Превратности судьбы

Можно ли было назвать сном это внезапное отдохновение, больше похожее на обморок? Потому как во сне к нам приходят видения, а Фро не ощущала ничего…

Из транса её вывела режущая боль, разрывающая низ живота на части. Ефроксия закричала, но крик её потонул в чем-то влажном и теплом, накрывшем её испуганные губы. Она попыталась уйти от настойчивой боли, посещавшей тело в ритмичной последовательности, но ей не удалось шевельнуться под придавившей к земле тяжестью.

Постепенно смысл происшедшего дошел до возбужденного мозга, и девушка оцепенела от ужаса: она потеряла невинность. И что самое страшное, даже не знает с кем.

Мужчина мял её тело неистово; сильные пальцы бродили по всем закоулкам, не зная стеснения, а горячие губы терзали её рот лихорадочно и неутомимо.

Фро ощутила вкус сливовой настойки, исходившей от мужчины, терпкий, пропитанный кардамоном и имбирем. Тело, соединенное с ней в одно целое, перекатывающееся грудой сведенных в напряжении мышц, внезапно резко дернулось и обмякло, закрывая девушку почти полностью. Ефроксия решилась, было, открыть глаза, до сего момента плотно зажмуренные, но мысль, посетившая её, была столь устрашающа, что веки сомкнулись ещё крепче.

«Фавн! Лесной дух!». Кто же ещё мог оказаться посреди заросшего лесом острова, в полном уединении от мирской суеты?

Чувствуя, как теплое дыхание шевелит ее перепутавшиеся пряди, Фро лежала неподвижно. Дыхание было глубоким и ровным. Похоже, нечистая сила изволила предаться сну… ежели вообще способна спать…. Надо выбираться, не то он благополучно её придавит.

Фро осторожно пошевелилась и тут же почувствовала внутри себя нарастающее растяжение. Тело, только что расслабленное, вновь налилось силой. А возобновившиеся толчки стали глубже и сильнее. На этот раз все длилось дольше и совсем не собиралось прекращаться. Мускулистое тело сверху стало влажным и жаркий шепот у самого её уха, только что покрытого легкими поцелуями, был полон призывной неги.

– Что ж ты, милая, помоги мне…

Мужчина, теперь уже не было сомнения, что это именно человек, из плоти и крови, о чем-то просил её. Слов Фро не разобрала, только догадалась, что все ЭТО может закончиться быстрее. Фро подняла бедра, встречая очередное вторжение. Что ж, она действительно хочет, чтобы все это побыстрее закончилось.

Любовник стиснул её ягодицы и со стоном выдохнул:

– Да-а…

И в этот момент Ефроксия ощутила власть над сильным мужским телом, недавно таким чужим, пугающим, а теперь почти желанным. Чувство было таким новым и пьянящим, что девушка, забыв о саднящей боли, встречала каждый новый толчок трепетанием широко разведенных бедер.

А жаркий шепот, перемежаемый горячими поцелуями и легкими укусами, подстегивал, заставляя выгибать тело уже в каком-то горячечном упоении.

– Милая моя…красивая моя… душенька моя…моя…моя

Напряжение во вздернутых вверх бедрах закончилось неожиданно какой-то сладкой, тянущей вспышкой внутри – где-то, во всем теле, упоительно ёкнуло и растеклось жидким пламенем по жилам. Фро потрясенно всхлипнула и почувствовала вновь опустившуюся на неё тяжесть, расслабленную и умиротворенную. Чарующим ощущениям не дано было долго занимать душу Ефроксии.

Голос Агафоклеи Алексеевны громогласный и суровый прозвучал в ушах девушки колокольным набатом:

– Блудница!

