Полная версия
У окна стояли два кресла с высокими спинками. В том, что смотрело на дверь, дремала рыжая такса. Заметив нас, пес спрыгнул на пол и, заливисто лая, кинулся навстречу, шумно обнюхал брюки, завертелся игривым волчком, требуя ласки. Кудрявые висячие уши смешно подпрыгивали при каждом повороте востроносой головы щенка.
Лёня почесал пса за ухом, проскочил мимо собаки, чьи коготки смешно цокали по паркету, и приблизился ко второму креслу:
– Привет, дружище.
– Виделись, – глухо отозвались из кресла. Самого молодого человека видно не было, и с первого взгляда комната казалась пустой.
Нам с Марго никаких инструкций не дали, поэтому мы остались стоять у входа. Лишь дверь прикрыли, чтобы пес не выбежал. Вертлявый щенок не унимался: зигзагами носился перед нами, звонко потявкивая.
– Ты как вошел вообще? – спросил Ярослав с глухой неприязнью. Несмотря на Лёнины уверения соседке, я засомневался насчет их дружеских отношений.
– Я к тебе по делу, – с задором начал Лёня.
Ярослав нетерпеливо перебил:
– Лучше послушай, что пишет Ключевский о Петре Первом: «От природы он был силач. Постоянное обращение с топором и молотком еще больше развило его мускульную силу и сноровку. Он мог не только свернуть в трубку серебряную тарелку, но и перерезать ножом кусок сукна на лету».[21]
– Ребята ходили к прорыву в метро, который случился после… ну, той ночи. Ты был прав и…
– Вот еще, – не дослушал Ярослав и продолжил читать: – «Многолетнее безустанное движение развило в нем подвижность, потребность в постоянной перемене мест, в быстрой смене впечатлений. Торопливость стала его привычкой».
– Сначала подумали: обычная вещь, земельники опять покопались. Наведывались к этой славной компашке.
– С Мединой?
– Без нее.
– Ума хватило. Хвалю… «Его обычная походка, особенно при понятном размере его шага, была такова, что спутник с трудом поспевал за ним вприпрыжку».
– Ярь, – с укором произнес Лёня. – Что ты паясничаешь?
Ярослав шумно захлопнул книгу.
– Нет, это ты мне скажи – что?! – прошипел он.
Рыжий таксеныш, наконец улегшийся неподалеку от двери, снова вскочил и пронзительно залаял.
– Бакс! Чего ты заладил в самом деле?!
Парень перегнулся через подлокотник кресла, глянул на входную дверь. Темноволосый, остролицый и очень бледный. При виде нас он побледнел еще сильнее и порывисто обернулся к стоящему рядом Лёне:
– Почему ты не предупредил, что не один?
Тот пожал плечами:
– Ты мне и слова вставить не давал. Все со своим Ключевским! Ребят, извините, вы не против расположиться пока в столовой?
Леня виновато улыбнулся и указал на арку в простенке.
– Можно не разуваться, – бросил Ярослав вслед.
На этот раз собака не обратила на нас внимания: выполнив обязанности сторожа, щенок свернулся клубком в солнечном пятне на паркете.
В светлом эркере соседней комнаты располагался обеденный стол и застеленные ковриками диванчики. Солнце дробилось в витражных окнах, бросая на стену веселые цветные блики. Прозрачный тюль шевелился от сквозняка. На колченогом серванте стояла переносная электрическая плитка. В кастрюле тихонько шипело, разнося вокруг солоноватый наваристый запах.
Из-за стены донеслись голоса:
– За что ты так с ней? – тихо спросил Лёня. – Ведь не она задание придумывала.
– За такие задания голову надо оторвать! – взревел Ярослав.
Мне показалось, что хрустальные подвески в люстре негромко зазвенели.
Лёня монотонно бубнил за стенкой. Голос Ярослава менялся от злой иронии до показательного недоумения, а иногда и совершенного бешенства. Марго, бродящая вдоль застекленных полок с фарфоровыми статуэтками, вздрогнула и повела плечом, будто сбрасывая что-то неприятное.
– Не надо только вешать лапшу, Лёнь. Я знаю, кто на самом деле спихнул нам проверку у Гавани.
Послышались невнятные оправдания. Ярослав зло усмехнулся:
– Они знают, что я здесь, и даже не приходят. Нет! Не надо мне про звонок. Ты вон вошел же! – И уже совсем тихо, на грани слышимости: – Лёнь, два дня прошло. Завтра должны быть похороны. А нам даже хоронить нечего…
С минуту за стеной не раздавалось ни звука.
