Превратности судьбы

Небольшое имение Ключово принадлежало некогда матери Бешкекова – Аглае Сегизмундовне. Приданое красавицы Грани, как называл её муж, было скромненьким. Скрипучий от старости дом и клочок земли, покрытый густым, неухоженным лесом – в общем, никакого толку Александр Львович, женившись на Ключевской, в нем не увидел. Оставив управляющего, домовитого мужика из местных по фамилии Сомов, благополучно забыл о своем новом приобретении. Небольшое оживление произошло, когда подрос Гриша. Летом Ключово оживало, принимая барыню с барчуком и многочисленной челядью. Еще позже был построен охотничий домик на берегу Воскресенки для потехи молодого барина, страстно полюбившего охоту. Много чего повидали стены избы веселого и разгульного, вот только сейчас, действительно, представляли собой место отбывания ссылки. Старый сторож, хранивший хозяйство в порядке, помер зимой, а Александр Львович не удосужился распорядиться о новом. То ли забыл в суетности дел, то ли не счел нужным.

Бешкеков проснулся ближе к полудню. Вернее сказать, слегка очнулся от пьяного дурмана, клубящегося в голове. Он быстро поднялся, расправив свое сильное тело одним мощным движением. Рядно, обвивавшее его торс, сползло, открывая дневному свету узкие бедра, мускулистые, длинные ноги.

– Пронька, одеваться, – скомандовал он привычно.

– Так, ваша светлость, все постирал. Не высохло.

– Что ж мне теперь, аки херувим порхать?

Хмуро сведенные брови графа дрогнули и он, неожиданно для слуги, захохотал.

– Можно и аки херувим, – поддакнул Прошка. – Все равно никого, окромя нас с вами, в округе нету.

– Найди хоть порты какие, чучело, раз ума не хватило задержаться дома, в Хлебенном до утра. Глядишь, батюшка с утра-то подобрел бы.

Нарядившись в серые груботканые портки, принадлежащие покойному деду Никифору, смотрителю охотничьего домика, которые Пронька отыскал, облазав сундуки, Григорий приблизился к накрытому столу, плотоядно облизываясь. Впрочем, удостоил он своим вниманием лишь сливянку, которую принял внутрь безо всякого почтения к своему благородному происхождению, то есть, осушив графин через горлышко. На закуску, состоящую из соленых огурцов, моченых яблок и хрустких груздей – все, что смог отыскать Прохор в просторном погребе – граф взглянул с отвращением.

– Прохор, ружье, – скомандовал Бешкеков.

– Зачем, ваш свет? – проглатывая слова, опасливо поинтересовался слуга, припоминая гулко хохотавшего Ефима.

– Уток стрелять.

– Какие утки, барин? Не сезон сейчас.

– Да? – Григорий качнулся, потеряв на секунду концентрацию. – Тогда собирай. – Он вытряхнул старательно разложенную снедь из глиняных мисок прямо на стол. – Собирай чашки.

– Зачем?

– Будешь кидать вверх, и кричать «кря!».

Нагруженные кухонной утварью, которая только попалась на глаза, они переправились на остров, расположенный посредине Воскресенки.

Граф приступил к стрельбищам по летящей мишени со всей серьезностью, как будто и впрямь охотился на уток.

Прохор сидел в кустах – ни жив, ни мертв. Он молил Бога, чтобы, плясавшее в руках барина, ружье не пальнуло невзначай в его сторону. Голос у мужика от страха сел и охрип так, что его отчаянное «кря», действительно, напоминало птичий крик.

Впрочем, волновался он зря. Бешкеков стрелял точно, и скоро вся посуда была благополучно перебита. После чего граф вновь впал в уныние и, развалившись среди кустов прибрежного тальника, сказал холопу:

– Проша, давай еще наливочки.

– Можть, хватит, барин? – робко заикнулся слуга.

