Накипь

– Да, с этим не поспоришь, – согласился Лопухов.

– А раз не поспоришь, то что ж вы, с…, у меня квартиру отобрали?

– Ну-ну! Кто отобрал? Я у тебя, что ли, отбирал?

– Не ты, но такие же клопы, как ты, в 93-ем. А я, между прочем, в Мариинском театре пел.

– Если б ты пел, а не пил, глядишь, и квартирка твоя при тебе была б.

– Тварь ты гнилая. А кто мне подливал, как не такие же клопы, как ты?

Артур Николаевич хохотнул и спросил:

– Может тебе чего надо? Я тебе завтра обувь принесу, чтобы босяком не ходил.

– Иди отсюда, падаль, – ответил ему человек.

– Ну оставайся с богом! Ботинки завтра принесу! – крикнул Артур Николаевич через плечо уже в прихожей. – Маргинальный элемент, – пояснил он родителям студентки Оли.

– Ну вот, глядите. Здесь у нас общий коридор. Вешалки все поделены по комнатам, вот этот крючок будет вашей Оли. На крючки других жильцов одежду советую не вешать, а то всякое бывает. Народ разный живет, не все со стрессом хорошо справляются.

– Ничего себе потолки, – Олин папа запрокинул голову, разглядывая уже не удивлявшие его слои отошедшей штукатурки.

– Почти четыре метра, – не без личной гордости ответил Артур Николаевич. – Счетчик у каждого свой, – он указал на стену, представлявшую собой что-то вроде коровьего вымени с сосцами в виде электрических счетчиков.

– Здесь туалет, – открыл он дверь в ближайшую комнатушку.

Василий Иванович заметил, что на туалетной двери была внушительная вмятина размером с человеческую голову, прикрытая календарем десятилетней давности. Фановая труба вся обросла бородой из пыли и копоти.

Артур Николаевич повел их в ванную.

– Ванна тоже антиквариат. Дореволюционный образец.

– Тоже Виллерой и Бох? – спросила Марина Михайловна.

– Нет, почему же? – удивился Лопухов. – Торнтонн энд санс! Английская фирма. А вот и клеймо – можете убедиться.

– Да-да, я вижу, – Марина Михайловна поспешно отступила от видавшего виды сантехнического чуда Торнтонн энд санс. – Можно воду открыть?

– Конечно, можно. С водой у нас проблем нету, – Лопухов повернул кран.

Василию Ивановичу и Марине Михайловне показалось, что весь дом затрясся от фундамента до самой крыши, в его недрах что-то загудело страшным гулом, зашипело, завыло и из крана брызнула худая, черная струйка, брызнула и тут же иссякла.

– Сейчас идет плановое отключение, – пояснил Лопухов. – Летом всегда так. Давайте посмотрим кухню.

В кухне вдоль стен стояло три плиты, две стиральные машины и пять маленьких столиков. К стене, покрытой зеленою краской, было приколочено несколько полок с разной утварью. Почерневшие подоконники украшала пара цветочных горшков, и какое-то ползучее растение тянуло слепой щуп вдоль рассохшейся оконной рамы к потолку. С потолка, шевеля усами и поворачивая голову, гостей с любопытством разглядывал рыжий таракан.

– На одну плиту приходится две хозяйки, – пояснил Артур Николаевич. – Каждая должна чистить свою половину.

В этот момент в кухню незаметно вошла, словно подкралась, молодая женщина лет тридцати, с крашенными хной волосами, с водянистым внимательны взглядом, с бледным ртом, сжатым в улыбку.

– А вот, кстати, одна из жилиц, – представил ее Артур Николаевич. – Виктория Романовна, замечательный работник и просто отзывчивый человек. Один раз меня в прямом смысле из беды спасла.

Пока родители студентки Оли изучали обстановку, Виктория Романовна, не разжимая улыбку, спросила:

– Как у вас дела? Все утряслось?

