Полная версия
Шепот с той стороны. О кармических уроках, лабиринтах в Хрониках Акаши и кошке, гуляющей по облакам
И вот тогда она увидела свое отражение в стеклах. Она была кошкой. Блохастой уличной кошкой невразумительного трехцветного окраса: тут белое, там рыжее, здесь коричнево-полосатое. Как? Для чего?
Свою прошлую жизнь она помнила хорошо. Предыдущие помнила тоже, хоть и впечатления о них уже померкли. Помнила Гардиана и мир по ту сторону, в котором она, как вечное духовное создание, должна была выбрать настройки новой Игры. Но о чем они договорились с Гардианом – не имела ни малейшего представления. И… кошка? Вы серьезно?
– Мяу, – жалобно произнесла она, жалея саму себя.
Все-таки физические ограничения даже такого тела – это печально. И уж тем более обидно, когда ты знаешь, как все обстоит на самом деле, а сделать ничего не можешь. Даже под машину не бросишься, чтобы выйти из Игры досрочно. Ведь тогда (она точно знала) будешь возвращаться снова и снова в этот последний самый несчастливый момент, пока сам не изменишь сценарий.
– По ощущениям, с ней все в прядке, реакции в норме, переломов нет. Ну-ка вставай, Мурка, – зеленая женщина подняла ее на ноги… на лапы.
Она неуверенно сделала первый шаг, потом еще пару, села. Ее шатало, она с трудом владела телом, но постепенно разошлась, словно вшитая в биоскафандр кинетическая память включилась. Она крутанулась, переступила с лапы на лапу, махнула хвостом.
– Ну слава Богу, – радостно воскликнула девушка, что принесла ее сюда. – Только что с ней делать теперь? Опять на улицу?
Ветврач пожала плечами.
– Мяу, – пискнула новоиспеченная кошка, заглядывая в глаза людям. Она явственно почувствовала, как причмокнул пустой желудок, под ребрами неприятно заныло. – Мя-а-а-у.
Девушка убрала в сумку свой надушенный шарфик, в котором несла кошку в клинику, аккуратно взяла четырехлапую на руки и вышла в мир за пределами клиники.
– И что мне с тобой делать, а? – бормотала она себе под нос, пока шла. – Квартира у нас съемная, муж… он хороший. Но как я ему скажу? Он обещал хозяйке, что никаких животных, никаких детей. А тут мы… ты. Угораздило тебя под машину попасть аккурат перед моим носом?
Девушка ворчала и тем не менее продолжала идти, прижимая кошь к себе. Так и до дома дошла. Открыла квартирку, опустила кошку на пол.
– Сейчас поищу, что есть поесть… Дождемся мужа, а там решим, что с тобой делать, – сказала она и пошла к холодильнику.
Квартирешка и правда была маленькой – одна комната, совмещенная с кухней, зато окно большое. У стены мягкий диван с тяжелым пледом, книги везде, медали и грамоты. Было в этой квартире что-то знакомое… Хотя она понимала, что никогда здесь не бывала раньше. В своей предыдущей человеческой жизни точно. Однако то ли запах, то ли детали мелкие создавали ощущение чего-то своего… родного.
Она по-хозяйски обошла помещение, пока ей резали кубиками колбасу, потом с ворчанием накинулась на еду. И когда голод был утолен, совсем по-кошачьи, без человеческих заморочек и переживаний о завтрашнем дне, растянулась на диване как заправская домашняя кошка. Почувствовав всю тяжесть дня на загривке, она провалилась в глубокий сон без сновидений.
– Нет, Маш, мы же договаривались, что никаких животных, нас выселят, – услышала она словно издали и резко открыла глаза.
Еще не увидев говорящего, она мгновенно его узнала. По голосу, по запаху, каким-то шестым чувством. Да! Это он! Это Ванечка! Сыночка! Сынуля! Только… он вырос?!