– Цыц, – беззлобно ответил Григорий и добавил, – сюда тащи, шельма.

Глава 4

Фро бросилась на кровать и прикрыла голову подушкой. Голос Анеты, причитывающей на одной заунывной ноте, настигал её повсюду. Какое там вышивание! Иногда девушка любила посидеть с иголкой, если хотела сделать кому-нибудь подарок, например. На прошлое Рождество она подарила тете шкатулку, вышитую бисером. Такая миленькая получилась вещица. А все почему? Потому, что никто не стоял над душою и не заставлял, как сейчас. Фро покосилась на пяльцы. Конечно, если разобраться, эта задумка с расшитыми золотом купавками тоже весьма увлекательна. Можно заключить в рамку и подарить Мишелю. Будет похоже на настоящую картину.

Мишель относится к ней так бережно. Не будь он братом, можно и влюбиться. Фро вздохнула и натянула на голову еще одну подушку. Как тетя может терпеть этот жалобный стон?!

Нет, ей непременно нужно навестить Анету и подбодрить узницу.

Подскочив к окну, девушка распахнула створки и выставила на подоконник большую вазу с цветами – условный знак, по которому Степка, её маленький обожатель, придет на помощь.

Вскоре Фро кралась на цыпочках мимо гостиной, из которой доносился ленивый говор брата и, как всегда решительный, речитатив дорогой тети.

– Нета! С тобой все в порядке?

– Да-а-а, – не меняя тоня, пропела сестра.

– Ты хорошо себя чувствуешь?

– Да-а-а.

– Ты сорвешь себе голос, дорогая.

– Н-е-е-е-т…

– Сейчас привезу тебе целую охапку лилий.

– Фро, maman, на тебя рассердиться, – выпалила быстро Анета и вновь затянула жалобно, – Ой-о-ой!

– Я быстро обернусь. Она не заметит. Они завтракают с Мишелем и о чем-то серьезно разговаривают. Я не стала слушать, ведь это нехорошо.

Фро оседлала Чалого при помощи все того же Степки и улизнула тихонько, выведя скакуна через сад.

Так что не прав был Михаил, думая, что сестра уселась на неоседланную лошадь. Правда, вид её от этого приличней не стал. В Шишково отродясь не водилось дамских седел, и девушка сидела по-мужски, высоко взбив юбку, открывая стройные лодыжки в фиолетовых туфельках, подобранных в тон платью. Вначале Фро хотела ограничить свою поездку привычным прудом, недалеко от дома. Но воспоминания о страданиях любимой сестры, а скорее, ласковое солнце и теплый ветерок, делающие прогулку невообразимо приятной, подвинули её к более смелому решению. Она вспомнила, что недавно, катаясь вместе с тетей в коляске, они с Анетой приметили великолепное место: островок посреди речки, испещренный круглыми заводями, где распускали свои хрупкие, прозрачные лепестки цветы-звезды – так любимые Неточкой – лилии. Правда, это было ужасно далеко… Ничего, Фро стегнула Чалого, если постараться можно успеть.

Благородное животное помчалось, как ветер, и девушка смогла лицезреть вожделенные цветы гораздо раньше, чем рассчитывала. Ефроксия накинула уздечку лошади на прибрежный тальник, и быстро принялась раздеваться. Это не займет много времени – плавает она, слава Богу и всем братьям Марковым, великолепно. Девушка оставила только рубашку, уговорив свою совесть, что это будет вполне прилично – ведь не голая же она, в самом деле! – и погрузилась тихонечко в воду.

Чалый переступил ногами и обеспокоено фыркнул.

– Что ты, радость моя, – успокоила Ефроксия животное, посылая в его сторону ласковую улыбку. – Это совсем не опасно. Будь умницей и не затопчи мою одежду.