– Как ты себя чувствуешь? – спросил Лёня.
– Тебе про тело или про душу? – хмуро усмехнулся Ярослав.
– С душой, мне кажется, все и так понятно.
– Да? А вот мне не очень. – Горестный смешок, следом за ним – звук, будто протянули ножкой стула по деревянному полу. И болезненное шипение следом.
– Может, помочь?
– Я сам. А знаешь, – проговорил Ярослав с мазохистским наслаждением, – что говорят наши врачи про это? Оно словно проедает, разрывает кость изнутри. А вместе с ней ткани. Это как трещины в стекле: коснись, и раздробится в крошечные осколки. Говорят, мне повезло – только по касательной задело. Ты знаешь, я хочу бежать, хочу узнать, кто виноват в прорыве. А приходится сидеть здесь, читать историю, пока Великорецкий чешет репу в «Грифоньем доме» и посылает других устранять последствия проблемы, а не причину.
– Ты ходить можешь? – обеспокоенно спросил Лёня.
– Я не Потусторонний, чтоб водичкой излечиваться. Ты что-то хотел?
– Да мы, в общем, за этим и пришли.
И Лёня пересказал ему про назначенную на вечер встречу, про звездную плесень, которая начала охотиться на людей и была похожа на какую-то Исконную Тьму, про кукол и черноту в воде, текущей с потолка в метро.
– К тому же мы, кажется, наконец обнаружили зацепку. У девушки, – пауза. Наверное, Лёня кивнул на стену, за которой располагалась столовая, – похитили сестру. Кто бы то ни был, он может знать о других детях. И о Потусторонних. – Снова тишина, длинная, томительная. – Ты не задумывался? Что, если он жив, Ярь?
– Я не знаю, – растерянно пробормотал Ярослав.
– Знаешь, – бодро произнес Лёня. – Пойдем, познакомишься. Кстати, ребята не так просты… Потом расскажу.
Шаги простучали нам навстречу. Первым в комнате показался бодрый, донельзя веселый Лёня. Следом за ним – хмурый парень лет двадцати трех, в джинсах и черной футболке. Правая штанина распорота снизу и закатана, тяжелый гипсовый «носок» покрывал ногу до щиколотки.
Ярослав переставил костыль перед собой, оперся на него левой рукой, правую протянул мне для пожатия. Приветливо кивнул Марго.
– Василий и Маргарита, – представил нас Лёня.
– И что тут у нас?
Я замялся, не зная, с чего начать, но необычайно подвижный лаборант вновь пришел на помощь:
– У нас оживающие манекены с фабрики медицинских пособий. Вам бы съездить туда, узнать, не было ли происшествий на складе. Может, найдете подозрительное.
– Почему я? – спросил Ярослав.
Было заметно: долго стоять на одном месте ему трудно, но парень не желал показывать слабость.
– У тебя там, кажется, был приятель. Помнишь, после чистки предприятия от гнезда хишиг? Они таскали сахар из столовой и обрывали телефонные провода, из-за чего возникали неполадки, сеявшие жуткую неразбериху в цехах.
Я несмело улыбнулся. Шутит?
– И еще я сказал Валентине Петровне, что ты на самом деле дома. Вечером зайдет с пирогами, жди. С рыбой, – веско обронил Лёня. – Фиг выпроводишь потом, ты же знаешь, Яруша.
Ярослав подавил тяжелый вздох и поморщился.
– Голову б тебе оторвать, – уже без прежней ожесточенности ответил он.
– У нее просто доброе сердце. Иногда слишком. Прибереги пыл.
– Лучше вызови нам такси, советчик.
– Куда мы? – забеспокоилась Марго.
– На фабрику медицинских пособий. По дороге объясню.
* * *В такси стоял ядреный запах химозного освежителя – хоть топор вешай. Шумный кондиционер гонял по салону холодный воздух. По ощущениям на улице и то теплее было, чем внутри автомобиля.
Водитель – мужчина лет сорока, толстощекий, с пышными усами и доброжелательным прищуром – окинул оценивающим взглядом нашу компанию, повернулся к Ярославу, устроившемуся на переднем сидении:
– О, мо́лодежь-по́дростки. Куда поедем?
Толстый вязаный свитер с оленями делал и без того плотного таксиста почти необъятным. Когда мы затолкались в салон, мне показалось, что пространства для воздуха вообще не осталось.
Марго съежилась сзади, зябко обхватив себя руками и уткнув нос в шарф, затихла.
