Заповедник мертвецов. Дилогия

Константин Духонин

Заповедник мертвецов. Дилогия

Нежва

В поселке уже везде погасло редкое уличное освещение, только на сельском магазине, массивном одноэтажном деревянном здании, почерневшем еще в советские времена, дико мерцала лиловая неоновая вывеска «Мясо-Электроника», из-за огромных размеров подходящая больше для городского магазина на центральной улице, чем для такой глухомани. Дверь в магазин была приоткрыта. За прилавком усталая пышнотелая продавщица разлила по стаканчикам рябиновую настойку – себе и седовласому импозантному мужчине в галстуке-бабочке с капиллярной сеточкой на сером лице. Мужчина облокотился о прилавок, его влажный взгляд деликатно ощупывал формы женщины, она же придвинула собутыльнику вспоротую плитку шоколада и, наконец, спросила:

– Антон Палыч, скажи ты мне как доктор, посоветуй по-соседски, что делать? Вот я и рентгеновские снимки уже сделала, а мне говорят – в центр надо с ними ехать, на прием к специалисту. А на кого я магазин оставлю? Может, пропишешь какие-нибудь пилюльки что ли, или, ну не знаю, но чтоб я не моталась туда-сюда?

– Наденька Петровна, голубушка, а что вас, собственно, беспокоит?

– Да поясница, Антон Палыч. И между лопатками че-то так ноет: как начнет – потом и вовсе на голову перекидывается. С утра еще ничего, а к вечеру совсем невмоготу.

– Наденька Петровна, я же гематолог. По болезням крови больше. А вам к другим специалистам надо. И обязательно обследоваться сначала. Правильно говорят – в центр отправляйтесь. Что мешает-то?

– Да не могу ж я магазин оставить! – Женщина возмутилась непонятливостью доктора, выпила рябиновку, разлила еще, заговорщически придвинулась к доктору и начала излагать заготовленную с утра еще идею.

– Антон Палыч, по телику видела, что можно рентгеновские снимки в интернет отправить, специалисты посмотрят на снимки и лечение назначат. И ехать никуда не надо. Давай прямо сейчас отправим, а? Ты человек умный, по-медицински правильно их спросишь? У меня вот и снимки, и телефон с собой.

– Не получится. У вас телефон еще кнопочный. Не смартфон. Экран – черно-белый. На нем нет интернета.

– Да как же нету? Я когда симку покупала, сказали, что сколько-то там гигабайт бесплатно, смски – тоже. Да и рентгеновские снимки тоже ведь не цветные. Давай отправим, а?

Доктор снисходительно улыбался, мечтательно глядя на пышнотелую Надежду, вертел испачканными шоколадом пальцами недоеденный кусочек, а другой рукой полез в карман за смартфоном. Не бог весть какой аппарат, но с доступом в сеть. Однако пока копошился, столкнул с прилавка пластиковый стаканчик – рябиновка вылилась на его белый плащ и деревянный обшарпанный пол. Доктор стал осматривать на себе кровавые пятна, искать платок, достал его и вдруг от неожиданности вздрогнул, обронив в небольшую лужицу и платок. Рядом с ним стоял высокий бледный и худой молодой человек в толстовке с капюшоном и вопросительно смотрел на Надежду. Та тоже от неожиданности всколыхнулась телесами, но тут же совладала с собой и недовольно буркнула:

– Как бы дала вот за то, что так подкрадываетесь вечно. Вот, ей-богу, бесит уже! Чего надо, нежить?!

– Террабайт памяти, – проскрипел молодой человек так, будто пенопластом по стеклу проскребли, и сглотнул.

Надежда кинула на весы полукилограммовый кусок свиной вырезки, посчитала что-то на калькуляторе:

– Чуть больше террабайта получается. Один и два. Возьмешь?

Молодой человек кивнул. Смел кусок свинины с весов, и медленно направился к выходу, на ходу отрывая зубами свежую плоть. После его ухода Надежда тяжело вздохнула, и, взяв швабру, стала затирать на полу редкие капли крови от свинины. Заодно и пролитую рябиновку. Доктор налил себе еще.

Тревожный звонок

В старой деревянной избе посреди комнаты стоял массивный стол, на нем – большой и дорогой монитор с клавиатурой, беспорядочные листы официальных бумаг, чашка с остатками кофе, пепельница, доверху набитая окурками. В помещении стоял спертый запах курева. Зазвенел телефон. Из-под стола высунулась рука и стала разрывать ворох бумаг. Под ворохом прятался, и не очень удачно, проводной, доисторический, еще дисковый телефон с гербом. Рука взяла трубку.

