Полет в Эгвекинот

Глядя на испуганного Тяпу и осознавая, что у меня и у самой посасывает под ложечкой, я все больше злилась. Мне не хотелось быть трусихой. Я хотела казаться героиней, ключевое слово – «казаться».

– Ладно, пойду к Евгении Александровне и скажу, что разбила окно, – выпалила я и, в ужасе от собственных слов, уставилась на Тяпу.

Тот стоически перенес мой взгляд, но ничего не ответил. Я-то надеялась, что он тут же решит сознаться, однако тогда, как настоящий друг я, конечно, не позволю ему взять всю вину на себя, мы вместе объясним ситуацию… Но Тяпа упорно молчал. Было ясно, что сказанного назад не вернуть, и, если сейчас Янин ухажер не наберется смелости, придется за все отвечать одной.

Тогда я решила давить на собственную мозоль – на гордость, но просчиталась: видимо, разным людям натирают разные чувства:

– Да, возьму всю вину на себя. Скажу, что жестикулировала, пока мы с тобой болтали, и нечаянно попала локтем по стеклу. Сейчас пойдем к Евгении Александровне с Яной… Ян, ты же пойдешь?..

Мне очень хотелось, чтобы моя речь прозвучала непринужденно, с некоторым презрением, но выходило испуганно и жалко.

Тяпа так ничего и не ответил. Только глаза от пола больше не отрывал да на зеленых щеках кое-где начали проступать красные пятнышки.

Пока мы с Яной поднимались на третий этаж, я старательно делала вид, будто мне совсем не страшно. Выходило так себе:

– Нет, Ян, я все понимаю, и нет, не боюсь, конечно, но не думала, что Тяпа – такой трус! Это же он виноват! Думала, мы с ним вместе все объясним… А он…

– Варюш, ну хочешь, я признаюсь?

Яна сказала это легко и просто, так, словно ее вообще не пугали предстоящие разборки с учителями и жалобы родителям. И без того испорченное настроение не понимало, куда дальше портиться. Я злилась на Тяпу за то, что он такой трус, потому что бросил меня одну, но еще больше на Яну. Неужели она решила, будто я боюсь?! Нет, Я – не боюсь! Неужели она считает, будто храбрее меня?! Вздор!

– Ты бредишь?! Ты-то здесь каким местом?! Нет! Ни за что!

В таком настроении я и оказалась напротив кабинета Евгении Александровны. Страх накатил с новой силой. Если бы не Яна, стоявшая за спиной, я бы на вряд ли так просто взялась за ручку и открыла дверь… но прежде все же обернулась и, стараясь казаться спокойной и уверенной, проскулила:

– Войдешь..?

Яна кивнула. Отступать было некуда.

– Евгения Александровна… я тут нечаянно.., – все… Как просто язык маленькой девочки превращается в язык крокодильих слез, всхлипов и соплей.

В общем, подруге пришлось объясняться вместо меня.

Пока Яна по всему кабинету развешивала грандиозную лапшу про связь жестикуляции и хрупкости местных окон, я не переставала реветь, хотя уже понимала, что убивать меня не собираются, да и докладные никто писать не будет. Евгения Александровна давно не слушала Яну и только утешала: «Варечка, тише, тише! Все решаемо, не плачь!» И чем дольше она говорила, тем больше накрывало ощущение безопасности, и слезы катились сами собой. Стыд мешался с благодарностью, чувство облегчения после пережитого испуга с жалостью к себе. Меня вообще нельзя успокаивать. Это может привести ко второму всемирному потопу, и, если не утону, как мне потом с этим жить?!

– Яна, забирай Варю и идите на урок. Девочки, все в порядке, не переживайте.

Выйдя в коридор, я не нашла ничего лучше, чем сделать вид, будто никаких слез и всхлипов не было. Я оправдала свою слабость себе, затем Яне: «И вообще, милая моя, ты-то понимаешь, у меня всегда все под контролем… Да что ты со своей поддержкой! Слезы – часть плана, дрожь в голосе – актерская игра! Я ничего не делаю просто так!» Сама в это поверила.

Только по-прежнему обижало, что Тяпа так поступил, потому, гордая собой и собственным «героизмом», подгоняемая «праведным» гневом, я поспешила его отыскать, чтобы лишний раз поддеть побольнее:

– Все! Я призналась! Я со всем разобралась! Да, Яна, спасибо, что со мной пошла…

– Варя, хватит, я понял! Неужели ты не видишь, мне и так тяжело! Меня грозятся отчислить, Вера Павловна говорила с родителями, я…

И Тяпа заплакал. Он корил меня за жестокость, жалел себя и плакал.

