Варнаки, или сказ о сибирских разбойниках

–Ну-ну! Будет, – холодно сказал он и отстранил её от себя. – Устал я. Баньку бы.

–Да, да! Сейчас, – Катя, проглотив обиду, попыталась улыбнуться, но слёзы сами полились из глаз. Она отвернулась и побежала хлопотать по хозяйству.

На крыльце собрались все дети Власки. Мал мала меньше. Старшему Ивану был уже десятый год, а самую меньшую Стешу держала на руках восьмилетняя Агаша. Самый шустрый и смышленый Егорка повис на отце.

–Тятя, а что ты мне привёз?

–Да уж не обижу!– отец устало улыбнулся. – Только после. Дайте с дороги отдохнуть.

Но таяло сердце грозного атамана при взгляде на своих детей. Ладные и смышленые, да и красотой Бог не обидел. Вот ради них и пошёл он этим страшным путём. «Будь он не ладен!» – и Власка сплюнул. Так любил он думать, оправдывая свой выбор. Скорее перед самим собой. А перед людьми ответ держать он не собирался. Скорее всего, перед Богом. Но тут уж и сказать-то будет нечего в своё оправдание. Не по Божьим заповедям живёт, ох, не по Божьим! О смертных грехах позабыл и самые страшные из них нарушил. И знал Власка – не будет ему оправдания на том свете. «Да и ладно, пока туда не собираюсь».

Власка зашёл в дом, как всегда прибранный да ухоженный. Вкусно пахло домашней стряпнёй. Да уж, хозяйкой Катерина была отменной. Всё в её руках спорилось, и ладно как-то умела всё украшать. То салфетку вышьет на комод, то занавески на окна, а от такой малости красота в доме прибавляется. Да и дети чистые, опрятные, сытые да ухоженные.

Тут в дом вбежала Катерина:

–Баню растопила, сейчас на стол накрывать буду. Умойся пока, – и долила воды в умывальник.

Взгляд Власки остановился на жене. Хороша! Вот уже и четверых детей ему родила, а также хороша. Да может, даже ещё краше стала. Что-то плавное и женственное появилось в её фигуре и движениях. Нет, не зря выбрал себе в жены Катерину Власка!

– Да не суетись ты, поди сюда, – как-то ласково позвал он.

Катерина счастливо заулыбалась и поплыла к мужу какой-то волнующей походкой. Власка обнял жену и стал страстно её целовать да рукам волю давать.

–Ой, не время, дети в доме, – слабо отбивалась Катерина.

–А я чо, я так, – смутился он, – До ночи додюжу, – и хмыкнул себе в усы.

Весело вспорхнула Катерина с колен мужа и стала быстро накрывать на стол. Её щёки пылали счастливым румянцем, и глаза горели от простого бабьего счастья.

***

Разошлись мужики по хатам. Кто по своим – местные, а кто на постой – те с других мест. У кого семья в этой деревне, тот всегда домой рвётся. Всё же хозяйство без мужика осталось. Всегда есть чем заняться. А пришлым – раздолье полное…

Стас, Антип и Илья «стояли на постое», как они любили выражаться, у одной вдовой женщины, Фроси. Дом большой, хозяйство хоть и не велико, да без мужской руки в запущение прийти может. И когда пришли к Фросе с просьбой три мужика пустить их на постой, она долго не колебалась. Разместила их в горнице, а сама в спальне обустроилась. Да и не стеснили они её вовсе. Приедут, дня три попьют, победокурят, потом по хозяйству помогут, да и снова уедут, то на неделю, а, то и подолее. А подарки они ей дарили знатные, да и деньгами не обижали. Так что не в тягость были ей постояльцы эти. А на Илью, самого молодого из них, она уже давненько засматривалась. Странный он какой-то. Всё больше молчит, да книжки читает. А когда подопьёт с мужиками, то песни поёт, да так, что сердце у Фроси замирает сладко-сладко. А то раз, когда дрова рубил, рубаху скинул… Залюбовалась Фрося красивым мужским телом… Как он играл топором… Хорош собой, да не глядит он на Фросю. И про себя ей ничего не рассказывает. Вежливый, и всё тут. А ей уже нет сил ждать, сохнуть по нему начала. А ту рубаху, что он вместе с мужиками дал ей постирать, долго обнимала, вдыхала его запах, а потом уткнулась в неё и разрыдалась…

