Касатик

– А лопаты ваши где? Мы же на поле чудес опаздываем? Или как? – проговорил я, наблюдая, пока приближался к концу фразы, как меняются лица моих собеседников, с приветливых на печальные.

– Лопат у нас нет, – вздохнул и пожал плечами Фучик, – мы же капитан и переводчик, нам ни Йориков откапывать, ни буржуазию зарывать некогда, да и скучно это. А повстречать летом мужчину в жёлтых резиновых сапогах, в фиолетовой шубе и с варежками на резинках на шее – это даже похоже на какую-то примету, скорее всего, добрую, благодаря вашей жизнерадостной цветовой гамме. Вот. Пошли мы, одним словом, пение птиц слушать и азори здесь тихие встречать.

И они ушли, толкаясь на ходу, Колпак задирал голову, видно, что хохотал над словами Стасика, но звуков их речи до меня не долетало, их заместил шум улицы.

Я почувствовал себя кисло, всё-таки инициатива брякнуть обидное исходила от меня, это было не по-моему и вообще, зачем я повёлся на эти загадки духа, навёл тень на плетень. Хотя, ладно, что себя ругать, общаться мне тоже не по душе, собутыльников я никогда не искал, само собой все разрешилось, забыли!

"Касатику пора в магазин", – сказал я сам себе и зашаркал к заклинившей в полуоткрытом (или в полузакрытом, давай, лепи, не заплёл ещё извилины до конца) положении двери. Протиснулся внутрь, зацепился варежкой на резинке за ручку двери, потянул на себя, получил меткую, безболезненную, оплеуху поперек щеки от вернувшейся к хозяину варежки. Повернулся к кассе, повернулся к полкам с напитками, повернулся опять к кассе. Да-да, конечно, оно, родное, Чувство Вины, конечно, спасибо, Колпак и Очки, за милое тренерское напутствие перед моей атакой на винные полки, это так тонко сработано!

На кассе, в наушниках, немного кивая в такт, вероятно, музыки, звучащей в наушниках, стояла массивная косточка от авокадо.

– Да, авокадо, интрига всё-таки вам близка, разумеется авокадо, куда мы без этой экзотики в наше время, – пропела косточка, обращаясь ко мне, – ма-ла-дой чела-авек, вы пробивать будете, очередь ви-идь! – продолжила кассирша, распевно призывая меня закончить начатое.

В руке я уже держал бутыляку с чем-то явно целебным, на этикетке был изображён жирный красный крест.

На запястье у меня была надета розовая резинка для волос, я поднёс её к терминалу, он пикнул, оплата прошла.

– Ради бо-ога, вы, прям, сама условность, во всей красе, – опять пропела кассирша, – честного и благородного слова рыцаря было бы достаточно, я вам верю! Была бы моя Воля, я бы всем отпускала за так, а так – Воля ваша!

Я отвернулся и пошёл на выход, пора было стряхивать с себя навязчиво налипающую со всех сторон и мешающую передвигаться рутину. Когда Воля снова стала моей, все встало на свои места.

Глава 8.

Стоя посреди своей комнаты, я задумчиво наматывал на палец провод от наушников-инвалидов. Наклонившись и взяв с пола разэдакую косточку двумя пальцами, я поискал глазами, куда бы её закинуть, чтобы не грубо, но подальше с глаз долой. "Что за музычку вы, как оказалось, мадам, слушали и пританцовывали?", – пронеслось у меня в голове.

– Ах, а я думала, вы не спросите! – тут же прилетел ответ из ниоткуда, но, рассуждая здраво (вот неуместное совсем, в моем случае, слово), со стороны косточки.

– Вот, включаю, – добавила она, – это Джа, королева расслабона.

Я судорожно стал примерять наушники, прощупывая их по всей длине, опасаясь в спешке проткнуть торчащим проводком ушную перепонку. Этот сувенир залетел ко мне в гости из кармана чьих-то обносков, сам я отношений с этими гаджетами совсем не поддерживал, не случилось объективной необходимости.

– Ах, опять вы с условностями, наушники, ха, смех! Ещё спросите, на каком языке исполняется песенка, типа, "мне же не все равно, я же ушами слушаю", – раздался щелчок и вокруг всё заиграло-запело.

Вот он, текст, я запомнил, разумеется, хоть и не старался:

Расположи мои мыслиВ порядке такомКак все было вначале.Выход, пока, нагрузиться вином,Да так накачаться,Чтоб почки кричали:О!О!Обломись!Так мне птицы кричали.Обломись!Так мне рыбы молчали.Если хочешь, чувак,Как все было вначале,Ты из жизни сотриВсе, что были, печали,Вот и лодка твояПростоит, не отчалив!Я вот только что сталПонимать, что иначеИ черёмуха пахла,И на поезде чахломЯ был искренне счастлив!Я в реке,Я, слепней отгоняя,Глубоко так ныряю!Так ныряю!Обломись!Наступила новая жизнь.Обломись!Ведь лёгкие планеты – это леса,Зрение планеты – это океаны,Конечности планеты – материки,А где ты и все твои раны?Где твои истерики?А?А?А если ты видишь, вот он, конец!То это, очевидно, только твой конец.У нашей планеты нет конца,Она ведь Мать и нас терпит без конца!– Ганджа – это ответ?– Нет!– А мескалин – это ответ?– Неет!– А мухомор – это ответ?– Неет!– А какой ответ, а?– А какой вопрос, а?– А?

