Пропащий. Последние приключения Юджи Кришнамурти

За этим комментарием обычно следовало предупреждение:

– Любой, кто занимается этим всерьез, в конечном итоге будет распевать веселые песенки Луни Тюнз в дурдоме или покончит жизнь самоубийством. Что и произошло со многими из ваших святых!

Мне нравилась его ссылка на мультфильмы. В памяти сразу всплывало описание одного его ощущения, которое он заметил после катастрофы: когда он лежал в кровати, его тело казалось ему мультяшным персонажем из «Тома и Джерри», по которому проехался паровой каток.

Что касается многих его комментариев, было бы заблуждением считать, что вы правильно понимаете его мысль. В этом отношении всегда приходилось быть начеку. Например, он мог заявить о своем желании отослать вас прочь из дома или нежелании разговаривать, но если вы выходили из комнаты, он хотел знать, куда вы пошли, что делаете и зачем. А по возвращении приветствовал вас взмахом руки и дружелюбным: «Где вы были? Что видели?»

Я обнаружил, что незамеченным можно было выйти из комнаты лишь тогда, когда его внимание было занято чем-то еще. Юджи был настолько поглощен предметом своего наблюдения – независимо от его содержания, что если человек в другом конце комнаты вставал, то он, полностью поглощенный своим объектом, мог не заметить движения. А потом он вскидывался, как потерявший игрушку ребенок:

– Где этот парень?

Каким-то образом кто-нибудь всегда знал, о ком идет речь.

– О, я думаю, он ушел.

– А куда он пошел?

В то лето Юджи впервые позволил столь большому количеству людей принимать пищу вместе с ним. Он неоднократно повторял, что ему ненавистна идея ашрама, видимо, предполагающая необходимость есть в присутствии большой компании людей. В прежние годы встречи с людьми проходили у него с десяти утра до полудня и затем с четырех до шести в послеобеденное время. Теперь он был доступен в течение всего дня – с шести утра до восьми – девяти вечера. Во второй половине дня, около трех часов, устраивали перерыв на кофе – он называл его полдником.

Помимо некоторого количества «вдов Джидду Кришнамурти» среди посетителей было немало тех, кого Юджи называл «вдовами Раджниша». И если Джидду Кришнамурти он считал «величайшим мошенником XX века», то бывшего гуру по имени Раджниш он называл «величайшим сутенером XX века», поскольку «он брал деньги у мальчиков и девочек и все-е-е их оставлял себе!»

Практически о каждом участнике духовного шоу-бизнеса он мог сказать что-нибудь гадкое. Вдохновленный Раджнишем, известным также как Ошо, он в те дни часто говорил о традиции святых людей брать другие имена: «Только преступники и святые меняют имена. Я бы предпочел быть аферистом, нежели богочеловеком».

Несмотря на то что он производил впечатление старого доброго знакомого, было в нем что-то, что создавало между ним и вами определенную дистанцию. В комнате царила доброжелательная атмосфера, но все внимание людей было полностью занято Юджи. Разговаривая с конкретным человеком, он словно обращался через него ко всем остальным. Его пустотность создавала эффект вакуума там, где вас привлекали его движения или направленный в никуда бесконечно долгий взгляд светло-серых глаз.

Его посетители представляли собой постоянно меняющийся микрокосм мира с его представителями из Европы, Ближнего Востока, Азии, Южной Америки и русскими. Тут были и мусульмане, и иудеи, и индуисты во всем своем многообразии, буддисты, христиане всех сортов и, конечно, бывшие последователи современных религиозных учителей и гуру. Казалось, у каждого была своя история, связанная либо с Шри Бхагаваном Раджнишем, иначе – Ошо, либо с Саи Бабой, либо с Бабой Да Фри Джоном, либо Эндрю Коэном, ну и, конечно, Джидду Кришнамурти. Люди были самых разных профессий и возрастов, были среди них и безработные, и очень состоятельные люди.