– Да утрястись-то утряслось, – морщась, ответил Лопухов. – Только этот ваш Архипов мне теперь покоя не дает: чуть ли не каждый день звонит и спрашивает, когда, мол, деньги вернешь? А мне, может, сейчас не с чего возвращать, я, может, сам последнюю краюшку хлеба доедаю. Всю душу вынул. И было же сказано ему – компенсирую.

– Ну, во-первых, он не наш…

– Свой собственный, значит.

– … а во-вторых, это ведь не доказано…

– Да-да, – пробормотал Артур Николаевич рассеянно, поглядывая на своих клиентов, которые от скуки начали пристальнее изучать стены, потолок и оконные рамы, Василий Иванович даже успел уколупнуть ногтем черную щепку на подоконнике.

– … почему вы должны верить?.. Ничего, кроме его слов…

– Да-да, – снова механически пробормотал Лопухов, все более тревожась о впечатлении, которое рыжий таракан производит на супругов.

Но вдруг слова собеседницы заставили его отвлечься от досадных мыслей.

– Что вы сказали? – глаза его широко открылись, и он как бы с пониманием новой, внезапно обретенной истины встретился с ней взглядом.

– Я говорю, – повторила она, – что на вашем месте, Артур Николаевич, задумалась, а действительно ли у него были деньги в той куртке? Потому что, кто теперь это сможет проверить?

– Даа… – протянул Лопухов.

– А ведь и правда… – сказал он, сразу сильно повеселев и оживившись. – И правда! Никто их не видел, никто не может подтвердить, в правду ли они у него были или нет… А, может быть, и вообще никаких денег не было…

– Именно.

– И как это я сам не додумался? – воскликнул Лопухов.

Она дернула плечом, показывая, что не знает, как такая простая мысль не пришла ему в голову.

– Друзья, а не пора ли нам посмотреть саму комнату, – задорно сказал Лопухов, подмигнув Виктории Романовне.

– Ну, с Викторией Романовной вы уже познакомились, – проговорил он, беря за одно плечо Василия Ивановича, а за другое – Марину Михайловну. – Кроме нее в квартире проживает еще четверо человек: один гость из Азии, не помню Большой или Малой, очень смирный человек, ни капли спиртного. Двое гражданских супругов, интеллигентнейшая пара – Михаил и Галина. А вон в той, самой дальней комнатее, живет один молодой человек, человечек так себе, скажу я вам, но порядок не нарушает, юрист, грызет себе потихоньку гранит науки, его толком-то и не видно. В общем, как видите, публика все приличная…

В ответ на это замечание из комнаты интеллигентнейших супругов, Михаила и Галины, донесся талантливо закрученный многоэтажный русский мат, следом – столь же бойкий и затейливый мат в верхнем регистре, на который ответило менее затейливое, зато более грозное восточное ругательство из другой комнаты.

Не успели Василий Иванович и Марина Михайловна опомниться, как дверь спальни счастливых супругов распахнулась, и оттуда вылетела растрепанная молодая женщина. Ударившись плечом о стену, она тут же хотела кинуться в комнату, но дверь перед ее носом захлопнулась. Тогда она стала колотить в нее босой ногой, требуя впустить ее и грозясь убить своего любимого гражданского супруга. Голос с восточным акцентом, вторя ей, обещал смерть всей квартире, если шум немедленно не прекратится. Дверь не поддавалась и только временами отвечала апатичной бранью. Пнув ее еще раз, женщина двинулась дальше по коридору и, к полному изумлению клиентов Лопухова, принялась лупить кулаком в соседскую дверь.

– Костя, вставай! – кричала она. – Вставай! Меня Мишка выгнал!

Дверь отворилась, из нее вышел Архипов.

– Что случилось? – покусывая нижнюю губу, спросил он.

– Иди, поговори с ним! Скажи, чтобы он меня впустил! Я не могу весь день тут торчать!