Фро плыла медленно, высоко вытягивая шею, чтобы поднятые кверху и заколотые косы не замочила вода. Ей не хотелось объясняться, отчего вдруг волосы промокли, находясь в комнате. Хотя… она ведь может сказать, что вспотела от чрезмерного усердия при вышивании…. Ефроксия засмеялась, представляя, как глупо краснеет и лепечет явную ложь. А тетя? Тетя, наверняка, ей не поверит.

Фро дернулась, почувствовав какую-то силу, толкнувшую её в сторону.

– Вот черт, – девушка попыталась взять прежнее направление, пролегающее к заветному оазису из цветов.

Невозможно. Внизу, куда опустились её ноги, нежелавшие подниматься на поверхность, что-то тащило её за изгиб острова с невероятной силой, что-то холодное и вязкое. Фро притонула, хлебнув порцию темной воды, а, вынырнув, закашлялась. Бросив в сторону берега напряженный взгляд, не увидела уже свою лошадь, скрывшуюся за зарослями ольхи и плакучей ивы. Впрочем, это было последнее наблюдение, которое себе позволила девушка. Теперь она сосредоточилась на борьбе с течением. Её больше не тащило вперед, но и не отпускало, а как бы покачивало на одном месте. Правда, с каждым новым толчком погружая все глубже и глубже. Фро сопротивлялась с холодной яростью: она не даст повода братьям усмехнуться, что простофиля Ефроксия утонула глупой курицей в небольшой речушке.

Мысль, что смерть её покажется Марковым намногим большим, чем глупое недоразумение, не пришла девушке в голову. И слава Богу! Иначе, рвения могло поубавиться от страха, и битва за жизнь была бы проиграна. А так, истратив почти все силы, она ступила дрожащими ногами на торчащую из крутого берега мокрую валежину. Скользкое бревно, невесть какими силами задержавшееся у края берега, покрякивало под её осторожными шагами, но все же не двигалось. Фро, преодолев расстояние, показавшееся длиною в десятки верст, потянулась скользкими руками к свисающим над водой гибким веткам вербы. Она захватила тонкую лозину двумя пальцами…. Слава Богу, спасена!

И тут недалеко ухнуло – и один, и второй раз! Казалось бы, ничего страшного, обыкновенный ружейный выстрел. Только не для напряженных нервов мадмуазель Виноградовой.

Фро рухнула в воду, с ужасом вновь ожидая губительного водоворота.

Вода обтекала её тело свободно и даже лениво.

Девушка рванулась вверх с восторгом в душе и осознала, что не может приблизиться к солнечному свету, зеленеющему сквозь толщу воды, ни на воробьиный шаг. Сорочка, сбившаяся за спиной в длинный хвост, намоталась на что-то корявое, рогатое и держала её крепко.

Ефроксия поняла, что тонет. Во второй раз! Но сейчас чувство, охватившее её, было ужасным: девушка испытала безысходность.

– Не будь мямлей, – попыталась она подбодрить себя, порываясь всплыть.

Напрасно! В голове зашумело от страха, и попытки освободиться приобрели оттенок конвульсий. Сознание начало меркнуть, но она все еще упрямо сжимала рот, хотя легкие превратилась в раскаленные болью мешки.

Лицо Анеты, размазанное по всей водной оболочке над головой, накрыло Фро, и губы сестры прошептали мягко, но внушительно:

– Сними её, Фро, сейчас же!

Она хочет, чтобы Фро разделась…

Конечно, Нета, это глупо – купаться в одежде…

Ефроксия сбросила бретельки с плеч и рванула ненавистную ткань руками. Больше она ничего не помнила. Сознание вернулось к ней позже, когда Фро, обхватив все то же бревно всеми конечностями, жадно вдыхала такой сладкий, упоительный воздух. Теперь она не торопилась покинуть свою, чудесным образом обретенную, пристань. Девушка пролежала на бревне вечность, пока не почувствовала себя способной к передвижению.

