Олег. Путь к себе книга вторая

– Разве ненависти учит нас Иисус Христос? Вспомним слова Его на Тайной Вечере: «Сия есть заповедь Моя, да лю́бите друг друга, как Я возлюбил вас. Нет больше той любви, как если кто положит душу свою за друзей своих. Вы друзья Мои, если исполняете то, что Я заповедую вам. Я уже не называю вас рабами, ибо раб не знает, что делает господин его; но Я назвал вас друзьями, потому что сказал вам все, что слышал от Отца Моего»8. Разве не сказано в Священной Библии: «И приблизившись Иисус сказал им: дана Мне всякая власть на небе и на земле. Итак идите, научите все народы, крестя их во имя Отца и Сына и Святаго Духа, уча их соблюдать все, что Я повелел вам; и се, Я с вами во все дни до скончания века. Аминь9». Разве не в этом суть слов Его следовать за ним? А потому монахи должны оставить своё затворничество в кельях и идти к нуждающимся, принять служение людям, как служение Богу. И потому сегодня для монахов Первое Правило обновлённого Устава означает, что закончилось время затворничества. Сегодня нет большего служения Богу, как выйти из келий к людям, неся им божественную мудрость и с любовью поддерживая их на жизненном пути, вместе идти этой дорогой. Пора! Пора нам вырасти из рабов Божьих и стать друзьями, и, устремляясь к Божественному сотрудничеству, следовать за ним. Этому отец Окимий посвятил жизнь. Этот путь он завещал нам. И главное на этом пути – понять, что нет гнева или милости Божьей, а есть закон. Божественный закон, который беспристрастно управляет всем и ведёт нас по пути духа. Именно он рождает материю и трансформирует её, создавая человека, свободная воля которого ведёт его по пути духовного опыта, и единственная путеводная звезда на этом пути – Вера в Бога, стремление следовать ему, посвятить свою жизнь высшему сотрудничеству через познание и творчество.

Я замолчал, переводя дыхание.

– Это что ж такое? – в тишине послышался тихий голос Тихона, переходящий в визг. – А как же так-то? Братия! Не может такого быть, чтобы не было гнева и милости Божьей! – он потряс поднятым вверх указательным пальцем.

– А Ефросинья-то как же? Ефросинья? – вторил ему Сидор.

Теперь уже заговорили все разом. И ничего нельзя было разобрать.

Я растерялся, но быстро взял себя в руки.

– Тихо, – я поднял руку, но мой голос потонул в шуме. – Тихо! – рявкнул я.

Крики оборвались, и всё удивлённо повернулись ко мне.

– Давайте без гвалта. Кто-то один пусть говорит, – уже спокойно сказал я.

Монахи стали переглядываться, но желающих не находилось.

И тут поднялся Фивий:

– Брат Олаф, позволь мне сказать от лица общины. А если что, то братия поправит меня. Так? – он обернулся к монахам.

– Так!

– Знамо дело!

– Говори, брат Фивий!

Фивий поклонился и повернулся ко мне.

– Вы, брат Олаф, не так давно у нас и не знаете о чудесах милости Божьей, которые во множестве происходили в нашем монастыре перед иконами – ликами святых. И последнее такое чудо свершилось с поселенкой нашей Ефросиньей. Истинное чудо молитвы безутешной матери о здоровье умирающего единственного ребёнка. Всё искусство врачей Элизиума, куда возила свою дочь на лечение Ефросинья, не дало результата. Даже в наше время медицина бывает бессильна, – развёл он руками. – Вернулась Ефросинья в поселение, а мы уже в тишине, чтобы не ранить мать, готовились к похоронам. Но не смерилась она. И день и ночь молилась перед иконой Николая Чудотворца о спасении ребёнка своего. И что вы думаете? – он обернулся к монахам, и голос его зазвенел. – Вымолила-таки! Услышал Господь её молитвы и ниспослал выздоровление дитяти! То-то был праздник и ликование. Все об этом помнят! – он обвёл рукой присутствующих, и все согласно закивали.

Фивий повернулся ко мне:

– Это ли не милость Божья? Такие чудеса укрепляют веру в Бога и в его милость к нам грешным. В этом Бог и Вера наша! – Фивий торжественно окинул всех взглядом.

– И это чудо! – ответил я. – Чудо, которое объяснил отец Окимий в созданной им науке о Боге.