Архипов с тоской посмотрел на комнату супругов, на застывших в красноречивом молчании потенциальных жильцов, на Викторию Романовну, искоса поглядывавшую на него, и робко постучал.

– Миша, открой, – сказал он.

Навстречу ему высунулась длинная, в черной шерсти рука и втащила его внутрь.

– Ну вот, думайте, товарищи, – сказал Артур Николаевич, когда он и его клиенты наконец вышли на свет. – Хорошее место, исторический центр, академия рядом – лучше нигде не найдете!

– Да-да, мы подумаем, – Василий Иванович торопливо сгреб супругу под локоть и стал удаляться прочь от дома Растопиной с такой быстротой, что его жене пришлось семенить и подпрыгивать рядом с ним.

Им казалось чудесным, удивительным и странным, что на улицах светит солнце, гуляют праздные люди, и сверкает бликами река. Они прошлись по Летнему саду, сходили в Эрмитаж и, сев в светлом благовонном кафе на Невском, почувствовали себя невероятно, невыносимо, непередаваемо счастливыми.

Не сговариваясь, они решили, что Оля будет жить в общежитии.

Глава 5

Соседи

– Нет, ты понял?..

– Да, понял.

– Точно понял?..

– Точно.

– Вот, смотри! – человек чужой и тот все понял, а ты…ничего не понимаешь!

Михаил Потемкин вывалился в коридор, по-обезьяньи цепляясь за плечо Архипова. Галя, прислушивавшаяся к разговору, отскочила от двери.

– Нет, а что я такого сказала, а?..

– Вон, пусть человек тебе объяснит! – ткнул Миша пальцем в Архипова. – Костян…

Архипов улыбнулся и, что-то пробормотав, попытался ускользнуть к себе. В двенадцать он встречался с Ритой, и уже потерял полчаса. Но Миша крепко держал его.

– Подожди, братан, подожди… Видишь, она опять сейчас начнет, я ведь за себя не ручаюсь…

Но Галя, судя по всему, и не думала «начинать», вместо этого она примирительно спросила:

– Мишунь, ты завтракать будешь?

Миша постоял, склонив голову набок и как бы соображая, верить этой внезапной перемене или нет, потом сказал:

– Давай! И на Костяна чего-нибудь сообрази. Костян, ты ж голодный? Сейчас Галка накормит…

Он двинулся вслед за Галей, одной рукой ощупывая карман трико в поисках сигарет, другой – повиснув на Архипове.

– Мне и правда пора… – пробормотал Архипов.

– Галка, быстрее там! Костян торопится! – Миша наконец отыскал сигареты и засунул одну в рот.

На кухне он рухнул за небольшой, накрытый клеенкой столик, усадив рядом с собой Архипова. Пока на сковородке шкварчала яичница, а Галя резала хлеб, Миша потягивал пиво и курил, стряхивая пепел в треснувшее кофейное блюдце. Взгляд его, все еще мутный, лениво замирал в одной точке, а рука, подносившая сигарету ко рту, двигалась заторможено и вяло.

Одет он был в растянутую майку, из которой выглядывала черная шерстяная грудь. В шерсти поблескивал серебряный полустершийся образок на замусоленном шнурке.

После завтрака, когда на столе остались в хаосе лежать раскрошившийся кусок хлеба, надкушенная зеленая луковка и остатки подгоревшей яичницы, Галя, моя посуду, покосилась на Михаила и робко загнусавила:

– Мишуня, миленький, вернись на работу… Нам одной моей зарплаты не хватит… – она работала продавцом.

– В шиномонтажку не вернусь, – угрюмо ответил Миша.

– Ну, может быть, не туда… Может быть, в какое-то другое место… Мало, что ли, работ?

Видя, что Миша не отвечает, она стала бубнить себе под нос жалобно и однообразно. Плакательные интонации появлялись в ее голосе сами собой, почти автоматически, и так же автоматически могли смениться криком.