Фро ступала осторожно. Вцепившись в вербные ветки намертво, подтянула тело. И, лишь почувствовав под ногами твердую землю, взглянула в ненавистную воду под собой.

– Что, драгоценная моя? – спросила она сама себя, подавляя рвущийся из груди истерический смех. – Не хочешь попробовать ещё раз? Бог троицу любит.

Несмотря на свои слова, Фро с остервенением продиралась сквозь кусты вглубь острова. Сейчас никакая сила не заставила бы девушку ступить в воду ещё раз. Ефроксия нашла небольшую полянку, заросшую сочной травой и духмяными цветами. Она отдохнет здесь самую малость, обсушит волосы, наберется сил, а потто переплывет эту чертову реку снова.

Ведь хочет же она попасть сегодня домой?

Глава 5

Агафоклея Алексеевна слово свое, данное Михаилу в отношении Анеты, не сдержала. И не потому, что вдруг очерствела душою. Закрутилась барыня хозяйственными делами. Дворовые девки солили огурцы в огромных дубовых кадушках. Как же их оставить без присмотра? А потом подошло варенье из малины, томившееся больше суток в русской печи. Сахар был большой редкостью, поэтому Агафоклея Алексеевна готовила ягоды по-старинке, как бабка её и бабка её бабки. Получалось очень душисто и сладко. Изрядно умаявшись домашними хлопотами, барыня изволила откушать чаю и расположилась в гостиной у большого медного самовара.

Скучающий от безделья Мишель присоединился к maman. Они некоторое время прихлебывали ароматный напиток, настоянный на душице, в полном молчании. Потом Михаил поинтересовался:

– Анета не хочет чаю?

Осторожно опустив чашку на край стола, Агафоклея Алексеевна напряженно прислушалась. Господи, Боже мой, не зря чувствовала какое-то беспокойство, как будто не доставало чего-то главного. Теперь-то ясно в чем дело. В доме царила тишина!

– Когда она замолчала?

– Сразу, как вы распорядились выпустить её.

– Дело в том, милый, – госпожа Маркова уцепилась за колокольчик, – что я совершенно забыла про Анету.

Мелодичный звон потерялся меж комнат, а Агафоклея Алексеевна, не выдержав томительного ожидания, возвысила голос, отчего он был услышан даже на улице.

– Настасья!

Баба прибежала скорехонько, топая босыми ногами, как утка.

– Поднимись к Анне Павловне и приведи сюда.

– О, маменька, – протянул сын с содроганием, прислушиваясь к приближающимся быстрым шажкам, – не миновать сейчас бури. Пожалуй, пойду, почитаю.

– Что ты читаешь, Миша? – Анета живо вбежала в гостиную.

– Сочинение господина Пушкина, дорогая. «Цыгане» называется. Очень поэтично и романтично. Как раз для молоденьких дам…. С тобой все в порядке? Ты перестала голосить уже очень давно. Я думал, maman выпустила тебя.

– Ой! Я просто заснула в этом отвратительном чулане. Стыдно вам, маменька, забыли обо мне!

– Душенька моя, Неточка, – сладко запела мать, обнимая девушку за талию, – прости старую дуру.

– Что вы, maman , – закричала Анета сердито, – вовсе вы не старая и не дура.

– Агафоклея Алексеевна, матушка! – взволнованный конюх вбежал прямо на середину комнаты, что само по себе было удивительным событием, потому как каралось строго и незамедлительно.

– Иван? – в голосе барыни послышались железные ноты. – Как ты посмел войти сюда?

– Чалый вернулся, барыня, – Иван опустил вниз курчавую голову, но голоса не убавил. – Один!

Опять сюрпризы! Но Агафоклея Алексеевна славилась тем, что никогда не теряла головы. В трагические моменты она начинала мыслить четко и быстро.

– Настасья, поднимись к Ефроксие Николаевне, проверь, дома ли она. Да птичкой, толстая корова!

– Нет-у-у!!

