Варнаки, или сказ о сибирских разбойниках

Наталья Тарасова

Варнаки, или сказ о сибирских разбойниках

Разные люди жили в селах и деревнях Матушки – Сибири. Да и судьбы у них были разные. Жизни свои проживали – всяк, как мог. Может, как ума хватало, а может, как на роду написано было. О некоторых и сказать было нечего, жил вроде человек, а вспомнить-то и нечего… Но были такие!… О них до сих пор по Сибири легенды да сказы ходят.

***

Стояло туманное прохладное утро. По дороге тянулся небольшой обоз. На передних козлах, зябко кутаясь в зипун, сидел атаман Власка. На дрогах, прижавшись друг к другу и укрывшись попоной, спали мужики. Власке не спалось. Лошади шли мирным шагом, «козья ножка» тлела в уголках рта, а мысли, как надоедливые пчёлы, роились в голове, не давая покоя. Что-то тревожно было на душе у атамана. Вроде всё прошло удачно, и мужики целы, и удача справная, а в душе – смута, и какая-то неведомая ему прежде тоска, нет-нет да и захлестнёт душу. А может это грехи смертные да загубленные души преследуют его. Так ведь знал, на что шёл. И всё же рука всё реже и реже поднималась, чтобы перекрестить лоб. Знать, тянут грехи. Ох, как тянут…

Туман стал опускаться. Первые лучи солнца пробивались сквозь верхушки деревьев и освещали берёзки в золотом наряде, что стояли по обочинам дороги. В лучах солнца листва заиграла чистым золотом… Да, повидал он на своём веку этого золота. За последние годы, что промышлял разбоем, столько его перевидал, что и не счесть. Да только радости-то и нет…

Помнит Власка, как поначалу не было в нём этой злости и ярости. Напускал свирепый вид да распалял себя, чтобы, не дай бог, мужики какой слабинки в атамане не приметили. А потом всё пошло как по маслу и покатилось, и поехало. Никого не щадили: ни женщин, ни детей, ни стариков. Кончали на месте, чтобы концы в воду. Вдруг в памяти всплыла не такая уж давняя история, да в таких подробностях, будто вчера всё было…

По тракту проезжала карета. Степан с Павлом, выскочив из засады, схватили лошадей под уздцы, Антип топориком раскроил голову вознице. Из кареты мужики выволокли девушку и хорошо одетого барина. Тот что-то хотел сказать, но его оглушили прикладом по голове, вмиг раздели и в исподнем оттащили в овраг. Потом раздался выстрел, мужики вернулись быстро… Испуганная барышня, совсем ещё молодая, дрожала как осиновый лист. Двое парней, Григорий да Михайла, смотрели на неё, разинув рты. И впрямь, барышня та пригожая была.

– Ну, что уставились?!– Степан грубо дернул девушку за руку, стал снимать с неё кольца.

Девушка не сопротивлялась, губы её дрожали, а по щекам текли слёзы. Большие глаза, полные слёз, с мольбой смотрели на этих невесть откуда взявшихся лохматых мужиков. Чего в них было больше – страха или мольбы о пощаде, сказать трудно. Но грубые мужские руки резко дернули серёжки, порвав мочки, и те вместе с каплями крови оказались на грязной ладони разбойника.

– Не надо, пожалуйста, не надо!– шептала девушка.

Но её никто не слушал. Сняли драгоценности, одежду. Девушка зарыдала в голос. Антип взял её за волосы и вопросительно посмотрел на Власку.

–Кончай! – сказал атаман.

И резкий взмах ножа пересёк горло девушки. Брызнула кровь. Антип брезгливо отбросил тело девушки в сугроб. Потом распрягли лошадей, перегрузили скарб на дроги.

–Приберите, – сказал атаман, указывая на тело девушки и повозку.

