Оксюморон

Он кивнул, не поднимая заслезившихся глаз.

– Вот и отлично! Тут вопрос в самодисциплине. Будет с ней порядок и тогда всё остальное наладится. Советую завести распорядок дня. Могу помочь составить. Сильно помогает по жизни. Сначала будет трудно, а потом сам удивишься: и как это я раньше без него обходился?

Отец помолчал недолго, затем хитро прищурился и спросил:

– Кто первым подал идею об отлынивании от домашней повинности? Никому не говори, а мне шепни на ушко.

Как обидно, что нельзя уподобиться черепахе и спрятаться в непроницаемый панцирь! А еще лучше нырнуть в хатку, как бобер, и переждать опасность.

– Оба… Одновременно…

– Ясно, – отец понимающе кивнул. – Представь себе, что я скрою от больного истинную причину недуга. Не буду озвучивать смертельную опасность, а улыбнусь и скажу: у вас обыкновенная простуда, уважаемый пациент. Покашляете, почихаете, нос прокапаете – и все пройдет. Не зная досконально врага, с ним невозможно бороться на равных. Я понятно объясняю?

Чего тут понимать? Полуправда не пройдет, как ни старайся.

– Лёха предложил… – он не узнал своего голоса. Ведь поклялись не выдавать друг друга. Никому-никому. – Но я тут же согласился! Он меня нисколечко не уговаривал!

Дверь в комнату резко открылась, впустив яркий свет из прихожей, и мама – маленькая, добрая, родная, нежная, появилась в проеме, картинно сложив руки на высокой груди. Ее грозная поза, долженствующая произвести на него устрашающее впечатление, не возымела должного воздействия. Глаза-то всё равно добрые и их никуда не спрячешь. Возьми она плетку в руки, он все равно почувствовал бы, насколько любим ей, и помилование настанет в независимости от тяжести содеянного.

– Я только что говорила с Алёшиной мамой, – начала мама наигранно грозно. – Она также возмущена! Её сын упорно твердит, что эту пакость вы задумали вдвоём! Одновременно! Так не бывает! Я хочу знать немедленно: кто инициатор?!

Отец, тяжело вздохнув, поднялся из-за стола, потрепал его по волосам и примиренческим тоном постановил:

– Бывает, мать. Ещё как бывает! Не всегда заводила подлежит огласке. Вам, девчонкам, мушкетерского братства не понять. Пошли, чайку попьем. Парню одному побыть нужно.

– Какого чайку?! – встрепенулась мама рассерженной птицей. – Надо же выяснить…

– Пошли-пошли, – отец обнял ее за плечи и мягко выдворил обратно в коридор, закрыв за собой дверь.

На душе было одновременно легко и мрачно. Вроде бы хотелось исчезнуть со всех глаз долой и навсегда, но беда миновала и заслуженной казни не случилось. Ещё долго сидел неподвижно, думая обо всем происшедшем. Очень хотелось в туалет, но не время. Лучше перетерпеть, отсидеться в относительно безопасной норке. Как ни крути, а друга-то он выдал. Пусть и не посторонним людям, а родному отцу, но все-таки. А Лёха не сознался. И на него вину не перекинул.

Родители обоих сорванцов не прибегли к драконовским мерам, но вынесли строгое предупреждение: в следующий раз, случись нечто подобное, придется расплачиваться за все сразу. Забудьте, детки, о презумпции невиновности!

О своем разговоре с отцом он Лёхе ничего не сказал, а тот и не расспрашивал о домашних разборках. Посмеялись над собственной дуростью и обрадовались условному наказанию.

А вот распорядок дня он так и не завел. Регламентированная жизнь решительно не для него! Отец сначала настаивал, а потом махнул рукой: когда созреешь, сам вернёшься к этому вопросу. Так и не созрел.