Я вдруг увидела в Тяпе свое отражение. Стало мерзко. Не хотелось быть такой – плакать и обвинять других, оправдывать себя… Злость прошла. Передо мной стоял насмерть перепуганный, униженный ребенок, и этот ребенок, вызывающий теперь только жалость, до боли напоминал меня.

На следующей неделе Тяпа забрал документы.

Глава 8. Слова-паразиты

«То есть буквально, как паразиты, эти слова завелись у всех…

Какой-то сказочный синдром. Вся чаща пришла в движение,

Как бы общий язык возник. Невероятно. И смех, и грех…

Сперва отдельные слова, позже целые предложения

Посыпались отовсюду. Шум, гам, суета!

Толпа на водопое гудит, как оживлённая улица…

Волк собирался отужинать мышью, но та

Обходительно и мило убедила его одуматься

И волк стал есть траву лишь потому, что трава молчит

Затеяли спор бобры, пока плотина давала течь…

Устроила белка бунт: она кричит: «Орех горчит!»

В общем, не довела до добра эта ваша родная речь,

Однако звери вошли во вкус. Представьте, даже немой карась

Со дна отпускал свои сальные шуточки пузырями…

Пути назад уже не было. Революция началась…

Судите сами…»

Группа «Дайте Танк»

– Варь, а ты не хочешь поучаствовать в программе по русскому языку? Можно получить дополнительные баллы для поступления в институт…

– Не, – отмахнулась я и по пояс высунулась в окно.

Подняла ноги и животом улеглась на подоконник, потянулась, пытаясь сорвать кленовый лист. Основание листа горело, рыжие язычки доходили почти до каемочки, ближе к краям перемежались с красным, а на кончиках красовались пять желтых пятнышек. Клен то клонился ко мне так, что пальцы почти доставали, то, стоило решить, что вот сейчас схвачу, играючи поднимал ветви. Наконец, когда в очередной раз потянуло ветром, я резко подалась вперед и ухватилась, да так и повисла – коленками упираюсь в батарею, пузом навалилась на подоконник, правой рукой сжимаю тонкую веточку.

– Зараза! А ну, отдай! – зашипела я и чуть не полетела в окно, но Яна ухватила за ноги. – Мерси! – довольно помахивая кленовым листом, поблагодарила я, – как говорится, проси что хочешь, старче!

– Хочу, чтобы ты со мной поучаствовала в программе, – не растерялась Яна.

– В какой программе?

– По русскому.

– А больше ты ничего не хочешь!

– Листик у тебя красивый…

– Ладно, в конце концов русский язык – это Наше наследие, это великое величие величайших великанов, величественно величающих тарахтайки велосипедами…

– Я оценила твой альтруизм. Пойдем, может? Времени нет.

Я покрутила кленовый листок, подумала и сунула за ухо:

– Ладно. Только никакой это не альтруизм. Это вклад.

– Чего?

– Моего безумного интеллекта в наш совместный проект с целью сохранения кленового листа.

– Но ты же мне его все равно потом отдашь.

И откуда она знала?

Яна вкратце обозначила, что мы должны будем делать:

– Значит, так  – необходимо взять интервью, – объясняла та, – поговорить с учениками и учителями, узнать, какого они мнения об уровне разговорной речи в России, снять на камеру…

– Поняла – учеников на фиг, пошли сразу к Барсу! А то я скоро забуду, как он выглядит…

– Мало тебе адреналина в жизни.

– В смерти… Пошли.

– А ничего, что мы сразу с камерой, без предупреждения. Может, для начала спросим разрешения?..

– Не смеши! Ты его видела? Если я еще хоть что-то понимаю в актерах, то эта кинозвезда от избытка внимания в истерики не впадает!

– Ох, как бы нам потом в истерику не впасть… коллективно, – вздохнула Яна и поплелась за мной.

Забегая вперед, скажу, что ни в какой институт мы то интервью не отправили: поленились. Но запись до сих пор хранится у меня на компьютере. Возможно, когда-нибудь отправлю Николаю Васильевичу. Пусть порадуется.

Алеша и Тимофей подцепились по пути.

– Яна, по-дружески предупреждаю, – в темных переулках оглядывайся, а то не успеешь пикнуть, подкрадусь, окачу керасином и под машинку! – зашипела я на ухо подруге, когда мы чуть оторвались от наших неразлучных рыцарей.