Когда она болела… и умерла, сыну было пятнадцать, но сейчас перед ней стоял взрослый мужчина лет двадцати семи. И это точно он. Он! И… он, выходит женат? А где… отец? А почему? А как?
Пока эти мысли роились в ее кошачьем мозгу, она крутилась вокруг Ванечкиных ног, вставала на задние лапки, тянулась к нему передними, муркала и мурлыкала так, что оба человека уставились на нее с разинутыми ртами.
– Ну… если что… снимем другую квартиру, – произнес наконец Ваня, принимая кошку на руки. – И откуда ты такая взялась, а?
Кошку назвали Мусей, Ваня иногда называл ее в шутку Мамусей, чем вызывал у нее неописуемый восторг. Она его обожала, выказывая свою привязанность громким мурчанием. Невестку, вернее, хозяйку… в общем, жену Вани, Машу, она тоже полюбила. Хорошая девочка, повезло им друг с другом.
Вопросы, которые поначалу не давали ей спать, потихоньку покинули кошачью голову. Где была душа десять лет? Неважно. Почему вдруг кошкой? Да все равно. Единственный самый главный вопрос, который она не спускала кошачьему пофигизму, был – для чего?
О да, имея память внеземной жизни, она знала, что это самый главный вопрос. Ничто не случается просто так. Все для чего-то. И она наблюдала, искала ответ.
Постепенно адаптируясь в кошачьем теле, принимая новые реалии, она однажды вдруг поняла, что помимо базовых пяти чувств физического тела (вкус, осязание, сверхострое зрение, чуткий слух и тонкое обоняние) появилось у нее еще одно чувство – шестое. Его трудно было объяснить самой себе, это было чувствование чего-то, от чего шерсть на холке дыбом. Она попробовала развивать это новое ощущение, различать то, что воспринимает с его помощью.
Так, однажды она явственно осознала, что над сыном висит ее материнское проклятие. Это не виделось, но ощущалось усами, как микроволновая тучка над головой, в которой зудели вибрации брошенных ею же когда-то слов: «Бестолочь ты, ничего никогда не получится у тебя!» Проклятие слабенькое – просто злые мамины слова, высказанные в гневе. Но жизнь парню оно отравляло сильно.
«Так вот для чего я здесь!» – поняла она. И всю следующую ночь спала в изголовье у Вани, разбивая мурчанием низкие вибрации проклятия.
Вслед за этим сумела разглядеть она и другие энергетические сгустки на своих родных любимых – кто-то на них посмотрел криво, кто-то гадость в спину кинул, кто-то позавидовал. Все снимала кошка в конце рабочего дня. И жизнь их становилась легче, успешнее, удачливее.
– Не зря говорят, что трехцветные кошки приносят удачу, – радовалась Маша, запуская Мусю в новую, только что купленную квартиру.
А Муся мурчала, довольная и благодарная за то, что дали ей шанс исправить собственную, когда-то человеческую слабость.
Серафим
Духовной жаждою томим,В пустыне мрачной я влачился, —И шестикрылый серафимНа перепутье мне явился.А. С. Пушкин. ПророкСерая лента асфальта с неровной пунктирной строчкой посередине извивалась то волнами (вверх-вниз), то змейкой (влево-вправо). Желтые гречишные поля по краям дороги быстро сменялись зелеными пшеничными, изредка – серо-коричневым частоколом соснового леса.
Дети на заднем сиденье спали, запрокинув белобрысые головы и открыв большие рты. Дима зевнул, потянулся, насколько позволяло водительское кресло, покрутил шеей. Шутка ли – пять часов в дороге. И еще три впереди. Остановиться бы, ноги размять, но тогда сыновья проснутся, и прости-прощай тишина. Опять будут делить пространство и папино внимание.
Дима вез детей в соседний регион, в деревню к родителям. Летние каникулы – благостное время, когда можно отдохнуть от школьно-бытовой возни и побыть с женой вдвоем. Хотя бы месяц… пока старики не взвоют от своих гиперактивных внуков.