Уже пять лет как одна живёт, а годок-то тридцатый всего пошёл. Женского счастья не ведала совсем. Муж был строгий, даже злой. Старше Фроси лет на пятнадцать. Пил много, особенно последнее время, да бил иногда жену «для науки», как любил поговаривать. Хорохорился тем, что взял её из большой бедной семьи, без приданного, а что совсем молодую да пригожую – это он не поминал никогда. Сам уже вдовый, ему хозяйка в дом нужна была. А хозяйство немалое имел, купцом средней руки был. Но не было меж ними любви: ни у Фроси к мужу, ни у него к ней. А когда замерз в санях по пьяному делу – долго не плакала. Схоронила и зажила по своей воле. Молодая да ладная и не бедная – сама себе хозяйка! Бывало, забегали на огонёк мужички местные. Водочка, закусочка, то да сё… Но увидела Илью – всё как рукой отрезало. Всех ухажёров махом отвадила, за собой следить стала, ничего лишнего себе не позволяла.

И была у неё тайная надежда, что полюбит её Илья, и будут жить они как положено мужем и женой. Да может Бог даст, дети пойдут. А то муж-то бесплодный был, потому и пил да её бил. Это ему в городе лекарь сказал, а то поначалу Фросю пытал, что не рожает. А как из городу вернулся, так запил крепко, и всё того доктора словами матерными крыл, будто он во всём виноват. А ребёночка Фросе, ох, как хотелось. Хоть и поздно по местным меркам, но на всё воля Божья. И Фрося неистово молилась.

***

Марфа открыла глаза:

– Батюшки, день на дворе, а я всё сплю. Да и то – спешить некуда.

С тех пор, как живёт она в этой глухой деревне, время будто остановилось. День похож на день. Ночь на ночь. Одна она и днём, и ночью. Порой, какая- то неясная тоска подступит к душе, и начнёт душа беспокоится да маяться. Но верное средство знала она от тоски той – это книга заветная. Откроет её с мыслями об одиночестве да тоске, а там строчки всплывают – ответ дают. Но вот что-то странное в последнее время говорить та книга стала. Вот вчера фразу непонятную сказала:

–Радуйся своему одиночеству, скоро ему конец придёт, да много горя принесёт.

Вот и понимай, как хочешь. Чему радоваться? Одиночеству? И чего бояться?

–Да ладно, вот управлюсь по хозяйству – поговорю с ней ещё, – подумала Марфа о своей книге. Вспомнила сегодняшний сон. Да и сон ли это? Скорее воспоминания об отце, о доме. Эти мысли доставляют ей боль. Ну, значит так должно быть. Видно Судьба у меня такая. А о батюшке молиться буду, чтоб здоров был, да меня простил.

И Марфа зажгла лампадку перед иконой. Хоть заставляла она себя ежедневно молитву творить по утрам да вечерам, но не было благодати в душе от молитв тех. Вот разве что за батюшку. А так скорее машинально крестила лоб да шептала: «Отче наш…».

Зябко кутаясь в цветастый платок – подарок деда Ивана, Марфа обошла дом. Хоть и не большие хоромы, да светлые, уютные. Прибралась, растопила печку. Налила себе чаю, села к окну, а мысли снова унесли её в родной город, в родной дом…

И вспомнила, как после той встречи с чудной женщиной, стала она совсем другой. И чувствовала себя как-то странно. Будто всё она знает наперёд. Слышит мысли людей, видит их недуги. А началось всё с кухарки. Дородная молодая женщина служила у них на кухне. Готовила вкусно, весёлая да ласковая, а главное – аккуратная была. Вот уже второй год она приходила к ним каждый день и стряпала на кухне, сама и за продуктами ходила. Впервые был так доволен прислугой Илья Петрович.