Многие годы он поддерживал тесные дружеские отношения с гетеросексуалами, гомосексуалистами, бисексуалами и транссексуалами. Он, казалось, действительно не обращал внимания на сексуальные предпочтения, цитируя по этому поводу Кристину Йоргенсон – первую знаменитость, изменившую пол: «Пол в вашей голове, а не теле. Не поймите меня неправильно! Я не против!» Он так очаровательно тянул слово «не про-о-о-тив». Обычно после этого он продолжал: «Секс и войны исходят из одного источника. Это ваше «Я так люблю тебя, моя дорогая!» не стоит ничего. Если вы не получаете от отношений того, что ждете, что происходит? Они превращаются в ненависть. Любовь – это слово из четырех букв!»

Затем он мог продолжить: «Все мои отношения строятся на одном: что я от них получу?» Этим он забивал последний гвоздь в крышку гроба романтической любви.

О физических аспектах любви он делал незабываемые заявления: «Все дырки одинаковы. Вначале может быть и туго, но с течением времени ослабнет».

Очень сентиментально.

Конечно же, наше представление о том, что для любви нужны двое, основывается на идее разделенности и означает конфликт. Не раз и не два я убеждался в этом на собственном опыте.

Его аудитория отличалась от других: каждый из его посетителей уже имел дело с какой-либо духовной практикой. Едва ли в окружении Юджи мог задержаться человек, прежде не выполнявший никакого «домашнего задания» – как называл практику, или садхану, Юджи. А те, кто занимался практиками серьезно, просто не могли «отмести его в сторону». Вещи, о которых он говорил, не казались слишком абсурдными, если человек уже потерся какое-то время в духовном театре.

Людей привлекало к нему качество его компании. Язык, которым он выражался, продать было невозможно. Он перестал следить за своей речью, отвергая саму идею о том, что произошедшее с ним можно получить в результате обучения. Случившееся не имело причины. Это очень трудно объяснить, поскольку для него это было способом существования, а для всех остальных – идеей.

По этому поводу он обычно вспоминал классическое индийское философское выражение «Нет дыма без огня» и спрашивал: «Почему нужно связывать эти два события? Каждое из них существует само по себе».

На интуитивном уровне мы понимали, что наблюдение за человеком, за его манерой общения с другими людьми, его поведением учило нас многому – может быть, это было единственное, что могло нас научить. Причина, по которой его речь была столь абсурдной, заключалась в том, что он относился к логике, как к фашизму, – и он действовал так быстро, что язык за ним не успевал. Он сам описывал этот феномен как запаздывание звука в фильме. Точно так же его действия шли впереди его слов. Одним из его любимых наказов водителям было: «Смотрите глазами, а не головой!» Объектив камеры не знает, на что он смотрит, он просто передает изображение, не нуждаясь в ярлыках.

«Вы, люди, просто боитесь признать тот факт, что вы – машина, вот и все».

Осознать, что в результате «катастрофы» в нем была разрушена «структура, формирующая образы», было невероятно сложно. Моя профессия зависит от создания и использования образов. Я понял, что после «катастрофы» слова возникали в нем всего лишь как реакция на сложившуюся ситуацию. Как он говорил, они не оставались в нем настолько долго, чтобы сформировать образ. Возможно, именно поэтому следовать за ним мыслью было довольно трудно. Что-то очень прозрачное и неуловимое ощущалось в его присутствии. Это все равно что смотреть на льющуюся воду: невозможно не быть загипнотизированным ее движением и невозможно ее схватить, потому что она течет сквозь пальцы. Так же невозможно было чувствами ухватить его действия.

Глава 9

«У вас нет способа узнать что-либо о вашей смерти: ни сейчас, ни в конце вашей так называемой жизни. Если знание, если непрерывность знания не прекратится, смерть наступить не может».

Юджи имел привычку цитировать отдельные отрывки, которые когда-то попались ему на глаза. «Христианство показывает нам силу страдания, индуизм раскрывает глубокие духовные возможности, а ислам и иудаизм учат нас быть страстно преданными Богу и верности в действии!»

Долгое время я думал, что он говорил «быть ревниво преданным Богу», а не «страстно преданным» – меня ввел в заблуждение его акцент.