Маша с ними не поехала в этот раз, осталась на дежурстве, поэтому Дима вел машину по своему усмотрению и без ее контроля, то есть с полным игнорированием скоростного режима. Стрелка спидометра стремилась к горизонтальному положению в противоположную сторону от нуля.
Социальная реклама с билбордов настойчиво рекомендовала не спешить, но Дима ее не замечал. Очень уж хотелось поскорее добраться до места, передать детишек в любящие руки бабушки, накатить с батей по стопочке по приезду, может, даже в баньку сходить. А завтра – в обратный путь, чтобы успеть обернуться за выходные. Потому вжал педаль газа в пол, и только бабочки густо шмякались о лобовое стекло.
Обгоняя очередного тихохода, Дима чуть было не сбил бомжа на обочине, невесть откуда взявшегося посреди федеральной трассы. Выругавшись смачно, но шепотом, чтобы не разбудить детей, Дима кинул взгляд в зеркало заднего вида. Несуразная фигура в серых лохмотьях замерла неподвижно, уставившись в сторону Димы. Но расстояние между ними стремительно увеличивалось, пока не превратило фигуру в едва заметный штрих, расплывшийся в мареве летнего зноя.
Поворот, еще поворот. Тихоход, еще тихоход. Добавить газу на обгоне… что?!! Отку…
– … да, – выдохнул Дима уже не легкими, а сознанием.
Словно сбоку и откуда-то сверху, как в замедленной киносъемке, видел он свой маленький автомобиль, скрежещущий по асфальту задним ходом под напором тяжеловесного джипа. Лобовое. Без вариантов…
Не успело это танго двух механизмов замереть, как Дима увидел у задней двери своей бывшей машины бомжа, того самого, с трассы. Одним рывком вырвал тот помятую дверь, втиснулся на задний ряд и вытащил мальчишек на обочину. Живы! Дима откуда-то знал, что живы. Хоть и не мог к ним подойти.
– Коридор открыт, пора! – услышал он смутно знакомый голос.
– Гардиан? – вспомнилось вдруг странное имя.
– Да, возвращайся, тебе пора, – вновь прозвучало в пространстве.
И тот, кто еще мгновение назад был Димой, начал медленно вспоминать себя настоящего. Обернувшись в последний раз на страшную картину аварии, он увидел, как тормозят рядом машины, как бегут к сыновьям люди. Дима встретился взглядом с бомжом-спасителем. Тот стоял в сторонке, позволив другим оказывать первую помощь приходящим в себя мальчишкам, стоял и смотрел на небо, как могло показаться случайным свидетелям. Но на самом деле он провожал глазами душу, закончившую свою Игру так бестолково.
– Гардиан?! – душа окончательно осознала происходящее, выскользнула из транзитного тоннеля. – Гардиан, кто это был?!
– Где, друг?
– Там, тот человек! Бомж! Он видел меня после смерти! Он вырвал дверь с силой, нарушающей законы матричного мира! Что это было?
– Я не видел его и не чувствовал, – спокойно ответил Гардиан. – Но… кажется, знаю, кто это. Вероятно, ты встретил арктурианца.
– Кого?
– Представителя иной цивилизации. Они иногда воплощаются в человеческом мире, но не через наши механизмы симуляций, а сами. Они так тонко настроены, что способны на это без потери памяти и сознания. Приходят просто пожить жизнь. Зачастую в теле животного. У них нет цели получить артефакт, они уже на высшей ступени развития.
– Оу, они вне Игры…
– Добудешь свой кубок терпения, который ты опять упустил, – без тени укора, произнес Гардиан. – А следом и все остальные артефакты… Вот тогда у тебя появится шанс слетать на Арктур. Может, там и осядешь, когда усвоишь все уроки Сансары. Пройдешь инициацию и будешь изредка посещать Землю по старой доброй памяти.