Несколько человек быстро уложили тело в сани и спихнули их в овраг…

А потом послышался звон бубенцов, мужики по команде схоронились в сугробах по обочинам дороги. Увидев жандармов, сопровождавших карету, он дал знак – замереть, и карета проехала мимо…

–Да, дожил, – зло пробормотал Власка – Покойнички являться стали.

Потом, досадуя на самого себя, нехотя, с натугой перекрестил лоб…

***

Не спится Катерине… Проснулась среди ночи и лежит… Кровать – то большая, перина пуховая, одеяло тёплое, а холодно одной в постели… Всё реже стал появляться дома Власка, всё реже стал миловать свою Катюшу. Конечно, понимала Катерина, что муж ради неё да детей пошёл на это. Да только тревожно и тяжело на душе…

Да… Власка, когда-то ласковый да заботливый, стал совсем другим. Он по-прежнему красив, разве что седина ранняя по кудрям серебрится. Конечно, возмужал, стал серьёзнее и суровее. Ясное дело – от такой-то жизни…

Затяжелели веки Катерины,… и видит она себя молодой. Идёт она с подругами к околице, где гармонь заливается. Парни шутками встречают девчат, а глазами всё Катюшу провожают. Да ещё вдогонку припевки разные поют:

–Катерина, как картина…

– Хороша да хороша, да коли бы наша-…

Да, хороша девушка да и рода старинного казачьего. Красавица, умница и работница справная.

Уж не раз и сваты наведывались, но только смеялась Катюша. А родители не неволили любимую дочь свою. Ведь только семнадцать минуло. Да и братья стеной стояли:

– Не неволь Катю, батя!

–Вона мать расхворалась, так весь дом на ней держится.

–Успеет ещё…

А дом-то не маленький, и хозяйство тоже. Но по хозяйству отец с братьями управляются, а Катя все больше по дому. Да, редко ходила она на гулянье. Тогда уговорили её подружки, а тятенька платок красивый из города в подарок привёз. И шла в тот вечер Катюша по деревне, как королева со свитою.

Вдруг в конце улицы показались всадники. Девушки с шумом бросились врассыпную. Одна Катя продолжала спокойно идти, как ни в чем не бывало. А впереди всех на вороном коне скакал парень. Его раньше в деревне никто не видел. Красив, глаза горят, конь в мыле… И вдруг его конь встал на дыбы перед девушкой.

–Стой, Зверь! – крикнул парень.

И от крика ли его, от испуга ли, но вдруг сжалось сердечко у Кати. А парень лихо соскочил с коня, подходит к ней и смеётся:

– Чо, спужалась?

– Ну вот ещё!– зарделась девушка.

Тут подъехали другие парни. Начались шутки да смех.

– Ну что, Власка, как тебе наши девчата?

Тот в ответ только смеялся:

– Да что сказать, и вправду такой красоты отродясь не видывал!

Катюша смутилась, румянец покрыл и без того алые щёки. Набравшись смелости, подняла она глаза. И оборвалось сердечко… Перед ней стоял высокий, красивый, широкоплечий парень. Чёрные глаза его светились лаской и нежностью.

–Как звать тебя, красавица?

Девушка еле слышно прошептала:

– Катерина! – и быстро пошла к подругам.

А за околицей уже собралась молодёжь – парни в красивых рубахах, девушки в нарядных кофтах и цветных юбках. Но самое главное – это расписные платки на девичьих плечах, тут уж у кого краше…

Пела гармонь на разные лады- то весело и задорно, то печально и нежно. Несколько красивых девичьих голосов выводили «страдальную». Как только подошла к подругам Катерина, среди парней пробежала волна оживления. Из толпы вышел Степан, здоровый парень, силач и работяга. В развалку подошёл к девушке:

– Почто поздно так, Катя? Заждались тебя!

–А чего меня ждать? Гуляйте себе, а я тут постою да на вас посмотрю.

–Да без тебя какая радость гулять-то? Вот теперь можно и поплясать. Пошли?

–Ступай, Степан, пляши, а мне нет ни какой охоты, – и Катя отвернулась к подругам.

