеремонно толкнула его в сторону.
– Да ты не пролезешь!
– Голова прошла, значит все пройдет!
Но, видимо, эта теорема для меня утратила свою актуальность лет десять назад. С трудом выкарабкавшись обратно, я тяжело вздохнула:
– Ладно. Пускай Тимофей пробует.
– Вот еще! Я что на идиота похож?!
– Ты кого идиотом назвал! – зашипел Алеша.
– Что у вас там опять? – донеслось из-за двери, и в кабинет вошла Ирина Васильевна, неся чайник, – а где Яна?
– Я тут!
– Ой! Моя дорогая! Это каким образом, а, главное, зачем?
– У меня сюда туча убежала, – отозвалась Яна и наконец показалась на белый свет, – нашла.
– Ладно. Надо доделывать и отдавать календарь, а то скоро уже конец зимы, а мы все никак… Варя, балбеска, ты куда клеишь?!
– Да блин, чего опять не так?
– Где блин? Давай съедим!
– Ирина Васильевна, знаете что, у меня, может, косоглазие и кривомыслие четвертой степени – ну не вижу я, в чем проблема…
– Не знаю – клей нормально! Почему у тебя лошадь над травой летает?
– Ирина Васильевна! Стыдно такие вещи не знать: «Но только лошади летать умеют чудно!…»
– Тьфу ты! Болтун и маятник! Клей уже!
Календарь мы доделали и долго еще летающая лошадь и арестантка-туча висели в кабинете завуча, а я, проходя мимо, всякий раз думала: «Наверное, каждый из нас немного лошадь.»
Глава 12. Кузнечик
«Битый час стою на месте и плюю с моста, тянет, тянет меня вниз эта высота»
Группа Чайф
Последний год до Лицея вся моя жизнь проходила на скалодроме. Не то чтобы я любила висеть на стенке вниз головой, но мне очень нравилась девушка, которая там работала, – Вика, потому, желая обратить на себя ее внимание, я в считанные месяцы освоила то, чего не могла достичь годами, оставив далеко позади добрую половину группы.
Скоро Вика уволилась, и я довольно быстро про нее забыла. Но уйти оттуда, где буквально каждый знал меня по имени, где тренер только мне разрешал приходить за 2—3 часа до начала занятия и лазать самостоятельно, задерживаться до ночи, я бы и сейчас не захотела, что говорить о девятом классе, когда внимания не хватало как никогда. Причем, я так и не стала «самой лучшей» и сомневаюсь, что у кого-то могла возникнуть мысль попытаться сделать из одутловатой невысокой девочки-подростка профессионального скалолаза, но внезапное рвение, с каким я взялась за дело, и скорость моего нежданного прогресса, по-видимому, впечатляли.
Сегодня, когда пересматриваю старые фото из лагеря в Карелии, куда ездила с Викой, никак не могу понять, почему именно она и чем именно она так меня заинтересовала. Возможно, дело в том что у Вики были голубые концы волос и татуировка с «бородатым Джеком» (во всяком случае, я решила, что это «бородатый Джек») на ноге, и что подтягивалась она целых 6 раз, и что общалась со мной совсем на равных, и что вставала в 5 утра, потому что я просилась в лес за черникой, а хотелось успеть на завтрак: сразу после мы всей группой отправлялись лазать, – и что по пути обратно наш отряд нередко отдыхал на берегу озера: купались и доедали остатки бутербродов; здесь на выходных, в хорошую погоду, Викины подопечные после традиционной сборки мусора устраивались у огня жарить сосиски, и что Вика соглашалась, оставив детей с другим тренером, переплыть вместе со мной на противоположный берег, и что, когда мы утром возвращались из леса с ведрами, полными черники, она нередко угощала меня сгущенкой. Мы сидели на балкончике, над головами возились ласточки (наш лагерь расположился в деревянном домике в заповеднике, и они селились всюду. Каждый год число их гнезд увеличивалось. В тот раз я насчитала 54. Хозяин дома на вопрос о пароле от вайфая выразился так: «Количество ласточкиных гнезд повтори 3 раза»). Мы ели чернику со сгущенкой, а вечерами снова устраивались на том же балкончике – молодые тренеры крутили самокрутки и смотрели на звезды, а я всякий раз «случайным образом» оказывалась там (обычно для этого приходилось караулить часов с шести вечера и до отбоя, уговаривая себя, что мне просто доставляет удовольствие кружить неподалеку). Мне нравилось сидеть рядом с этими людьми, нравился запах самокруток, нравились звезды, говорливые скалолазы и особенно Вика.
За две недели, проведенные в лагере, произошло многое. Помню последний день, когда мы рано приехали на вокзал и Иван, тренер, у которого я занималась в Москве, повел всех есть «особенные финские бургеры» – их нигде больше не продавали. Осенью мне исполнилось целых 14 лет, и мама рассудила, что снабдить ребенка некоторым количеством денег «на всякий случай» – неплохая идея, но помимо подростков, в лагере были и совсем малыши 5—8 лет. Иван это понял уже у кассы. Взглянул на голодную ораву детей, которые сами не могли себе ничего купить (и, надо отдать им должное, как один молчали), вздохнул и сказал:
– Дайте мне, что ли, 300 наггетсов и 30 кока-кол…
– Сколько?!
– 300 и 30…
А потом на кухне девушка в синей кепочке возилась у фритюрницы и удивлялась:
– Вы знаете, у нас однажды заказывали 50 бургеров…,но наггетсы и кола – такое впервые!
Помню, как мы с подругой сидели за столиком и ели, когда к нам подошел совершенно растерянный Иван с подносом:
– Если хотите, угощайтесь. Дети, наверное, столько все – таки не съедят…
Думаю, Вике очень повезло уволиться весной того же года, повезло, что в лагере мы провели лишь 2 недели. Наверное, я просто не успела слишком крепко вляпаться. Всему скалодрому повезло, что со мной случился Лицей, что каким-то образом мое внимание переключилось на него, хотя первые полгода девятого класса я до потери пульса ругалась с мамой:
– Я буду ходить на скалодром!
– Никуда ты не будешь ходить! Ты ни черта в Лицее не делаешь!
– Да потому что скалодром важнее!
– Если скалодром важнее, то почему мы еще не вернулись в ГБОУ СОШ?!
– Пойми же, я не хочу в старую школу, но скалодром – важнее!
Кто знает, как бы называлась эта книга, не поступи я в Лицей.
После нового года я вновь вернулась на скалодром и сразу, не разминаясь, полезла на стену. Трасса оказалась довольно простой, я финишировала, не без удовольствия отметив, что шестерки еще беру, оценила расстояние до матов – метра 3—4 – ничего криминального, и отпустила руки.