В Гале все было вызывающе-крупно: большие круглые глаза под большими густо накрашенными ресницами, большие полные губы на круглом большом лице, большой, выпуклый и мягкий живот, большая грудь, под тяжестью которой сгибался ее торс. Ей исполнилось двадцать восемь, но все ее тело было бабьим, сдобным и рыхлым.

Миша работал в шиномонтажке последние полтора месяца, и был уволен только вчера. Причина увольнения казалась до крайности обидной: он сменил колесо приехавшему на «Ладе» клиенту, и только-то. То есть не взял с него за «гнутый» диск, не навесил грузиков, оставил старые ниппели. Одним словом, поступил, как полный и круглый дурак. О чем ему прямо сказал старший менеджер Саркисян Армен Гамлетович, а также добавил, что за упущенную выгоду, он, дурак, заплатит из своего кармана. Миша в долгу не остался: припомнив все известные ему ругательства, он излил их на Армена Гамлетовича, после чего был уволен.

Уткнувшись вязким взглядом в Архипова, он сказал:

– Вот он постоянно работает – и что? Много заработал? Похож на миллионера? Голодранец. Работаешь, работаешь – и сдох. Пожить не успеваешь, – он сделал затяжку. – Нет, надо не работать, а как-то по-другому…

– Как это «по-другому»? – передразнила его Галя.

Миша обвел глазами комнату и задумчиво запустил руку в свою кудрявую голову, красивую в анфас, и совершенно скошенную в профиль.

В его внешности вообще странно сочетались красота и уродство. Словно природа, задумав его красавцем, вдруг охладела к своему замыслу. У него был хорошо очерченный рот и вместе с тем тяжелая, по-обезьяньи выдвинутая вперед челюсть, глаза чистого ультрамарина слишком глубоко запали в череп, темные, мягко курчавящиеся волосы чересчур набегали на лоб. Нос, начинаясь сразу ото лба, казался слишком коротким, а ноздри при этом выглядели тонкими и даже трепетными.

– А как они все живут? – ответил он. – Вон у них и яхты, и машины, и дома. В шиномонтажке они это все заработали? Шиш там! Если они могут так, то почему я не могу? Чем я хуже? Я тоже хочу и майбах, и мальдивы, и рябчиков с ананасами, – он поднес сигарету ко рту.

– Мы с тобой никогда так жить не будем, – сказала Галя.

Она закончила мыть посуду, вытерла руки и села рядом с ним. Обмакнув перышко лука в соль, она вяло жевала его. Обнаружив ее тело рядом с собой, Миша механически протянул руку и обнял ее стянутую бюстгальтером спину, рука пошла медленно вверх-вниз по двум выпуклым складкам.

– Эх, разбогатеть бы! – он потянулся на стуле до хруста в суставах. – Если б я разбогател, то здесь ни за что бы не остался!

– И куда бы ты поехал? – спросила Галя.

– А туда, где живут настоящие люди… Куда-нибудь, где тепло, и солнце светит круглый год. Во Францию или в Италию… Там все загорелые, улыбаются…

– У них просто климат хороший…

– Я, пожалуй, пойду, – Архипов сделал попытку подняться.

– Посиди, Костян, посиди!

– Ну и что бы вы там стали делать? – в дверях уже некоторое время стояла Виктория Романовна и слушала Мишу с косой улыбкой на губах.

Сквозь хмельную угрюмость изжелта-серое, осунувшееся Мишино лицо вдруг просветлело. Он улыбнулся и сказал:

– Что-что… Купил бы дом с колоннами где-нибудь на берегу и жил бы! В море бы купался… Там говорят вода такая, что каждый камень видно, рыбу можно голыми руками ловить. Я бы с маской поплавал, на всех этих гадов поглядел бы. Мне всегда было интересно, как там эти твари шевелятся. Хотела б ты, Галка, с маской поплавать?