– Сначала Кожевенная линия, двадцать семь, пожалуйста, – сказал Ярослав.
– Будет исполнено, – рокочущим басом произнес водитель и крутанул баранку.
Мы помчались вдоль набережной. За гранитным парапетом плескалась стальная река. У причалов покачивались рыбачьи лодки. Черная баржа длинным продольным шрамом полосовала реку вдали. В сезон здесь можно будет увидеть многоэтажные круизные лайнеры, плавучие рестораны, прогулочные и экскурсионные кораблики.
Ярослав молчал. В руках он играючи крутил жестяную фляжку, похожую на ту, из которой окатила меня в кафе рыжеволосая Медина. Машина подпрыгнула на кочке. Ярослав сделал вид, что случайно пролил воду на подлокотник.
– Прости, командир, – виновато улыбнулся он.
Я вытянул шею, пытаясь разглядеть, что произойдет, но таксист быстро отряхнул измоченный рукав, обтер об себя ладонь:
– Ниче, бывает.
Ярослав спокойно выдохнул и обернулся к нам, цепляясь за подголовник кресла.
– Можем пока поговорить, – предложил он. – Что есть ключ как символ? Я в этом деле, конечно, не известный спец, как Леонид Скворцов, но попробую вытянуть из памяти. Если вспомнить пантеон древних греков, то символику ключа можно обнаружить почти у каждого бога или богини. Также это известный инструмент, в мифологии связующий настоящий мир с потусторонним, земное – с божественным или, наоборот, с низменным, миром зла и древних духов. – Голос Ярослава казался сухим, как скрип гравия, и ровным, как пульс покойника. И без всякого энтузиазма, как у Лёни. – Ключ – атрибут Гекаты, богини тайн и колдовства. Другой бог, забыл имя, открывал для умерших душ путь в загробный мир.[22] Ключ также присущ двуликому Янусу – богу переходов и дверей в любом смысле… Говоришь, ты там в какую-то дверь шагнул?
– Может, дверь. Может, просто проем. Не видел.
– В любом случае переход – всего лишь формальность.
Марго пошевелилась, приподнялась в кресле.
– Хочешь сказать, жизнь моей сестры зависит от какой-то безделушки? От ритуала? – буркнула она.
– Ты принижаешь историческую ценность обрядов. У каждой древней культуры были непреложные обычаи…
– А ты принижаешь роль адекватности! Нужно быть психопатом, чтобы из-за какого-то ключа похищать людей! Тогда можно оправдать и жертвоприношения! Пляски на чужих костях ради дождя!
Ярослав растерянно уставился на Марго. Она часто и неспокойно дышала, лицо зарделось багровыми пятнами. Фурия. Разъяренная горгулья. Я и не думал, что маленькая девчонка может выглядеть так грозно.
Ее взгляд буравил Ярослава.
– Если бы все в мире случалось по законам адекватности, – наконец глухо сказал он, – мы бы здесь не сидели. Ни в Институте, ни… вообще. Этот город построен на костях. Смирись с его правилами.
– А я его не просила! И переезжать сюда не хотела! – вспыхнула Марго, яростно тряхнула головой и отвернулась к окну. Ноздри ее гневно раздувались. Пряча лицо, девушка принялась накручивать на палец тугой локон. Мне показалось, она всхлипнула.
– Что это вы такое занятное обсуждаете? – чуя неладное, осторожно поинтересовался водитель. Он то и дело поглядывал назад, и я волновался, как бы мы не врезались в ближайшее ограждение.
Ярослав пожал плечами и беспечно пояснил:
– Мы актеры. Готовимся к новому представлению. Разбираем мистическую пьесу.
– Мистика, – довольно хмыкнул водитель. Поверил. – Случилась со мной одна такая история… – Он радостно подхватил эстафету рассказа. – Короче, таксую тридцать первого октября. Хеллоуин, значит. Ночь уже. Мужика везу, в Мурино ему. Разговорились. Он и спрашивает: не страшно ли гонять? Нечисть, все дела. Говорю, нет, я в страшилки не верю. Высаживаю у подъезда, отъезжаю метров десять и слышу: в багажнике тихий голос и как будто смех. Детский. Ну, я замер. А оно хохочет и заливается еще сильнее. У меня сердце – хрясь! – в пятки! Сижу, боюсь голову повернуть. Уже пальцы ведьмовские мерещатся, которые к горлу тянутся. Тут смотрю: в зеркале заднего вида бежит на меня кто-то, на задние конечности встал. Мне бы по газам, но ноги ватные. А оно колотит в окно, пыхтит. Вижу, мужик тот, в пуховике огромном. Говорит, игрушку я у тебя в багажнике забыл! Ребенку купил на день рождения и чуть не прошляпил! Куклу говорящую! Так что, ребят, мистика ваша – ерунда на постном масле!