Степан вздохнул, почесал затылок и пошёл к парням, слушать их насмешки. Уже не раз отказывала Катя Степану, но тот с завидным упрямством повторял и повторял свои предложения. А гармонь заливалась, звала… Девушки, красуясь, приплясывали на месте. И вдруг все головы повернулись в одну сторону. Катя тоже посмотрела …По улице с парнями шёл тот, что скакал на коне. На нём была красная рубаха-косоворотка. Парень подошёл прямо к Кате, слегка наклонил голову набок и сказал:

–Ну, здравствуй, Катерина! Не откажи со мной сплясать! – и протянул руку. Катя как в тумане протянула ему свою…, и поплыла земля под ногами…

Да, кажется, это было совсем недавно, а вот уже и дети подрастают. И жизнь вроде у них сложилась, и в доме достаток. Да только что-то не в радость он становится. Можно нарядиться, как королевна, да что толку- куда пойдёшь? Соседи и те косятся на неё. Правда, в глаза смотрят заискивающе, улыбаются. Да видна их дешёвая вежливость. Из страха они перед ней рассыпаются. Ведь она – жена грозного атамана!

***

В большом городе у крупного промышленника Ильи Петровича была дочь. Звали её Нинель. Жили они в большом доме, обставленном по последней моде. В хорошем достатке жили. Илья Петрович, рано овдовевший, души не чаял в своей дочери. И хоть он весь был поглощён работой, но дочери внимания и заботы уделял много. И гувернантку ей нашёл хорошую и библиотеку собрал большую, а как подросла да расцвела – женихов начал присматривать.

Но не интересовалась женихами Нинель. Гимназию закончила хорошо. И всё больше за книгами в библиотеке сидела.

– Голова-то не палата, может не выдержать, – говорил отец. – Шла бы ты хоть с молодёжью пообщалась. Вон сколько молодых да богатых парней на тебя засматриваются. Хоть бы в оперу или на бал съездила.

– Полно, папа, мне и дома хорошо. А книг у нас, слава Богу, много, так что не скучно мне. А про парней я и не думаю.

– А пора бы уже присматривать себе подходящую партию. Вон чем Аркадий Ильин тебе не пара? У его отца дело хорошее, надёжное. Сын ему помогает. А с тебя глаз при встрече не сводит. Слюнки так и бегут! – и отец разразился заливистым смехом.

– Да полно вам, батюшка… – Нина смутилась и ушла в свою комнату.

Там села в глубокое кресло, зажгла лампу и раскрыла книгу. Что-то не читалось. Взгляд упал на портрет матери, что висел на стене. Не помнила Нинель свою маму. Вот только по портрету и знала. Да ещё со слов отца. Бывало, выпьет он немного, достанет маленький портрет и плачет: «Марфа моя любимая! Почему ты меня покинула? Разве не любил я тебя? Не баловал?» А маленькая Ниночка подойдёт к отцу, прижмётся к коленям и тоже заплачет. Отец погладит её по головке, поцелует в лобик: – Расти, дочка, умницей да красавицей, как мама твоя. Нинель и впрямь красавицей выросла. Глаза огромные, чёрные. Волосы длинные, густые. Черты лица тонкие, правильные. Стройная, гибкая. Осанка гордая, поступь легкая. По улице идёт – люди оглядываются. И была у Нинель тайна…

А тайна эта была – книга. Да не простая, а волшебная. Книга та и не книга вовсе, а собеседник живой. Вот встанет перед Нинель какая-нибудь задача. Откроет она книгу, а ответ – уже готов. И сразу всё ясно да понятно станет.