Вой Настасьи заставил всех вздрогнуть, а Анета испугано всхлипнула.

– Всем молчать! – прикрикнула барыня строго. – Неточка, радость моя, куда собиралась Зизи?

– Она поехала на пруд, маменька. За лилиями для меня.

– Так, – Агафоклея Алексеевна поднялась; сомкнув руки в замок, громко хрустнула пальцами и продолжила все так же решительно. – Иван, собирай мужиков и сети.

– Ма-а-а-менька-а… – голос Анеты начал дрожать, – что вы подумали, маменька?

– Мишель, успокой сестру. Я поеду к пруду.

– Не думаешь же, ты, Миша, – сестра металась по гостиной раненой птицей, будто с Фро случилось что-то ужасное?

– Конечно, я так не думаю, Нета. Но maman права. Нужно искать Фро.

– Сетями? – девушка побелела лицом, приближаясь цветом к своему платью.

– Я поеду туда, – Михаил решительно направился к двери.

– Уж не думаешь ли ты, что я останусь здесь одна, в полном неведении?

– Тебе лучше остаться.

– Никогда, ни за что!

– Тогда дай мне слово, что не будешь всем мешать, закатывая истерики.

– Миша, Марковы не закатывают истерик, когда речь идет о жизни дорогого им человека.

Брат протянул сестре руку.

– Идем. Я очень беспокоюсь за Фро.

Взошла огромная, красная луна, и небо покрылось мириадами звезд. Надежды не было. Фро исчезла. Пруд избороздили сетями вдоль и поперек, но тела так и не нашли. Потом облазали все прибрежные кусты – ни следочка, напоминающего о девушке.

Агафоклея Алексеевна осунулась и без того маленьким лицом, становясь похожей на древнюю старуху. На бледном лице Анеты чернели глаза огромными, растерянными провалами. Михаил был мрачен. Они стояли на веранде, а вокруг толпилась их челядь, такая же возбужденная и растерянная. Все смотрели в пугающие, темные глубины ночи, как будто ожидая, что из мрака объявится пропажа.

– Всем спать, – приказала сухо Агафоклея Алексеевна, – продолжим поиски завтра.

Лишь оставшись одна, железная барыня опустилась на стул и уронила голову в ладони, как обыкновенная скорбящая баба.

Глава 6

Прошка набил наливками целую корзину со всей осторожностью, на что ушло немало времени. Конечно, он не собирается все это сразу предоставить барину. Спрячет корзинку в кустах, чтобы не мотаться на лодке через речку туда-сюда, а подаст один графинчик со стаканом – все чин чином. Он даже полотенце с собой прихватил, чтобы повесить на руку, как у человека в ресторации.

Все же, прав Пафнутий – добром это не кончится…

Прохор задумался на мгновение, переставая грести.

– Ну-ка, вертайся, милай! – Манефа махала с берега ему пухленькой ручкой.

Одетая в темный салоп, низенькая, круглая, она напоминала охапку прошлогоднего сена, подгнившую от сырости и оттого черную и рыхлую. Да она и была рыхлой и мягкой. Чего нельзя было сказать о её характере. Уж Александр Львович-то прекрасно знал, кого послать к непутевому сыну. Её природная въедливость начала проявляться сразу же, как только Пронька причалил лодку к берегу.

– И что это, ты, голуба, там спроворил? – баба сунула свой мясистый нос в корзину под прикрытое полотенце. – Так, друг сердешный, решил Гришеньку в гроб вогнать? Тащи все обратно!

– Нешто возможно барину сопротивляться, – ворчал Прохор, спускаясь обратно в погреб.

Хоть он и ворчал, а все же был рад старой чертовке. Уж она-то сладит с Григорием Александровичем, всенепременно.

Он втащил бабу в лодку. Старуха ойкала и хваталась за скамейку обеими руками, как только посудина чуть кренилась.

