Милый яд

За то, что скрыла от него всю правду.

За то, что скармливала ему ложь, которую так хорошо научилась говорить самой себе.

– Он никогда не говорил тебе, что хочет это сделать, верно?

Тейт не спрашивал.

Он умолял.

Он хотел верить, что все произошло неожиданно. Что никто из нас не мог этого предугадать. Что он не проигнорировал яркие предупреждения. Совесть подсказывала мне, что еще один удар по его разбитой душе ничего не изменит, но трусливая правда заключалась в том, что я не хотела, чтобы он меня возненавидел. Тейт – то единственное, что осталось от Келлана, и я не могла смириться с мыслью, что он снова будет меня презирать.

Я покачала головой, но не произнесла вслух слово «нет».

Ложь номер один.

– Думаю, он бы не стал, – Тейт потер подбородок. – Могу задать личный вопрос?

– Наверное, да.

– Вы были друзьями или между вами было нечто большее?

– Просто друзьями.

Ложь номер два.

Это я посчитала наполовину ложью. Между нами случился только один поцелуй, но я предпочту не говорить о нем Тейту. Подростковая любовь приносит самую большую боль. Она показывает силу, которой могут уничтожить вас другие. Я не хотела, чтобы Тейт посмотрел на меня и увидел другого человека, который ударил Келлана молотком в сердце. Тем не менее, слова осели пеплом у меня во рту. Я не была лгуньей.

Но стала ей сейчас.

– Спасибо, что уделила мне время, – он хлопнул по колену. – Я ценю это.

Может быть, от извинений Тейта, а может, от нежелания возвращаться домой и снова видеть лицо Лии, испещренное шрамами, которые оставил на нем момент моего безрассудства… Но внезапно мне очень захотелось провести еще несколько часов с этим мужчиной. Ровно до тех пор, пока я не удостоверюсь, что с ним все в порядке.

– Как насчет того, чтобы сходить в бар дальше по кварталу? – предложила я, ощутив прилив жара к щекам.

– Как насчет того, чтобы я вызвал тебе такси? – парировал он, сверкнув той редкой улыбкой Маркетти, которая сводила женщин с ума. – Думаю, тебе уже давно пора спать.

Придурок.

– Мне двадцать два.

Хорошо. Двадцать два мне исполнилось недавно.

– И все же, как минимум, на шесть лет меньше необходимого, чтобы нас видели вместе на публике.

– Мы сейчас на публике…

– Кофе равно дружба. Алкоголь же приравнивается к оральному сексу, – невозмутимо произнес он.

Я поперхнулась тем отвратительным кофе и забрызгала колени. Тейт непринужденно уставился на меня, как будто люди реагировали так на него на ежедневной основе.

– Сколько тебе лет?

– Тридцать четыре.

– Не такой уж старый.

– Нет. И все же… – он встал, втиснув свое идеальное тело в черное пальто.

Я вскочила, чувствуя, как от паники участился пульс. Наконец-то я поняла – своим присутствием Тейт дарил мне утешение. Заставлял почувствовать, будто я сейчас с Келланом. Фу. Это естественно, не так ли? Не то чтобы он мне нравился или что-то в этом роде. Нет.

Тейт машинально забрал свой телефон и бумажник.

– Спасибо тебе, Шарлотта Ричардс. До свидания.

Он уходил. Я не могла его отпустить, особенно после всего, что он мне рассказал. После того, как узнала, что он стольким пожертвовал ради Келлана. Я замельтешила, судорожно пытаясь найти причину, которая могла бы побудить его остаться. Которая облегчила бы его боль.

Потому что я тоже ее чувствовала. Каждый день я просыпалась, зная, что подвела Келлана, опоздав в тот день. Что я разрушила жизнь сестры, совершив колоссальную ошибку. Даже представить себе не могу, что чувствовал Тейт, просыпаясь каждое утро.

– Знаешь, это я написала письмо директору Бруксу. О Келлане, – крикнула я вслед, зная, чем только что рискнула. Зная, что если он призадумается, то поймет истинное значение этих слов, и моя ложь по поводу того, что Келлан никогда не рассказывал мне о своих планах, рассеется, как пыль.

Тейт остановился посреди шумного кафе. Огни Манхэттена в окнах освещали его худощавую фигуру. Он выглядел как падший ангел, что было полным безумием, потому что Тейт был крутым доктором, а я – простым помощником агента. Он мог бы найти множество других женщин, желающих его спасти.