А попала эта книга к ней очень странным образом…

Возвращалась как-то Нина из гимназии. Темнело уже. Девушка шла быстрым шагом, прижимая к себе учебники. Начался дождь, подул ветер. И вдруг как загрохочет всё вокруг, как засверкают молнии. Вздрогнула девушка и пустилась бежать. До дому оставалось рукой подать, как вдруг перед ней появилась женщина. Странная какая-то, волосы распущены, глаза горят, а она смеётся и танцует… Встала Нинель как вкопанная, ни рукой, ни ногой пошевелить не может. А женщина та к ней всё ближе и ближе подходит, в глаза смотрит, смеётся.

–Не бойся ничего! Возьми, доченька, книгу эту. И дар мой возьми в придачу!– и протянула книгу.

И что странно, дождь как из ведра, а книга – сухая. Машинально взяла девушка книгу, подняла глаза, чтобы поблагодарить странную женщину, а её-то и нет. Как будто и не было…

Прибежала Нина домой, вся мокрая до нитки, учебники все намокли. А книга та – сухая! Спрятала её Нина подальше, чтобы отец не нашёл, сама переоделась в сухое. И тут почувствовала девушка, что навалилась на неё какая-то слабость, пол закружился под ногами…

Пролежала она в горячке две недели. Каких только докторов не приглашал к ней отец, целые консилиумы собирал у её постели. Поправлялась Ниночка медленно. Да и вести она стала себя странно. Всё больше тревоги вызывало у отца её поведение. Всё время стала проводить в библиотеке. И раньше любила дочь сидеть за книгами, а тут совсем оторваться не может. А то явится в кабинет отца, посмотрит ласково и скажет:

–Не тревожься, батюшка, всё у тебя завтра сладится. И товар пойдёт, и компаньоны на твои условия согласятся.

Дивился отец. Он никогда не посвящал дочь в свои дела, да и разговоров о деле при ней не вёл. И что странно – вправду на завтра всё шло, как она говорила. А ещё была у Ильи Петровича от дочери маленькая тайна: одна женщина, роду не знатного да и не очень примерного поведения. Но взяла она его за душу. Ну не каменный же он, столько лет вдовствует. Так где-то раз в неделю позволял себе пускаться во все тяжкие. Ох, и жаркие же были эти ночки. Что за баловница да придумщица была его Ксюша. Да только вот до денег и подарков уж очень жадная. Но прощал ей это Илья Петрович за ласки её сумасшедшие. Но от дочери это скрывал, всё делами отговаривался.

Как-то заходит Нина в кабинет отца, странно так на него смотрит и говорит:

–Оставь её, батюшка. Не ты ей люб, а деньги твои. А ей что ты, что другой – всё равно. Лишь бы деньги давали. – И вышла.

Долго не мог прийти в себя Илья Петрович: «Кто мог дочери сказать про Ксюшу?» Всех перебрал – никто не мог! Домашние не знают, а в том доме, где они миловались, кроме них никого не было. Да и извозчиков он всегда разных брал.

–Чудно! Ты смотри, как по- взрослому говорит. Я и сам знаю, что Ксюшка – стерва продажная. Но откуда Нина это знает? Вот вопрос.

***

Далёкая сибирская деревушка Малая Уря, это забытое Богом место, стояла в стороне от большого Московско-Сибирского тракта. Как говорится, подальше от царя да от начальства.

Когда-то опальные казаки с Дона, повздорив с атаманом, облюбовали это место. Позже здесь стали селиться "странные люди" – так называли пришлых. Никто не спрашивал, что привело их сюда, откуда они. И только породнившись, и то не всегда, узнавали историю того или иного рода.

Со временем деревня разрослась, появились справные пятистенки. Стали выделяться своим хозяйством и достатком некоторые семьи. Но какой-то бунтарский дух ходил по деревне, не давая мужикам жить и работать на земле спокойно. Если пьянка – то с драками, да такая, что вся деревня сходилась стенка на стенку, ведь тут все были знакомые или сродственники. А после, с побитыми мордами да сломанными рёбрами, долго пили мировую да лобызались по пьяни. Но если, не дай Бог, беда у кого приключится – сойдутся всем миром и помогут.

Уютно разместилась деревня на берегах шустрой речки Урьки. Не широка речушка – сажень десять от берега до берега, а как разольётся по весне – так будто и впрямь река! Две улицы тянулись по обоим её берегам. С одной стороны деревня прижималась к косогорам, покрытым берёзовыми перелесками, а с другой – уходила в степь, в разнотравье. Обе улицы имели застройки добротные, всё больше пятистенки да крестовые дома из толстых лиственничных брёвен. А наличники да узоры на воротах – это уж у кого краше! Каждый хозяин с любовью вырезал да выпиливал, порой и мастеров нанимали, но чаще справлялись сами. Как говорили старые люди, коли с любовью да душой сделано, так и житься будет хорошо да любо.

На краю улицы, что ближе к косогору, почти у самой околицы стояла небольшая изба без лишних украс, но ладно когда-то поставленная, аккуратно и с любовью. Время пощадило её, и она весело смотрела своими окнами вдоль улицы. А жил в этой избе старый дед Иван. Колдуном местным считался. Травы разные знал, людей лечить брался. Но нраву был весёлого да и выпить не дурак. Так что если и не получилось чего, отболтается – обиду никто не таил. И не боялся его никто. А что колдуном звали, так то, больше в шутку, да в память о его жене – покойнице. Вот та точно колдовкой была. И порчу могла напустить, и падёж на скот. Ну и лечила, конечно. А красавица была писаная. Любил её Иван пуще света белого. И по травы с ней ходил, и в лечении помогал – так и научился кое-чему. Да померла колдовка, молодой совсем померла.

В грозу дело было. Кругом всё грохотало, сверкало, дождь лил как из ведра. А она в одной нательной рубахе, с распущенными волосами выскочила во двор, да давай смеяться и по двору бегать. А потом упала и затихла. Иван бросился к ней, а она не дышит. Глазами неподвижными в небо смотрит и улыбка на губах…. Взялся он её трясти, к себе прижимать, целовать – всё без толку. И взвыл Иван нечеловеческим голосом…

Давно это было. Долго горевал, пил Иван. Да верно люди говорят – время лечит. Постепенно успокоился. Но про женитьбу даже слышать не хотел. Так и жил на краю села один, пока в прошлую осень не появилась в его доме Марфа.

***

Дед Иван стоял на крыльце. Солнце садилось за крышу соседнего дома. Холодный осенний ветер лениво, но настойчиво лез под душегрейку.

– Идри твою корень! – незлобно выругался старик.

Он сегодня был трезв. Да и то, проснулся среди ночи от какого-то предчувствия. И вот целый день шатается из угла в угол, места себе не находит. Заняться ничем не может, руки не слушаются. Он сел на крыльцо, закурил самокрутку. Старый пёс подошёл, ткнул теплой мордой в колени.

– Что, старый, жив ещё? – Иван потрепал пса.

Тот благодарно лизнул хозяину руку.

– Ну-ну! Без нежностей! – отпихнул собаку старик. – Вот, псина, какие дела. Живём мы с тобой, как два старых пня, никому не нужны. Ни себе, ни людям. Вот была бы жива моя Машенька, так и счастье было бы живо. Может детки бы народились. Весело было бы. Эх! – и на глазах Ивана появились слёзы…

Вдруг пёс навострил уши и поплёлся к калитке. Оглянулся на хозяина, несколько раз гавкнул и завилял хвостом.

– Совсем рехнулся, старый. Ну, кто там может быть?

Но пёс стоял у калитки и незлобно лаял.

– Эх, зараза, нет тебе покоя, да и мне не даёшь, – Иван, кряхтя, поковылял к воротам.

Калитка со скрипом отворилась.

– Свят, свят! – закрестился Иван, отступая во двор. Ноги стали, как ватные. – Мария! Машенька! – прошептал он, оседая в грязь.

– Здравствуйте! – и девушка смело шагнула во двор. – Что с вами, дядя Иван?

Тот очумело смотрел на девушку, мотал головой, но ничего сказать не мог.

– Я не Мария! Я ваша племянница, Нина. Моя мама была родной сестрой вашей жене, – девушка пыталась поднять старика. – Пойдёмте в дом, я вам всё расскажу.

Долго не мог прийти в себя Иван. Но постепенно из рассказа девушки стал немного понимать, что происходит. Её сходство с женой было очень сильное. Ведь он помнил свою Марию совсем молодой, и будто не было прожитых в одиночестве лет. Он силился понять, о чём говорит Нина, но в голове была одна мысль «Мария! Мария!»

А когда страсти улеглись, Иван спохватился:

– Чего же это я так сродственницу встречаю?! – и засуетился по дому.

Когда закипел самовар, гостья вышла из комнаты переодетая и немного отдохнувшая. Иван поставил на стол нехитрую снедь.

– Чем богаты, – смутился он.

– Не беспокойтесь. Я не голодна. Вот только устала очень, – Нина разлила себе и Ивану чай.

– Надолго ли к нам? – сдавлено спросил он.

– Навсегда! Если, конечно, вы не против.

– Что ты, что ты! Вот радость-то какая! Да живи, сколь хошь! Места хватит. Вот только провиант у меня скудный.

– Это ничего. Как-нибудь. Руки – ноги, слава Богу, на месте. Да и деньги есть. Проживём, – совсем другим тоном сказала Нина.

– Мать твою Марфой звали?

– Да, Марфой.

– А давай, дочка, я тебя Марфой звать буду. Вроде, как в память о матери. Мне жена про неё много говорила. Да и то, имя твоё в нашей деревне странно звучать будет, пересуды разные пойдут. А так будешь дочкой моей, Марфой. Новая жизнь – новое имя.

– Марфой так Марфой! Я согласна, – каким-то новым для себя голосом сказала Нинель.

***

Откуда взялась в деревне Марфа, никто толком сказать не мог. Просто появилась и всё. Порядок навела в доме, во дворе. Иван стал ходить чистым да сытым. Но даже по пьяни, никто не мог у него выведать, что за девка живёт в его доме.

–Дочь она мне, Богом данная – вот и весь сказ.

Дочь – не дочь, но для жены молода. Да ещё бабы говорили, что больно на его жену – колдовку та девка похожа была. Много судачили про неё местные бабы, подойти с расспросами к ней пытались. А она так посмотрит своими огромными глазищами, что у смельчаков тех душа в пятки уйдёт, страх да беспокойство одолеют. И бежали они от этих глаз куда подальше. На селе она редко появлялась, всё больше дома была. И хоть сторонились и побаивались Марфу деревенские бабы, а чуть что, к ней за помощью обращались. Знаниями она владела огромными, хоть и молода на вид была. Да ещё даром каким-то особым обладала, чего никак не могли понять бабы. Нет, конечно, были и у них в селе бабки знающие, но не со всякой бедой они могли справиться. Коль хворь мальца прихватит, или роды у кого трудные – шлют гонца к Марфе. Та не отказывала, приходила. Прямая, в чёрном платке, молчаливая. Глаза большие, мудрые. Войдёт в избу, крест перед иконой наложит. Лёгкий поклон всем отвесит. И сразу вокруг тишина воцаряется… Не одну жизнь спасла.

А только вскоре и с Иваном беда приключилась. Как-то вечером, зашёл он к другу-соседу своему Григорию. Странный какой-то. Встал посреди избы, поклонился в пояс на все четыре стороны и сказал:

– Проститься я пришёл! Жена моя, Мария, за мной ныне ночью придёт!

–Сдурел, старый, что ли?– Григорий с домочадцами уставились на него.

–А понимай, как хошь, да лихом не поминай! А ещё прошу, если что, пособи Марфе, дочке моей. Гордая она, сама помощи не попросит. Так что просьбу мою помни – пособи!