– Майор Исмогилов на связи. Здравия желаю, товарищ генерал.

– Виктор Федорович, – голос на том конце провода был приветливый, но властный, – рад вас слышать в добром здравии. Решено направить к вам сотрудника на усиление в связи с прошедшими инцидентами. У него есть боевой опыт, недавно вернулся из командировки. Есть мнение, что такая необходимость наступила. Прибывает завтра, по расписанию. Необходимо встретить. Ввести в курс дела.

– Эээ… Так точно. Встретим. Введем.

– Это официальная легенда, Виктор Федорович. Причины его отправки не только в этом. Второе задание, связанное с этим визитом, только для вас и Антон Палыча. От того, как вы с ним справитесь, будет очень многое зависеть. Вы меня понимаете?

– Дык… Да, конечно. Так точно. – Рука Исмогилова в поисках карандаша или ручки нервно смела половину бумаг на пол, вслед за бумагой чуть не грохнулась и пепельница.

– Отлично. Как я уже сказал, сотрудник побывал в командировке, имеет боевой опыт. Парень хороший, но в командировке с ним произошел неприятный инцидент. Ушел на задание в составе группы и вместо двух дней пробыл в тылу врага четыре. Вернулся один. Все остальные – двухсотые. Изложенные им в рапорте события подтверждаются, но медики, осматривая его, сделали неоднозначный вывод – телесные повреждения, с которыми он вернулся, могли быть получены в результате пыток. Психолог также утверждает, что моральное состояние сотрудника подавленное. Возникли подозрения, что он мог быть завербован. Надо за ним понаблюдать. Есть мнение, что в нестандартной обстановке он быстрее сможет раскрыться и выдать себя. Либо начнет искать связь с кураторами. Если что-то такое произойдет – вы должны зафиксировать и доложить.

– Так точно. Понаблюдаю. – Из-под стола с кожаной кушетки вскочил еще не совсем проснувшийся, взлохмаченный майор Исмогилов, до которого стала доходить важность миссии, которую ему поручали.

– И доктора подключите обязательно, Виктор Федорович. Пусть он также как психиатр в нем покопается. Перед этим возьмите расписку о неразглашении. Все по форме.

– Есть подключить! Хотя… – Исмогилов окончательно протрезвел, – Наш доктор – он же гематолог, а не психиатр…

– Гы, – довольно хмыкнули на том конце провода. – А Антон Палыч молодец, хоть что-то про себя не рассказал. Я думал вы там столько лет вместе, что друг про друга всю подноготную знаете. Он и гематолог, и психоаналитик. Если, конечно, от отсутствия практики не сдулся. Ввожу вас в курс. Бывает такое.

– Разрешите обратиться!

– Разрешаю.

– А если выяснится, что он завербован, то каковы мои действия?

– Ликвидировать. Но только в самом крайней случае. Если будут неопровержимые доказательства того, что он завербован и попытается выйти на связь с кураторами, то для пресечения контакта – ликвидировать. Подчеркиваю. Очень взвешенно к этому подойти. При наличии неопровержимых доказательств. Если такое случится, не дай бог, конечно, и в доказательствах будут хоть малейшие сомнения – задолбаешься объяснительные писать. И из органов вылетишь – это самый минимум. Парень хороший, за просто так терять его не хочется. По глупости – тоже. Все ясно? Вы уж не обижайтесь, Виктор Федорович, но навыки оперативной работы у вас там, в глухомани, скорей всего давно атрофировались, поэтому несколько раз повторяю о доказательствах. Кстати, у вас там на территории вы на многое закрываете глаза, что нормально, лишь бы делу не вредило и рабочий климат сохранялся. Командировочный не из таких – может по началу рьяно отнестись к соблюдению законности, формализм демонстрировать. Тактично объясните ему, что принято, а что нет в поселке. Без конфликтов, ладно? И еще – он будет вести расследование насчет того, что популяция мертвяков сокращается. Так что окажите содействие.

После неожиданного разговора майор ФСБ Виктор Федорович Исмогилов задумчиво поставил кофейный аппарат на приготовление двойного эспрессо и оглядел комнату как будто в последний раз. На стене рядом с портретом В.В. Путина висели российский флаг, благодарности и грамоты. Новость о том, что кто-то может его заменить (а он понимал, что и легенда об усилении, и задание оказать содействие в расследовании могли быть ширмой для плановой замены) ему не особо понравилась. Точнее – совсем не нравилась. Это в центре его работа могла восприниматься как ссылка – глухомань, рутина. И пусть! Его-то все более чем устраивало. Охота, рыбалка. Нравились надбавки за особые условия службы, нравилось, что контроль осуществлялся только по телефону. Ревизоры не приезжали, только коллеги – да и то, чтоб отдохнуть. Он, разумеется, понимал, что под видом отдыха они наблюдали, что у него да как, чтоб затем доложить наверх, но это не смущало – еще одна особенность службы.