…Однажды в субботу, после школы, они решили выпить. По-взрослому, как настоящие серьезные парни, а не цедя несчастный бокал шампанского, выклянченный у родителей и выпитый под их же надзором на семейном торжестве. Пора вступать во взрослую жизнь. Как-никак, девятый класс начался. После летней каникулярной разлуки есть о чем пообщаться тет-а-тет. В конце сентября, как по расписанию, в Москву прибыло бабье лето, имея в багаже солидный запас тёплого ветра и безоблачного неба. Столь краткосрочная и неверная пора иной раз будоражит мозг сильнее, чем хулиган-апрель, безжалостно гнобящий последнюю зимнюю хандру. Идею совершить действие, категорически противопоказанное несовершеннолетним комсомольцам, невзначай подбросил Лёха. В школьном туалете, глядя в окно, чья замызганность не справлялась с весёлостью солнечных лучей, он вдруг с мечтательностью заправского пьянчуги выдал:

– Э-эх, погодка… Займи, но выпей!

– Я категорически «за»! – поддержал он еще не оформившееся толком предложение, высовывая голову из туалетной кабинки. – У меня пятифан есть, на завтраках сэкономленный. Плюс у родаков на киношку разжиться можно.

– Ни разу, друже, я в тебе не сомневался!

Где совершить обряд вступления в рядовые бесчисленного, разношёрстного, не знающего дисциплины дионисова войска? Дома исключено, да и не романтично вовсе. В каком-нибудь подъезде, как делали в те времена многие выпивохи? Полный моветон! К тому же антисанитария и вполне возможная встреча с милицией, вызванной недовольными жильцами. В своем дворе не лучше, чем дома, а в любом другом опасно: извечные скамеечные бабки хай поднимут или «на хвоста» кто прицепится, а то и вовсе накостылять могут. Ляхов быстро нашел приемлемый выход. Нужно у Таганки сесть на троллейбус и покатить в сторону «Птички», через пятнадцать минут выйти на остановке «Платформа 4-й километр», а там простора для тайных возлияний предостаточно. Там ведь железная дорога курского направления проходит, а с двух сторон её – островками – заросли кустарников и деревьев, иногда переходящие в компактные лесополосы. Площадь зелёного архипелага невелика, но для задуманного дела подходит почти идеально: какая-никакая, а природа и до самых Текстильщиков сплошные промзоны, огороженные заборами. Относительная тишина, уединение, безопасность. Красота! После определения места, где предстояло выпасть из негласного общества трезвенников, встал не менее важный вопрос: что именно и в каком количестве в себя влить. С выбором маялись недолго. Водку отмели сразу, как напиток из-за своей крепости не слишком подходящий для первого настоящего знакомства с алкоголем. Неизвестна реакция юного организма на столь серьезный напиток. Пиво казалось несолидным и невкусным. Вино, быть может? Тогда какое взять: белое, красное, сухое, полусладкое, десертное, крепленое? Вопрос… Да ну его к черту! Портвейн! Вот то, что нужно. Цена не кусачая и градус приемлемый.

Продавщица в винном магазине, толстенная тетка лет пятидесяти с кривой наколкой между большим и указательным пальцем правой руки «Валя», посмотрела на них оценивающе, подмигнула припухшим глазом, криво улыбнулась щербатым ртом, прокуренным голосом каркнула нечто вроде «пора, соколики» и выставила на стол две бутылки «Акстафы». Тем, что покупателям явно нет восемнадцати, ее определенно не напрягало. Отсчитывая сдачу пробурчала, будто и не к ним обращаясь:

– В соседний гастроном зайдите. Там свежую «Любительскую» выкинули. На закусь отлично пойдет.

В указанном гастрономе, помимо едва ли не килограммового шмата колбасы, прихватили батон еще теплого хлеба, четыре плавленых сырка «Дружба», немного огурцов и помидоров. Предложил купить большую луковицу, чтобы запах спиртного отбить, но Лёха фыркнул, брезгливо поморщился и тут же продемонстрировал две пачки жевательной резинки «Dabble Mint», недавно привезённой родителями из Копенгагена. Вот, мол, гораздо надёжнее и на вкус неизмеримо приятнее. Красно-белая спортивная сумка с эмблемой популярного футбольного клуба не очень-то тяготила плечо, издавая характерные позвякивания.