– С полным сохранением сознания?!!
– Да. А еще с возможностью нарушать физические законы, трансформировать тело, отращивать крылья. Думаешь, откуда в земном информационном поле все эти предания об ангелах и архангелах? Иногда люди их случайно замечают, но чаще они сами являются, чтобы помочь или сообщить что-то важное.
– Я бы так поиграл… Быть человеком, но без ограничений в сознании и в теле, без страха, без зависимостей… Эх, красота. Я бы… стал кем-то великим, однозначно.
– И без амбиций, страстей, желаний, – мягко смелся Гардиан. – Без всего того, что делает человека человеком. Им нет дела до величия и богатств. Так что станешь ты таким же бомжом и скитальцем, но просветленным и сильным.
– Это не честно, – насупилась душа.
– Это наш путь, – возразил Гардиан. – Арктурианцы – это высшая ступень, способная путешествовать меж мирами. Но кроме них есть и иные цивилизации, в них настройки природных законов и кармы отличаются от земных. Центуриане, например, или андромедяне. Можешь попробовать там воплотиться, отдохнуть, потом вернешься на Землю, продолжишь Игру.
– Нет, там скучно. Я еще не настолько устал. Давай обратно. В земную жизнь.
– Хорошо, сейчас подберем судьбу. Артефакт тот же – терпение и терпеливость. Хочешь в свою же семью?
– Это как?
– У старшего твоего с тобой договор, помнишь? Он учит тебя терпению, ты его безусловной любви. Раз уж ты выпал из Игры раньше времени, то можно вернуться к нему в качестве сына. Надо лишь подождать чуток, дети быстро вырастут, земное время здесь ощущается иначе. Готов?
– Поехали!
Пахом
На новых уровнях совсем другие жизни.
1903 год
И стало вдруг тихо. Даже собаки выть перестали. Словно куполом накрыло Пахома… и все им свершенное.
Он обвел мутным взглядом горницу, ужас ледяной струйкой вливался в… душу? В душу ли? В точку посреди широкой грудины. Души-то нет у него, не может быть, раз такое содеял.
В гневе и пьяном угаре забил до смерти. Как же это он так?
Пахом опустился на колени да прямо в кровь.
– Марьюшка, – сокрушался мужик. – Прости, Марьюшка.
Обнимал недвижимое тело, заглядывал в глаза, да без толку. Поздно. Обернулся к притихшим детям:
– Вы простите меня, окаянного.
Вышел, шатаясь, в сени, снял ружье. Как сердце его, холодное.
Зарядил, приставил к горлу. Выстрелил.
А через мгновение уже смотрел на себя со стороны. Жуткое зрелище.
– Пора возвращаться, – послышался знакомый мягкий голос. – Транзитный тоннель открыт, жду тебя.
– Нет, не пойду, Гардиан… останусь. Здесь останусь.
2021 год
Пахом поглаживал рыжую кошку, на гостя не смотрел. Все больше в окошко.
– Моя-то ушла, – говорит. – На почту, за пенсией. Жду вот ее. А ты по какому делу? За ней, что ли?
– За тобой, – все тот же мягкий голос.
– Мне и тута неплохо. В домовые вот заделался. Внучку досматриваю. Старая уже, памяти совсем нет. То очки потеряет, то телефон.
– Сто двадцать лет почти в нечисти маешься. Возвращаться пора.
– Ага, возвращаться… Я что, правил не помню, что ли? Мне за самоубийство временна́я петля положена. Вновь по кругу одно и то же переживать. Лучше тут, при доме, как-нибудь…
– Дом-то опустеет, под снос пойдет.
– А у Аленки внуки в городе. Помрет старая, к ним переберусь. Хоронить приедут, я и пристроюсь.
– Упрямый ты, Пахом. Ты пойми, тут развития нет. Только в жизни можно получить нужный опыт… и прощение. Временну́ю петлю можно и разорвать.