Фро лишилась сознания второй раз за день…

Колючка чертополоха вонзилась в босую ногу, и Ефроксия торопливо заковыляла к кустам, где по её мнению должны были находиться лошадь и одежда. Платье лежало на том же месте аккуратной кучкой; башмачки высовывали заостренные носики из-под листа мать-и-мачехи…. Чалого не было. Лишь взрытая копытами земля говорила о некогда его присутствии. Фро даже не удивилась. Так и должно было быть. Этот ужасный день не мог закончиться благополучно. Девушка потянулась к платью и обнаружила нечто, зажатое в левой руке. Интересно, почему она не обратила на это внимание раньше? Даже плыла со сжатым кулаком…. Может быть, там что-то важное?

Ефроксия развела холодеющие пальцы и тупо уставилась на монету в своей руке. Хохот вырвался из груди неожиданно хриплый и горький. Цена её непорочности – кусок презренного металла. Подавляемый прежде страх от попрания основы нравственности обрушился на взлохмаченную, мокрую голову разом, доведя, наконец, весь ужас создавшегося положения до полного осознания.

Фро вытерла ладонями готовые пролиться слезы и сказала громко и зло:

– Я найду тебя и заставлю горько пожалеть.

Воспоминания о внезапно полученном наслаждении были изгнаны из сердца навсегда. Поддерживаемая бушующим в душе негодованием, Ефроксия бодро направила свои стопы к дому. Но вскоре решимость сменилась безмерной усталостью, и девушка еле волочила ноги по пропадающей в темноте дороге.

Глава 8

Лишь только краешек солнца позолотил небосклон, в Шишкове все пришло в движение. Агафоклея Алексеевна, как всегда собранная и безукоризненно одетая, руководила предстоящими поисками.

– Иван, бери троих – и в сторону тракта, лугами, под каждый кустик, в каждую ямку. Пелагея, ребятишки пусть обыщут дуброву. А ты, Миша, – она повернулась к сыну, – езжай в Коломну к исправнику. По дороге загляни к Лунгиным. Может быть, Зизи задержалась у Софочки.

Михаил согласно кивнул, но в его потухшем взоре Анета прочла приговор. «Мы ищем труп», – страшная мысль пронзила девушку. Она покачнулась и закричала отчаянно:

– Ефроксия!!

– Я здесь, Нета.

Слабый голос раздался из сада, и Фро предстала перед всем честным народом, растрепанная, пропыленная, с изможденным лицом.

– Чалый сбросил меня, – лепетала сухими губами Фро в звенящей тишине. – Я упала… долго лежала, потом пошла домой… заблудилась. Я всего лишь хотела немного покататься.

Напряженная тишина стала невыносимой. И тут Агафоклее Алексеевне, впервые за все прожитые годы, изменила выдержка.

– Ты просто решила покататься, – каким-то стеклянным голосом произнесла барыня и вдруг завизжала страшно. – Настасья, розги!

Розги? Ещё и розги! Ефроксия поняла, что этого ей не перенести. Глаза подернулись пеленой, девушка упала в пыль, погружаясь в спасительное небытие.

– Зизи, деточка моя… – тетушка испуганно охнула, и не в силах сделать шага на дрожащих от нервного напряжения ногах, опустилась в кресло. Тут же её голос властно загремел над оцепеневшими домочадцами. – Иван, быстро за доктором!

– Ещё чего! – сердитый голос няньки был ей ответом.

Настасья с невероятным проворством для своего тучного тела метнулась к девушке и сграбастала в свои мощные объятия, не хуже дюжего мужика приподнимая обмякшее тело.

– Сами справимся. Уж лучше бы приказали баньку истопить побыстрее.

Агафоклея Алексеевна потеряла дар речи от такого непочтительного обращения и, растеряно взглянув на сына, как будто ища у него поддержки, произнесла нерешительно:

– Да… конечно… баньку…

Анета очнулась от оцепенения, порожденного внешним видом сестры. Нет, не запыленное платье и порванные в клочья туфельки поразили её. Глаза Фро, очерченные синими полукружьями, потерявшие веселый блеск и живость, потрясли девушку. Она метнулась к няньке с желанием помочь. Но Настасья раскрылившейся наседкой отгородила от неё Фро, произнеся решительно:

– Вы, Анна Павловна, пошлите-ка за доктором. Вон, матушке совсем плохо.