– Не ворует и готовит сносно, – поговаривал он, но по всему было видно, что он очень доволен.

Так вот, однажды Нина зашла на кухню за чем-то, уже и не помнит. Посмотрела она на Таю, их кухарку, которая что-то помешивала в большой кастрюле на печке, и вдруг видит, что у той в животе ребёночек. Маленький такой, калачиком свернулся. А живота вроде ещё и нет. Подошла она к ней и говорит:

– Ребёночек у тебя будет. Ты уж береги себя.

Та за живот руками схватилась, неужто видно, срок-то ещё не велик.

– Да не видно ещё. И не бойся, отец тебе из-за этого в месте не откажет, будешь у нас работать, пока сможешь, до самых родин, – и ушла.

Долго не могла прийти в себя Тая.

А потом и пошло. Идёт по улице – шумно от мыслей людских. А порой и смешно. Вон та девица ступает важно, а в голове: «спину держи, голову выше» – видать маменькины уроки повторяет.

А вон ямщик на козлах горюет:

–Эх, неудачный день сегодня. И клиентов нету, и денег нет. Ни выпить, ни жене лекарства купить. Может на другую улицу переехать?

– А вы к вокзалу езжайте, там сейчас поезд подходит. Вот и будет работа, – сказала Нина.

У возницы глаза на лоб полезли. «Свят, свят!» – начал крестится он, ошалело глядя на красивую барышню.

– И то, что это я в дела чужие лезу, людей пугаю! – и Нина пошла дальше.

Она уже начинала привыкать к своему новому дару. И он ей нравился. Жить стало как-то веселей и интересней. Кажется, что знает она всё и обо всём. И это её ни капельки не удивляет.

– Ишь ты, расфуфырилась краля. Живет как у Христа за пазухой! Сытая да ладная. А я вот ещё ничего не ела и не пила.

Нина оглянулась. У края тротуара стояла грязно одетая, пожилая, явно пьющая женщина. И недобрыми глазами смотрела на Нину.

– Нате, выпейте. Может легче станет, – Нина протянула несколько монет женщине…

А вот навстречу идёт молодая, бледная, хорошо одетая девушка. У неё туберкулёз, и совсем нет сил бороться за свою жизнь. Дни её сочтены. И Нина поспешила дальше. Она не может помочь этой девушке, да и имеет ли она право?

И она возвращалась домой, в свой кабинет. Там она садилась в мягкое, уютное кресло, доставала свою заветную книгу. Всегда с волнением и трепетом открывала её Нинель. Какие только вопросы не задавала она ей. И книга знала ответ на любой из них.

–Скажи, а есть ли жизнь на звёздах? – спрашивала она.

–Да, есть! – всплывали буквы.

–И что она разумна? Как мы?

– Есть и ещё разумнее, – был ответ.

Это очень удивляло Нину. Ну, разве такое может быть? Но книге она верила. Значит – это правда. И она задумчиво подошла к окну.

Да, неисповедимы твои пути, Господи!

Вдруг холодок пробежал по спине. Нина обернулась. Книга, оставленная на кресле, светилась каким-то голубоватым светом. Девушка удивилась, подошла и раскрыла книгу.

–Беги к Ильиным! Отцу твоему плохо! – было написано там.

Нина быстро собралась и, взяв на улице извозчика, поехала к Ильиным. Волнение за отца усиливалось.

–Быстрее! Быстрее! – торопила она возницу.

Подъезжая к большому особняку промышленника Ильина, она заметила несколько карет, стоящих у входа. Вбежала на крыльцо. Дворецкий распахнул дверь.

– Где батюшка? Что с ним?

– В кабинете. Там доктор.

Нина вбежала в кабинет без стука. Там, на мягком большом диване лежал её отец. Рядом толпились хозяин дома, два незнакомых господина и врач, который держал руку Ильи Петровича, проверяя пульс.

– Что с ним? – Нина бросилась к отцу.

– Вы кто? – доктор строго поднял брови.

– Это дочь его, Дмитрий Александрович, – сказал хозяин.