Домовой насупился и тихо-тихо, без норова уже:
– А если снова? Если так и не справлюсь с гневливостью? Опять… убью Марьюшку?
– А если справишься? На новых уровнях совсем другие жизни. Сам себя шанса лишаешь. Возвращайся.
Пахом вздохнул глубоко, сгорбился.
– Хорошо. Только Аленку не брошу. Вместе с ней уйду, как время придет.
Когда я был Андреем…
Говорят, дети могут помнить…
«Ребенок три года рассказывает о прошлой жизни».
Лена впечатала фразу в строку поисковика, помедлила секунду и все же нажала на кнопку «Найти».
Бог интернета мгновенно выдал ей миллионы статей и форумов, изобилующих примерами и личными историями. Лена поглощала одну за одной:
«Моя мама утверждает, что когда я был маленький, то говорил, будто я погиб в огне давным-давно. Я этого не помню, однако одним из самых моих больших страхов было то, что дом сгорит. Огонь пугал меня, я всегда боялся находиться подле открытого пламени».
«Я подарила сыну игрушечного белого кролика. «Когда я был твоим папой, я подарил тебе такого же. После этого мы никогда больше не виделись», – сказал он в ответ. Папа действительно подарил мне кролика, когда мне было 14. Это была наша последняя встреча».
«Я педиатр. Однажды осматривала пятилетнего мальчика. Он живет в деревне, у него нет друзей, учится дома, в доме нет телевизора. Он посмотрел на меня и сказал: «Твой брат спас мне жизнь во время бури в пустыне». Я обмерла. Мой брат был в Ираке, и там он действительно спас ребенка».
«Очень похожие разговоры были у нас, когда мой сын был очень маленьким. Он сказал: «Когда я был Андреем». Это случилось, когда он однажды смотрел мультфильм «Анастасия» (про якобы выжившую российскую княжну Анастасию Романову), а потом показал пальцем на экран и сказал: «Вот там я жил, когда я был Андреем». Дети жуткие…»[2]
Оторвав взгляд от экрана, Лена внимательно посмотрела на внука. Ромка сосредоточенно рисовал цветными мелками ему одному понятные кляксы и закорючки. Нижняя губа оттопырилась, и кончик языка вывалился наружу. Периодически он поднимал голову, смотрел на стену, улыбался и что-то бормотал. Обычный ребенок. Замечательный любимый внучек. Но иногда он пугал Лену странными фразами и поведением.
Хлопнула входная дверь – это дочка с зятем вернулись из кино. Лена закрыла ноут и поспешила навстречу:
– Кто там? Ромочка, ну-ка? Кто это у нас там приехал?
После бурных семейных приветствий поболтали о кино, попили чай с плюшками, зять Сережа наконец-то ушел в спальню. И Лена решилась на разговор:
– Юля, ты за Ромкой ничего странного не замечаешь?
– Ма, ну ты опять? Ну разговаривает он сам с собой, придумал друга. У детей это часто бывает. Как он его называет? Галдиан? Гардиан? Не могу уловить звук в серединке.
– Не только это. Я тут почитала, говорят, дети до четырех-пяти лет могут помнить свою предыдущую жизнь. Мне иногда кажется, – Лена понизила голос. – Мне кажется, что Ромка – это папа наш.
– Мам, папа умер десять лет назад. С чего такие странные выводы?
– Он сегодня, – Лена кивнула на внука. – Назвал меня Ленусиком. Ленусиком!! Меня, кроме Миши, никто так не называл, при Роме тем более. А в прошлый раз он сказал, что скучает по Тоше. По нашей старой собаке, которую он в жизни не видел.
– И что? Мы так назвали игрушечного пса. Он его, наверное, имел в виду.
– Нет! В том-то и дело, я ему игрушку подаю, говорю, что вот же он. А Ромка отвечает – это не тот Тоша, что он скучает по другому, по настоящему.
– Ой, мам, не выдумывай, – отмахнулась Юля.