– Чегооо? Зачем это?

– Да есть тут «два повода»… Мне так мама вшей выводила – вроде помогло…

– Опять ты за свое… погоди, вроде?!

– Не парься – если вдруг, почувствуешь. У тебя же голова не чешется?

– Уже не уверена…

Барс, как обычно, восседал в учительском кресле, погруженный то ли в раздумия, то ли в телефон и постукивал пальцами по столу. Мы гурьбой ввалились в кабинет, и Яна с порога начала:

– Николай Васильевич, как вы оцениваете московскую речь?

– Куда… Как еще раз???

– Ну, как говорят люди в вашем окружение… ну, с точки зрения логики, ну… произношения?..

– Связанности!

– И мата! – вставил свои пять копеек Тимофей.

– Вы о чем вообще? – Николай Васильевич заулыбался и, кивнув в Янину сторону, продолжил. – Откуда вы ее взяли вообще???

– Программа по русскому языку: слова – паразиты там и так далее…

– К-кто у нее паразиты?

– Ну, Николай Васильевич.., – Яна уже сползала куда-то на пол, не переставая гигикать и совершенно растерявшись.

– Я тоби слушаю.

– Ну, вы же говорите на русском языке… ну, что вы можете сказать а..о..а вообще, как там говорят другие люди.

Со стороны наш диалог выглядел показательно. Прямо справочник Лицейской речи – в главной роли Яна, на задворках маячит Николай Васильевич.

– Ну, ваше окружение! Ну, вспомните! Может быть, что-нибудь хорошее!

– Постарайся задать более конкретный вопрос, – не выдержал Тимофей.

– Да. Ты о чем спрашиваешь? – (и все – таки он над нами издевался… сумасшедший, что возьмешь…)

– Ваше субъективное мнение…

– О чем?

– По поводу того, как говорят люди вокруг вас…

– Она имеет в виду, насколько связаны слова, как хорошо звучит все это, слова-паразиты присутствуют ли в их речи.., – не выдержала я.

– КОГО?

– В речи людей..

– Ваших знакомых.., – наперебой завопили мы с Тимофеем.

– Людей, знакомых, школьников, у.., – ох, вот тут и напоролись. Барсу наконец наскучило наше жужжание. Великий актер требовал освободить сцену:

– Кого??? ШКОЛЬНИКОВ???!!!

– Учителей.., – предпринял робкую попытку вернуть все, хотя бы как было, Тимофей, но поздно. Настроение у Барса оказалось отличное. Он явно давно не бегал в поле среди цветочков, охотясь на разноцветных бабочек и нюхая одуванчики и, стало быть, упускать возможность выпустить пар не планировал:

– ШКОЛЬНИКОВ??? ДА ВЫ ВООБЩЕ… ОНИ ВООБЩЕ РАЗГОВАРИВАТЬ НЕ УМЕЮТ, – видимо, вирус неумения говорить передавался воздушно-капельным путем.

– А я что делаю??? – через смех пропищала Яна, и с языка едва не сорвалось: «мычишь!», но, к счастью, сцена уже была занята:

– Ты… Ты перебираешь некоторый набор бук… слов, которые в произвольном порядке вообще даже в принципе не могут друг за другом идти! – Тут Барс наконец собрался с мыслями и начал выдавать нечто связное, но надолго его не хватило, потому что вирус «Лицеиста» – он по своему устройству близок к Лицеисту – о стену не расшибешь, – поэтому речь…, как это…, знаешь, такой… есть некий набор слов…

– Да…

– Да!..Так. Дальше, соответственно, генератор случайных чисел выбирает оттуда некоторые из них, а потом вы пытаетесь составить их в какую-нибудь более-менее речь и думаете, что она имеет смысл при этом.

Когда мы оказались за дверью, я тут же скорчила страшную рожу:

– И думаете, что она имеет смысл при этом – как его – того – вообще, – передразнила я, – вот же кокетка!

– И не говори, – кивнула Яна, – хотя так-то все равно милый, согласись?

– Пожалуй… Относительно месяц не жравшего аллигатора или мишки-шатуна.

Глава 9. Ударная любовь

      «Что ты, папа!» – был ответ.– «Времена переменились – нынче, папа, в детсадах все давно переженились. Только я одна иду – все направо, а я – налево. Да, меня уже в саду называют старой девой!»

Вадим Егоров

       Одним утром я вдруг поняла – часики тикают, старость не за горами – надо срочно влюбиться. В кого?