– Ах, дочь! Так пойдёмте, барышня, в гостиную. Побеседуем.

Нина смотрела на отца и видела, что ему очень плохо. Сосуды головы и сердца были переполнены густой, тяжёлой кровью.

– Пускание ему сделайте. Скорее! – с мольбой сказала она врачу.

–Ну-с, барышня, это не вам решать! – начал было доктор, но осёкся и с удивлением посмотрел на молодую встревоженную девушку.

– Хотя может вы и правы. Принесите сюда таз и чистое полотенце, – и ещё внимательнее посмотрел на Нину.

Когда состояние Ильи Петровича улучшилось, он пришел в себя. Рядом сидела его любимая Ниночка и держала его руку в своих руках. Она видела, что кризис миновал, кровь спокойно течёт по сосудам, и отцу больше ничего не угрожает.

А в соседней комнате сидели за чаем несколько влиятельных господ и доктор.

– Да, могли его потерять. Такого удара он мог и не пережить. Ай да умница у него дочь! Вовремя совет мне дала. Возможно, компрессы и пилюли не оказали бы нужного действия.

– Да полно вам, доктор, переживать! Жив Илья Петрович и, слава Богу!

– А что дочь у него и то, правду сказать, особенная какая-то. Красоты невиданной и ума неслыханного, – сказал один из гостей.

– Да, господа, вот бы её в невестки мне. Сын уже давно любуется ею, но не смотрит на него Нинель, – хозяин задумчиво отхлебнул чай из чашки.

– Так может, есть уже на примете какой-нибудь счастливчик?

–Да нет. Илья Петрович говорит, что только книжки она свои и любит.

– Да, где много знаний, много и печали, – многозначительно подвёл итог полный господин.

***

Следователь жандармерии Поляков Иван Степанович, дородный мужчина лет сорока, сидел у себя в кабинете. В дверь постучали.

– Да. Войдите, – сказал он.

На пороге стоял высокий, хорошо одетый молодой человек.

–Честь имею. Уваров Сергей Иванович. Разрешите обратиться по личному делу.

–Да. Присаживайтесь. Я вас слушаю.

– Тут вот какая история… Ко мне должна была приехать моя невеста с отцом. Я их очень жду. Договор был на прошлый месяц. Но их всё нет. Ну, думаю, мало ли что могло их задержать. А вчера письмо пришло от её мамы. Спрашивает, как доехали и когда свадьба. И из письма выходит, что выехали они месяц назад, как мы и договаривались. Но их до сих пор нет. И домой они не вернулись, раз мать пишет. Думаю, случилось что-то с ними в дороге. А тут езды-то всего дня два. Может, вы что знаете?– и молодой человек с мольбой посмотрел на следователя.

Тот задумчиво раскуривал трубку.

– Информацией такой пока не владеем. Но пошаливают мужики на тракту.

А про себя подумал: «Уже не раз люди пропадали, а то и убитых находили. Но они за собой следов стараются не оставлять».

– Боже милостивый!– молодой человек побледнел.

Поляков спохватился, что может чего лишнего сказал, ведь юн ещё этот господин, слаб.

– Да вы успокойтесь. Мы примем меры. Поищем вашу невесту. А вы будьте любезны заявление написать. И внешность их подробно опишите. А то кого мы искать будем?

– Да, да, конечно! Я всё напишу. Так неужели что могло с ней случиться?– руки его дрожали, на глазах блестели слёзы.

– Ступайте к писарю. Он даст вам перо и бумагу. Напишите заявление на имя начальника управы. Да приметы поподробнее. Ступайте.

Молодой человек встал и какой-то весь сникший, медленно пошёл к двери. Обернулся:

– Вы только найдите её!

– Непременно!– и опять облако дыма.

***

– Папа, а почему нашу маму Марфой звали? – Нина сидела у кровати отца. Он уже поправлялся, но врач строго приказал неделю провести в постели. И вот он теперь маялся бездельем. И хотя чувствовал себя хорошо, врача ослушаться не хотел.