Нужную поляну для посиделок нашли не сразу. Привередничали, всё дальше и дальше удаляясь от тихой улицы, где находилась троллейбусная остановка. То слишком близко к железной дороге – в окно проезжающей электрички доплюнуть можно, то грязновато, словно тут побывали горе-туристы, не привыкшие убирать за собой, то… Вот не нравится и всё! Необъяснимо не лежит душа и ничего с этим не поделаешь. Часа в четыре пополудни они вошли во вполне подходящую для лёгкого пикника рощицу. Среди вездесущих, развесистых ясеней здесь пробились и выжили несколько берёз, добавлявших света и частичку загородного колорита. Громыхающие составы проносились метрах в пятидесяти по возвышающейся над деревьями насыпи. Другим своим краем заросли налезали на высокий забор, бетонной плотью охранявший то ли автобазу, то ли завод по производству неизвестно чего. Место регулярно посещалось любителями употребить на свежем воздухе в стороне от посторонних глаз, о чём говорили сооружённый стол из сдвинутых друг к другу ящиков из-под марокканских апельсинов и толстые поленья вокруг него, служащие стульями. Тут и кострище имелось, слегка поросшее подвядшей травой. Под ногами хрустела щебенка, вперемешку с землей, нашпигованной пивными пробками и «бескозырками» из-под водочных бутылок. Реже попадались пластмассовые пробки от дешёвой бормотухи.

Друзья предусмотрительно прихватили газету – без скатерти совсем некультурно – но позабыли стаканы. Досадно, конечно, но Ляхов быстро нашел решение проблемы: пить по паре хороших глотков, не больше. Точно поровну, конечно, не получится, но не до грамма же дележ устраивать. Перочинным ножиком срезали пластмассовую пробку и первым борьбу с зеленым змием путем приёма его внутрь начал Лёха. Мощно выдохнул, присосался к горлышку и махнул два приличных глотка. Поморщился, будто уксуса хлебнул, и схватился за бутерброд с колбасой.

Ему же портвейн не показался столь уж трудным для питья, как всем своим видом демонстрировал Ляхов, скорее слишком приторным, но для порядка тоже скорчил кислую гримасу. Закусили. Посидели. Потрепались. Повторили. Как-то ненавязчиво мир приобрёл весёленькие оттенки. Он и так-то не выглядел мрачно, а теперь и вовсе стал великолепным, полным позитива, без малейшего намёка на наличие проблем, неудач и вообще каких-либо шероховатостей; место, где сидели – натуральный оазис, а все люди (каковых тут и не наблюдалось) сплошь друзья и даже братья.

Меньше, чем за час первая бутылка утратила своё содержимое, а закуска уменьшилась на треть. Есть теперь не хотелось вовсе, а распирало поговорить, поделиться чем-то наболевшим или залежавшимся в душевных тайниках.

– Знаешь… – решил признаться в своем самом сокровенном, как ему тогда казалось, желании и вдруг почувствовал лёгкую непослушность собственного языка, удивился на секунду, но продолжил: – Давно хотел тебе сказать, да все не решался… Я решил… Еще года три назад… Короче! Я хочу стать писателем!

К этому времени начатый им когда-то фантастический роман не продвинулся ни на строчку. Зато родилось несколько рассказов с залихватским, хотя и не стройным сюжетом и совершенно неправдоподобными героями. О их существовании не знал никто, в том числе и Варя. Как и о содержании того давнего разговора с Валентиной Михайловной.

Лёха посмотрел на него взглядом долгим, изучающим, икнул и постановил:

– Зашибись! Чертовски правильное и мудрое решение. Одни плюсы, что тут говорить. На работу ходить не надо, спи сколько хочешь, лови вдохновение. Шикарные гонорары, дача в Переделкино и прочие удовольствия. За-ши-би-сь! Но тут есть малю-юсенький нюанс.

Во время своей кратенькой речи, он резко взмахивал руками, отчего его слегка покачивало вместе с поленом, на котором сидел. Блестящие черные глаза притушила хмельная поволока и смотрели они вроде и на собеседника, и в тоже время куда-то сквозь него.