Юджи постоянно поносил некоторых персонажей религиозной и политической жизни, чем подогревал мой интерес к ним. Что бы он ни говорил о Шри Рамакришне – я знал, это не имеет к нему никакого отношения. Регулярное упоминание прежде неизвестного мне имени Раманы Махарши побудило меня взяться за чтение книги его диалогов. Во время чтения я подумал, что вряд ли мог сам когда-либо заинтересоваться ей. А сам ли я выбирал родиться личностью, которая будет интересоваться подобными вопросами? Почему мне интересны эти люди? Мое окружение в детстве никак не могло способствовать пробуждению этого интереса. Я никогда особенно не задумывался о концепции свободной воли до тех пор, пока не прочел диалоги Махарши. Именно читая их, я осознал, что практически не контролирую большинство вещей в своей жизни. На второй день моего пребывания в Швейцарии Юджи пригласил меня в свой автомобиль во время путешествия по горному перевалу Ле Дьяблере. Мы поднимались по извилистым горным дорогам с пересекающими долину впечатляющими горными грядами и сосновыми лесами, разливающими свою прохладную зелень по долине внизу. Я задал вопрос, который возник у меня во время чтения одной из книг Раманы Махарши:

– Юджи?

– Да?

– Существует ли какая-нибудь свобода воли?

– Никакой, сэр, – ответил он тихо.

Было ощущение, что Юджи знал, почему я задал этот вопрос, и отвечал соответственно.

В тот день после поездки мы ужинали в местной пиццерии. После ужина я заметил, что Юджи стоит на краю стоянки и освобождает желудок от только что съеденного грибного супа. Я впервые видел такое его «опорожнение». Обычно для подобного процесса мы используем слово «рвота», однако назвать этим словом то, что происходило, у меня язык не поворачивается. Было в этом что-то невероятно грациозное. Он слегка наклонился вперед, плавным жестом руки показал земле полость своего рта и извергнул струи жидкости в кусты. Он сделал это пару раз, затем легким жестом аккуратно и быстро вытер рот бумажным полотенцем и вернулся к ожидавшей его машине. В годы, следующие сразу за «катастрофой», врачи подозревали у него рак. Он обследовался, рака не нашли. Тогда его состояние приписали ахалазии, или кардиоспазму пищевода.

Я лежал в темноте небольшого отельного номера и через окно смотрел на полную луну. Вдруг возникло ощущение, что из грудной клетки, словно пылесосом, из меня вытягивают энергию. Резко сев на кровати, я пытался сообразить, что происходит. По спине струился холодный пот. Пытаясь справиться с накатившим страхом смерти, я сконцентрировался на чавкающих звуках за окном, издаваемых жующими траву коровами. Постепенно целенаправленное глубокое размеренное дыхание и перезвон колокольчиков на шеях коров в ночи сделали свое дело, я расслабился, лег и наконец заснул.

В то лето я наивно тешил себя надеждой, что со мной обязательно произойдет что-нибудь необычное, пока я буду находиться рядом с Юджи. Однако едва возникал намек на нечто подобное, меня тут же охватывала паника с головы до ног и страх вонзался в каждую клеточку тела. Как только мой маленький мир оказывался под угрозой нестабильности, тут же возникало «параллельное мышление», как называл его Юджи, чтобы спасти мою задницу от забвения. Привычка сохранения собственного образа была так сильна, что малейший указатель на отсутствие свободной воли тут же ею подавлялся. Я ничего не мог с этим поделать. Я гонялся за тенями – безобидными идеями, основанными на образе Юджи, который уже начинал складываться в моей голове. Эти образы, мое понимание сказанных им слов, выводы, к которым я пришел на основании этих слов, – все это становилось препятствием. В качестве примера человека, пытающегося освободиться от мысли, он приводил ребенка, думающего, что он может убежать от своей тени. Как-то сидя с ним в подвале, я почувствовал, что моя голова стала абсолютно пустой, словно это была не голова, а обуглившаяся деревяшка. Когда по пути домой в отель я рассказал об этом Нарендре и голландцу Андре, они долго смеялись. И тут до меня с горечью начало доходить, что именно на таких ощущениях в духовном бизнесе делаются миллионы. Единственное условие: ты должен хотеть верить в эту чушь. И если у меня и прежде были какие-то сомнения относительно этого, Юджи навсегда разгромил возможность самообмана. Единственным выходом из этого бреда была смерть, и я начал понимать, что как раз эту простую истину он постоянно пытался донести до нас. Эта истина была ужасно неудобной и некомфортной, поскольку отвергала все блага, предлагаемые обычными гуру и учителями. Она же делала круг последователей самого Юджи очень и очень скромным. Кому охота умирать? У кого хватит духу на это? Если такая смерть не самоубийство, то она не в твоих руках. Даже он не желал того, что случилось с ним. Он продолжал повторять это раз за разом, но поверить его словам было трудно – уж слишком невероятными они казались.