Я девушка ответственная – вопрос серьезный. Потому и к его решению подошла основательно, составила схему: завязка – выбор молодого человека, действие – оповещение общественности, кульминация – признание, выделила время, чтобы хорошенько рассмотреть кандидатов, оповестить друзей и, наконец, признаться. Вся операция, по моим расчетам, должна была занять не больше недели.

Меня уже некоторое время волновало, как же это, дожив до пятнадцати лет, можно ни разу не влюбиться. Потому, немного поразмыслив, я пришла к выводу, что слова песен и книг – профанация. Психически здоровый человек теряет способность управлять собой только под действием алкоголя или наркотиков, просто так с ума не сходят, а от бабочек в животе лечит эндокринолог. Значит, влюбленность – всего лишь этап общественной жизни – способ разукрасить серую действительность.

Выбор пал на мальчика из параллели. Мы хорошо общались, и я сделала вывод, что комфортнее влюбляться в кого-то, кто мне неплохо знаком. По законам жанра пару дней я загадочно молчала на уроках, прожигала дырку в Его затылке на переменах и томно вздыхала.

На третий день вздыхать мне надоело. Занятие это требовало большого сосредоточения внимания, потому как любить совсем не хотелось. В голове крутились какие угодно мысли, но только не о Нем. «Видимо, не дано,» – с грустью подумала я, решив, что, раз некоторые рамки воздыхательных приличий уже расставлены, можно смело порадовать новостью о моей первой влюбленности для начала подруг.

На уроке физики я тронула Алису за плечо. Она не оторвала глаз от тетради, но писать перестала.

Алиса уже встречалась с мальчиком, с тем самым Ваней, который выбежал утешать ее в день Лицеиста, и теперь мне не терпелось похвастаться – я тоже умею любить:

– Алиса, поздравь меня.

– С чем?

– Ну, как же! С осознанием первой любви! – я выдержала паузу и продолжила, – хотя нет, лучше не поздравляй. Страдаю… ужасно! Ты понимаешь, конечно. Ведь он меня наверняка не любит, а я так люблю!

– Кто Он-то? – Алиса заинтересованно повернулась.

– Тшшшш! – погромче зашипела я и, страшно округлила глаза – на перемене покажу!…конечно, это невзаимно – ты понимаешь…

– Вообще, не очень.

– Ну как же! Ведь я ему наверняка неинтересна, он видит во мне только друга…

– Спроси, и все узнаешь.

– Ты что! А как потом в глаза смотреть! – при мысли о признании стало не по себе. В животе что-то болезненно скрутило, и горький комочек отвращения подступил к горлу. «Наверное, у бабочек несварение,» – мрачно подумала я. Но ничего не поделать: любовь – та же наука. Хочешь выучиться – учи, продираясь через скучные формулы и нудные законы, а хочешь любить – люби через отвращение и непонимание – рассуждала я и, вместо того чтобы, вдохновившись, начать старательно учиться, все старательнее мучилась, силясь влюбиться.

– А что такого? Все лучше, чем молчать. Посмотри на нас с Ваней – ты думаешь, мы бы начали встречаться, если бы не поговорили? Не хочу тебя расстраивать, но, если ты решила донести до другого человека любую информацию, ее необходимо озвучить, причем, желательно, прямо, иначе есть шанс, что то, что пытаешься сказать ты, и то, что дойдет до адресата, будет отличаться, и, возможно, кардинально.

Мой план действий и так включал признание, и слова Алисы ему не противоречили, но и урезать «переживательную» часть не хотелось:

– Но ведь это Ваня тебе признался…

– А какая разница?

– Ну как же. Мальчик должен сделать первый шаг, – когда аргументы кончались, я не брезговала бросаться словами, в которые и сама не верила.

– Погоди, а чем один человек хуже другого, что ему надо что-то там делать первым? – Алиса удивленно вскинула брови, – разве не в твоих интересах с Ним сблизиться, раз это Ты влюблена, нет? А обоюдно молчать можно до скончания веков.

– А как в глаза смотреть…

– Послушай, Варя, вокруг нас адекватные люди. Ты какого-то не больно высоко мнения о «Нем». Что, по-твоему, случится, если тебя отвергнут?

Доводы кончились. Алиса оставалась чересчур рациональной. Мне же совсем не хотелось решать проблему, тем более ту, которой и в помине не было. Я уже определилась, что ближайшую неделю буду чахоточной барышней, а то, насколько нелепо смотрятся корсет и панталоны на еже, меня не волновало, потому, дождавшись большой перемены, я сразу же отыскала Яну.