– Какой нюанс? – он напрягся, боясь услышать от друга ненужную сейчас колкость.

– Объясняю. Дюма, Стивенсон, да хоть Толстой с Достоевским, кто они? Гении! – Лёха многозначительно поднял вверх указательный палец. – А зайди в книжный магазин, сколько там книг стоит, авторов которых ты сроду не слышал. И не только ты! О чём это я… А, вот! Ты на кладбище был?

– Конечно! – опешил он от неожиданности вопроса. – А причём тут…

– Не торопись. Сейчас все поймешь. Там у всех на памятниках две даты и тире между ними. Заметил? А иногда и тире нет – одна пустота. И всё! Миллионы… Нет! Миллиарды людей исчезли навсегда, оставив после себя лишь тире. А кого-то и на тире не хватило. Писатели не исключение. Плохие писатели, я имею ввиду.

– Я не хочу быть тире! – он реально обиделся. – С чего ты вообще это взял?!

– Вот! – все тем же пальцем он поводил у самого его носа. – Уже речь не мальчика, но мужа. Я в тебя верю, друг сердечный! Но тут одного хотения мало. Да и таланта бывает недостаточно. Нужно работать, Сырник, работать и ещё раз работать. Начинай прямо сейчас. Ну, не здесь, конечно… Но завтра утром – сразу за стол. Пиши и пиши, не переставая! Сочинять ты умеешь… Нужно выпить по этому поводу!

Откуда он знает, что нужно делать, чтобы стать писателем?! Сам-то пробовал хоть что-нибудь наваять? Больше чем на школьные сочинения и не хватает, а туда же, учить вздумал. Лучше действительно выпить и закрыть тему.

Вторая бутылка охотно предоставила свое забористое содержимое. По очереди занюхали плавленым сырком «Дружба», отщипнув по кусочку.

– А давай курнём! – весело предложил Лёха, расплывшись в пьяной улыбке. – Раз уж употребили. Для достижения гармонии между душой и телом, как мой папаня говорит.

До сих пор они куревом не баловались, в отличие от некоторых одноклассников и даже одноклассниц, но почему бы и не попробовать, раз пошло такое дело.

– Да где взять-то?

– Будь спок! У отца из блока спёр.

Из нагрудного кармана вранглеровской джинсовой куртки Лёха вытащил нераспечатанную пачку «Marlboro». Их дымящим втихаря сверстникам такое курево могло только сниться. Как не попробовать заокеанской отравы? У Ляхова и спички с собой оказались. Сначала просто набирали в рот пахучего дыма, не решаясь, да и не умея, делать затяжки. Лёха решился первым, зашёлся в кашле, но быстро пришёл в себя и, шатаясь как деревце на ветру, стоял с балдёжным видом, наблюдая за другом. А его выворачивало наизнанку от первого же серьезного затяга. Отбежал в сторонку, ближе к железнодорожной насыпи и принялся лихо извергать из себя все только что употребленное, непроизвольно и неудержимо; в голове набирала обороты карусель, грозя швырнуть наземь. Наверху застучала колёсами электричка, и он перестал слышать звуки, издаваемые рвущимся наружу желудком. Лёха стоял с разинутым ртом, не понимая состояния собутыльника. Ведь хорошо же! С чего это он харчи метать вздумал?

– Гля, Митяй, какие-то щеглы на нашей поляне вылупились, – грубый, гыкающий голос раздался за их спинами, как только электропоезд стих вдали.

Ещё не начав нормально дышать, он обернулся на голос лишь в пол-оборота. Лёха же исполнил крутой разворот, будто бравый солдат получивший команду «кругом», и едва не упал. Но устоял и невероятным усилием воли заставил себя держать равновесие. Перед друзьями, как двое из ларца, одинаковы с лица, выросли два мужика размерами семь на восемь, восемь на семь и возрастом лет тридцати. Здоровые ручищи, выдающиеся скулы, потёртые куртки из кожзаменителя, широкие брюки – обычные шоферюги или работяги. Появились тут, скорее всего, с огороженной территории под шум проходящего поезда. Наверное, бетонный забор имел потайную брешь. Между ними, взяв обоих под руки, стояла особа женского пола с толстыми, ярко напомаженными губищами. Вся такая пышная, в смешных ржавых завитушках на голове и нелепом кумачовом платье чуть ниже широких колен, готовом лопнуть пятой точке.