«Вы собираетесь стать чудесным человеком завтра! Но если что-либо должно случиться, оно должно случиться сейчас!»

Он видел все приходящее и тут же прихлопывал его как клопа.

За два дня до того как покинуть город, мы с Йогиней пошли на прогулку по альпийским лугам и устроили небольшой пикник. Обстановка была романтической, компания изысканной, и после пикника мы вернулись в ее комнату, чтобы немного вздремнуть. Она пригласила меня к себе на кровать, и мы кувыркались с ней в простынях как подростки. Ситуация разворачивалась словно сон, происходящий в неправильное время в неправильном месте. Помню, я выглянул из окна швейцарского шале с мыслью о том, что все слишком идеально – так же идеально, как сцена в конце фильма «Синий бархат», где маленькая птичка, поющая на кухонном окне, будучи освещенной лучом голливудского солнечного света, оказывается деревянной игрушкой. К тому времени, когда мы вернулись в комнату, меня слегка подташнивало.

Однажды вечером в отеле я веселил Нарендру и Андре пародиями на людей. Юджи прознал о моих способностях к мимикрии, и едва я переступил порог его комнаты на следующий день, эта тема всплыла. Он потребовал представления, и это меня несколько напрягло. Я попросил разрешения отлучиться на несколько минут, но он ясно дал понять, что мне от его просьбы не отвертеться. Тогда я спародировал для него нескольких находящихся в комнате людей. Смех зрителей придал мне уверенности, и в итоге кто-то попросил меня спародировать Юджи. Он тут же ухватился за эту возможность: «Да! Да! Покажи меня!» У него была привычка теребить приколотый к внутреннему карману ключ и поглаживать себя по лицу, когда он сидел в кресле. Я показал ему его, и он хохотал вместе с остальными. Это было так здорово, что я даже не ожидал; он помог мне расслабиться. Так или иначе это открыло дверь, которую он, конечно же, заметил и впоследствии вовсю использовал.

На обратном пути домой, в аэропорту, меня вдруг накрыло леденящее чувство. Все выглядело и ощущалось хрупким, как стекло. Я чувствовал себя привидением, находящимся за пределами окружавшей меня реальности. Это было очень волнующее и сильное ощущение.

Оно исчезло к тому времени, когда я добрался до Нью-Йорка.

Глава 10

«Я не имею права говорить что-либо против кого-либо в Индии, потому что я здесь не работаю».

Жаркой сентябрьской ночью 2002 года я прибыл в Мумбай. Чудовищные качающиеся тени пальмовых деревьев над головой, вырастающие в темноте из тягучей плотной влажности, напоминали мне размытые пейзажи Сутина. В воздухе витали совершенно незнакомые запахи: какая-то смесь пыли, плесени, дерьма, специй и пота. Едва я занес ногу, чтобы сойти с тротуара, толпа нетерпеливых таксистов тут же кинулась ко мне. Борясь с головокружением и усталостью после долгого перелета, я выбрал одного из них, чтобы доехать до отеля, заранее забронированного онлайн. Шоссе, с которого мы начали свой путь, вскоре превратилось в клубок запутанных грунтовых дорог, чередующихся с широкими людными улицами. По обеим сторонам открытого заднего сиденья тесного трехколесного тук-тука взмывали вверх огромные ветхие здания. После небольших чертыханий и ворчания водитель нашел наш отель на грунтовой дороге в самом центре города. Слово «потеряться» приобрело для меня новый смысл, когда, прибыв в отель, я понял, что ожидавшие меня люди понятия не имели о моем местонахождении.