И Лена отстала, про третий странный случай рассказывать не стала, все равно не верит дочь.
Однако в следующие выходные, когда пришла посидеть с внуком, она принесла с собой старый семейный фотоальбом. Когда дети ушли, Лена усадила Ромку на колени и начала показывать ему фотографии.
– Знаешь, кто это? – допытывалась она у ребенка.
– Дядя, – простодушно отвечал тот.
Лена уже было выдохнула и хотела закрыть альбом, как вдруг Рома вцепился в потертую временем страничку.
– Дача, – он тыкнул пальцем в семейный снимок на фоне их старой дачи.
– Да, дача.
– Нам туда надо.
– Да как же? Мы же продали ее, Ромочка.
– Очень надо, Ленусик, – мальчик развернулся всем корпусом к бабушке, взял ее лицо в свои ладошки и продолжил. – Ты же у меня умная, придумай что-нибудь.
– Миша? – пролепетала женщина.
Но Ромка уже отвернулся, соскользнул на пол и отправился в путешествие по квартире.
Думать, под каким предлогом попасть на свою старую дачу, Лене пришлось не долго. Помогла Юля. Позвонила однажды и сказала:
– Мам, представляешь, нашу дачу старую на продажу выставили. Вика с Димой себе участок ищут под стройку, увидели объявление. А Вика же со мной там часто бывала, узнала по фото. Им, конечно, не подходит, так… повспоминали с ней школьные годы, помнишь, как мы…
Убедить дочь съездить на дачу было не просто, но все же Лена ее уговорила.
– Мам, все равно денег нет. Зачем?
– Просто посмотрим. Ну, пожа-а-алуйста. Мне очень надо. Хочу вспомнить, – умоляла она, скрывая истинную цель.
Юля сдалась, взяла семейную машину, маму, Ромку и повезла их «смотреть» свою бывшую дачу.
– Ностальгия? – спросили хозяева, конечно же, узнав Елену Дмитриевну.
– Да, немного. Дочь вот семьей обзавелась, думаем дачку прикупить, а тут вы. Все же свое, когда-то родное. Муж сам строил, царствие ему небесное. После смерти его пришлось продать, а сейчас… внук вот. Мы пройдемся? Осмотримся?
Лена оставила дочь с хозяевами, а сама взяла Ромку за ручку и повела в домик.
– Смотри, Рома, это дача.
– Дача, – повторил мальчишка рассеяно.
Дачка была простенькая: участок в двадцать соток, домик щитовой с кирпичной печью в центре комнаты, веранда с деревянными еще рамами, скрипучий пол из крашенных досок. Новые хозяева оставили все, как было. За почти десять лет ничего не изменилось. Даже люстра самодельная из морских ракушек все та же. Лена с мужем эти ракушки с Черного моря привезли, ездили когда-то в санаторий.
Ромка зацепился взглядом за пыльные ракушки. Долго смотрел, внимательно. Потом так же внимательно обвел взглядом комнату, вдруг выскользнул из бабушкиных рук и за печку.
– Рома! – только и успела охнуть Елена Дмитриевна.
Кинулась за ним, а он уже кирпичик снизу подцепил и вытащил. Кирпич оказался не целый – половинчатый.
Лена присела рядом:
– Что там такое? – спрашивает.
– Твое, – заулыбался Рома и отодвинулся.
Лена протянула руку в отверстие, нащупала и вытянула свернутые в трубочку и обмотанные целлофаном бумаги.
Развернула их уже в машине. Оказалось, что это старые акции: Аэрофлот, Газпром, Сбербанк. Много разных акций.
Вспомнила, что Миша когда-то давно действительно покупал их. Но она совершенно об этом забыла. Покупать акции в 2000-х казалось полнейшим бредом. Друзья смеялись над ним, она его ругала. А он с каждой зарплаты откладывал по чуть-чуть и в тайне от нее покупал.