– Пошто потащились в такую даль? – свирепо поинтересовалась Манефа, лишь только почувствовала под ногами твердую землю.

– Барин пожелали уток стрелять.

– Дурень ты, Прошка. Сколь раз говорила, держать Гришеньку подальше от ружья, когда он во хмелю.

– Нешто его удержишь…

– Тряпка ты безвольная, – бубнила старуха, семеня вслед за своим провожатым. – Тебе ли в услужении у графа быть? Скажу Александру Львовичу, чтоб отправил тебя на конюшню, навоз возить. Самое тебе там место.

Она ткнулась носом во внезапно застывшую спину мужика.

– Чего стал?

– Нету…

– Чего нету?

– Барина нету. Вот туточки лежал, когда я за наливкой отправился, – глаза холопа испугано метнулись к быстрой воде.

Матерь Божья Всезаступница, спаси и сохрани! Ежели барин в воду полез и потонул? Старый граф на кусочки порежет; месяц будет резать, пока не помрет Прохор лютой смертью.

– Ваша светлость… – тихо вскрикнул Пронька.

Манефа ткнула сомлевшего мужика в бок.

– Ох, дурень, ну и дурень! Смотри – вот следы вглубь зарослей ведут, а не к воде. Пошли.

В самом деле, влажный песчаный грунт хранил свежие вмятины, вселяя надежду. Восприявший духом Прохор помчался по следам в припрыжку, оставив старуху далеко позади.

Манефа тихонько трюхала следом, часто останавливаясь и переводя дух. Её полное тело не любило жару и сейчас обливалось обильными ручьями пота. И мысли суетные наполняли седую голову.

«Хорошо, надоумилась подрядить Пафнутия, топить баню…»

Кучер только что прибыл из имения, и помогал двум девкам таскать снедь в погреб, при этом больше норовя ущипнуть за крутые бока. Манефа враз пресекла этот бедлам.

«О-хо-хо… нет порядка между людишками. За всем глаз да глаз нужен, не то, что раньше. У покойного Льва Афроныча каждый свое место знал и исполнял все справно и чинно. А сейчас – один бедлам…».

Старуха вновь во что-то уткнулась и подняла вверх свои выцветшие до белизны, но все так же зоркие, как в молодости глаза. Прошка стоял перед ней красный и растерянный, ну совсем, как новорожденный теленок.

– Ну?

– Григорий Александрович там не одни, – холоп кивнул в сторону ольшанных зарослей, – с бабой.

– Ты ещё и бабу ему приволок, – Манефа рассвирепела. – Мало своих вертихвосток…

– Не было никакой бабы. Откуда взялась, ума не приложу.

– Да ты не хлебнул ли лишку? – невнятный лепет мужика начал раздражать старуху. – Пусти, антихрист, сама гляну.

Бабка удивительно тихо для своего тучного тела заскользила между кустами, как будто ветерок зашуршал нежно по верхушкам желтых лютиков и красноголовых липучек.

Картина, открывшаяся перед старухиным взором, была однозначна своей простотой. Под смуглым телом графа едва угадывалось белокожее тело женщины. Любовники, уже закончившие, как видно, свои битвы, мирно спали, согреваемые лучами уже стареющего солнца.

Манефа вовсе не растерялась.

– Бери его, – кивнула она Проньке, подхватывая своего Гришеньку под правую мышку.

Вдвоем они подняли графа с его сладостного пьедестала и, не раздумывая более, потащили к лодке.

Через некоторое время Прошка, подумав, произнес:

– Что-то девка и не проснулась даже.

– Жива ли? – старуха немного всполошилась, но тут же успокоилась. – Дышала ровно. Должно быть, уходил её Гришенька своим упорством, умаялась.

Прошка подумал еще немножко и брякнул:

– А ведь девка-то раньше нетронутая была, ей-Богу.