Ярослав слушал с подчеркнутым вниманием. Затем несдержанно усмехнулся.
– Не веришь? – оскорбился таксист.
– Верю, – серьезно сказал он. – Так спокойнее, знаете, когда на воображение все можно списать.
– Ну, это больше не ко мне, это к вам, творческим. – Таксист хлопнул ладонью по рулю и резко сменил тему: – За реквизитом, что ль, каким едете?
– Угадали.
– И это – тоже реквизит? – кивнул он на гипсовый футляр.
– Производственная травма, – улыбнулся Ярослав одними губами, обнимая костыль. А глаза оставались серьезными.
Мужик довольно цокнул языком. Произнес задумчиво, будто самому себе:
– Актеры… Творческие. Люблю. – И добавил уже громче: – У меня племянник, значит, тоже в актеры собрался. Поехал в Москву поступать и…
Дальше мужик завел длинную запутанную историю о том, как сын двоюродной сестры из Ставропольского края ездил подавать документы в университет, но потерял на вокзале папку с паспортом и аттестатом и, вместо того чтобы заявить о пропаже, прятался по друзьям, боясь возвратиться домой.
Рассказ перемежался яркими подробностями из жизни каждого персонажа, так что примерно в середине я потерял сюжетную нить. Ярослав поддакивал, временами вставляя меткие замечания по теме истории. Марго молчала, по-прежнему не отворачиваясь от окна.
– Веселые вы! – неожиданно гоготнул таксист, поглядывая на нас в зеркало заднего вида. – Только девчонка больно серьезная. Кто обидел, красавица? Твоя сестренка? – Он дружески ткнул Ярослава локтем и лишь потому не заметил, как Марго одарила его недовольным взглядом.
В конце набережной чернели бока массивного ледокола-музея «Красин»[23]. Возле него такси повернуло вглубь острова, заметно сбавило ход и выехало на длинную улицу.
Теперь за окном тянулись серые приземистые здания в строительных лесах, кирпичные стены, раскрашенные косыми граффити, и мрачные заводские корпуса.
– Чекуши[24]. Не люблю, – монотонно поделился таксист. – Неблагополучный район. Тут не до ваших демонов. Вполне земные проблемы.
– Насчет неблагополучного согласен, – сказал Ярослав. – Вот здесь остановите.
У двухэтажного особняка, от которого вдоль тротуара тянулась глухая бетонная стена, машина прижалась к обочине. Ярослав отстегнул ремень, потянулся за костылем.
– Куда мы? – вновь повторила Марго. Мне казалось, в конце концов она заснула под качку и занудный голос водителя.
– Нужно проверить насчет одного зеркала. Ждите, я скоро приду.
Он выбрался на улицу, хлопнул дверью.
Мы смотрели, как его фигура мелкими отрывистыми шажками удаляется по направлению к почерневшей парадной двери дома. Сверху, с балкона, лохмотьями свисала зеленая строительная сетка. Богато оформленный фасад с фронтоном и лепными барельефами покрывал толстый слой грязи – каменная кладка впитала в себя копоть цеховых выбросов.
За деревьями в глубине сада виднелся стеклянный купол оранжереи. Странно, что такое здание вообще построили вблизи судоремонтного завода.
– Это сюда вы за реквизитом?
По взгляду мужика я понял: тот гадает, какую рухлядь мы попытаемся затолкать в его машину под прикрытием театральных нужд.
– Наверное, – неуверенно сказал я.
Ярослав вернулся минут через пятнадцать. Мрачнее тучи. Молча кивнул водителю, скривился, задев что-то под сиденьем больной ногой, но не проронил ни слова, кроме:
– Коломенская улица.
Снова тронулись в сторону набережной. В динамике тихо шелестело радио. Кончился выпуск новостей, заиграла задорная мелодия.
– Не нашел свое зеркало? – нерешительно поинтересовался водитель, не отрывая взгляда от дороги.
– Стырили, – хмуро бросил Ярослав.
– Кто?
– Черти.
Тот хмыкнул, но уточнять не стал. Дальше ехали молча. Миновали мост и светофоры у Зимнего дворца, въехали на шумный заполненный Невский.