Анета повернулась к maman. Агафоклея Алексеевна, побелев лицом, полулежала в кресле, дыша коротко и неровно.

Теперь в Шишкове воцарилось полное безобразие. Бабы заохали и сгрудились около барыни, махая у лица, кто передником, кто подносом, схваченным со стола, а кто просто грязной ладонью.

– Миша, сделай же что-нибудь, – Анета обратилась взором к брату.

Наличие Марковской крови всегда предполагало способности к решительным действиям, и Мишель не подвел. Он гаркнул почище сомлевшей маменьки.

– Всем молчать! Иван, за доктором, живо! Семен и Палашка – баню топить. Нета, есть у тебя нюхательная соль?

Фро пришла в себя, почувствовав холодную ткань на своем лице. Она разозлилась на свою беспомощность. Если дело пойдет так дальше, она превратится во вторую Софочку Лунгину, невероятно впечатлительную особу, которую вид обыкновенной мыши может привести в состояние недвижимого трупа, коим сейчас и прибывает госпожа Виноградова. Что о ней подумает Нета? А Мишель?

Ефроксия вырвалась из рук Настасьи, раздевающей её в предбаннике. Видно, нянька посчитала это самым подходящим местом для столь отвратительно грязного существа.

В баню уже натаскали воды, и весело затрещал огонь в печи. Скоро можно будет… очиститься?

Расстегнутое платье соскользнуло с плеч, открывая нагое тело.

Настасья, распрямившись во весь свой немалый рост, скомандовала остальным слугам:

– Все уходите.

Потом старательно подтянула упавший лиф и обхватила Фро за плечи.

– Садитесь, барышня, – ласково сказала баба, – сначала распутаем волосы.

Ох, нелегкое это было занятие! Если бы Ефроксие пришлось самой чесать эту свалявшуюся гриву, она повыдергала бы добрую половину. А Настасья старательно и неторопливо перебирала волосок к волоску, волосок к волоску, приговаривая нежно:

– Вот так, голубушка. И раз, и два; и раз, и два.

Расчесанные пряди сплошным потоком закрыли грудь и спину, а нянькины пальцы вернулись к одежде. Платье упало бесформенной лужицей на дубовые доски.

Фро направилась в дышащую теплом комнату. Нужного жара еще не было, но девушка не в состоянии была больше ждать.

– Кто же тебя так, милая?

Тихий возглас и печальный вздох заставили её оглянуться – скорбь и жалость светились в карих опечаленных глазах. Настя знает! Обо всем!

Шершавые пальцы коснулись плеч и груди осторожным движением – Ефроксия проследила их путь и залилась краской; её тело, заласканное ненасытным незнакомцем, хранило следы запретного действа.

– Не знаю, Настасья, – врать не было никакого резону. – Я уснула, а когда проснулась, было уже слишком поздно спрашивать имя… и сопротивляться тоже.

– А рассмотреть-то вы его успели?

– Нет, – косая улыбка исказила чумазое личико. – Я со страху зажмурилась, как глупая курица. А когда очнулась, его уже не было.

Скинув одежду, оставшись в одной исподней рубахе, Настя шагнула вслед за барышней и, намыливая хрупкое тело кусочком ароматного мыла, осторожно спросила:

– Что вы знаете, Ефроксия Николаевна, о плотских утехах?

Фро ответила ей долгим взглядом и произнесла с достоинством:

– Я – не дура, Настя.

Перед глазами совсем некстати пронеслись воспоминания раннего детства, когда она впервые обнаружила существование этих самых утех. Она только что видела непонятное, в полумраке конюшни, среди охапки душистого сена. Возможно, это какая-то новая игра?