– Да, дочка, имя её какое-то странное, в наших кругах не принятое. Да и сама она была из глухих Сибирских мест, из Енисейской губернии. Но красавица была – не то слово! Увидел я её у купца Волошина и оторопел. Помню, как сейчас.

– Кто это? – спрашиваю. А он сощурился так хитро и говорит:

– Родственница моя, сиротка. Из глухомани ко мне как-то добралась. И не роднились мы с ними, а тут, поди ты, как снег на голову: – Я ваша племянница, Марфа Пантелемоновна Волошина!

А и то, был у меня брат старший, Пантелемоном звали. Так ушёл из дому ещё мальцом. Больно прыткий был, отцу поперёк всё говорил, вот и разругались они с отцом крепко. Тот в сердцах из дому сына родного и выгнал. А этот гордый был, нет, чтобы отцу в ноги броситься, так туда же:

–Ну и Бог с вами! И без вас не пропаду! – и ушёл.

С тех пор о нем ни слуху, ни духу. Мать все глаза проплакала, а отец её утешал:

–Ничего, горя хлебнёт – вернётся.

Ан не вернулся! Как в воду канул. Считай, лет около двадцати прошло. А тут на тебе – явилась! Да что ещё чудно, так иконку кажет, что у Пантелемона с рождения на груди была. Говорит, что отец перед смертью ей её передал, да к родне в город ехать велел. И приданное у неё есть. И золотишко, и деньги. Может, гулящим человеком брат был. Господи, прости!– и осенил себя крестом.

– А девчонка смышленая, держит себя с достоинством. Ну а красавица, сам видел! Что с ней делать, ума не приложу? – и хитро так на меня смотрит. А я в ту пору уже при деле был, дяде помогал. Да и сам кое-что начинал. Мне двадцать второй год шёл.

– А сколько ей лет?– как-то глупо спросил я и засмущался. Волошин, мужик уже тёртый, всё понял:

– Да шестнадцать уже миновало. Вот бы в руки хорошие отдать, чтобы душа за родственницу не болела.

Тут я выпалил:

– Мне отдайте! Сватов пришлю!

Засмеялся старый лис:

– Ох, горяч ты, парень! Вот так с первого разу – и сразу сватов. Ну, коли приглянулась, помозговать надо. Да с дядей твоим потолковать. А ты ступай, поговори с ней. В горнице она.

– Ног под собой не чуял, – продолжал отец. – Хоть, давно это было, а помню, как сейчас. Захожу, а она за пяльцами сидит, глаза потупила. Хоть и слышала мои шаги, а головы не подняла. А из окна на неё свет солнечный падал так, что, казалось, вся она светится. Волосы чёрные, синевой играют, коса длинная через плечо на грудь легла. До чего же хороша, дух захватило!

Я кашлянул:

– День добрый!

Она подняла на меня свои огромные глазища, а в них весёлые чёртики пляшут!

– Добрый, коль не шутите, – ответила она.

А голос у неё такой бархатный да нежный, что совсем я голову потерял. Стою перед ней, как дурак, сам не свой, а что делать и говорить, не знаю. Тут встала она, подошла ко мне и в глаза посмотрела серьёзно. Да от взгляда того мороз по коже пробежал.

– Знаю мысли твои, чувства твои ведаю. Нет злых умыслов у тебя. Нравлюсь я тебе. Пойду я за тебя – так тому и быть. Присылай сватов. Хоть не долгой, но счастливой будет жизнь наша! – и ушла.

Помню, мчался я, очертя голову, к дяде. Он у нас в семье был за старшего. Отец после удара ещё не оправился и от дел отошёл. Жил с матерью в деревне. А я при дяде в городе. Нам в то время несколько заводов и мануфактур принадлежало. Так я у дяди правой рукой был. Своих сыновей у него не было, только дочки, вот и был я ему вместо сына.

Деловой хваткой он обладал недюжинной, многому меня научил. Любил он меня по-своему, за дело – суров был, а коль всё ладно у меня идёт, то одобрит, не поскупится и на слово хорошее.