По-прежнему стоя ко мне спиной, он спросил:

– Какой твой любимый напиток, Чарли?

– Чарли? – сердце подпрыгнуло к горлу, почти готовое с глухим стуком упасть на пол, отрастить маленькие ножки и побежать к нему.

– Шарлотта слишком официально для тебя, – он все еще стоял ко мне спиной.

– Правда?

Он кивнул.

Мне понравилось.

Чарли.

– «Бад Лайт». Келлан обычно крал твою заначку и делился ею со мной.

Тейт повернул голову, еле сдерживая одну из своих улыбок «обрушь-звезды-и-нависни-над-луной», которые явно скрывал невозмутимым выражением лица.

– Я знал. Поэтому всегда покупал с запасом. О, и он бы надрал тебе задницу за то, что ты его заложила, Чарли.

Глава двадцать первая

= Шарлотта =

Мы направились в бар, мимо которого я проходила каждый день по дороге на работу, но никогда его не посещала. Несмотря на ровные отношения с коллегами, я не была большим любителем общения. Как и не была большой поклонницей пива. Но ради брата Келлана я взяла бутылку «Бад Лайт», когда мы уселись на два высоких табурета.

The Cut That Always Bleeds Конана Грея отбивал ритм от желтых неоновых стен. Я будто очутилась в подводной лодке и, если бы не успокаивающая сила серых глаз Тейта, ощущала бы замкнутость пространства. Он потягивал «Ржавый гвоздь», огромной ладонью сгибая подставку. Его руки очень меня отвлекали, поэтому я уставилась на деревянную стойку.

– У меня были подозрения, – я пыталась облегчить себе путь к истине. – По поводу того, что Келлан помышлял о самоубийстве. Но стоило мне поднять эту тему, он воспринимал, будто я его критикую, и останавливал меня. Не помогало и то, что со временем мы менялись по-разному. Я смирилась со своими переживаниями – ну, вроде как, – а у него их становилось больше. Потому-то я и обратилась к директору Брукс.

– Ты разговаривала с ней?

– Нет, написала письмо на четырех страницах. Но подписала своим именем и сообщила, что готова поговорить с ней, когда она будет готова. Но так и не получила ответа.

Тейт откинул голову назад и, одним глотком допив коктейль, со стуком поставил стакан.

– Она заглянула после случившегося. Произнесла какую-то дурацкую речь о том, как она поощряла учеников обращаться к психотерапевту и открыто говорить о своих чувствах. Сказала, что в Сент-Поле в распоряжении студентов всегда было два консультанта.

– Она знала, – пробормотала я. По крайней мере, она, должно быть, поговорила с Келланом, потому что он узнал, что я донесла на него, и заблокировал мой номер.

– Если только она читала письмо.

– Как можно не прочитать личное письмо? По-моему, это слишком заманчиво.

Тейт пожал плечами.

– Не для всех.

Я поверила ему.

Я верила, что он ничем и никем не интересуется. Своей неприкасаемостью он напоминал человека, который когда-то любил и потерял, но не собирался совершать одну и ту же ошибку дважды.

Я выгнула бровь.

– Значит, если бы ты обнаружил неотправленные письма Келлана, то не стал бы их читать, зная, что он этого не хочет?

Тейт сходу ответил:

– Я бы не стал.

– Даже если бы они были о тебе?

– Особенно, если бы они были обо мне.

Я прикусила нижнюю губу.

– Ты странный.

– А ты тянешь время. Расскажи мне больше о Келлане.

Я удовлетворила его требование.

Призналась, что это именно я каждый День святого Валентина ходила на могилу Келлана и оставляла там розы. Тейта всегда интересовало, кто это делал. Он тоже рассказал мне то, чего я не знала.

Например, Келлан был прекрасным спортсменом и в детстве пользовался некоторой популярностью, о чем я подозревала. Член команды по плаванию и звезда легкой атлетики. Затем случилась очень постыдная смерть его матери, которая наделала много шумихи.

С этого момента дети насмехались над ним из-за его испорченной семьи. Их родители запрещали с ним играть, а после смерти матери Келлана некому было отвезти к друзьям после школы. Его отец торчал в своей комнате, писал или развлекался, а брат изучал в Гарварде медицину.