– А чо, по-моему, клёвые парниш-шки, – голосок у нее оказался тонким, как мышиный писк и никак не вязался с ее габаритами. – Может, с собой в общагу прихватим? Развлечемся.

И засмеялась, широко разинув рот и нарочито задрав голову. Вместо нормального смеха у неё получалось «хик-хик-хик», а грудь при этом мелко дергалась. Мужики поддержали свою спутницу, заржав, как два молодых жеребца.

Совершенно не к месту Лёху прорвало: он тоже захохотал. От души, безудержно, до колик. Согнувшись, держался одной рукой за живот, а другой, как Ленин почти на всех памятниках, твердо указывал в сторону губастой тёлки (столь вульгарное обозначение к ней подходило как нельзя лучше).

– Ой, не могу! – Лёху корежило смехом, но он умудрялся четко выкрикивать слова. Лучше бы молчал. – Ой, держите меня семеро! Чудила какая толстожопая!

Полностью повернувшись и придя в себя, он смотрел на друга как на человека, решившего ни с того, ни с сего повеситься прямо здесь, на первой подходящей березе; уже и веревку примастырил и голову в петлю засунул. Теперь мирное расставание с пролетариями казалось совершенно невозможным! Лёха полностью утратил инстинкт самосохранения! Соперники принадлежали явно к другой весовой категории. В трезвом виде, возможно, – да и то сомнительно! – удалось бы оказать недолгое сопротивление и пасть смертью храбрых. В нынешнем же состоянии и трусливый, хотя и спасительный драп не даст результата – их тут же настигнут и начнут метелить, как боксёрскую грушу на тренировке, а то ещё и ногами, не удосужившись снять ботинки. А обуты они вовсе не в мягкие тапочки. Лёха же, рискуя жизнью, продолжал нести ахинею:

– А рожа, рожа-то!.. Корове губищи накрасили! Ха-ха-ха! А подоить забыли! Такие буфера только и доить…

Какие там буфера? Ничего особенного…

Ляхов и не замечал, что объект его издёвок давно стоит с беззвучно открытым ртом, а добры молодцы мягко освободились от её рук и сделали первые шаги к распоясавшемуся малолетке. А его собутыльник прекрасно все видел и погибать в неравном бою по столь идиотской причине не собирался. Истерично завопил «линяем!», и метнулся в кусты, а затем вверх по насыпи. Бегун по пересечённой местности из него сейчас был неважный, но крохотная фора имелось, к тому же мордобойцев в первую очередь интересовал Лёха. До рельсов добрался беспрепятственно – никто не догнал, не сбил с ног, не схватил за шиворот. Не оглядываясь рванул дальше. Где-то рядом громыхал и гудел поезд. Не удосужился посмотреть, с какой стороны и как далеко находится стремительно приближающаяся опасность. Перемахнул первые рельсы, в один присест миновал поросшую травой разделительную полосу и почти пересёк второй путь, когда нога проскользнула по лужице креозота, вытопившегося под солнышком на одной из недавно уложенных шпал. Совершенно непроизвольно у него получился длинный нырок вперед. Товарняк с лязгом и свистом, сквозь которые все же прорывались гневные и праведные матюки машиниста, загрохотал над ним, когда он всем телом приземлился на щебёнку и пропахал по ней вниз, вытянув вперед руки. Не чувствуя боли, с низкого старта помчался дальше. Петлял, заплутав в пространстве и времени, по пустырям и проулкам, между бетонными заборами, пока ноги не стали ватными, а лёгкие отказались дышать.