Помню, ворвался я к нему в рабочий кабинет да как закричу:

–Скорее, дядя, сватов посылай к купцу Волошину. За его племянницу сватай меня!

Дядя удивлённо уставился на меня:

– Остынь! Ишь, как жениться приспичило, что и поздороваться забыл. Что за спешка такая? Сядь и толком объясни, в чём дело? – и налил мне стакан воды. Воду я выпил, немного успокоился.

– Дядя, миленький, девушку встретил! Красоты невиданной! Влюбился с первого взгляда! Жизнь без неё мне не мила! Пошли сватов, а то, не дай бог, кто шустрее нас окажется. Уведут красавицу!– ну и что-то ещё в этом роде я ему лепетал. А он смотрел на меня глазами умного доктора и молчал. Когда мой пыл остыл, я почему-то расплакался.

– Ну-ну! Полно тебе, будет! Что как девица красная слюни распустил. Вижу, не помогут тебе слова мои здравые. Я тебе уже невесту присмотрел и с её отцом, моим компаньоном, уже потолковал. Всё время выбирал с тобой поговорить. Да опоздал, вижу. Ладно, посмотрим, что за красавица у Волошиных объявилась, – и не поверишь, сам к нему поехал.

А тот был рад с таким, как наш род, породнится, но марку держал. Но в свой черёд всё порешили, сговорились о свадьбе.

А я ещё несколько раз к ним в гости заезжал. Зайду, бывало, сяду подле неё и смотрю на неё. А она смеётся:

–Ну что как на икону смотришь? Твоя я буду! Свадьба уже скоро!

А свадьба была красивая, но странная. Платье ей дядя заказал у лучшей модистки. Когда Марфа вышла в залу, аж дух у всех перехватило, и тишина восхищённая повисла. А она плывёт, вся в кружевах. И такая красивая, что слова меркнут перед красотой её. А вот в церкви всё пошло наперекосяк. Она к алтарю пошла, а крест на себя не наложила. Свечи венчальные всё гасли, да у батюшки кадило из рук выпало. Народ зашептался, я на неё глянул, а она счастливо так улыбается, и будто всё это её только забавляет. Ну, я и успокоился. В приметы особенно не верил. Короче, стала она моей женой. И не было на свете никого счастливее меня! Но что чудно, мысли она умела читать. Бывало, поговорю с кем в её присутствии, а когда одни останемся, она и скажет: «Не верь ты ему. Он обмануть тебя хочет. Уже с другим сговорился, а от тебя ждёт, что ты в цене ему уступишь». Или: «А эта женщина на тебя виды имела, для своей дочери. Вот и не знает, как бы тебя уколоть. Да болезнью её бог наказал, так что не сердись на неё, недолго она проживёт». И верно, померла та женщина вскоре.

А между нами лад был. Ну, что любил я её, ты уже поняла. Та любовь мне такие силы давала, что дела мои резко пошли в гору. Дядя нарадоваться не мог. Отделил меня, хозяином поставил над несколькими мануфактурами. А я хоть и работал изо всех сил, но моя душа всегда домой рвалась. Лечу домой как на крыльях, извозчика тороплю. А дома она! Как сказочная принцесса. Уж я ей нарядов понадарил, украшений всяких. Ей всё шло, что бы она ни надела. Легко она ко всему относилась, весело. Баловаться да шалить очень любила. Но порой запиралась у себя в дальней комнате и сидела там долго-долго. Раз как-то я не удержался и подсмотрел. А она вошла в комнату, свечи зажгла, книгу какую-то странную достала…

– Книгу! – встрепенулась Нина. – Какую книгу?

– Да я толком и не рассмотрел. Большая такая, в старинном переплёте. Я попытался войти и книгу ту рассмотреть. Но она так на меня посмотрела, что душа в пятки ушла. И сказала:

– Оставь это. Не твоего ума дело, – я больше и не пытался.

А как-то раз спросил я у неё про родных. Она рассказала, что отец её братом Волошину приходится.