Фро дождалась, когда Аскольд вышел наружу, вытряхивая из волос застрявшие травинки. Дернув брата за руку, поинтересовалась:

– Что ты там делал, Коля?

– Подглядывала, маленькая чертовка, – брат прищурился весело и потянулся, как сытый кот.

– Ты вел себя очень шумно, – попыталась оправдаться девочка. – Мне стало интересно.

– Это весьма приятное занятие, Ева. – Аскольд посерьёзнел лицом, – Но, ежели кто-нибудь предложит тебе так поиграть, ты должна ударить его коленом в пах.

Фро была осведомлена об этом варварском способе самообороны. Она поморщилась, Коля явно чего-то недоговаривал. Ведь Дуня не ударила его коленом, судя по внешнему виду, ей все происшедшее пришлось по душе. Девочка бегом направилась к сестре: надо посоветоваться с Анетой.

Нета выслушала её сбивчивый рассказ внимательно, а потом беспечно махнула ручкой.

– Это называется еть-ся.

– Ты уверена? Какое-то странное слово.

Нета пожала плечами: она уже сказала все, что думала по этому поводу и добавить ей нечего.

Ефроксия вернулась во двор.

Аскольд сидел на траве рядом со своим братом-близнецом, зачарованно наблюдая за его проворными пальцами. Феофан плел из лозы кругленькую корзиночку.

– Это называется еть-ся, – не думая долго, оповестила девочка о своих вновь приобретенных знаниях.

– Ева! – Аскольд даже подпрыгнул на месте. – Ты меня конфузишь! Так не говорят.

– А что же ты там делал, братец? – Феофан хитро взглянул в растерянные глаза. – Неужто, предавался лобови? По-моему, Ева права. Ты занимался в сарае именно этим. Как там, девочка, повтори?

Фро с готовностью распахнула рот.

– Ева!!

Отчаянный крик и крепкая ладонь, опустившаяся на губы, помешали ей.

– Мы вновь вернулись к нашему спору о душевной чистоте и воздержании.

Брат продолжал удерживать девочку за лицо и интенсивно потряхивал при каждом слове. По всему было видно, что он сердился. Фро почувствовала себя созревшей грушей, которая должна вот-вот упасть вниз, на землю.

– По-моему, речь идет о чести, – Феофан был суров.

Девочка укусила душащую ладонь и сердито выпалила:

– Не надо меня обижать. Я ничего не расскажу тете, даже если ты сделал что-то нехорошее, Коля.

– Вот, пожалуйста, – глаза Аскольда округлились. – Ты со своей ханжеской моралью внушишь девочке отвращение к плотской жизни. Ева, в том, что ты видела, нет ничего плохого. Этим занимаются двое – муж и жена….

Марков запинался, подыскивая слова, понятные десятилетней девочке. Неизвестно, чем мог бы закончится этот монолог, потому как сам оратор вконец запутался, только Фро перебила его.

– Значит, ты женишься на Дуняше, – сделало своё заключение дитя.

Аскольд опустил руку, отпуская сестру, и ласково улыбнулся.

– Иди, Ева, поиграй с Анетой.

Уходя, Фро услышала, как он тихо сказал Феофану:

– Наверное, в твоих речах есть доля правды.

Ефроксия вздохнула:

– Наверное, мне нужно знать больше.

– Когда у вас были последние «крови»?

– Пять дней назад.

– Это хорошо.

Выслушав практические откровения няньки, Фро пожала плечами, удивляясь сама себе – её не пугала вероятность стать матерью и покрыть позором седую теткину голову. Уж этого она не допустит! О чем она и сообщила растревоженной Настасье.

– Чой-то вы задумали, барышня, нехорошее.

– Топиться точно не буду. Отвратительное это занятие – тонуть. – Ефроксия засмеялась беспечно и весело, уж очень она постаралась. Если сильно напугать Настю, побежит к Агафоклее Алексеевне, как пить дать.