Я думал о Ярославе и о том, что страшное произошло в его семье. Какое горе?
«А если он жив, Ярь?»
Кто жив?
Я понял, что за навязчивая мысль толкается у меня в голове, когда переезжали канал Грибоедова. За голым еще сквером огромной подковой раскинулся Казанский собор. С другой стороны, в высоких окнах литературного кафе «Дома книги», тепло горели лампы. Дворник в оранжевом жилете сгребал мусор с газона. На перекрестке беззвучно выводил аккорды уличный музыкант. Возле его ног лежал раскрытый чехол от гитары.
Город жил. Топтался десятком спешащих ног в ожидании зеленого сигнала на светофоре, копошился стаей голубей, бусами рассевшихся на проводах. Гудел пробкой. Бился водами канала о плиты набережной.
Город трепетал на ветру.
«Город живет, пока о нем помнят…» – вспомнил я сказанную Лидой фразу. И бесстрастный голос Мастера кукол: «Потери – естественный процесс, когда одно Время сменяется другим».
Следом за ним пришли слова директора Гусева.
– Пока все картины не умерли… – прошептал я.
– Что? – Ярослав внезапно обернулся.
– О каком зеркале вы говорили? Сначала Володя в лаборатории, потом ты…
С полминуты Ярослав молчал. Я даже подумал, что он не захочет отвечать, но парень задумчиво произнес:
– Зеркало из бального зала особняка Брусницыных[25]. Его обнаружили год назад запрятанным внутри стенной панели в самом сердце дома. Благоразумно не стали трогать и сразу подняли архивы особняка. – Ярослав помедлил. – У него оказалась богатая история. В середине девятнадцатого века простой деревенский парень – Николай Мокеевич Брусницын – из Тверской губернии переезжает в Петербург, где прямиком на Васильевском острове начинает свое дело. Немного погодя небольшая мастерская по дублению кожи превращается в крупнейшую в Российской империи кожевенную мануфактуру. Рядом с огромным заводом строят особняк, где живет хозяин – ныне купец Брусницын с семьей, а позже – его выросшие сыновья. Дом с небывало роскошными и диковинными интерьерами. Однажды хозяин, падкий на редкие вещи, заказывает из Европы старинное зеркало, некогда висевшее в итальянском палаццо, известном своей мрачной славой, что якобы в этом самом палаццо хранился прах знаменитого графа Дракулы. Зеркало вешают на стене в танцевальном зале. Домочадцы быстро замечают неладное. В доме купца начинают твориться необъяснимые вещи. Кто бы ни посмотрелся в зеркало, тех преследует полоса неудач и болезней. После попытки избавиться от несчастливого приобретения таинственным образом скоропостижно умирает внучка хозяина. Побоявшись навлечь еще большую беду, зеркало замуровывают в глубине дома на долгие годы. Позже дом приходит в запустение. Что символы зеркала и ключа в равной степени связаны с потусторонним миром, думаю, объяснять не надо?
Я кивнул и поморщился – напомнила о себе набитая в подвале шишка.
Город… Я вырос здесь, я наивно считал, что Петербург мне знаком. А он, как двуликий Янус в рассказе Ярослава, повернулся к нам злым лицом. Мне даже померещилось, будто я чувствую между лопаток чей-то тяжелый взгляд.
У площади перед вокзалом показался гранитный обелиск. «Город-герой Ленинград». Большие строгие буквы над крышей здания блестели в лучах бледного северного солнца. У дверей вокзала толпился народ. Утренние поезда. Пригородные электрички. Иногородние туристы. Иностранные гости с фотоаппаратами и селфи-палками, топчущиеся тесными группами. Смешные гиды с флажками и микрофонами.
Вокзал – сердце города. Дороги, ведущие к нему, – артерии. Пульсирующие, вечно живые, полнокровные и тугие. Сколько сердец у Петербурга? Я сосчитал. Пять?[26] Остановятся ли они все? Под какой страшной силой, под каким напором непонятного, злого?
Не успел я додумать мысль, как серый памятник резко ушел влево, навстречу выкатился Лиговский проспект, прямой и строгий, точно учитель мужской гимназии начала прошлого века, а следом за ним – узкая однополосная улочка с низкими домами и арками в полутемные дворы. Слепые окна на первых этажах пересекали уродливые решетки. Толстые жалюзи не пускали взгляд внутрь.
– Прибыли, ребятки, – сказал водитель.
Глава 8
Живое-неживое
Как живописцы смешивают элементы разных художественных стилей, так и Потусторонние совмещают в себе черты различных существ или даже предметов.
В Институте на эту тему ходит замечательный анекдот, что кто-то лет 100 назад, когда, наконец, встал вопрос классификации, так же пошутил про великие картины в музеях. Потому теперь вместо звериных, химерных, эфемерных, полумерных и прочих Потусторонних мы имеем Потусторонних рембрандтского, ренуарского, шишкинского и серовского типов.
Хотя удобнее было бы классифицировать их по местам обитания или, скажем, степени разумности. Те же земельники, которых и другие-то Потусторонние за людей… ну, то есть за сородичей, не считают. Те чаще всего во зятсясамиссобойвкатакомбахилиотдаленныхчастяхметрополитена.
Что ж… По заветам Великорецкого, ожидаем явления Потусторонних имени Шагала, Кандинского и Малевича.
смайл *рука-лицо*.
«Расширенный курс гипотетической истории», 528 стр., изд. «ГИИС print», 2021 г.,карандашные заметки Я. Д. на поляхЧасть 1. Марго
И вот я здесь. Среди чудаковатых незнакомцев, бо́льшая часть которых уверена, что город населен не только людьми, но и потусторонней нечистью. И что эти неуловимые создания украли мою сестру. И других детей. Сюрреализм – чудовищный и беспощадный.
Пока такси несло нас вдоль стремительно меняющихся улиц, я пару раз достала телефон и перечитала сообщение от Вольдемара.
Ну и имечко! Наверняка не настоящее, а лишь для отвода глаз. Прикрытие. Как магический полог, из-за которого мы с Васей не должны были разглядеть трех ребят в кафешке. Но разглядели. Хотя даже не старались.
Про Васю не знаю, но я человек, по жизни далекий от всего волшебного. И послушать бы разум теперь, и бежать что есть мочи, бить в тревожные колокола: «Я знаю, кто похитил Василису!»
Только что за упрямый червячок подтачивает изнутри, извивается, притаившись в теплой ямке за желудком? И почему так легко верится словам Лёни и Ярослава, что помощи ждать больше неоткуда?
Ярослав…
Пока он расплачивался с таксистом, я украдкой следила за ним с заднего сидения. Отсюда открывался великолепный вид на его всклокоченную голову, ухо и часть щеки. Обычная щека, обычное ухо – чуть округлое, с розоватым полупрозрачным хрящиком.
Если бы я умела рисовать и надумала изобразить портрет Ярослава Давыдова, то, дойдя до уха, подумала, что парень похож на мышонка – из-за сглаженного кончика. Мышонка, первым бросающегося на кота. Внутренняя взъерошенность и упрямство читались в плотных уголках губ, напряженных скулах и короткой вертикальной морщинке между бровями. А ресницы черные и прямые, стремительные, как пики на чугунной ограде дворца. Жаль, конечно, я не умею рисовать. Мотнув головой, я отогнала непрошеную мысль в сторону.
Мы вышли из машины, оставив несколько озадаченного таксиста гадать, что за необычный спектакль репетировали по пути.
Возле дороги, огороженная решетчатым забором, стояла пятиэтажная школа. Пустая и словно… забытая? Конечно, ведь сейчас каникулы. На детской площадке в стороне резвились несколько детей лет девяти-десяти. Карусель вертелась с натужным ржавым скрипом. Возле нижней ступеньки школьного крыльца лениво потягивалась худая трехцветная кошка. Будем считать, на удачу. Даже если я не знаю, какой именно улыбкой та должна нам улыбнуться.
Автомобиль с желтой шашкой попятился на узкой улице, неловко развернулся и укатил восвояси. Ярослав уверенно свернул на асфальтовую дорожку, ведущую за школьный двор. Мы очутились на бетонном пятачке, зажатом между обшарпанными глухими фасадами без окон. Кирпичная кладка внизу окрашена в бежевые и розовые тона. Причем безобразно: маляры заляпали и подвальные двери тоже. Сизые завитки граффити придавали переулку убитый вид.
Я поежилась, стараясь не отставать. На удивление, даже с костылем Ярик умудрялся идти достаточно быстро.
Дорога вела дальше – между заборами и гаражными коробками – к неприветливому желтому зданию. Железную дверь проходной оставили распахнутой, на посту охраны в предбаннике горела настольная лампа и лежала раскрытая тетрадь с записями посещений. В чашке застыл коричневый чайный налет. Самого охранника нигде не было.
– Странно, – негромко произнес Ярик. – Отлучилась куда-то? Не должна.