Несколько минут по-рыбьи ловил воздух, пока сердце из горла не отправилось в обратный путь, и только тогда решился осмотреться. Он стоял на пустынной дороге в одну полосу, нуждавшейся в замене асфальта ещё в прошлом десятилетии. Шагов через сто вперёд дорога упиралась в ржавые ворота с надписью: «Открываются внезапно!», сзади она уходила куда-то под гору, а справа и слева всё тот же глухой и безучастный бетон. Вокруг ни души, в ушах звенит тишина. Если кто и гнался за ним, то давно отстал. Сквозь пыль и грязь на ладонях сочится кровь из ссадин, колени ноют, но недавно купленные джинсы выдержали испытание щебнем, хотя и изгваздались. Лица своего он не видел, однако по саднящему носу и подбородку чувствовал имеющиеся на нем повреждения.

«Трус! Трус! Трус!» – больно и отчетливо запульсировало в мозгу. Ведь там из Лёхи сейчас бифштекс с кровью делают, а он… Да что он мог?! Такие два мордоворота… Да хоть что! Зубами в глотку, в рожу по-бабьи ногтями вцепиться!

Год назад, выходя из школьного туалета, он боковым зрением приметил, как слева по коридору несется вприпрыжку пацан в пионерском галстуке. Шкет очкастый из четвёртого или пятого класса, дохляк и вообще не очень приятный типус. И больше на всём этаже никого. Он тут же спрятался обратно, чуть не сбив с ног идущего сзади Лёху. Через несколько секунд пацан поравнялся с туалетной дверью и он ловко выставил ногу. Очкарик летел – пятки выше затылка, потеряв очки, и спикировал на паркет, едва не врезавшись головой в стену. Как бедолага ничего себе не сломал и вообще собрал кости – большая загадка и невероятное везение. Головокружительный кульбит пионера рассмешил страшно, и пока мальчишка ползал на карачках по полу, скуля что-то себе под нос и роняя слёзы, он ржал, стоя над ним, засунув руки в карманы брюк. Лёха сдержанно улыбнулся и потащил друга за собой:

– Ну ты даешь… Пошли-пошли, времени нет.

Уроки кончились, и они спешили на «Троих надо убрать» с Ален Делоном в главной роли.

На следующей неделе он стоял в классе, недалеко от входа, перед самым началом урока по литературе, когда учительница ещё не пришла, а ребята не заняли своих мест за партами. Происходящего вокруг не видел, разговаривая с Варей. Пригласил её вечером прогуляться по набережной. Она согласилась! Но поставила условие: они зайдут в «Иллюзион» и, если в его афише найдётся нечто достойное внимания, обязательно купят билеты. Он сроду туда не заглядывал! Там, как и в «Кинотеатре повторного фильма» крутили старые, в большинстве своем еще черно-белые фильмы. Далась ему эта архаика! Однако вместе с Варей он согласен смотреть любую муть. Душа пустилась в весёлый пляс, как вдруг страшная сила больно вцепилась в волосы и потащила вниз. От неожиданности нападения он мгновенно очутился на полу, а над ним возникла очкастая физиономия, и брызгая слюной из редкозубого рта провякала:

– Теперь мы в расчёте, сука! – и тут же исчезла.

Вскочил в решимости раздавить дерзкого клопа немедленно, но тот словно испарился. К классу по коридору приближалась Валентина Михайловна, и пускаться вдогонку за мелким мстителем оказалось невозможно. Красный от обиды, гнева и унижения он повернулся к Варе, но та уже устраивалась за своей партой, не смотря в его сторону.

Козявка, никак не способная победить его в открытом бою, нашла способ расквитаться с ним при свидетелях, а он…

«А ты – трус! трус! трус! И подлец, к тому же! Настоящие друзья в беде не бросают!».

Железная дорога дала знать о своем существовании где-то далеко справа. Постояв в нерешительности минут пять, излишне сильно прихрамывая на правую ногу, он поплелся в ее направлении.