Проснувшись в Индии, я обнаружил, что специфический запах приобрел новые оттенки: в нем чувствовалась примесь дезинфицирующего средства и табака. Никакого желания выходить на знойную, кишащую людьми улицу у меня не было, поэтому после вполне сносного завтрака в отеле я, сколько мог, скрывался в помещениях с кондиционерами и кабельным телевидением. По телевизору не шло ничего, кроме индийских фильмов и соревнований по крикету. Мало-помалу индийские песни и выкрики, которых я не понимал, стали действовать мне на нервы и в конце концов выгнали меня из отеля в уличную жару. Не мог же я сидеть в помещении целый день, уткнувшись в телевизор, который лишь нагонял на меня тоску по дому. Пришло время встретиться с музыкальным хаосом Бомбея. В любом случае до приезда Юджи было еще минимум пару дней, и мне нужно было как-то их убить.

Двигаясь по паутине улиц, я думал, что иду по направлению к железнодорожной станции, однако пыльные повороты и аллейки быстро заглотили меня и выплюнули в какой-то тупик на улице, идущей параллельно магистрали. Было совсем не похоже, что улица, ведущая в противоположную от тупика сторону, идет в нужном направлении, однако, не желая останавливаться, я потащился дальше по пеклу, твердо решив продолжать движение. Остановка была невозможной – от солнца спрятаться некуда, присесть негде. Казалось, остановись я, и все станет только хуже: соберется толпа или я расплавлюсь на солнце.

По ходу слева от меня тянулась бесконечная череда маленьких лачуг, некоторые из которых представляли собой одни лишь стены без крыш. Мужчины в изношенных рубашках и оборванных до колена штанах барабанили по металлу, рубили дрова, двигали камни или просто пытались починить какую-то рухлядь, пережившую, похоже, не одно воплощение. Удивительно, какими трудолюбивыми были эти люди при такой бедности. В Индии переработка отходов – это не столько забота об окружающей среде, сколько экономическая необходимость.

Никто из них не посмотрел на залитого потом чудака с Запада, бредущего по дороге. Тонкие длинные мышцы, навечно приговоренные к труду, были заняты работой с инструментами. Уличную жару пронзали постоянные звуки ударов. Сновавшие тут и там собаки искали себе местечко в тени, устраиваясь под мятыми листами железа и полуразрушенными бетонными стенами. Все дворняги были одинаковыми, все светло-коричневого цвета, все с тревожными глазами.

Я понятия не имел, куда меня к черту занесло и куда я иду. Вперед вела только одна дорога. Вскоре материализовалась улица с мостом и многообещающей тенью под ним, но стойкий запах мочи в тени погнал меня дальше. Продолжай идти! Вон впереди деревья, возможно, под ними менее зловонная тень. То здесь, то там в оконных стеклах осколками отражалась фигура едва волочащего ноги белокожего придурка, совершенно не вписывающегося в окружающий пейзаж.

Наконец я увидел знак Эм-Джи-роуд – главной улицы, которая могла вывести меня куда-нибудь в более приятное место из этой юдоли нищеты. Будучи абсолютно уверенным в бесполезности карты, из-за которой я и потерялся вначале, я, тем не менее, нашел на ней несколько знакомых названий, среди которых был железнодорожный вокзал неподалеку.

На этом месте я решил, что могу со спокойной совестью вернуться в отель после двух часов кошмарной прогулки и освежиться в своей безопасной и относительно чистой комнате. С наступлением сумерек я снова пошел на улицу и направился в Джуху-Бич – район, считающийся в Мумбае престижным. Однако прогулка по престижному району Мумбая сильно отличалась от прогулки по престижному району Нью-Йорка. Небольшое отклонение от маршрута в пользу небольшой и не слишком парадной улочки привело меня к огромному грязному полю, по обеим сторонам которого люди жили в палатках и лачугах. В сгустившейся темноте я еще сильнее ощущал на себе их взгляды, и вызывавшая ужас мысль о том, чтобы спросить дорогу, заставляла меня делать вид, что я, к черту, знаю, куда иду. Вскоре огни магазинов изменили окрестности до неузнаваемости, превратив их в неимоверный пазл улиц и дорожек. Я сам был удивлен, когда в итоге каким-то чудом нашел в темноте дорогу в отель. Решив больше не испытывать судьбу, я переключился на задачу найти что-нибудь съедобное, от чего мне потом не было бы плохо, и на этом день можно было считать законченным.