Тейт рос с нормальной матерью, которая разбежалась с Терри Маркетти еще до рождения сына. Она привила ему все нормальное, что было в мире, а вот Келлан угодил в эпицентр урагана из проблемной модели, замученного творца и их публичной истории любви.

Тейт рассказал, что у Келлана были те же проблемы с психоактивными веществами, что и у Терри. Он равнялся на своего отца и пытался подражать ему во всем. Даже в дурных привычках. Мы обменивались воспоминаниями бог знает сколько времени, пока внезапно, после третьей рюмки, не замолчали.

Тейт уставился на стойку.

Я уставилась на него.

– У меня завтра дела с утра пораньше, – он зажал кредитную карточку между указательным и средним пальцами и протянул ее бармену.

Я порылась в сумке, чтобы тоже достать свою, но он накрыл мою руку ладонью. По рукам побежали мурашки, и я резко втянула воздух.

Он отпустил меня.

– Не трать деньги.

Бармен вернула ему карточку с чеком, а еще с салфеткой с ее номером телефона. Я внимательно наблюдала, как Тейт оставил ей тридцать процентов чаевых и скомкал салфетку в руке, когда она отвернулась.

Мы вывалились на улицу. Я обхватила себя руками, но не из-за холода.

Тейт начал ловить такси.

– Я поймаю тебе машину.

Бегло взглянув на телефон, я увидела, что уже половина двенадцатого, и в двадцать два года с куда большей опаской отнеслась к идее прогуляться в полночь по улицам Нью-Йорка, чем в подростком возрасте.

Мы действительно провели вместе пять с половиной часов?

Такси, застрявшее на красном свете, замигало нам, показывая, что сейчас подъедет. Мы одновременно повернулись друг к другу.

– Спасибо, что делаешь это, – он машинально сжал мою руку. Точно так же, как брал ту женщину.

Тейт делал все так бесцеремонно, что я задалась вопросом, способен ли он проявлять хоть какие-то чувства, не связанные с Келланом.

– Конечно. Я бы оставила тебе свой номер на случай, если ты захочешь еще поговорить о Келлане, но, насколько заметила, ты не силен в цифрах, – я имела в виду бариста и бармена с сегодняшнего вечера.

– Остроумно.

Я постучала по виску, не обращая внимания на слабую боль в груди.

– Оружие массового уничтожения.

– Держи это оружие запертым и в безопасности, – он поднял руку и потер большим пальцем мой лоб. В его глазах не отражалось ни одной эмоции. – Прощай, Чарли.

– Прощай, Тейт.

Машина остановилась у обочины. Я села в нее, а Тейт сунул деньги в руку водителю, забрал у него визитку и пообещал перезвонить, чтобы убедиться, что я благополучно добралась домой.

Я достала последний пенни Келлана и покатала его в пальцах, когда Тейт исчез в дверях бара, из которого мы только что вышли.

Зачем он снова туда вошел?

Чтобы договориться с той барменшей, дурочка.

Я не должна ревновать.

Не должна.

Но я ревновала.

Глава двадцать вторая

= Шарлотта =

Вернувшись домой, я нашла у двери украшенную оберточной бумагой коробку и записку. Записка свисала с посылки, покрытая черными отпечатками пальцев. В отличие от Тейта, я не могла удержаться от чтения личных документов, особенно когда они были на виду.

Я отперла дверь с коробкой в руках. В записке говорилось:

«Лия, могу я пригласить тебя куда-нибудь в эти выходные? Хочу показать тебе кое-что особенное. – Джона».

Сунув коробку под мышку, я направилась в спальню Лии и постучалась в ее дверь. Свет из щели под дверью подсказал, что она еще не спит. Я всегда осторожно к ней приближалась. Как будто могла неосторожным словом или жестом ее воспламенить.

– Лия, – я прочистила горло, презирая себя за то, как неестественно чувствовала себя рядом с родной сестрой. – Открой дверь.

Дверь открылась в ту же секунду: Лия стояла передо мной, завернувшись в атласный белый домашний халат, а ее волосы были замотаны полотенцем.

– Что случилось?

– Смотри, – я замерла у ее комнаты и передала коробку и записку. Она не взяла, переводя взгляд с меня на коробку. – Это от Джоны.

– Да, – фыркнула она, изображая черствость. – Я заметила, когда возвращалась домой.

– Заметила? – непонимающе переспросила я. – Почему тогда не принесла ее сама?