– Обращусь к Феофану, – продолжила Фро, прекрасно сознавая, что никогда этого не сделает. – Помогать заблудшим, оступившимся душам – его святая обязанность…. А, может быть, пойду к бабке Христе.

Упоминание старой ведьмы заставило Настасью быстро перекреститься.

– Окстись, милая, грех это.

– Как я поняла, у меня ещё есть время для решения. А, ежели даст Бог, все пройдет бесследно.

– Дай Бог, дай Бог! – истово закрестилась нянька, всем своим немалым бабским опытом зная, что нет худшей судьбы, чем родить в девках. Тем более, барышне-бесприданнице.

– Вот что, Настя, – Фро склонилась к бабе, – тетушке ничего не говори. Не за чем её тревожить.

– Напрасно вы это, Ефроксия Николаевна. Барыня помогла бы отыскать охальника. Ежели он человек благородный…

– А ежели нет? Ежели холоп простой?

Во время своей обратной дороги Фро обдумывала возможность отыскания своего любовника не для грядущей мести, а для совместной жизни и отказалась от этой мысли….Уж больно немудрящие у него были порты – из грубой холстины и на ощупь ветхие. Возможно ли девушке её кровей выйти замуж за грубого, неотесанного мужика? Пусть даже тетя и выкупит его вольную?.. Агафоклея Алексеевна почла бы это чистым бредом!

Что оставалось бедной Ефроксие Виноградовой? Ждать и уповать на Бога.

Глава 9

Граф сидел за столом, уставленном деревянными чашками, в персидском халате и мягких тапочках на босу ногу. Еда была самой простой: печеные яйца, творог с малиной, дышащая паром картошка, каравай и жбан с квасом.

Узнав, что от всей посуды остались одни черепки, Манефа всплеснула руками и принялась громко причитать.

Пришлось Григорию громко цыкнуть:

– Мамка, не вой! Куплю тебе фарфор немецкий, хочешь?

– Эва, – старуха громко всхлипнула, – скоро сам, как голь перекатная, а туда же – фарфор!!

– Что, мамушка? – Бешкеков пронзительно стрельнул взглядом на Прохора, отчего тот суетливо подпрыгнул, поспешая принести поднос с наливками. – Сердит на меня батюшка?

– Дюже сердит, соколик. Грозится наследства лишить.

– Неужто, я так плох? Манефа, чем я плох? – крупные слезы заструились по худощавым щекам графа.

– Гриша, сокол мой, – бабка присела рядом и бросилась обтирать лицо своему дитятку куском чистого рядна. – Хорош, всем хорош…. Только пьешь проклятую! – Она толкнула графин с рубиновой жидкостью.

– И только? Так я больше не пью. Смотри, Манефа, – он выбросил графин в открытое окно. – Бешкеков слово дает.

Радостная Манефа приклонила белокурую голову Гришеньки на свою мягкую грудь. И принялась оглаживать влажные после бани кудри.

Граф блаженно сомкнул веки, отдаваясь ласкающим шершавым ладоням. Он забормотал полусонно в, пахнущую отчего-то горькой полынью, грудь:

– Мамушка, сон мне чудный снился…. В лесу – дева с зелеными косами, телом прозрачна и чиста… на вкус сладкая. Любил её долго…русалка, должно быть. Женюсь на ней.

– Да, Гришенька. Да, сокол мой сизокрылый, – вторила его словам старая нянька, посылая остерегающий взгляд Прошке: не дай Бог, ляпнет чего не к месту.

– Приду к батюшке… ан – у меня невеста – водяного дочь.

– И впрямь, жениться бы тебе, Гриша.

Граф умолк, наваливаясь отяжелевшим телом на няньку.

Манефа шевельнула красноречиво бровями, и Прошка посунулся сметливо сбоку, цепляя барина за плечи. Перекрестив своего выкормыша, Манефа Провна на цыпочках прокралась к двери.