На следующий день смена временных поясов выгнала меня из гостиницы еще до рассвета. Приятная прохладная тишина окутывала малолюдные улицы, и только обеспокоенные дворняги коричневого окраса бродили там и тут, словно призрачные стражники, да какая-нибудь случайная корова издавала чавкающие звуки у кучи с мусором. Собаки здесь были похожи на стаю суровых койотов, слишком занятых своими внутренними делами для того, чтобы отвлекаться на каких-то представителей человеческой расы. Они были полной противоположностью средней американской собаке, живущей в роскошных условиях и являющейся символом гостеприимства и семейного благополучия. А эта бедная скотина едва выживала в сутолоке людей и безумного городского хаоса. Коровы, обезьяны, козы вплетались в уличное движение, создавая параллельный поток.

На Западе все не так. Если взрослому человеку случится встретить настоящую корову или лошадь, не говоря уже о козе или свинье, он приходит в состояние ужаса. Мы скорее заберемся в машину и оттуда сфотографируем животное. Мы едим их каждый день, но никогда их не видим. На Западе всему отведено свое место, нищие убраны подальше с глаз, животные обязательно держатся на привязи, их откармливают и убивают – все для удобства человеческой популяции. Ну может быть, только общество крыс и тараканов, живущих в стенах и под цементом, где мы их не видим, еще более многочисленно и упорядоченно, чем сообщество людей.

В тихие утренние часы, до того как солнце начинало поджаривать мир, натянутые повсюду сверху яркие цветные нити фестивальных огней подсвечивали сучковатые деревья и угрюмые здания с желтыми, розовыми и оранжевыми воротами под названием Ганеша чатуртхи пандалс. На входе в улочки поменьше были установлены весело поблескивающие конструкции с праздничными огоньками, извещающие всех и каждого о праздновании религиозного фестиваля. Невысокие шершавые стены все сплошь были увешаны нарисованными от руки плакатами с рекламой фильмов, фитнес-клубов, мыл, кастрюль и сковородок. Реклама какого-нибудь ширпотреба, носящего имя одного из многочисленных индуистских божеств, прекрасно уживалась с настоящими религиозными фигурами и символами. Это был коллаж из смеси культур, и я полной грудью вдыхал его богатство и новизну.

Дом, в котором должен был остановиться Юджи, находился в нескольких кварталах от железнодорожного вокзала, в лабиринте улиц в противоположной стороне от моего отеля. Расположенное прямо напротив школы, это бетонное здание с изрядно потертыми цементными ступеньками пыльно-розового цвета с патиной, казалось, пережило века. Вообще любопытно, что хотя в Индии все выглядит и ощущается очень старым и ветхим, редко какая постройка имеет возраст более тридцати, ну, максимум пятидесяти лет. Ощущение старины создает, видимо, древняя индийская культура, насчитывающая десятки тысяч лет. Большинство зданий здесь такие же типичные, как и арендуемые кривобокие многоквартирные дома в Нью-Йорке. В вечерние часы, словно отполированные янтарным светом, они приобретают желтоватый оттенок.

Случайно или по удачному стечению обстоятельств, но на противоположной стороне дороги стояла Тэа – тихая англичанка, с которой я познакомился у Юджи в Швейцарии. Ее светлая кожа и летящие белые одежды делали ее похожей на маяк, выделяющийся на фоне суетливой улицы. Она показала мне ресторан рядом со станцией, где можно было пообедать, – она знала в нем хозяина и половину посетителей. Говорившая едва ли не шепотом, она, словно тихий островок в бесконечной человеческой сумятице, годами путешествовала по Индии из конца в конец и знала улицы Мумбая как свои пять пальцев. Весьма прилично и недорого пообедав, мы вернулись назад, чтобы выяснить, когда появится Юджи. За решетчатой деревянной дверью показался пожилой мужчина в одежде Ганди – белой шапочке и курте, которые он носил в знак преданности стандартам индийской независимости. Безразличный к нам, он не смотрел в глаза – напротив, опустил голову вниз и немного в сторону, что напомнило мне священника в кабинке для исповеди. Он разговаривал с нами тихо, из-за двери.

Ровным мягким тоном Тэа поинтересовалась о Юджи.

– Его здесь нет, – сказал он без малейшей эмоции в голосе, отводя глаза, чтобы не лицезреть наше нечестивое западное присутствие.