Раскрасневшаяся морда и горящие новой затеей глаза говорили ярче любых слов:

– Что случилось? – спросила Яна, как только мы оказались одни. – Не тяни, пожалуйста! Ты сейчас с таким лицом, что если станешь тянуть, то либо тебя разорвет, либо меня – от любопытства!

– Ладно, – милостиво согласилась я, тем более что сил молчать не было, – Яна, я, наверное, влюбилась!

– Уверена?., – в голосе подруги слышалось недоверие. Мне это не понравилось. Обычно та сразу принимала мои слова за чистую монету.

Сомнения оказались заразительны, поэтому, не желая им поддаваться, я решила рубить с плеча – лучше сделать хоть что-то, чем засомневаться и не сделать ничего. Со временем я поняла, что у жизни тот же принцип, что у математической задачи – если порядок действий не очевиден, то, чтобы решить, придется решать. На мой взгляд, лучше прийти к безусловно ошибочному ответу и начать сначала, снова ошибиться и ошибаться до тех пор, пока не останется единственный верный вариант, чем метаться, боясь оступиться. Главное успеть, пока не попросят сдать листочки.

– Ну, наверное… Думаю, я его даже люблю! В конце концов мне с ним комфортно… общаться…

– А со мной?

– Что с тобой?

– Общаться тебе со мной комфортно?

– Нет, ну ты просто не понимаешь! Тут другое! – когда Яна высказывала здравые мысли, мне это не нравилось даже больше, чем, когда их генерировал мой мозг. Оставался единственный, глупый, но зато, безусловно, весомый, аргумент, – Да! Ты не понимаешь хотя бы потому, что сама никогда не влюблялась! Вот влюбишься, поймешь…

Подруге крыть было нечем. Под давлением та пошла на попятную:

– Ты права. Не мне об этом говорить… Так о ком речь?

– Ты его знаешь… при встрече покажу.

– Хорошо. А почему именно он?

Вопрос застал меня врасплох. Решив влюбиться, я впопыхах забыла придумать своему объекту «возсдыхания» ареол хотя бы чего-нибудь. Единственным критерием, по которому жертвой стал именно этот мальчик и никто другой, оказалось наше с ним общение.

Первым делом я задумалась о внешности. Ничего выдающегося. Но оно и к лучшему! Любовь моя должна была быть истинной, презирая глупости вроде красоты и обаяния! Она должна была видеть вглубь, опираясь на качества человеческой души и только на них!

Попыталась вспомнить какие-нибудь положительные стороны «возлюбленного».

«Учится хорошо… пусть будет умный!.. Разве за ум любят?..»

Немного поразмыслив, я выдала то, что в свое время слышала, кажется, от мамы:

– Понимаешь, Яна, любят не за что-то. Это невозможно объяснить. Я просто люблю его – баста!

– Аааа…

– Бэ! – в животе протяжно заурчало.

«Что-то мне подсказывает, что либо я сейчас покормлю этих трагладитских бабочек, либо они примутся за меня,» – подумала я…

– Варя, может, в столовую? – предложила Яна.

Но хотеть есть влюбленным не полагалось! Все мысли мои должен был занимать Объект Любви Гигантского Масштаба, потому, поблагодарив про себя подругу, я постаралась сделать отрешенное лицо:

– Ты знаешь, мне сейчас совсем не до еды…

– Конечно! Можем сегодня на обед не ходить, – замялась та, – ты наверняка хочешь поговорить о своих чувствах!

– Нет – нет! – испуганно замахала руками я, – тебе надо покушать, поэтому пошли!

– Правда? Какая ты все – таки у меня замечательная! – умилилась моя наивная Яна.

И мы заспешили на обед.

На второе давали пельмени. Я без малейшего аппетита навернула три порции, для галочки смочила слезами плечо Яниной рубашки и, окончательно убедив себя, что любовь зла по своей природе и без участия рогатого скота, решила – на неделе, как бы противно ни было, необходимо признаться.

Через два дня я поймала (здесь и далее просто Объект) в гардеробе. Вид у меня был решительный и, вероятно, угрожающий, потому как несчастный мальчик словно окостенел, прижавшись к стене. Он смотрел большими от ужаса глазами и время от времени моргал.

Я подошла вплотную и уставилась на него снизу вверх. Нервно сглотнула.

– Варь, ты чего?