– Мамушка, – голос Бешкекова, сильный и ровный заставил её замереть у порога. – Ты не хлопочи тут. Жить тут не буду.

Он повторил свои слова и на следующее утро, когда с белым от тяжкого похмелья лицом, пил рассол из-под огурцов прямо из бадейки, отплевываясь смородинными листами и укропом.

– Жить тут не буду. Коли батюшка не желает меня видеть – Бог ему судья. Поеду в Коломну, к тетке.

– Ах, – заворчала Манефа, – уж то-то обрадуется Татьяна Юрьевна. Она и прошлым летом ходила кругами, как кот возля сметаны.

Несмотря на мучительную головную боль, Григорий нашел силы рассмеяться удачному замечанию старухи.

– Может и впрямь жениться? – граф вальяжно раскинулся на медвежьей шкуре, накинутой на диван. – Папенька доволен будет…. Взять дворяночку понеказистей, чтоб место свое знала.

– А как же Наташенька Агалакова? – Манефа подтащила к графу столик на пузатых ножках и в сердцах шваркнула на него тарелку со свежеиспеченными блинами.

– Княжна Наталья Алексеевна – птица не нашего полета, – протянул Бешкеков со странным выражением на смуглом своем лице, таким, что нянька озадаченно примолкла.

А Григорий продолжал, наливаясь сарказмом, как созревшее яблоко соком:

– На арфе играет, поет прелестно. Натура тонкая, можно сказать – поэтическая. И супруга себе подыщет, не иначе, как царских кровей. А нам бы кого попроще.

– Никак, она тебе отказала, Гриша? – ахнула осененная догадкой Манефа.

– Полный афронт, мамушка. Ну, оно и к лучшему. Мне ли бегать перед женой на журавлиных ногах?

– Да ты все ли ладно сделал?

– Даже на колено встал…

Граф вновь засмеялся, вспоминая, как Натали произнесла надменно своим чарующим голоском:

– Встаньте, граф. Ваша поза вызывает желание рассмеяться.

Даже пощечина не нанесла бы Бешкекову подобного унижения. Однако он сумел ответить ровно, даже с некоторой долей безразличия:

– Я рад, что сумел вызвать в вас желание улыбаться.

– Пафнутий, вертай вещи обратно. К Татьяне Юрьевне едем.

Распорядительный голос Манефы Провны заставил очнуться графа от наваждения.

Глава 10

Фро не могла уснуть. Она глядела в потолок, покрытый лунными блестками, совершенно ясными глазами. Нет, она не дрожала в преддверии грядущих страхов. Ефроксия, защищаясь от потрясения разума, решила быть практичной и решать проблемы по мере их возникновения. Поэтому, спать бы ей и спать безмятежной пташкой. Ан нет! Фро вновь повернулась на бок, вздыхая.

С Агафоклеей Алексеевной был восстановлен мир. Обе всплакнули, прося друг у друга прощения – так что упорно бодрствовать причин не было.

Фро покосилась на мирно спящую сестру. Нета перебралась к ней в светлицу решительно и бесповоротно, вообразив, что Ефроксия нуждается в опеке после пережитых волнений. Анета спала, перекинув косу, толщиной в руку, на грудь. Её, мягко угадываемые под кружевной сорочкой, груди вздымались мерно и ровно. Из-под головы выглядывал уголок книжки, которую Нета читала перед сном.

Ефроксия легонько шлепнула босыми ногами по полу, подкрадываясь к кровати, и осторожно потянула книгу к себе. Миша расхваливал эту поэму. Может быть, стоит прочесть?

Подойдя к окну, вгляделась в темень ночи. Расплывчатые тени, темно-синие, а порой фиолетовые царили в мире, превращая все в загадочное колебание и пугающие видения. Фро вздохнула: она ощущала себя призраком в развернувшемся перед глазами представлении театра полутеней.