Рассказ «Шторм» был им написан за две недели, затем ещё дней десять ушло на доработку и в итоге получилось произведение в два авторских листа. Неизбитый сюжет с минимальным количеством героев, изложенный хорошим языком, пришёлся по вкусу главному редактору журнала «Нереальность», рассказ включили в план и благополучно издали. По его сюжету, в водах Атлантики, омывающих юго-запад Африки, плывёт яхта средних размеров и средней же роскошности. На ней всего два человека: русский богатей шестидесяти лет, в прекрасной физической форме, и его очередная молодая жена, взятая взамен предыдущей, выработавшей срок годности. Наслаждаются супруги медовым месяцем вдали от всех, под мерный плеск лазоревых волн. В перерывах между постельными утехами она читает Кафку на языке оригинала, а он рыбачит. И вот однажды мужчина приметил за кормой странный предмет, по форме похожий на большую торпеду, но покрытую чем-то, сильно напоминающим кожу кита. Охотничий азарт бурлит, как вода в чайнике, и он гарпунит находку из автоматической пушки. И вот тут-то всё и начинается.

Предмет открывается, как раковина моллюска, и почти сразу сгорает бесследно. Это капсула, прилетевшая на землю из глубокого космоса. В далекой галактике придумали отличный способ отказаться от смертной казни, и в тоже время раз и навсегда избавляться от опасных преступников. Запихнули мерзавца в такую вот «одиночку», способную долгие-долгие годы поддерживать в нём жизнь в состоянии полного анабиоза, и зашвырнули в безграничную вселенную. Попадёт в притяжение подходящей для обитания планеты, значит повезло, ну а нет… Его же не казнили, а предоставили шанс начать новую жизнь. Цивилизация, додумавшаяся до столь экзотичного наказания, космос осваивала давно и братьев по разуму нигде не встречала, а потому риск «подарить» кому-нибудь особь, не знающую жалости и презирающую нормы морали, считался ничтожным. Однако преступнику улыбнулась коварная удача, и капсула плюхнулась к на третью планету от звезды по имени Солнце, доставив в наш мир жуткую тварь, по сравнению с которой самые кровожадные и изощренные земные маньяки кажутся нерадивыми учениками палача времен Ивана Грозного. Но случилась с возликовавшей было жестокой гадиной непредвиденная метаморфоза: за время странствия по вселенной, длившегося не одну сотню тысяч лет, она потеряла собственное тело – оно полностью атрофировалось, исчезнув как таковое. От некогда грозного и неуловимого преступника остался лишь невидимый бесплотный дух, физически неспособный причинить хоть какой-нибудь вред.

Добросовестные инопланетяне всё-таки предусмотрели возможность выхода своего посланца из бесконечного сна. Именно поэтому капсула и сгорела на глазах молодожёнов без остатка. Но пришелец, точнее то, что от него осталось, успел перепрыгнуть на яхту, где тут же угодил в бортовой компьютер, заперший его в себе надёжней любой тюрьмы. По радиостанции приходит сообщение о надвигающемся нешуточном шторме и всем кораблям предписано укрыться в ближайших безопасных гаванях. Мужчина так и намерен поступить, но компьютер, словивший нематериальную сущность межзвёздного скитальца, стал неуправляемым и направил яхту прямо навстречу приближающейся стихии. Кроме того, по пространству судна разлился необъяснимый животный ужас. Супруги стали пугаться любых шорохов и скрипов, боялись ложиться в постель и садиться за стол. Дышать стало страшно! Словно в самом воздухе растворилось нечто, способное убить в любую секунду. Вскоре их накрыло буйство ветра и воды, и в течение двух суток они прощались с жизнью. Когда ураган угомонился, пара не сговариваясь, взявшись за руки, кинулась за борт, не прихватив спасательных кругов, лишь бы покинуть место, где ужас леденит кровь и останавливает сердца. Пусть акулы, пусть смерть в океанских глубинах, но силы терпеть необъяснимый страх иссякли полностью. Бедолаг подобрало проходящее неподалёку рыболовное судно. А брошенная яхта продолжала нестись в сторону Антарктиды, и остановилась, налетев на подводные скалы. От удара компьютер выворотило из бортовой панели и швырнуло на камни. Командир проплывавшей мимо американской подводной лодки заинтересовался бесхозным судном, потерпевшим крушение и направил к нему людей. Они вернулись с найденным компьютером. Открытый финал. Читатели должны сами додумать продолжение истории.