Скользнув взглядом по чреслам своего воспитанника, Манефа вздохнула:

– Охо-хонюшки. На, снеси ей рубль. – Она обхватила графа обеими руками, чтобы не

уронить, и добавила. – Да быстрее, черт конопатый, чай, не молоденькая я.

Пронька вернулся на поляну. Девушка все так же лежала, раскинувшись, прекрасная в своей наготе и открытости. Прохор вложил в её ладонь рубль и сжал хрупкие пальчики, чтобы монета не выкатилась. Он ощутил своими грубыми пальцами нежную кожу и снова глубоко задумался.

Манефа встретила его появление сердитым взглядом.

– Ты что, голубь сизокрылый, аль без ног остался?

Мужик пропустил её грубость мимо ушей и, подхватывая барина с другого боку, бормотнул:

– Ладная такая и руки нежные, как у ребенка малого. Не девка это, Манефа Провна, а барышня какая-то.

– Ишь, удумал, – старуха фыркнула. – Барышни благородные дома сидят с мамками и няньками, а не шляются по лесам дремучим…. Язык за зубами держи, – строго наставляла она, – не твоего ума это дело.

– Я что, Манефа Провна? Я – ничего.

– Вот так-то, милай.

Под легкую перебранку граф Бешкеков Григорий Александрович был благополучно переправлен через реку и препровожден, сначала в дом для отдохновения после трудов, хоть не праведных, но приятных, а потом в баню для очищения телесного и духовного. Ибо, Манефа Провна взялась за наставление своего дитятка на путь истинный безотлагательно и рьяно.

Глава 7

Ефроксия почувствовала озноб, внезапно охвативший тело.

Вот глупость!

Она захлопала ладошкой вокруг себя, пытаясь отыскать одеяло. Рука запуталась в переплетении чего-то мягкого и непонятного. Девушка открыла глаза, с недоумением оглядываясь.

Ужасно! Должно быть, она опять заснула в саду…. Тетя будет сердиться, особенно, если платье сильно помялось.

Рука девушки метнулась поправить одежду и заскользила свободно по гладкой коже. Фро дернулась и задышала бурно приоткрытым ртом. События сегодняшнего дня промелькнули перед ней сумбурным потоком, громоздясь одно на другое беспрерывной чередой. Кровь отхлынула от лица, а потом вдруг гулко ударила в виски пронзительной болью. Ефроксия с трудом поднялась, ощущая усталость во всем разбитом теле. А после первых шагов ей показалось, что она склеена из фарфоровых кусочков и сейчас треснет по всем швам. Совсем как тетина любимая ваза, которую они с Анетой уронили на Рождество, а потом наскоро слепили заваренной мукой в надежде, что их шалость останется незамеченной.

Они ошибались. Да ещё как! Агафоклея Алексеевна наказала сестер строго. Не смотря на то, что девочки были слишком малы тогда, она посчитала их маленькую хитрость проявлением коварного лукавства и приказала бить их по ногам розгами. Все тайное становится явным рано или поздно – девочки усвоили этот урок раз и навсегда.

Фро ступила в воду бестрепетно. Пожалуй, попади она в омут сейчас – не стала бы сопротивляться. Она даже желала этого.

Как будто бы нарочно, ее переправа на другой берег прошла благополучно. Девушка ступила босыми ногами на отлогий склон, усыпанный белым песком, уже остывшим в свете вечереющего неба и слегка влажным от сырости, тянущей с реки.

«Бог хотел взять меня на небо чистой, – с тоской подумала Ефроксия, – а я воспротивилась его воле и была наказана».

Именно, это была Божья кара! Да и как можно назвать то потрясение, что ей пришлось пережить?..

Выбравшись из кустов на небольшую поляну, Фро в изнеможении опустилась на траву. Она отжала косы, облепленные щедро зеленой тиной, чувствую свинцовую тяжесть в теле и отупляющую мозг сонливость. Она провалилась в сон, едва донеся голову до земли…