Выражение ее лица не изменилось. Оно оставалось пустым, непоколебимым и апатичным, как у человека, который смирился со своим существованием, но не планировал как-то им распоряжаться.

Она не забрала коробку, потому что иначе пришлось бы принимать решение.

Я знала свою сестру.

Отчасти Лия хотела пойти с ним на свидание, но больше беспокоилась, что Джона пригласил ее из жалости.

Или потому, что задумал какую-то изощренную шутку.

Или, может быть, самый жестокий удар из всех – то, что он пригласил ее как друга.

– Лия…

Она покачала головой.

– Хватит, Шарлотта. Хорошо?

Она закрыла дверь, и в тот же момент на мой телефон пришло сообщение.

Джона: Я видел, как ты взяла подарок. Все хорошо?

Мой ответ::/

Я разорвала коробку ногтями. Он подарил Лии красивый чайник с набором двух одинаковых цветочных чашек.

В верхнем углу коробки красовалась красная этикетка: «Треснуто».

И еще одна этикетка, но зеленого цвета: Полная цена.

У меня защемило в груди, когда я расшифровала не такое уж тонкое послание, которое он пытался ей передать. Глубоко вздохнула, схватила телефон и снова написала Джоне.

Я: Эй, Джона?

Джона: А?

Я: Пожалуйста, не сдавайся. Ее стоит подождать.

Глава двадцать третья

= Тейт=

– Мне нужна ссуда.

В десять часов вечера Терри прислонился к моему дверному косяку, почти такой же желанный, как пылающий пакет собачьего дерьма. Он пах не намного лучше, чем упомянутый пакет. Мочой, дешевым алкоголем и своей неминуемой кончиной, придававшие ему исключительный аромат борделя девятнадцатого века.

В прошлом году его нос приобрел постоянный красный оттенок как у Санта-Клауса, и я задумался, сколько раз ему приходилось опускаться на дно, чтобы, наконец, понять намек. По моим подсчетам, за последнее десятилетие это случалось минимум шесть раз. Очевидно, камень не был достаточно твердым материалом, чтобы остановить его от падения в пропасть саморазрушения. Он был настолько пропащим, что я удивился, как мы еще находимся в одной и той же атмосфере.

Я привалился плечом к стене и, лопнув щеки, постучал пальцем по виску. Бум.

– Очень смешно, – он отшатнулся. – Мне нужна помощь.

– Просвети меня, пожалуйста, почему ты считаешь, что меня это волнует?

– Ты мой сын.

– Верно. Твой сын, который уже платил за тебя аренду последние пару лет. Найди работу, Терри. Я не социальная служба. Хватит просить у меня денег и бросать детей у моего порога, когда становится совсем туго.

Я захлопнул дверь у него перед носом. И услышал еще один стук в сопровождении громкой отрыжки.

Черт возьми, черт возьми.

Откровение: я не самый беззаботный парень.

Сегодня у меня было особенно кислое настроение. Одна из пациенток родила на шестом месяце мертвого ребенка. Она с таким трудом пыталась забеременеть, и это стало ее последней отчаянной попыткой. Этот ребенок должен был стать ее «радужным младенцем»,[16] рожденным с помощью ЭКО.

В прошлом месяце ей исполнилось сорок пять. После того как она родила ребенка, голубого, маленького и без пульса, свернувшегося калачиком, мы оба понимали, что это значит. Для этого пациента все было кончено. Мечта всей ее жизни не осуществилась.

Когда я вышел из операционной, швырнув медицинскую маску в мусорное ведро, меня ожидал ее муж. Он смотрел в окно высокого здания, и я знал, о чем он думал. Знал, потому что те же мысли крутились в моей голове на протяжении нескольких месяцев после того, как Келлан покончил с собой.

Дверь уже стали пинать.

Нахмурившись, я снова ее открыл.

– Что?

– Ты знаешь… – он протиснулся мимо меня, толкнув в грудь, и, пошатываясь, вошел. Я мог бы надрать ему задницу одним пальцем, но все равно его впустил. Ни к чему, чтобы завтра утром об этом сплетничали соседи. – Можно подумать, ты, по крайней мере, будешь немного больше раскаиваться в убийстве единственного сына, который для меня что-то значил.

Снова завел старую пластинку. Я чувствовал себя ответственным на все сто за случившееся с Келланом. И носил этот груз каждый день. Но если Терри думал, что его ахинея из психологии для первого класса на мне сработает, то, он, похоже, забыл, что эмодзи, которое тошнит зеленой слизью, я ставлю выше его суждения.