– Я бы просто лежала в шезлонге и загорала, – ответила она, невольно отзываясь на его мечту.

– Грелись бы на солнышке, а нам бы всякие коктейли подавали. Посиди, Костян, посиди! Всякие фрикасе и бланманже… Я бы даже улитку съел!

– Фу! Улитки – гадость. Гораздо лучше итальянская кухня. Мне нравится паста и равиоли… И вино итальянское самое лучшее.

– А я бы и кузнечика сожрал, – Миша теснее прижал ее к себе. —Устриц бы каждый день трескал!

– Устриц надо обязательно с лимоном…

– У меня было бы не меньше пятидесяти комнат, и все – разные. В одной – медвежьи шкуры, бошки носорогов там всякие, в другой – картины до потолка, в третьей – бильярд, в четвертой – кинотеатр… Столовых и спален только бы по пять штук каждой! Сортиры у меня все золотые бы были, даже у ершиков золотые ручки! Две-три комнаты только б под шмотки отвел. Галка, хотела б ты в одной хранить только дольчегаббана, в другой – шанель?..

– Я шанель не люблю. Это для старух. И духи у них вонючие.

– Костя, а что вы делали бы, если бы разбогатели? – Виктория Романовна перевела взгляд на Архипова. На ее бледных щеках выступил румянец, как будто что-то развеселило ее.

– Я?.. – он испуганно взглянул на нее. – Не знаю… Я никогда об этом не думал…

Миша ушел в безмолвное созерцание собственной мечты, и Архипову наконец удалось выбраться из-за стола. Но Виктория Романовна окликнула его:

– Костя, вы уже подписали новый договор аренды?

Он обернулся, мгновенная тревога промелькнула на его лице.

– Нет, не подписал, – ответил он. – Я о нем вообще не слышал.

– Странно, – сказала Виктория Романовна. – Я еще на той неделе подписала.

– И что там? Условия сильно изменились?

Под условиями он подразумевал, конечно, цену, она это прекрасно понимала.

– Знаете, это ведь у каждого индивидуально… Одно могу сказать: стало дороже. Да не переживайте, с вами, наверное, тоже скоро подпишут…Вы видели? – сегодня заходил Лопухов. Он все водит жильцов смотреть ту комнату…

На ее губах появилась тень улыбки. Рот Архипова тоже невольно скривился на угол.

– Считает, что на ней теперь проклятье, – улыбка Виктории Романовны обозначилась яснее. – У него сейчас трудности. Чуть не уволили, и с деньгами проблема – нечем заплатить кредит за машину.

Архипов опустил глаза и ничего не ответил.

Несмотря на то, что они были соседями и коллегами, Архипов толком не общался с ней, более того, почти избегал. Он чувствовал, что пока она говорила, ее выпуклые глаза все время словно ползали по его лицу, словно осторожно отыскивали в нем что-то.

Одета она была в свою привычную «робу» – черные брюки и темно-синюю кофту. Она всегда выходила из комнаты, только наглухо застегнутая и гладко причесанная. С нею Архипов невольно держался на «вы». Первое время, думая, что ей это обидно, он несколько раз пытался перейти на «ты», но что-то будто лишало ее молодости и возможности говорить ей «ты».

– Кстати, – сказала она, уже как бы собираясь уходить. – Он вернул вам деньги? Я спрашиваю потому, что мне он принес новый зонт взамен украденного.

– Нет, пока не вернул.

– Да? Наверно, скоро вернет. Ну, хорошего дня.

Она скрылась у себя. Архипов, как всегда после разговора с ней, почувствовал смутное беспокойство, словно что-то холодное и скользкое дотронулось до него.

Когда он был уже за порогом, его догнал Миша.

– Братан, братан, подожди!

Он замялся.

– Слушай, тут такое дело… Не одолжишь деньжат?..