–А мать и бабка колдовками были.– Так и сказала – колдовками.– Боялся их народ, не любил. Но знали они много и даром необычным владели. Так-то. Вышла мама замуж за парня пришлого, вольного. Любили они друг друга. Родились у них две дочки. Старшая Мария, да я. Мария вышла замуж за Ивана и в Канском уезде живет. А мамку злые люди камнями забили. Кто его знает за что. Может, и было за что. А папка бросился её спасать, так ему вилы в живот воткнули. Промучился он несколько дней, да на моих руках и помер. Похоронила я родных и сиротой осталась.

– А бабушка?

– А с бабушкой другая история. Ещё мама жива была, бабушка как-то засобиралась.

– Ты куда?– спросила мама её – Ведь гроза нынче будет!

А та встала так, распрямилась и сказала:

– Пора мне, доченька. А что гроза, так это наша стихия. Она нас породила, она нас и заберёт. – Спокойно так говорила – А девочек своих береги. Не долгий век у вас всех.

И ушла. Больше её мы и не видели. А гроза тогда и вправду сильная была. А ещё мама сказывала, что бабушка её в грозу родила, и сама она нас с Марией тоже в грозу родила, вот ведь как… Да, много знали мама и бабушка, но недолог их век был. И мой тоже короток будет, так что люби меня и радуйся!

Не понравились мне тогда её последние слова, но она засмеялась, заиграла меня, чтобы я особого внимания на них не обратил. А потом ты у нас появилась! Вот радость была! Но помню, как она с грустью на тебя посмотрела и сказала:

–Прости, доченька, что судьбинушку тебе нелёгкую дала. Но ты теперь одна из роду нашего будешь дело продолжать!

Потом резко обернулась, увидела меня, тебя к себе прижала и замолчала. Так я ничего и не понял. А когда тебе третий годик пошёл, будто подменили мою Марфу. Странная какая-то стала. И раньше были у неё странности, но тут совсем другой стала. Всё больше молча по дому ходить стала, задумчивая, бледная. И куда её веселье подевалось? И ещё грозы бояться стала. Как начнётся гроза, она ко мне бежит, прижмется, дрожит вся.

А ту ночь я никогда не забуду. До чего она ласковая да нежная со мной была. Но смотрю, слёзы у неё на глазах.

– Что случилось? – спросил я с тревогой.

– Хороший ты, добрый! И полюбила я тебя всем сердцем. Да только счастья мало я тебе дала.

– Ну что ты, ещё столько счастья у нас впереди! – перебил я её.

А она смотрит на меня своими большими глазами, а в них такая тоска, что сердце защемило.

– Нет, милый, кончилось наше счастье. Доченьку береги! – и отвернулась.

Я вскочил с постели:

– Ты что такое говоришь? Заболела что ли?

А она поворачивается ко мне, а в глазах чёртики весёлые прыгают.

– Да пошутила я! – и, спрыгнув с постели, начала танцевать. А за окном гроза началась. Я подумал, что сейчас она испугается, ко мне прижмётся. Да не тут-то было! Покрывало блестящее на бёдра себе повязала, волосы распустила и так красиво танцевала, что я залюбовался. А за окном грохочет всё, сверкает. А она всё быстрее и быстрее в танце носится и кружится. А потом упала и затихла. Я к ней, а она не дышит….

***

В доме Ивана Окладникова, серьёзного зажиточного мужика, начинался день. Его большая семья просыпалась и принималась заниматься, всяк своим делом. Так уж повелось, что и дети, подрастая, приступали к посильному труду. Первой вставала хозяйка – жена Ивана, Олимпиада, и начинала хлопотать у плиты. Подбила тесто, растопила печь. На помощь ей пришла старшая из дочерей, Агафья. Она быстро и умело начала чистить и мыть овощи. Мать ставила горшки с едой в печь. Старшие сыновья Иван да Василий занялись скотом. Младшая Нюрка спешила доить коров. Посадив пироги в печь, ей на помощь пришла мать. Хозяйство у Окладниковых было большое. Одних дойных коров около десятка, так что рабочие руки, ой, как нужны. Когда стадо коров, телят, овец было выгнано в поле, старший сын подошёл к отцу: