Рождённая на стыке веков

– Дочка, садись вот здесь, мы потеснимся. Двое ещё могут поместиться, – сказал мужчина, лет сорока, когда мы несколько раз прошли по вагону туда- сюда.

Заставлять просить себя дважды, мы не стали. С Бахрихон опа я села, хотя и было тесно, но и этому были рады. Хадича с дочкой Хафизой минут через десять тоже присели недалеко от нас. Но поезд двигаться не торопился, нам сказали, что он отойдёт по графику. Будто я знала, что такое график. Там, в душном вагоне, мы прождали почти два часа, хотелось пить. Пришлось снять с себя тёплый платок и чапан. Потом и нимчу сняла, ватная всё-таки была, стало невыносимо жарко. Бахрихон опа тоже сняла чапан, но она была выносливее меня и терпела и жару и жажду.

– Губы у тебя сухие… пить хочешь, верно? – спросил мужчина, давший нам место.

Я кивнула головой.

– Очень, – смутившись, ответила я.

– А ты сходи в ту сторону, в самом конце есть титан, правда, там может быть кипяток. Но у меня есть листья смородины, чай отменный получится и жажду утолит. Я тоже попью, – сказал мужчина, протягивая мне алюминиевую кружку.

На узбека он был не похож, да и бороды у него не было. Лет сорока, он был невысокого роста, среднего телосложения, на голове странный, чёрно-белый колпак, но чапан был похож на наш. Улыбчивое лицо располагало, прищуренные глаза, под густыми бровями, были серьёзные и усталые. Руки в мозолях, видимо, много работы видели. Я взяла из его рук кружку и пошла в сторону, куда он мне указал. Бахрихон опа тревожно на меня оглядывалась. Набрав кипяток в кружку, я быстро вернулась обратно. Мужчина тут же бросил в кружку засушенные листья смородины. Вода обрела цвет, сев на место, я облизала губы.

– Пей, дочка, ты первая пей, измучилась совсем, – участливо сказал мужчина, протянув мне кружку, придерживая ручку платком.

Я с жадностью отпила и улыбнулась.

– Спасибо. Вы добрый, – сказала я.

– А зачем злым быть? Какая польза? А вы мать и дочь, значит? В Ташкент решили ехать? – спросил он, подавая кружку Бахрихон опа и с любопытством нас разглядывая.

– В Ташкент, говорят, там работать можно. Завод и фабрика есть. В кишлаке работы нет и есть нечего, – не отвечая на вопрос о нашем родстве, сказала Бахрихон опа.

– В городе полегче будет. Нужно будет, наверное, обратиться к… даже и не знаю, теперь к кому обращаться. Чёрт… Ладно, я сам работаю на заводе, на тракторном. Помогу Вам и с жильём, и с работой. Иначе, в большом городе потеряетесь. К директору вместе зайдём, он мужик добрый, не откажет. Правда… сначала долго учиться придётся. Только, видать, Вашей дочери ещё восемнадцати нет… или есть? Смотрю, кажется, у вас и документов нет… вот оказия, – последние слова он сказал на не знакомом нам языке. Я почему-то запаниковала.

– У нас есть бумаги, ну… что я Халида Рахматова, а она Бахрихон Нуркозиева. Вот моя бумага, она всегда при мне. Турсун бай велел при себе держать, – вытащив помятый листик из кармана нимчи и протягивая мужчине, сказала я.

Бахрихон опа последовала моему примеру и тоже быстро вытащила свою бумагу и протянула ему.

– Ясно… по этим бумагам вам выдадут новые документы, удостоверящие ваши личности, эти слишком примитивные. Меня зовут Мирза, я киргиз наполовину, мать моя киргизка, отец узбек,  – сказал мужчина, увидев наши лица, в которых стояли испуг и удивление.

Мы тут же спрятали наши бумаги обратно. Мирза ещё говорил о вещах, нам совсем непонятных, а мы слушали, раскрыв рты от удивления.

– Большие перемены грядут. Из Петрограда сводки приходят, власть перешла в руки советов, товарищ Ленин, теперь наш вождь. Слышали? Свергли последнего хивинского хана. Скоро всем им придёт конец и эмиру бухарскому тоже, – говорил Мирза.

Под его голос, который словно убаюкивал, я, прислонившись, уснула. Ехали почти двое суток, лепёшки заканчивались, но Мирза нас угостил варёной картошкой и даже солью посыпал. А мы отламывали ему по кусочку лепёшки, запивая чаем из листьев смородины. В политике мы с Бахрихон опа совсем не понимали. Это было нам чуждо.

– К Ташкенту подъезжаем. Минут через сорок, поезд остановится. Вечереет, сегодня не успеть, завтра с утра пойдём на завод. У меня комната от завода, маленькая, правда, да и постель одна… ну, что-нибудь придумаем, – сказал Мирза.

Хадича с дочкой ехали молча, к нам подходили пару раз, мы им чаю наливали и на этом всё, решили идти каждый своей дорогой.

– Как же мы одни, в большом городе? Никого ведь не знаем, – спросила Хадича, когда Бахрихон опа сказала ей, что они должны разойтись.

– Не пропадёте, лучше уж отдельно. И так мы навязались этому доброму человеку, – твёрдо сказала Бахрихон опа.

Я растерянно смотрела на их лица и мне стало жаль их.

– Опажон, Хафиза ещё так молода, ей всего четырнадцать лет. Может… может мы вместе… – начала говорить я, но Бахрихон опа строго посмотрела на меня.

– Ты в четырнадцать уже матерью была. Так лучше будет. Мне о тебе заботиться или о них? – ответила женщина.

Я не знала, почему Бахрихон опа так заботится обо мне, только в её глазах я видела доброе ко мне отношение. И я относилась к ней не иначе, как к матери.

Когда поезд наконец медленно остановился, Мирза взял наш мешок и пошёл к выходу.

– Не задерживайтесь, идите за мной. В темноте и потеряться можете, – сказал он, расталкивая людей и продвигаясь вперёд.

Я оглянулась и увидела, как Хадича и её дочь стоят и печально смотрят нам вслед. А что я могла? При всей своей доброте, мне нужно было думать и о себе. Бахрихон права, время тяжёлое, каждый сам за себя.

Выйдя из вагона, мы поспешили за Мирзой. Ночь, так быстро наступавшая, пугала. Мирза договорился с арабакешом, чтобы он отвёз нас к нему домой. Тот согласился, когда Мирза дал ему четверть буханки серого хлеба.

– Садитесь, ехать долго, – сказал он, положив мешок на дно арбы.

Нам он велел сесть на мешок и держаться за края арбы, что мы с Бахрихон опа молча и сделали. Мирза сел рядом с арабакешом и молодой парень стегнул плёткой старую клячу. Откуда у паренька была лошадка в столь тяжёлое время, я не задумывалась, скорее всего, из-за возраста животного, у него её не отобрали. Ехали и правда долго, в темноте я едва различала строения вдоль дороги, мы проезжали мосты через небольшие реки, ехали по пыльным дорогам, потом свернули с дороги и поехали по неровной, глиняной дороге. Часа через полтора, парень остановил свою измученную лошадь и Мирза спрыгнул на землю. Из своего вещевого мешка, он достал обещанный пареньку хлеб и достал из арбы наш мешок.

– Ну что? Пошли. Вот мой дом, – сказал Мирза, показывая на одноэтажное, длинное здание, кажется, побелённое, в темноте разглядеть было трудно.

Мы вошли в здание, огороженное покосившейся оградой и пошли по тёмному коридору. Мирза уверенно шёл в темноте и подойдя к своей двери, вложил ключ в замок. У меня от волнения билось сердце. Бахрихон, словно почувствовала, что мне страшно, сжала мою руку, в темноте я увидела её улыбающиеся глаза. Вдруг, тускло загорелась лампочка, такого я ещё не видела. В кишлаках горел только фитиль из ваты, чуть смоченной в масле, которые сами и скручивали, только в доме Турсун бая горели свечи, которые он сам привозил.

– Чего встали? Заходите. Наверное, есть хотите? Но чая нет, кухня общая, только утром откроется. У меня варёная картошка осталась, холодная, правда и даже есть немного хлеба. Припрятал на потом. Садитесь вот… на табуретку и вот, стул ещё есть. Я на кровать сяду, – сказал Мирза, положив мешок на пол и проходя к окну, где на подоконнике стояла алюминиевая кастрюля.

Он поставил её на маленький столик и взял с этажерки полотенце, в которое он и завернул несколько маленьких кусочков хлеба. Я, наконец, расслабилась, мне стало спокойно и уютно, в маленькой комнатушке Мирзы.

Казалось, во мне что-то изменилось, я не понимала что, но почувствовала свободу, которой у меня никогда не было.

– Вы по имени друг друга называете… так вы не мать и дочь? – спросил Мирза, внимательно рассматривая Бахрихон опа.

– Что Вы! Нет конечно. Как бы это Вам объяснить… мы… жёны, нет… мы женщины одного мужчины, жили в одном доме, я, правда, потом впала в немилость и хозяин милостиво оставил меня в доме прислугой. А Халида была любимицей Турсун бая, родила ему двоих детей. Но… они не выжили, – опустив голову, говорила Бахрихон опа.

Смотреть в глаза незнакомому мужчине, было не положено, но Бахрихон опа украдкой бросала смущённые взгляды на Мирзу.

– Двоих детей? Но… она же ещё сама ребёнок! Когда же она успела? – искренне удивился Мирза.

– Её в одиннадцать лет привели в дом бая, сначала, просто помогала по дому, прислугой была. Потом… хозяин очень сына хотел, ну… наследника. И Халиду повели в покои хозяина. Правда, у неё первая девочка родилась, её… она не выжила. Но хозяин не выгнал Халиду, даже полюбил её, а когда она сына ему родила, он её боготворил, – кинув взгляд на Мирзу, сказала Бахрихон опа.

– Это просто ужасно! Милостивый бай, нечего сказать. Ей в куклы играть, а она детей рожает. Сколько же лет было Вашему хозяину? И где он сейчас? Что заставило вас приехать в Ташкент? – поинтересовался Мирза.

– У нас девочки в куклы не играют, голод, беднота… идут в услужение или, если повезёт, женщиной бая станут. Халиде повезло. А хозяин… его нет, убили. Мы из кишлака от голода бежали, всё лучше, чем сидеть и ждать голодной смерти, верно?– сказала Бахрихон опа.

– Туда ему и дорога. Баям и басмачам не место в мире, где наступило такое время и вся власть перешла народу. Теперь жизнь будет налаживаться. Не сразу, конечно, но наступит день, когда все будут сыты. Равноправие и спокойная жизнь начнётся, – воодушевлённо говорил Мирза.

Но мне не понравилось, что он так сказал о Турсун бае.

– Да у тебя глаза закрываются, девочка. Иди, ложись на кровать, я на стул пересяду. Кровать большая, вместе поместитесь, а я на полу лягу, вот… курпачу постелю и лягу, – вставая с кровати, сказал Мирза.

Я и правда очень устала и жутко хотелось спать. Поэтому быстро легла и закрыла глаза. Но как часто бывает, когда сидишь, хочется спать, а ляжешь, сон пропадает. Думая, что я сплю, Мирза и Бахрихон опа перешли почти на шёпот.

– Сколько же тебе лет? – спросил Мирза, внимательно посмотрев на Бахрихон опа.

– Тридцать четыре скоро. А что? На завод не возьмут? Старая уже? – с волнением спросила Бахрихон опа.

– Какая же ты старая? Красивая. Сними платок, он почти все твоё лицо закрывает. Ты знаешь, что очень красивая? Чернобровая, с большими глазами, белолицая… я ещё в поезде это заметил, – сказал Мирза, не отрывая взгляда от Бахрихон опы.

– Скажете тоже. Красотой сыт не будешь, – смутившись, но всё же снимая платок с головы, ответила Бахрихон опа.

– Нет, нет, правду говорю. Может ты спать хочешь? Так ты ложись. Да и поздно уже, – сказал Мирза, не торопясь вставать.

– Я привыкшая ночами не спать. Да и неудобно, с мужчиной в одной комнате спать, – ответила Бахрихон опа.

Вдруг Мирза положил руку на руку Бахрихон опы, вздрогнув, она отдёрнула руку и опустила голову ещё ниже.

– Ты не бойся меня, Бахрихон, я ничего дурного не замышляю. Просто… как бы это сказать… мне скоро сорок лет, ни жены, ни детей. Всё некогда было, то одно, то другое. Ладно… поздно уже, утром вставать рано. Да… туалет в конце коридора, если что, – тоже смущаясь, сказал Мирза, наконец поднявшись со стула.

При его последних словах, Бахрихон опа совсем растерялась. Он будто мысли её читал, она едва сидела, терпела с самого прихода сюда, но стеснялась спросить, где можно справить нужду. И когда Мирза, бросив курпачу на пол, к противоположной стене, лёг и отвернулся, я села на кровати.

– Ты чего не спишь? – испуганно посмотрев на меня, спросила Бахрихон опа шёпотом.

– Я тоже хочу, – так же шёпотом, ответила я.

– Чего? В туалет, что ли? – спросила Бахрихон опа.

– Ну да. Еле терплю. А одна боюсь идти, – опуская ноги на пол и надевая свои кауши, сказала я.

– Ладно, пошли. Только тихо, Мирза спит, – сказала Бахрихон опа, взяв меня за руку.

Мы тихонько вышли в коридор, освещённый одной тусклой лампочкой и пошли по нему. Но мы пошли в обратную сторону и пришли к выходу.

– Кажется, нам надо обратно идти, не в ту сторону, пошли, – не выпуская мою руку, сказала Бахрихон опа.

И мы пошли обратно. Туалет оказался в самом конце длинного коридора. Маленькое оконце в стене, несколько унитазов, но не такие современные, а без сидения, к которым мы не привыкли. В кишлаке туалеты были проще, яма, огороженная досками и всё. У Турсун бая туалет был обложен пахсой (глиняные куски, в виде кирпичей)

– Ой, а это что? – увидев отдельно душ в углу, спросила я.

– Не знаю. Давай быстрее, – ответила Бахрихон опа.

– А кусочки бумаги тут зачем? – посмотрев на кусочки старой газеты, спросила я.

– Хм… не знаю… может подтираться? – спросила она меня.

– Да? А где кессак (кусочки сухой глины)? – спросила я.

– Нет тут кессак. Это в кишлаке кессак, а тут вот бумага. Но почему исписанная… непонятно, – ответила Бахрихон опа.

Наверное, над нами бы посмеялись, если бы услышали, но мы были наивны даже в этом. Нужно было вымыть руки, но в кишлаке были арыки, а тут… мы не смогли догадаться, что нужно было повернуть краник в умывальнике и вымыть руки.

– Ладно, утром Мирзу спросим, когда умываться будем. Пошли, – сказала Бахрихон опа.

Вдруг раздался шум и в унитазах полилась вода, заставив нас вздрогнуть. Мы с Бахрихон опа испуганно переглянулись и быстро вышли. Вернувшись назад, мы никак не могли найти дверь своей комнаты, двери были все одинаковые, с номерами.

– И что теперь делать? Как узнать, где наша? – испугавшись, спросила Бахрихон опа.

Ответить я не успела, одна из дверей открылась и вышел Мирза.

– Где вас носит? Ночь-полночь, заходите, – тихо произнёс он.

Мы облегчённо вздохнули и быстро вошли в комнату. Наконец, все легли и в ночной тишине, из открытого окна, были слышны кваканье лягушек и свист сверчков.

Утром, по привычке, первой проснулась Бахрихон опа, следом поднялась и я. Услышав шум, Мирза открыл глаза и посмотрел на старые часы на стене.

– Пять часов только, рано же ещё, чего встали? – спросонья спросил он, опять закрывая глаза.

Нам пришлось лечь, но сна уже не было. Мирза тоже не смог уснуть. Поднявшись, он сел и ладонью проведя по густым волосам, протёр глаза и быстро поднялся.

– Ладно, идите умываться и… у… там, в общем, пока народ не собрался, а то очередь образуется. И на кухне чайник поставьте… хотя нет, Вы ведь и с плитой не умеете обращаться, я сам. Пошли, – сказал он, взяв со спинки стула рубашку и надевая её на себя.

Мы пошли за ним, одеваться нам не пришлось, так как платья мы на ночь по привычке не снимали. Не было тогда, во всяком случае у нас, ни ночных рубашек, ни, тем более, пижам. Мирза дал нам одно полотенце, другое, бросив себе на плечо, вышел из комнаты и прошёл в мужской туалет, а мы с Бахрихон опа в женский. Мирза, умывшись, поставил на кухне чайник. Не зная, что делать, мы стояли в в коридоре в ожидании. Когда Мирза вышел, он с удивлением посмотрел на нас.

– А чего в комнату не пошли? – спросил он.

Мы пожали плечами.

– Ладно, пошли, – сказал он и пошёл вперёд.

– А можно спросить? – осмелились я, так как сооружение, называемое душем, мне не давало покоя.

– Что? – остановившись и повернувшись ко мне, спросил Мирза.

– Там это… на потолке висит, ну… в туалете, с маленькими дырочками, что это? – спросила я.

– Ты про душ, что ли? Из дырочек вода льётся и можно купаться. Душ называется, – ответил он и с усмешкой произнёс:

– Детский сад.

Правда, значения и этих слов я тоже не поняла. Но решила, что обязательно попробую искупаться в душе.

– У нас пара картошек осталось, на заводе перекусим, – сказал Мирза, вытаскивая из кастрюли варёную картошку.

– А вот хлеба нет, сегодня постараюсь раздобыть, – сказал Мирза, разрезая ножом картошку на кусочки.

В доме Турсун бая мы голода не знали, это неприятное чувство я испытывала долгие годы, пока обстановка немного не стабилизировалась. Мирза взял чайник и вышел из комнаты.

– Эти две картошки, он мог бы поесть один, а он с нами делится. Как мы отплатим за его доброту? – спросила Бахрихон опа.

– Может чапан ему подарить? Эргаш акя вон как обрадовался. Не дашь же ему женское платье или нимчу, – наивно сказала я.

Бахрихон опа задумчиво на меня посмотрела.

– Скоро лето, зачем ему твой чапан? Нужно в комнате прибраться, да вещи его постирать. Знать бы, как и где, – произнесла она.

Вернулся Мирза, с кипятком в чайнике и тут же бросил туда листья смородины. В общем, долго завтракать не пришлось. Мирза поднялся, следом поднялись и мы.

– Ну что? Пошли на завод, – сказал он.

А я всё думала, что же это такое, завод? И что там делают. Завод находился недалеко от ведомственного дома, где жили рабочие этого же завода, поэтому мы прошлись пешком. На проходной сидел пожилой мужчина и встретил нас сердито. Мирза открыл маленькую книжечку, пропуск и показал этому мужчине.

– Пулат акя, нам бы к директору, вот… на работу хотят устроиться, – кивая в нашу сторону, сказал Мирза.

Пулат акя внимательно нас оглядел.

– Товарищ директор ещё не приехал. Подождите его. Он к восьми обычно приезжает, – так же сердито, ответил Пулат акя.

– Что же делать? Мне к восьми на смену заступать, опаздывать нельзя… – пробормотал Мирза, посмотрев на Пулат акя.

– Так и иди на свою смену, они сами к директору зайдут, не маленькие, – ответил Пулат акя.

– Ну… тогда Вы пропустите их и покажите куда идти, – попросил Мирза.

– Без пропуска не положено, – твёрдо заявил Пулат акя.

– Откуда ему взяться, если они на работу пришли устраиваться? – теряя терпение, спросил Мирза.

– Не положено, – твёрдо заявил Пулат акя.

– Что делать… Вы посидите здесь, я постараюсь выйти, у мастера отпрошусь минут на пятнадцать. Мне идти надо. Только не уходите никуда, заблудитесь, – сказала Мирза.

Бахрихон опа растерянно посмотрела на него, потом перевела взгляд на меня.

– Вы идите, мы подождём, – сказала она.

Мирза, переминаясь с ноги на ногу, нехотя прошёл через проходную и скрылся за дверью. Мы просидели часа два, Пулат акя вдруг встал и побежал к воротам. Он их спешно открыл и во двор завода въехала чёрная машина. Автомобили мы никогда не видели, интересно было смотреть, как в железной, сверху закрытой арбе, без лошади, за стёклами, сидели и ехали люди.

– Наверное, это директор приехал. Мирза, значит, скоро выйдет, – сказала Бахрихон.

– Очень есть хочется, – тихо сказала я, услышав, как у меня в животе заурчало.

– Потерпи, я тоже голодна. Что ты, как маленькая? Мирза скоро выйдет, – ответила Бахрихон опа.

И Мирза вскоре вышел к нам. Он протянул Пулат ака бумагу, тот долго её изучал и наконец открыл нам низенькую дверцу проходной, за которой нас ждал Мирза. Мы прошли во двор и долго шли к зданию. Оглядываясь, я увидела огромных размеров цеха, это Мирза сказал, что именно оттуда выходят готовые тракторы. Что такое трактор, я не знала, но спрашивать не стала, видя, как торопится Мирза. Мы зашли в здание и подошли к кабинету директора. Там, за большим столом, сидела женщина.

– Галочка, нам бы к директору. Поговорить с ним нужно, это важно, – нагнувшись над столом, сказал Мирза.

Он говорил на русском языке и конечно, мы его не поняли. Описывая события своей жизни, я пытаюсь писать предельно понятно, думаю, разговор происходил именно так.

– Я сейчас спрошу у него. Подожди, – ответила Галочка и встав из-за стола, тихо постучала в дверь кабинета.

Она вошла и тут же вышла, приглашая нас войти. Меня сковал страх, ноги словно окаменели, я схватила за руку Бахрихон опа. У неё руки были ледяные, несмотря на тёплую, весеннюю погоду.

За столом сидел тот мужчина, что приехал на чёрной машине. Его совершенно лысая голова сверкала, от падающих через большое окно лучей солнца. Он постоянно вытирал платком свою лысую голову. Довольно упитанный, в костюме, он приподнял на лоб очки и посмотрел на Мирзу.

– Что у тебя? Разве ты не должен сейчас стоять за станком? – басовитым голосом спросил он.

– Владимир Иванович, у нас висит объявление, требуются сборщицы и упаковщицы. Вот, эти женщины пришли устраиваться на работу, – уверенно сказал Мирза.

– Ну… и иди в отдел кадров, чего до меня пришёл? – надевая очки, сказал Владимир Иванович.

– Я был там, Ваша подпись нужна,– ответил Мирза.

– Да, я знаю. Пусть пишут заявление, я подпишу. А ты работать иди, нам квартальный план сдавать, – громко сказал Владимир Иванович.