– Сейчас? Слушай, я…

– Я с первой зарплаты отдам – честное слово…

Архипов сунул руку в карман и достал мятую тысячу.

– Вот спасибо! Я как только – так сразу…

Но Архипов его уже не слушал. Он знал, что опаздывает, и знал, что Рита будет недовольна. Солнце, еще недавно косой полосой ложившееся на соседний брандмауэр, стояло теперь высоко и беспощадно раскаляло, как рой, гудящий, сияющий золотом каменный город.

Глава 6

Рита

Как только Архипов вышел из прохладной сырости двора, на него навалился полуденный зной. Случилось то, что часто случается в Петербурге: зимняя стынь с ветрами и сеющим дождем за ночь сменилась абсолютным летом. Те же люди, которые вчера кутались в куртки, хлюпали носами и сутулились от холода, сегодня шагали по Невскому, вольно распрямив спину и распахнув грудь. Все вокруг пестрело совершенно летней публикой, которая двигалась, толкалась и текла во все стороны. Фонтан возле Казанского собора, бивший прозрачной искрящейся струей, был облеплен людьми, как свежий арбуз осами. Ловцы загара бросили себя кто куда: на траву Марсова поля, на песок Петропавловской крепости и даже на камень набережной. Тут же появились лоточники, и пошла бойкая торговля жаренной кукурузой, мороженным и сахарной ватой. И от холодной, сырой, затянувшейся весны не осталось ничего, даже воспоминания.

Свернув к арке Главного штаба, Архипов оказался внутри вавилонского столпотворения. Он прорвался сквозь толпу, окружавшую музыканта, увернулся от объятий плюшевой лошади, и был остановлен тремя пожилыми дамами с внуком. Дамы хотели сфотографироваться под Круглыми часами, внук куксился от жары и оттого, что его не пустили в музей восковых фигур. Архипов сфотографировал их всех вместе и по отдельности, и когда уже собирался уходить, одна из них уронила пакет, из которого вывалился колоссальный набор шоколада. Архипов помог им собрать покупки, и, когда вошел на Дворцовую, было без двадцати час.

На брусчатке стояли, сидели и лежали люди. Монархи, чьи портреты украшали коробки конфет, прогуливались под ручку друг с другом.

Рита ждала его во дворе Эрмитажа, у фонтана. Он сразу узнал ее, хоть она и стояла к нему спиной: ему был виден только краешек ее щеки и маленькое ухо, выглядывавшее из-под завитка темных, в каре стриженных волос.

– А вот и ты, – обернулась она. – Надо же! Ты надел рубашку, – она окинула его взглядом влажных черных глаз.

На ней самой было платье зеленого цвета, который, она знала, так шел ей. Две золотые капли в ушах отбрасывали лучистые тени на шею и подбородок.

– Не хотел тебя позорить, – улыбнулся Архипов.

– Нам нужно занять очередь. Они пускают по десять человек.

Вместе они встали в хвосте длинной, тянувшейся через весь двор очереди. Всякий раз, когда очередь начинала двигаться, проталкивая их вперед, Рита приподнималась на цыпочках и вытягивала шею, пытаясь разглядеть, сколько еще человек перед ними, потом хмурила лоб и нетерпеливо цокала языком. Архипов знал, что ее оскорбляла необходимость стоять в любой очереди. Ей чудилось что-то унизительное лично для нее в том, что надо толкаться вместе со всеми в потной и тесной толпе.

– Тебе жарко? – спросил он.

– Мне печет голову, – недовольно ответила Рита.

Архипов улыбнулся и, растопырив пальцы, поднял руки над ее головой.

– Я сделаю тебе тенек.

– Перестань, это глупо.

Он засунул руки в карманы, вжал голову в плечи и обвел взглядом двор. Вдруг в параллельном потоке, со стороны Церковной лестницы он заметил высокого, худощавого человека в клетчатой, мешком висевшей рубахе.