– Цыц! Не перебивай! Мне надо сказать тебе что-то очень важное…

– И что…

– Цыц! Кому говорю! Дай с мыслями собраться… В общем, я долго думала и решила, что отныне… я тебя, наверное,.. все—таки точно – люблю…

От неловкости я вся раскраснелась, на глаза навернулись слезы (откуда бедной жертве было знать – это нервы), так что, как бы странно ни звучало мое признание сейчас, со стороны оно смотрелось, полагаю, недурно. Стою, коленки трясутся, щеки алые, горячие, голос дрожит и чем дальше, тем становится мягче и тише – чем не «Царевна – лебедь»?

Под конец я полностью вошла в образ.

Помню, за спиной «Объекта» висело зеркало. Смотрю в него, на только-только выскочивший выше переносицы прыщ и думаю: «А во лбу звезда горит…»

Но поток лирических мыслей варварским образом оборвали. «Объект» завозился, стал что-то бормотать… «Е-мае! Это что ж я натворила-то! – пронеслось в голове. – А если он скажет, что я ему тоже нравлюсь, мне чего теперь, с ним целоваться придется?»

Бежать! И чем быстрее, тем лучше, поняла я, пока Он еще в состоянии аффекта – завтра что-нибудь придумаю…

Я развернулась, нахлобучила капюшон и, вжав голову в плечи, зашагала прочь, оставив несчастного разбираться с моими проблемами.

Идя по улице, я ловила ртом снежинки и думала: «Интересно все-таки, люблю я его или не очень?…Нет, возможно, стоило задуматься об этом пораньше… (это важно?) …пожалуй, все-таки люблю…» «А зачем люди целуются? Ну, правда, такая ведь мерзость…» «Что если он зубы плохо чистит?» «Наверное, так принято, вот они и терпят… Но я-то объясню ему, что мы можем любить друг друга просто – „без губ“, нам не обязательно соответствовать – для меня обмен слюной совсем не важен.» «И потом, чего я разнервничалась! Он точно не ответит взаимностью! Да, конечно, не ответит!»

«И как после этого смотреть ему в глаза… Позорище! – не думать!»

Но дома чувство стыда навалила с новой силой. Слезы катились градом и останавливаться не желали. Как ни крути, а картина выходила мрачная. Мне так не хотелось иметь ничего общего с этим мальчиком, и от отвращения к себе, к нему я рыдала, стараясь поверить, что, конечно, во всем виновата безответная любовь!

На стоны и всхлипы прибежала мама и довольно быстро выпытала подробности произошедшего. Ревела я долго и убедительно, так что в крепости моих чувств у нее сомнений не возникло. Более того, она решила, что, раз я так старательно рыдаю после признания, значит, мальчик меня непременно чем-то обидел и все порывалась пойти к его родителям «поговорить». Для полного счастья только этого и не хватало. Кое-как я уговорила ее не трогать «подлого узурпатора» и объяснила, что «узурпатор» тут вообще ни при чем – возможности по собственному желанию портить мое настроение удостаиваются немногие:

– Нет, если он тебя чем-то обидел, я ему оторву…

– Не надо ему ничего отрывать! Пожалуйста, не надо ничего отрывать.., – при мысли, что из-за моего глупого «пардепи» с самой собой может пострадать посторонний человек, становилось страшно, – мамочка, я просто запуталась… Я очень боюсь… Я не знаю, как теперь быть… так стыдно..!

– Почему? Он что-то сказал тебе? Если сказал, я пойду…

– Не надо! Не надо никуда идти! Я все сама – все сама!

Следующие два дня я, как очень самостоятельная и не в меру ответственная девочка, на, отдадим мне должное, своих двоих бегала от Объекта «неземной» любви по всему Лицею. На третий Он, зная, что я специально опоздаю на первый урок, поджидал меня у входа с одинокой ромашкой наперевес.

«На шпагу похожа…» – пронеслось в голове. – Нападать на безоружных низко…»

– Варвара! Нам надо расставить все точки над «И»… и прекращайте, наконец, от меня бегать, – «Ничего себе, да у нас средневековье, сударь!» – подумала я: «Может, его за драконьей головой потихому сбагрить, и закроем тему?»

– Я размышлял над произошедшим… Знаешь, мне раньше всегда нравились красивые девочки, а тут ты, (ну, ни хрена себе прямота – мог бы и соврать, честное слово) низенькая, полненькая.., – и чего я отказалась, когда мама ему оторвать… что она там предлагала? – так вот… это совсем не важно. Мне кажется, нам стоит попробовать. Может выйти что-то более серьезное, чем с красивыми девчонками!