– Юль, сколько сейчас стоит акция Газпрома? – спросила дочку с заднего сиденья.
– Нууу, тысячи три-четыре.
– А Норильский никель?
– Не знаю, загугли.
…
– С ума сойти… двадцать две.
Дачу они все-таки купили.
* * *– Опять мухлюешь, Гардиан? – строго спросил старший хранитель.
– О чем это вы? Программные сбои в памяти – дело обычное, знаете же. Многие помнят себя прошлого в начале новой жизни. Сейчас все подчищу, удалю баги. Ну что, Мишка-Ромашка, – обратился он уже к малышу. – Все, пора. Опять жизнь с чистого листа. Я буду рядом, но уже незримо. Забудешь меня.
– Пока, – мальчик помахал рукой. – Я обязательно найду артефакт в этот раз.
– С кем ты говоришь? – Юля с удивлением смотрела на сына.
– А?
Девять жизней
Вибрации, которые вы получаете, когда кошка мурлычет у вас на коленях, – это удовлетворение и чистая любовь.
Св. Франциск АссизскийВася жался под подъездной батареей, пытаясь согреть обожженные морозом лапы, пока никто не заметил его и не выгнал. В животе пусто, в голове гулко. Думать тяжело, когда голодно. Инстинкт выживания и настройки биоскафандра заглушали голос разума. Когда же это закончится, Гардиан?
Восемь жизней прожито, осталась последняя.
Вася – кот. Сейчас кот, но когда-то он был человеком. Не самым хорошим, надо признать. Потому теперь и кот. Бездомный. Уже в девятый раз.
В своей последней человеческой жизни Вася жесток был к четверолапым: несколько отравленных дворовых собак, с десяток выкинутых на помойку котят, вывезенная в лес собственная престарелая кошка. И вместо артефакта «милосердие», за которым шел, заработал он ужасную карму, этакий бан системы, который приходится отрабатывать в кошачьей шкуре. Только бы запомнить… только бы запомнить и не повторять прошлых ошибок в следующем человеческом воплощении! Это же ужас какой, что он натворил, сколько зла выплеснул во Вселенную…
Хорошо еще, что, выйдя из Игры в прошлый раз, он не смалодушничал и не спрятался в изнанке матрицы. А вышел к Хранителю и принял урок, значит, будет шанс все исправить. Мя-я-я-а-ау… Как же все-так голодно сейчас.
Про девять жизней – это, конечно, люди перепутали. Не девять жизней у одной кошки, а девять кошачьих тел у одной души. Да уж… Девять раз родиться бездомной тварью – это тяжко. Сколько земных лет он уже так мыкается? В первой жизни не больше года было – машина сбила, умирал долго и больно. Во второй лет пять прожил, повезло родиться на юге, там тепло. Потом отравили. В третьей не успел понять ничего – только родился и утопили сразу. Потом было несколько голодных и холодных жизней, похожих друг на друга, как черные кошки. Стал бояться людей, чуть было не поддался Злу… Но вовремя вспомнил, зачем и почему он здесь, сумел сохранить душу. И вот, она девятая жизнь – последняя в теле кота. Гардиан, жди меня!
Особая боль проживания человеческой души в теле кошки в том, что все понимаешь. Вообще все. И людей, и как устроен мир, но сделать ничего нельзя. В кошачий биоскафандр вшиты о-о-о-о-очень сильные инстинкты и поведенческие сценарии. Ведешь себя как кот, а думаешь как человек… как разумная душа.
Таких, как он сам, Вася встречал лишь дважды: большой лохматый пес на поводке у хозяйки и трехцветная кошка в окне одного из домов. У этих двоих было особое свечение разумной души. Вася сразу понял, что они люди. Они вызвали у него огромный интерес. Особенно тем, что оба они были домашними. Как это – быть сытым и любимым и все понимать? Какая такая задача стоит перед ними, если не отработка кармы? Но пообщаться с ними возможности не представилось.