Часть 3. Словно выстирано, небо выстелилось.

Словно выстирано, небо выстелилось.

И, как символ начала, солнце сияло,

Ко мне очень близко-близко.

Штаны висят низко-низко.

На бровь прилепилась ириска.

(Из колыбельной песни джа-клошаров-грибников)

Глава 1.

Касатик тупил у помойного контейнера. Идеально выбрано место и время. Нет случайных прохожих и заинтересованных в содержании помойки лиц. Астрал окутал Касатика, позволив его мыслям немного поболтаться в широкой проруби между его полушариями, прежде чем осесть в отстойнике убеждённости. Одним словом, Касатик завис, с руками вдоль тела и наклонив голову, со стороны напоминая спящего стоя слона.

С большим художественным вкусом на борту контейнера было написано кириллицей слово из трёх букв. Около такого шедевра стоило потупить, все составляющие таланта художника-каллиграфа были налицо: эмоциональный посыл, сияющая бодростью и законченной уверенностью цветовая гамма и размах мазков кисти. Было понятно, что на всеобщее обозрение был представлен плод размышлений живописца о том, какое слово было вначале. Касатик же мысленно спорил. Не так всё очевидно было с этим вопросом. Даже краткость и присутствие говорящего сочетания «икс» и «игрек», именно в этой, правильной алфавитной последовательности, хоть и намекали на древность лингво-артефакта, но не отсылали к его изначалию. Да, каждый ребёнок знает, что колоть орехи вполне можно и лаптопом, но, взрослея, это знание обрастает корректирующими элементами. Слово из трёх букв, своим флёром основательности и значительности, всё-таки искусило, тянущихся к законченным выводам детей, сообщить себе скабрезный смысл. Хотя, памятуя о форме кулича и лингама, даже скабрезность была вновь приобретённым элементом, заместившим благоговение и почитание. Плюс, ощущение, что слово написано кириллицей, позволяло предположить, что метаморфозы со смыслом коснулись тех, кто мог эту кириллицу со всех сторон обхаживать, вовсю пользуясь правом первой ночи.

Мысли Касатика были о личности художника, как о ещё одном существе, заблудившимся среди снежных вершин надсознания – а вдруг, это слово было последним посланием автора человечеству? Вдруг, публично высказавшись о раскрытии сакральной тайны на боку мусорки, нежная душа деятеля искусств попросилась покинуть его тело, свидетельствуя о конце мирской миссии? Касатику представилось, как просветлённого автора надписи несёт его послушный электро-самокат по сплошной полосе магистрали, яростно колотят по ушам развивающиеся тугие дреды, сгущающиеся сумерки делают фары встречных машин всё более слепящими, наконец, внезапно раздваивающееся шоссе раздваивает и художника.

Что касается личного мнения Касатика, то он был убеждён, что вначале было слово "какмне?". Интонационно, именно с вопросом. Потому, что все тексты и слова, не окрашенные эмоционально, не имели, в смысле эпичности, значения, не могли претендовать на таинственную мифологизацию. Все коды не обладают эмоциями, это сухие ряды символов. Только эмоция смогла сделать слово словом.

Интрига закрутилась в сАДу Эдемском. К слову, покойный Человек в Водолазке постарался оставить воспоминание о своём подобном озарении о начале начал (и, естественно, в этой связи умудрился маркетингово маякнуть потомкам своим огрызком).

Глубину утверждающей фразы, что место встречи нихрена изменить нельзя, Касатику ещё только предстояло осмыслить, пока он только достиг понимания, что места и с ними связанные события не случайны. С садами было много чего связано в истории и историях, заметно, что они были территориями, где что-то важное затевалось, просится сказать, были браузерами, Гефсиманский сАД, например, а "висячие" сАДы Семирамиды, вообще, напрямую отсылают к недостаткам функционала. К тому же, слово "сад" тоже (как и другое трёхбуквенное слово из этого текста, но выше по течению) больше напоминало аббревиатуру или часть кода, чем что-то цветущее, тенистое и радующее глаз. "сАД" могло быть и вывеской и названием алгоритма, увековечившим что-то на переходе из вечности в вечность.

Глава 2.

АДI’m и Е-vaya слонялись по сАДу молча. Скрипт ещё только писался, но процесс в семье Голого-Он так воодушевлённо подхватили, что первые результаты просто ошеломляли. Рука нажала прото-кнопку Enter и все замерли в ожидании эффекта.

Вдруг, крик Е-vaya-и словно разбудил АДI’m-а от долгого сна.

"Какмне??", – громко и вопросительно крикнула она, обращаясь к АДI’m-у, приложив крупный листок какого-то дерева к талии, свободной рукой она подкинула волосы с шеи вверх, закинув голову, потрясла ими, расправляя по длине. После этого выкрика неповоротливый SEGA-пиксель, вздохнув, собрал монатки и подался восвояси, повторяя на пути к своим своясям, что это не он ушёл, а его все покинули.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.