Фивий удивлённо глянул на меня и сел, видимо, не ожидал, что я соглашусь с ним, а я продолжал:

– Ведь согласитесь! Разве мы в нашей общине не спешим к больным, немощным телом и духом, чтобы помочь, поддержать и укрепить их? Не в этом ли наш долг перед Богом, помогать ближнему своему и любить его, как самого себя? Этот закон Божий действует не только на Земле. Он незыблем и во Вселенной. По нему духовно более развитые цивилизации высших сфер спешат к нам на помощь, сколь это в их силах! Так пришёл Иисус Христос. Так приходили все Великие Учителя к народам Земли, чтобы открыть Бога в их душах. По божественным физическим законам установлено, что каждой душе присуща своя вибрация – энергия воплощения. И чем дальше на пути духовного совершенствования продвинулось душа, тем более высока её вибрация. Душа физически может проявиться только в теле, но только в том теле, которое соответствует её вибрации. Потому мы и не можем увидеть Господа нашего, ибо не можем соответствовать его духовной вибрации нашими телами, а значит, нашими органами чувств. Мы даже не можем увидеть планеты, стоящие на более высокой ступени духовного развития, нежели мы, наши физические вибрационные проявления столь различны, что не могут взаимодействовать ни на каком уровне. Не потому ли для контакта с нами Учителям из высших духовных сфер приходилось воплощаться в человеческие тела, чтобы мы могли их увидеть, услышать и понять? Не потому ли образы высших духовных существ могут посещать нас лишь в те редкие мгновенья молитвы, отчаяния, счастья, когда наш дух поднимается на такую вибрационную высоту, что становится возможным этот контакт? Да! Именно по этому взлёту духа матери и была услышана её молитва, и была послана помощь. Мы это расцениваем, как чудо. Но чудо это для нас сегодня. Пришло время переосмыслить мир и себя в нём. И не просто переосмыслить, а изменить его, сделать шаг в духовной эволюции – подняться на такую частоту жизненных вибраций, которая позволила бы не только увидеть скрытые от нас высшие миры, но и начать сотрудничать с ними: следуя божественным законам, созидать Гармонию Вселенной. А потому наша задача, задача верующих людей, достигнуть самим и помочь всем людям достичь такой духовной силы, чтобы то, что до сегодняшнего дня нами воспринималось как чудо, стало целью жизни каждого. Понимание того, что стремление к Высшему, сотрудничество с ним и, есть цель и смысл жизни человека на Земле. Это трудный путь. И многое на это пути мы должны понять и сделать. Для этого мы должны отказаться от старого, оттого, что притягивает нас к земле и не пускает в Небо. Этому помогут принципы нашей будущей общины. И потому второй принцип Устава звучит так: для человека нет понятия «собственность». Отныне в общине отменяется любое право собственности. Всё, что имеет общинник, поселенец и сама община даны им только в пользование.

Монахи заёрзали. Фивий крякнул и насмешливо сказал:

– Это что же? Теперь и домов у поселенцев нет? Ни скота, ни одежды, вообще ничего?

Я поднял руку, и все затихли.

Я продолжал:

– А не то ли было завещано нам Богом: ибо пришли мы в этот мир нагими, нагими и уйдём из него. И сказал Бог:

«Ибо Мои все звери в лесу, и скот на тысяче гор… и животные на полях предо Мною… ибо Моя вселенная и все, что наполняет её»10. «Землю не должно продавать навсегда; ибо Моя земля; вы пришельцы и поселенцы у Меня»11. Только «Как у всякого человека после смерти, «домы [гробы] их вечны», хотя «и земли свои они называют своими именами».12

А вспомним притчу о богатом юноше: подошёл юноша к Христу с вопросом о том, что ему следует делать, чтобы унаследовать Вечную Жизнь, Спасение. Господь беседует с ним и убеждается, что этот юноша соблюл все нравственные основные заповеди ветхозаветного закона, что по образу жизни он вполне порядочный и благочестивый человек. И тогда Христос обращается к нему с неожиданным требованием: «ещё одного не достаёт тебе: все, что имеешь, продай, и раздай нищим, и будешь иметь сокровище на небесах, и приходи, следуй за Мною»13. Юноша не находит в себе сил отказаться от богатства и опечаленный уходит. Ибо «удобнее верблюду пройти сквозь игольные уши, нежели богатому войти в Царствие Божие»14.