– Видишь ту дыру, через которую ты прошел? Это называется дверью. Вот через нее же и выйдешь, – я развернул его в другую сторону, выталкивая наружу.

Он развернулся с удивительной ловкостью, сжимая ткань моей рубашки, и кинулся вперед, так что мы оказались нос к носу.

– Меня хотят вышвырнуть из квартиры, понимаешь? – меня окутало его зловонное дыхание, насыщенное алкогольными парами. С тех пор, как он допустил просрочку по ипотеке высотного кондоминиума в Центральном парке, который никогда не мог себе позволить, его выселяли в шестой раз. – Я стану бездомным.

– Умерь аппетиты. Переезжай в Бруклин. Я больше не стану оплачивать тебе квартиру.

Как бы то ни было, единственная причина, по которой я до сих пор платил Терри за квартиру, заключалась в том, что я знал, что в противном случае мне придется терпеть его задницу на своем диване. Идти ему больше некуда. Оказывается, без денег, контрактов на фильмы и престижа женщины не так уж стремились делить с ним постель.

Мне нравилось мое уединение. А еще нравилось не делить крышу с человеком, которого я ненавидел чуть меньше, чем Гитлера.

– Я не могу, – он немного потерял равновесие, отшатнувшись назад, а потом снова качнулся в сторону моего лица. – У меня на счете двести тридцать баксов.

– Время воспользоваться своими сбережениями.

– У меня нет сбережений. Опустошил их все на прошлой неделе, – он икнул, рухнув на мой диван и чуть не потянув меня за собой. Терри закинул руку за голову. – Может, пришло время отказаться от квартиры.

– Думаешь?

Он рыгнул. Черт, как утонченно. Никак не пойму, и чего он остался без женщины. Закинув ногу на подлокотник дивана, Терри добавил:

– У тебя есть свободная комната.

– Нет, – я стоял в гостиной, положив руки на талию и полностью осознавая, что только светский этикет, остатки моего здравомыслия и небольшая вероятность получить от него проигрышный иск, поданный в надежде финансировать его пристрастие к таблеткам, мешает мне надрать ему задницу.

Терри убрал руку от лица и хмуро на меня поглядел.

– Что значит «нет»? А как насчет комнаты Келлана?

– Туда никто не заходил уже четыре года. И твоя жалкая задница этого не изменит.

Он тихо присвистнул, качая головой.

– До сих пор, да? В его комнате, должно быть, запашок тот еще.

– От тебя тоже.

– Ну же, сынок. Мне нужно где-то спать, – меня приводило в ярость, что он всегда пользовался словом «сынок», когда ему что-то было нужно. Честно говоря, настроение у меня становилось дерьмовым только от того, что он просто дышал.

– Как насчет улицы?

Я неторопливо направился к кухне. Я жил в маленьком доме, всего полторы сотни квадратных метров, и отчаянно нуждался в ремонте. Это стоило чертовски дорого, здание находилось прямо в центре города, на одной из самых живописных улиц Нью-Йорка.

Я был довольно молод и глуп в то время, когда забрал к себе Келлана, и возлагал большие надежды на то, кем мы станем. Я планировал поработать на этом месте, а позже переехать в частный сектор. Снести стены. Начать с нуля. Создать эдакое холостяцкое гнездышко для нас с Келланом.

Потому теперь я ни за что бы не стал тут что-то менять. Особенно, когда комната Келлана до сих пор оставалась нетронутой. В точности, как он ее оставил.

– Ты должен двигаться дальше, – голос Терри поплыл по комнате, как зеленое ядовитое облако.

– Я и двигаюсь. Это ты застрял на месте, пытаясь оседлать волну успеха книги, написанной почти десять лет назад. Убирайся.

Он в ярости вскочил с дивана.

– Ты позволишь мне жить на улице?

– Ага, – протянул я, открывая и закрывая шкафы просто так. Я ненавидел этот дом. Хотелось бы мне набраться смелости и съехать, но оставить этот дом все равно, что отпустить Келлана. – В качестве подарка на новоселье добавлю хороший спальный мешок.

– Ты чудовище, – выкрикнул Терри.

– Весь в тебя.

– Я никогда не был таким…

– Достаточно, – заскучав, я поднял руку. – Нет ничего более неловкого, когда люди начинают петь себе дифирамбы. Ты закончил?