Ещё раз поклонился всем, шапку на голову одел и в сени вышел. Да вдруг вернулся и с какой-то странной улыбкой сказал:

– А гроза ныне знатная будет!

На том и ушёл. И впрямь, в эту ночь гроза разразилась не шутейная! Всё громыхало да сверкало так, что не приведи бог!..

А на утро пришла к Григорию Марфа, попросила помочь с похоронами Ивана. Григорий долго не мог прийти в себя. Потом оседлал коня и поехал к уряднику…

Вот так и осталась Марфа совсем одна, вроде и народу вокруг полно, да уж видно судьба такая – в стороне от людей держаться.

***

Обоз медленно приближался к знакомым местам.

– Слышь, атаман, кажись скоро дома будем?– из телеги, весь в соломе и заспанный, вылез Антип. – Эх, банька, бабы, самогон!– раскрыл он в улыбке свой беззубый рот.

– Уймись, бабы тебе! Зубов и тех нет!– сказал кто-то из-под попоны.

–А я их не зубами, – захихикал Антип.

Мужики заржали, стали просыпаться и отряхиваться. Солнце уже взошло. Несколько подвод, груженных скарбом, медленно спускались с горки по дороге в деревню. К последним подводам были привязаны осёдланные лошади. Среди мужиков началось оживление.

– Ну, наконец- то, как люди, в постельку да с женкой,– Павло томно потянулся.

–А у кого нет женки, с твоей что ли покувыркаться, – высунул голову Антип.

Павло с презрением посмотрел на тщедушного Антипа:

–Да моя бы тебя, сморчка, в постели граблями искала.

– А чё меня искать, я всяк раз сам, как чёрт из табакерки выскакиваю. А бабам я люб, не смотри, что плюгавенький! Не тем беру! – и лукаво подмигнул.

Мужики опять заржали.

–Так, хлопцы, долго не пить, не баловать в деревне, не драться, – строго сказал атаман.– А то я на расправу скор.

Все сразу притихли. Да, крут их атаман на расправу и жесток. Может, за то и слушались его, уважали. И мужики, не сговариваясь, подумали о недавнем случае на хуторе…

… Ночью ворвались в дом, пристрелив собак и сбив все засовы. С порогу застрелили мужика и бабу, которые, не успев даже одеться, бросились к дверям. А когда забрав всё, что было ценного в доме, собрались уходить, услышали, как кто-то скулит под кроватью. Тимофей нагнулся: «Ой, там девка!»– не успел он договорить, как из-под кровати стрелой вылетела девчонка лет пятнадцати и бросилась Тимохе на шею.

–Возьми меня себе, не убивай! Я тебя любить и слушать буду! – сквозь слёзы молила девушка. Атаман держал в руке обрез:

– Отбрось! – сказал он строго Тимофею.

А Тимоха, молодой здоровый парень, с интересом смотрел на висящую у него на шее девушку. Та вцепилась в него, как кошка, и что-то продолжала горячо говорить.

– Оставь её мне, – и парень посмотрел на атамана.

– Отбрось!– ещё твёрже сказал Власка.

– А может, я её домой в деревню отвезу… – но договорить не успел. Раздался выстрел, и Тимофей вместе с девушкой рухнул на пол.

–Ты чо, охренел?– раздался голос из толпы.

–Кто ещё не будет меня слушать? – и атаман поднял свой обрез.

Все молчали. Потом тело Тимофея положили на дроги, завернули попоной, и Макар отвёз его в соседнюю деревню. Родителям сказали, что жандармы пристрелили…

***

–Мамка, тятька едет! – вбежал в дом пятилетний Егорка.

Катерина быстро отряхнула руки от муки, бросилась к сундуку, достала нарядную кофту. Подбежала к зеркалу, поправила волосы, и без того аккуратно уложенные на голове.

Заскрипела калитка. Катя выбежала на крыльцо. Во двор степенно входил Власка. Катя радостно бросилась мужу на шею и прильнула к нему всем телом.