– Это всё так, – прервал меня Фивий со спокойным достоинством, только бордовое лицо его выдавало едва сдерживаемое раздражение, – эти цитаты из божественных книг хорошо изучены святыми отцами Церкви и объяснены ими. Зачем теперь пересматривать это? Ведь ещё Учитель Церкви в третьем веке Климент Александрийский однозначно сказал: «Можешь ты владеть богатством». Его мысль подхватили и обосновали многие и многие Святые Отцы. Чтобы увидеть это, достаточно внимательно почитать труды Церкви, – он насмешливо взглянул на меня и обратился к монахам. – Они доказали, что отказ от имущества человеком, живущим в обществе, в принципе невозможен! И потом, потеряется смысл самого понятия «благотворительство»: раз никто не обладает богатством, то нельзя будет и подавать милостыню, благотворить. Что за общество, где не творится благо? А как открыл нам Максим Исповедник истинную ценность богатства для Общества? Он сказал: «Что значит правильно копить богатство? Это значит, заботится о том, чтобы не оскудевала рука его подавать каждому нуждающемуся», – Фивий замолчал и выжидающе осмотрел всех.

Люди притихли и внимательно слушали его.

Фивий торжественно поднял руку:

– Ибо, как говорил Златоуст: «Ничто так не возбуждает страсти к богатству, как обладание им»! И тем большая заслуга тех, кто сумеет достичь Спасения, будучи богатым: «Немалая награда ожидает тех, кто при богатстве умеет жить благоразумно», – учит нас святитель Иоанн, – Фивий ткнул указательным пальцем в небо в подтверждение своих слов. – Но самое главное! Самый сокровенный смысл, открытый нашим святым старцам Богом, в том, что та бедность, к которой призывал Иисус Христос человека, есть «нищета духа» из евангельских Заповедей Блаженств. И она никак напрямую не зависит от материального имущества христианина. А что же такое «нищета духа»? А это есть полная самоотдача Богу! Его воле, осознание собственного бессилия добиться чего-либо в жизни без благодатной помощи Творца. Это есть нищета смирения, а не нищета имущества, именно нищета смирения и завещана нам Господом нашим Иисусом Христом, – Фивий замолчал, строго оглядел всех, склонивших перед ним головы и, гордо выпятив грудь, торжественно замолчал.

Стало так тихо, что было слышно, как полусонная муха бьётся в стекло. И такой гнев охватил меня, что захотелось схватить за грудки этого чванливого монаха, и так тряхнуть, чтобы вместе с духом выбить всё пренебрежение к человеку, пропитавшее его насквозь и так далеко выбросившее свои липкие щупальца из его чёрного сердца, что каждый, кто видел и слышал его, не мог распрямить головы под тяжестью зловонного их касания. Я постарался взять себя в руки, но ещё какое-то время не мог говорить, опасаясь, что от гнева будет дрожать мой голос. Внезапно я почувствовал, как теплота разлилась по моей спине, по плечам, словно жаркое солнце выглянуло из-за горы и согрело меня. Я оглянулся и увидел синие лучистые, как у ребёнка, глаза отца Ануфрия. Они излучали такую доброту и сочувствие, на какую способны только очень близкие, родные люди. Так смотрел мой отец. Это тепло успокоило яростно колотящееся сердце, привело в порядок мысли. Я улыбнулся отцу Ануфрию. Теперь я мог говорить.

– Брат Фивий прав. Евангелие говорит нам о том, что мы должны следовать заповедям Божьим, по ним сверять жизнь свою. Но разве нищету духа ждёт от нас Господь? Разве бессильное смирение хочет он в нас видеть? Давайте вспомним притчи, с которыми Господь обращается к древнему человеку, чтобы быть понятым им, – я развернул экран на браслете и начал громко читать:

Притча о талантах:

«…Ибо Он поступит, как человек, который, отправляясь в чужую страну, призвал рабов своих и поручил им имение своё: и одному дал он пять талантов, другому два, иному один, каждому по его силе; и тотчас отправился. Получивший пять талантов пошёл, употребил их в дело и приобрёл другие пять талантов; точно так же и получивший два таланта приобрёл другие два; получивший же один талант пошёл и закопал его в землю и скрыл серебро господина своего. По долгом времени, приходит господин рабов тех и требует у них отчёта. И, подойдя, получивший пять талантов принёс другие пять талантов и говорит: господин! пять талантов ты дал мне; вот, другие пять талантов я приобрёл на них. Господин его сказал ему: хорошо, добрый и верный раб! в малом ты был верен, над многим тебя поставлю; войди в радость господина твоего. Подошёл также и получивший два таланта и сказал: господин! два таланта ты дал мне; вот, другие два таланта я приобрёл на них. Господин его сказал ему: хорошо, добрый и верный раб! в малом ты был верен, над многим тебя поставлю; войди в радость господина твоего. Подошёл и получивший один талант и сказал: господин! я знал тебя, что ты человек жестокий, жнёшь, где не сеял, и собираешь, где не рассыпал, и, убоявшись, пошёл и скрыл талант твой в земле; вот тебе твоё. Господин же его сказал ему в ответ: лукавый раб и ленивый! ты знал, что я жну, где не сеял, и собираю, где не рассыпал; посему надлежало тебе отдать серебро моё торгующим, и я, придя, получил бы моё с прибылью; итак, возьмите у него талант и дайте имеющему десять талантов, ибо всякому имеющему дастся и приумножится, а у неимеющего отнимется и то, что имеет; а негодного раба выбросьте во тьму внешнюю: там будет плач и скрежет зубов. Сказав сие, возгласил: кто имеет уши слышать, да слышит!»15.

Я замолчал, посмотрел на монахов и спросил:

– О чём эта притча? Разве о том, чтобы, познав свою ничтожность, зарыть данный Богом от рождения талант и способности «в землю» и ничего не делать, уповая в смирении лишь на то, что всё в руках Божьих и не может человек ступить или что-то сделать без его воли? Разве этого ждёт от нас Бог? Разве для этого нам даны сердце, разум, воля и способности? Кому сколько дано, с того столько и спросится. Каждому из нас дарованы Господом свои способности и таланты, и мы их должны развивать и использовать на благо мира, нашего общего мира, который сотворён и принадлежит Богу и дарован нам для мудрого управления и пользования. Но этот путь добровольного сознания. Только те, кто чувствуют, кто готов идти по нему, примет новый Устав, остальные вправе зарыть свой талант в землю. Каждый должен сам решить. Но не будет никаких препятствий тому, кто захочет покинуть общину. Я обещаю всяческое содействие в переселение на новое место, которое изберёт сам человек. Пока я хотел бы остановиться на этих двух основных моментах жизни в нашей будущей обновлённой общине. Через неделю мы с вами соберёмся и обсудим обновлённый Устав. За пару дней до сбора я вышлю его каждому из вас. Если кому, что непонятно, обращайтесь в любое время. Я с радостью объясню.

Я оглядел всех. Все молчали.

Только Фивий задумчиво протянул:

– Трудно пока судить, ведь ничего конкретного мы пока не узнали. Сначала надо ознакомиться с новым Уставом.

– Я должен буду на это время уехать в обсерваторию, чтобы всё ещё раз сверить с материалами отца Окимия и составить окончательный текст Устава, который мы должны будем обсудить и принять. За меня, как и при прежнем настоятеле, остаётся брат Фивий. Вы же, брат Фивий, не отказываетесь от своей должности заместителя?

– Нет. Не отказываюсь, – несколько громче, чем это требовалось, сказал Фивий. И видимо поняв, что горячится, сбавил тон, – я нужен монахам и пастве, и потому, должен продолжить свою работу.

Я согласно кивнул:

– Очень хорошо. А теперь нас ждут дела.

Все встали.

«Молитву! Молитву читай! – стукнуло в ухо.

Я опомнился и начал произносить слова молитвы.

После молитвы все раскланялись друг с другом и потянулись к выходу. Последним выходил Фивий.

– Брат Фивий, я бы хотел переговорить с вами, – окликнул его я.

Он обернулся:

– Да, конечно, давайте поговорим.

Я спустился с престола и сел в кресло в центре зала, жестом пригласил его сесть рядом. Он степенно уселся, важно расправил складки одежды.

– Я хотел поговорить с вами о молодом монахе, который сегодня на площади избивал себя плетью.

Фивий недовольно поджал губы.

– Ведь это по вашему распоряжению?

– Я ничего такого не приказывал.

– Разве? Егорий сам, ни с того, ни с сего начал себя в кровь избивать? А вы даже не в курсе случившегося?

– Я в курсе всего, что происходит в монастыре. Послушник Егорий на исповеди покаялся в своих грехах. И в искупление их…

Я перебил его:

– И во искупление их он должен был изувечить себя? Что за дикость! Вы знали и допустили подобное безобразие! – кровь бросилась мне в лицо, я едва сдерживался, чтобы не закричать. – Вы хладнокровно допустили увечье человека, для которого были духовным наставником. Если вы не можете благотворно воздействовать на душу человека, а заставляете испытывать физические муки, я серьёзно сомневаюсь в вашей компетенции, как духовного наставника. А может быть, вам это доставляет удовольствие?

Фивий резко поднялся:

– Что вы такое говорите! – с негодованием воскликнул он, но взял себя в руки и медленно с достоинством продолжал. – Вы знаете, брат Олаф, мои взгляды на паству и монашескую жизнь, – он помолчал, словно собираясь с мыслями, – я не отрицаю великого значения научных открытий отца Окимия и ваши, – он чуть поклонился в мою сторону, – но должен сказать откровенно, что считаю ошибочным претворения их в жизнь сегодня. Возможно, когда-нибудь, в будущем, когда человек, поборет хотя бы самые страшные свои грехи, он приблизится к порогу их введения, но не теперь. Поверьте! Я вас очень хорошо понимаю, вы искренне хотите сделать как лучше, подвигнуть человечество в его развитии вверх, к Богу. Но уверяю вас, сегодня это никак невозможно! И желание ваше идёт скорее от идеалистической мечтательности, чему, как учёный, был подвержен и отец Окимий, и потому от недопонимания сути человеческой. Простой человек очень далёк от того, чтобы понять свою греховность мыслью. Для него понятны только физические инстинкты, только физическое чувствование, что хорошо, а что плохо. И только страх, что, поощряя свои греховные наклонности, он может быть физически наказан, попасть в ад, может удержать его от гибели.

– Вы не правы! – воскликнул я, тоже вставая, но Фивий перебил меня:

– Я не намного старше вас, но жизнь видел с несколько, мягко говоря, с иной стороны, чем вы. Я хорошо знаю, о чём говорю.

Я молчал. Да и что я мог возразить человеку, который не верил в людей. Как мы можем с ним работать вместе?

– В любом случае, брат Фивий, я запрещаю физические истязания в нашем монастыре. Если подобное повторится, то я не только лишу вас должности своего заместителя, но и буду ходатайствовать о переводе вас в другую обитель.

Фивий склонил голову:

– Воля ваша, брат Олаф.

– Вы можете идти.

Он повернулся и пошёл к двери. У порога остановился и обернулся:

– Знаете, я хочу, если можно так выразиться, открыть вам глаза.

Я удивлённо поднял брови.

– Да, да! Вот вы считаете, что уже хорошо знаете монахов и поселенцев. Ведь так?

– Ну не всех, конечно, особенно поселенцев. Но в общем, да.

– Тогда я вам предлагаю экскурсию.

– Какую экскурсию? – недоумённо спросил я.

– Я предлагаю переодеться и тайно посетить места, которые как вы убедитесь, очень хорошо характеризуют людей, которых вы так идеализируете. Думаю, вам будет это на пользу. Согласны?

– А почему нет? Когда и куда мы пойдём?

– Да хотя бы сегодня вечером. Оденьтесь как поселенец и набросьте тёмный плащ с капюшоном. Вечера уже холодные, никто на нас не обратит внимания. Я буду вас ждать в десять вечера у гостевого домика. Договорились?

– Договорились, – ответил я, хотя сердцем чувствовал, что влезаю в какую-то опасную авантюру, что нельзя доверять Фивию. А с другой стороны, что мне может угрожать? Надо решить наш с Фивием спор раз и навсегда. Может быть, это нас сблизит. Всё-таки нам вместе работать.

Глава 5

Часы на колокольне отзвонили девять раз. Через час встреча с Фивием, а я всё ещё стоял перед открытым шкафом и перебирал одежду. Ну, ничего похожего на одежду поселенцев, только монашеские одеяния. Есть, конечно, кальсоны, уж в таких тут все ходят, но не пойду же я в одних кальсонах! Заказать по интернету? Вряд ли сегодня успеют с доставкой, теперь только назавтра. И дед Анисим не уходит к себе, возится на кухне.

Послышался грохот.

– Дед Анисим! – крикнул я в открытую дверь спальни.

Через минуту он заглянул ко мне:

–Ась? – и подозрительно покосился на вещи, разложенные на кровати.

– Ты чего там гремишь? Десятый час уже. Иди спать.

– Как же я пойду, коли настоятель ещё на ногах? – поразился дед.