Он огляделся по сторонам. Мой дом не трущобы, но далек от гламурной жизни, которую он вел с тех пор, как написал «Несовершенства». Я зарабатывал большие деньги, но, если перестраивать дом, то нужно было перевозить все это дерьмо, и обстановка здесь должна оставаться такой же, как в тот день, когда Келлан сделал то, что сделал, вплоть до дедушкиных часов, которые больше не работали. Даже в уродливой глиняной кружке, которую Келлан сделал в третьем классе для мамы на День матери, по-прежнему каждый день был мой утренний кофе.

Было бы здорово избавиться от этого дома и переехать в пустынный, бездушный небоскреб со службой уборки и швейцаром.

– Я беру себе диван, – убежденно сказал Терри.

– Ни за что. Мне нравится, как он стоит в гостиной. Придает этому месту антураж.

– Я имею в виду, что буду спать на диване.

– Хм, тоже нет. Я больше не учусь в колледже. Дни, когда я делил пространство с пьяными, сомнительными соседями по комнате, давно миновали.

– Ты должен мне помочь, – он снова схватил меня за рубашку. – Ты обязан.

– Позволю себе не согласиться.

– Не поможешь мне – и я окажусь на улицах, и что тогда, по-твоему, произойдет? Кто-нибудь заметит, и не успеешь оглянуться, как это появится во всех новостях, – для большей выразительности он обвел руками невидимый заголовок. – Литературная легенда Терренс Маркетти остался без крыши над головой, а в нескольких милях отсюда его сын-врач живет в роскошном особняке на Манхэттене.

К сожалению, он не ошибся, и в первую очередь именно поэтому он до сих пор присутствовал в моей жизни. С моей безупречной репутацией я не мог позволить ему умереть на улице. Однако дни, когда я оплачивал ему пятнадцатитысячную арендную плату за месяц, тоже миновали.

Я прикусил щеку изнутри, подавив готовый сорваться поток ругательств.

– Тебе придется соблюдать правила.

– Я могу выполнять правила.

– Правило первое: никакого алкоголя или запрещенных веществ. Не только в моем доме, но и вообще. Я серьезно. Не хочу, чтобы это дерьмо было рядом со мной. Найду и на хрен выгоню тебя отсюда. И это будет прекрасно, потому что, когда пресса постучится в мою дверь, у меня будет идеальное оправдание – ты притащил в мой дом то же дерьмо, которым потчевал своего покойного сына.

– Я давал ему чистый продукт, чтобы уберечь от бодяжных таблеток с улицы. Крысиный яд, тальк, стиральный порошок … – Терри замолчал. Я надеялся, что он не ждал, пока ему по почте придет награда «Отец века». – Что еще? – спросил он сквозь стиснутые зубы.

Вряд ли он осознавал, насколько серьезно я отношусь к пункту о запрещенных веществах и алкоголе. Я рассчитывал, что он потерпит неудачу, и я смогу выгнать его еще до того, как он переедет, а он рассчитывал, что я закрою на это глаза.

– Никого сюда не приводить. В доме не курить. Ты должен работать каждый божий день. Я доставляю твою задницу к местной библиотеке по дороге на работу и забираю тебя, когда закончу. И, самое главное… – я поднял палец. Этот пункт был решающим. Его глаза неукоснительно следили за моими движениями. – Не смей переступать порог комнаты Келлана. Ни к чему не прикасайся. Не смотри в ту сторону. Даже не дыши. Все понятно?

– Да.

– Громче.

– Да! – прорычал он, вскинув руками. – Да, да помогут мне небеса.

– Когда заканчивается твоя аренда?

– Через пару дней.

– Тебе нельзя приносить сюда ничего из личных вещей, кроме одежды, пишущей машинки и ноутбука.

Я смотрел, как Терри топает к двери, бормоча какие-то ругательства. Он демонстративно распахнул дверь, как подросток, который только что узнал, что наказан на целую вечность и даже чуть дольше. Совсем как Келлан.

Я поднялся и прошел мимо комнаты Келлана. Остановился у двери, глубоко вздохнул и приоткрыл ее на дюйм. Терри был прав. В комнате пахло смертью. Печальная смесь пыли, грибка и запущенности. Нужно было открыть окна. Сменить простыни. Трехдюймовый слой грязи был почти на каждой поверхности.