– Идём, Бахрихон, – сказал Мирза и быстро пошёл к выходу.

В отделе кадров, куда мы пришли с Мирзой, нас попросили написать заявление о принятии ученицами в сборочный цех. Я растерянно посмотрела на Бахрихон опу.

– Я писать не умею, – сказала Бахрихон опа Мирзе, который нервно ёрзал на месте.

– Вот что… мне работать надо. Вам всё объяснит Мария Васильевна. Никуда из цеха не уходите. В обед, это в два часа дня, я зайду за вами, в столовую пойдём, заводскую, – сказал Мирза и быстро вышел.

Мы с Бахрихон опа дружно посмотрели на Марию Васильевну, с короткой стрижкой светлых волос, худощавая женщина высокого роста, лет тридцати семи, с продолговатым лицом, с острыми глазами, она велела нам сесть, что мы послушно и сделали.

– Работнички. Даже писать не могут, а на завод работать идут, – скептически оглядев нас, сказала она, на чистом узбекском языке.

Мы молча ждали, правда, совсем не понимая, чего.

– Татьяна! – вдруг крикнула Мария Васильевна, от чего я вздрогнула и испуганно оглянулась. В просторную комнату, со множеством папок и бумаг в шкафах, вошла молоденькая девушка с длиной косой.

– Звали, Мария Васильевна? – спросила Татьяна, подойдя к столу.

– Садись за стол, пиши заявления, опять пришли неучи, – сказала Мария Васильевна, закуривая папиросу.

Татьяна быстро села и на двух листах написала за нас заявление. Мария Васильевна намазала палец Бахрихон опа чем-то чёрным и заставила приложить палец к бумаге, к заявлению, значит. А мне разрешили просто поставить крестик, что я с трудом и сделала.

– А теперь, отведи их в сборочный цех, скажи Семёнычу, пусть им всё покажет, – сказала Мария Васильевна.

Татьяна вывела нас во двор и мы, пройдя его, зашли в цех, там стоял шум моторов, лязг и крики людей. К нам подошёл пожилой мужчина, в чёрной, засаленной одежде из сукна и фуражке.

– Мирза забегал, сказал мне про них. Ты можешь идти, дальше я сам, мне не привыкать, – сказал Семёныч.

Татьяна тут же ушла. Семёныч стал нам говорить что-то на русском языке, а мы тупо смотрели на него, ничего не понимая. Кажется, он понял это и позвал паренька, узбека. Тот быстро подошёл и стал переводить нам слова Семёныча.

Так, Бахрихон опа и я были приняты на работу, мы должны были складывать готовые запчасти в ящики. Работа была не трудная, отдельное помещение в цеху, где работали многие женщины. В два часа, за нами пришёл Мирза. Я думала, что упаду в обморок от голода. Он вывел нас из цеха и пройдя двор, мы вошли в небольшое здание, запах еды ударил в нос. Посадив нас за стол, Мирза пошёл к стойке, где взял для нас суп и макароны. Я с жадностью быстро всё съела, без хлеба, его просто не было. Бахрихон опа, из своей тарелки, положила мне несколько штук макарон, я с благодарностью на неё посмотрела. Я не знаю, купил ли Мирза нам еду, или её рабочим раздавали бесплатно, но наконец, я сытно поела.

– Вечером, картошки купим, повезёт, может и хлеб найдём. Хорошо, тут можно овощи найти, – сказал Мирза.

К работе, мы с Бахрихон опа были привыкшие, но весь день сидеть, нагнувшись над ящиками… к вечеру, у меня в глазах рябило. Как и сказал Мирза, мы на местном базаре купили картошки, он тратил свои деньги, покупая огурцы и помидоры.

– Стойте здесь, я знаю, где можно хлеб достать, – почему-то почти шёпотом, сказал Мирза.

Его не было минут двадцать, наконец, он вышел из-за будки и подошёл к нам.

– Достал, пошли домой, сегодня пируем, – весело сказал он.