– А если я совсем не лягу, ты что, всю ночь будешь рядом сидеть? Может, у меня бессонница? И, кстати, ты где, спать-то будешь?

– Как это где? – дед Анисим вытаращил глаза, – знамо где, у себя.

Я посмотрел на него:

– Это где у себя?

Дед пожал плечами:

– За кухней же! Там испокон веку моя каморка. Когда отец Окимий жил в монастыре, я завсегда тама и находился.

– Так, там…, – хотел сказать, что там и нет никакой двери, но вдруг вспомнил, что действительно видел на кухне дверь, но она была закрыта, и я не стал искать ключ, подумал, что там кладовка для продуктов, а потом забыл, – она была закрыта, я подумал кладовка.

– Сам ты кладовка, – обиделся Анисим, – очень даже уютная комнатка, а закрыта, так ключ-то у меня.

Он хитро прищурился:

– Хочешь, иди, поглянь.

Я кивнул и пошёл за дедом.

Монастырская кухня в покоях настоятеля была маленькая, квадратная, метра два на два. Очень похожа на ту, которая была у меня в обсерватории. Справа от входа в углу – узкая дверь, к ней впритык стоял обеденный стол во всю стену до окна на противоположной от входа стене. Напротив стола – кухонная утварь и полки над крохотной плитой для готовки и холодильником, за которым и была небольшая дверца.

Дед Анисим подошёл к двери, открыл её и вошёл внутрь. Мне пришлось пригнуться, чтобы не стукнуться о низкую притолоку.

Дед зажёг свечу, и я осмотрелся.

Комната оказалась и вправду довольно уютной, хоть и крохотной. Только большое окно делало её просторнее. Даже теперь, когда в него глядела темнота надвигающейся ночи, далёкие отблески свечей в стёклах домов поселенцев и полная луна на ясном небе, усыпанном звёздами, видимо, к заморозку, раздвигали границы маленького помещения.

Справа у стены, занимая всю её длину, стояла узкая кровать. Рядом с изголовьем примостилась тумбочка. На ней белая плоская тарелка со стеклянным графином, наполовину наполненным водой. Горлышко графина закрывал перевёрнутый стакан. Рядом с ним – свеча в подсвечнике. Под окном низкий столик с кипой газет. Я улыбнулся про себя. Вспомнил, как первый раз увидел деда Анисима. Тогда он тоже читал газету. «Странное у него хобби, – подумал я, – где он в наше время их только находит? Хотя поддержка хобби по интересам – целая отрасль экономики, и далеко не последняя». У столика стояло большое мягкое кресло старое и продавленное, но, по-видимому, очень удобное, если хозяин до сих пор его не выбросил. Напротив постели расположился платяной шкафчик, а за ним – настенная полка с церковными книгами по обеим сторонам от иконы Николая Чудотворца в центре. На полу расстелена толстая полосатая тканевая дорожка.

– Вот тут рядом с настоятелем моё и место. Если что, я должен сразу по вызову прийти в любое время дня и ночи.

– Ясно, – кивнул я.

«Значит, от тебя мне трудно будет отделаться. Надо что-то придумать».

Я покосился на шкаф Анисима.

«А ведь он не монах, обычный поселенец на договоре».

И решился:

– А что, дед Анисим, нет ли у тебя каких-нибудь спортивных брюк?

Дед от удивления даже рот приоткрыл.

– Ась? Спортивные брюки? У меня? – он почесал затылок. – Отродясь не бывало. А зачем мне спортивные брюки-то?

– Ну, думаю, а вдруг. Может, и не спортивные, а так, обычные.

Дед гоготнул:

– Ну, даёшь, как же я без брюк-то? Есть, конечно. А тебе пошто?

– Да, я тут решил спортом заняться. Бегом. Перед сном. Харитон посоветовал. Говорит, что надо больше двигаться, а то вот уже толстею.

Дед обошёл меня, критически осматривая, недоумённо пошевелил кустистыми седыми бровями:

– Где толстеешь-то? Чтой-то я не пойму. Ерунду какую-то доктор наплёл, – он неодобрительно покачал головой. – Настоятель должен быть солиден и степенен, вона как брат Фивий, к примеру, а ты худой совсем.

– Доктор не может наплесть ерунды, – строго сказал я. – Спорт – это большое дело. А ты сам знаешь у меня одна монашеская одежда, не буду же я в ней спортом заниматься! Но если тебе брюк жалко, так и скажи.