Агафоклее Алексеевне тоже не спалось, ноги скрутило ломящей болью. Настасья хлопотала возле барыни, оборачивая ей икры горячими полотенцами. В ход были пущены и припарки из горчицы, и шерстяные чулки, а госпожа Маркова все охала красноречиво, вскидывая худенькие ножки на горку из многочисленных думочек. По правде говоря, мадам испытывала жгучее желание попинать кого-нибудь ногами. Это варварское желание смущало Агафоклею Алексеевну, считавшую себя лояльной помещицей, и оттого она охала ещё громче.

Верная Настасья заварила барыне сушеной малины и принесла чашку тягучего гречишного меду – испытанный способ облегчить суставные боли.

Агафоклея Алексеевна, попивая чай, немного расслабилась и, поглядывая в окно на светлицу дочерей, пробормотала:

– Зизи опять бодрствует.

– Не спит, матушка, – подтвердила Настя. – Третью ночь не спит.

Они обеспокоено воззрились на темный силуэт девушки, неясно различимый сквозь ткань от комаров.

– Доктор сказал – нервная усталость, испуг… – бормотала тетушка в размышлении, но слова её звучали пусто, как будто не имели никакого значения.

Настасья, прекрасно знавшая свою барыню, пододвинулась поближе и склонила голову к самым хозяйкиным устам. Она не ошиблась.

– Я боюсь, Настя, – жарко выдохнула Агафоклея Алексеевна. – Николай-то тоже сперва не спал неделями, а потом припадки начались. Боюсь за Зизи.

Вот теперь госпожа Маркова владела живой речью. Она сверлила прислугу лихорадочным взглядом, забыв о болях в коленях и не замечая, что целебный напиток льётся из наклоненной кружки прямо на постель.

– Доктор сказал – отдых, спокойная обстановка, – пробормотала девка, отбирая кружку из худеньких ладоней.

Агафоклея Алексеевна замерла, превращаясь в статую с вытаращенными глазами, потом глубоко вздохнула и произнесла громко:

– Дурак – твой доктор. Жалостное сюсюканье никогда не приносило пользы Виноградовым. Мне бы это раньше понять. Глядишь, и Коленька был бы здоров. Начинай завтра собираться, Настя. Для Зизи полезней будет хорошее веселье, хорошие танцы и хорошие кавалеры.

– Куда ж поедем?

Настасья в душе сомневалась в действенности такого лечения, но слова барыни её обрадовали. Девка сама искала повод предложить хозяйке что-то подобное. Правда, двигали Настасьей вполне практические соображения. Она была уверена, что Ефроксию Николаевну надо немедленно выдать замуж, чтобы прикрыть позор, пока он не обнаружился. Целых два дня девка ломала голову, как предложить барыне, не выдав тайну Фро. И уж, было, совсем решила чистосердечно признаться, а тут – вон как все хорошо обернулось. Благодаря доктору, а скорее, вопреки ему – ну да все равно!

– Поедем в Коломну. Татьяна Юрьевна сейчас там. Она большая затейница по части развлечений, скучать не любит. Мишель говорит, там собралось вполне приличное общество.

Известие о неожиданном отъезде привело Анету в восторг. Она щебетала без умолку, как сорока и норовила везде помочь, создавая ужасную суматоху.

Неважно чувствовавшая себя после бессонной ночи, Агафоклея Алексеевна не выдержала и взмолилась:

– Нета, душечка, съездили бы к Лунгиным. Повидались с Софочкой.

– О-о! – Анета враз загорелась новой идеей. – Можно мы пригласим её с собой в Коломну?

– Конечно.

– Превосходно! – девушка побежала резвой козочкой по ступеням, и её звонкий голосок жизнерадостно зазвенел, наполняя собой весь второй этаж дома. – Мишель! Мишенька!

Агафоклея Алексеевна весело улыбнулась, услышав протестующее бормотание сына. Мишель явно не изъявлял желания к утренним визитам.