– Смотри, это же Леха! – сказал он.

– Где?

Рита обернулась.

– Тебе показалось, – спустя долю секунды ответила она.

еловекился. иему машут,евшей на плечах рубахе. и худощавую фигуру в— Нет, это точно он, – Архипов поднял руку и помахал.

Увидев, что ему машут, человек остановился и близоруко прищурился. Взгляд его оживился, он обернулся, сказал кому-то пару слов, и стал протискиваться к ним.

Рита отвернулась.

– Зачем ты его позвал?

– Он бы все равно нас увидел.

Литвинов был не один: за руку его держала невысокая девушка, беленькая и вся какая-то мягкая. Из рукавов ее футболки выглядывали круглые детские ручки с ямочками на локтях. Казалось, что если надавить на эту белую руку, то кожа на ней тут же вернется в прежнее состояние, не оставив никакого следа нажима. Пряди негустых, светлых волос мягко спускались ей на плечи. Между двух круглых щечек сидел маленький вздернутый носик, а под ним улыбался нежный, маленький ротик.

Именно она первой поздоровалась с ними.

– Привет! – сказала она, и ямочки заиграли у нее на щеках. – Вы друзья Леши?

– Это Света, – представил ее Литвинов.

– Я Костя, – Архипов протянул ей руку.

– А это Рита, – сказал Литвинов, переводя взгляд на Риту.

– Да, это Рита, – сказала Рита.

Рита не любила Литвинова. Архипов знал это, знал это и сам Литвинов, потому что Рита никогда не скрывала своего отношения к нему. А между тем, Литвинов был другом Архипова, и когда-то сокурсником Риты.

Литвинов принадлежал к породе желто-пегих блондинов, бесцветных, словно бы выветренных прибалтийскими ветрами. Ни красивым, ни даже приятным его лицо не казалось. Но было в нем некоторое своеобразие.

В голубых до белесости глазах жили очень подвижные, острые, птичьи зрачки. Он близоруко щурился по привычки вглядываться в предметы, но этот вечный прищур накладывал маску высокомерия на его лицо. Нос заканчивался квадратным, вздернутым и очень острым кончиком, что придавало Литвинову въедливое, ехидное и вместе с тем задорное выражение. Подбородок разделяла бороздка, слишком длинная и глубокая, чтобы называться просто ямочкой. Думая о чем-то, он обычно хмурился, поэтому между бровей у него рано залегла маленькая резкая морщинка. Вместе с бороздкой она как бы рассекала его лицо надвое. Одевался он всегда будто с чужого плеча, а привычка сутулиться делала его сжатым, скрученным и хуже сложенным, чем он был на самом деле.

– Удивительно, что мы встретились, правда? – проговорила Света, поднимая радостные глаза на Литвинова и все еще держа его за руку. – Леша мне о вас рассказывал. Он сказал, что вы – его лучшие друзья.

На губах Литвинова застыла улыбка, не та улыбка, которая была редкой и сразу делала его тусклое лицо красивым, а полуулыбка, недоулыбка. Но темные зрачки заблестели и зашевелились, своим быстрым движением компенсируя неподвижность улыбки.

– Надо же! Какая честь! – полушутя сказала Рита.

Зрачки-птички тут же передвинулись на нее.

– Сегодня такая чудесная погода, – продолжала Света. – Мы вчера намучились с переездом, и сегодня решили прогуляться.

– С переездом? – не понял Архипов, он не помнил, чтобы Литвинов собирался переезжать.

– Да, я переехал.

– А вы разве не знаете? – удивилась Света. – Он же недавно ключи получил!

– Ничего себе! Поздравляю! – потрясенно произнес Архипов. Он не только не знал, что Литвинов получил ключи, но даже о том, что Литвинов купил квартиру.

– Квартира, правда, совсем небольшая, – продолжала Света. – Всего тридцать три квадрата. Но все-таки не студия и свое жилье!