Как-то вся жизнь и работа были налажены самым удобным образом. Хоть он и числился бобылем, но имелись парочка женщин в поселке, к которым он захаживал по очереди. Обе друг про друга знали, но даже тут эксцессов не возникало. Все в его жизни и работе было как-то очень комфортно и складно устроено. Место службы менять абсолютно не хотелось – это означало бы… Впрочем, Исмогилов даже представлять не хотел, как пришлось бы менять жизнь. Короче говоря, сегодняшнее утро, по мнению Виктора Федоровича, не задалось.

Где моя зажигалка?!!

– Итак, с какой целью вы вышли на пикет с плакатом, на котором утверждали, что глава государства занимается маструбацией?

– Это мое мнение.

– На чем основано это ваше мнение? Чем-то вы его можете аргументировать?

– Мне кажется, что термин «самодержец» вполне применим и к любому онанисту. Это не противоречит ни нормам русского языка, ни тому, что любителя данного физиологического процесса можно назвать и так.

В кабинете опера отдела «Э» было душно и тоскливо.

А ведь действительно получается просто блуд. Приводишь себя, сначала поглаживая пальчиком, а затем и всей пятерней жамкая, в сиюминутный восторг, а в результате полотенце оказывается в грязном белье. В этом смысле и путь к сердцу девушки приводил Кирилла в точно такой же волокнистый тупик. Он искренне не понимал и не мог принять тот факт, что результат завязан на предшествующем ему процессе. Ему казалось, что если хочется автомобиль – тот должен появиться без каких-либо усилий. Хочется девушку или счастья – это тоже должно на тебя свалиться просто так. Тем более что, как правило, корреляция между затраченными усилиями, полученными эмоциями, допустим, радостью, от достигнутого результата и, собственно, результатом, почему-то всегда оказывалась с понижающим коэффициентом не в твою пользу. Разочаровывающих примеров в жизни Кирилла было предостаточно.

Как-то раз он поиграл на игровой приставке у однокурсника всю ночь. Родители приятеля уехали на дачу, а на следующий день вернулись. Игру пришлось закончить. Кирилл сразу же захотел приставку, чтоб не зависеть от такого рода обстоятельств. Копил, работал, буквально недоедал. В результате через пару месяцев удалось заполучить, разумеется в кредит, заветный девайс, оплатив первый взнос. Наигрался за месяц, и после к приставке не притрагивался. Кредит же пришлось гасить еще полгода. С тех пор в справедливость обменного курса затраченных усилий по отношению к результату он не верил.

И как же можно было объяснить оперативнику отдела «Э» эту концепцию? Как объяснить, что Кириллу важен был процесс, из которого он черпал энергию жизни, а не результат, следующий за ним? Так он сидел перед оперативником в задумчивости, пока тот заполнял в бланке допроса установочные данные, и машинально вертел в руках оставленную кем-то на столе зажигалку. Неожиданно дверь кабинета распахнулась, в кабинет ворвался паренек в такой же, как у Кирилла, серой толстовке с мокрым лицом, взъерошенными волосами и истерично вскрикнул: «Где моя зажигалка?! Не оставлял?» Однако почти сразу заметил ее в руке Кирилла, выхватил и так же стремительно умчался. Кирилл пожал плечами, достал свою, и снова занял пальцы бесполезным занятием.

– Как ты попал-то в эту компанию и докатился до жизни такой? Мне просто интересно. Ты ж завсегдатай абсолютно всех акций протеста. Такое ощущение, что тебе без разницы, против чего протестовать, главное протестовать. – спросил оперативник. Не то, чтобы ему это было интересно, но надо было как-то разговорить Кирилла и подвести к нужным показаниям. – Объясни, зачем сегодня оказывал сопротивление сотрудникам полиции на несанкционированной акции протеста? Зачем оскорбительные лозунги выкрикивал в адрес президента и премьера?

– Вы будете, наверное, удивлены, но я ни в чем не виноват. Я не могу и не должен нести никакой ответственности за все эти поступки. Могу доказать.

Опер удивленно откинулся на спинку стула и кивнул – дескать, слушаю внимательно.

Началось все как-то случайно. Еще в студенческие годы. Вокруг его длинноволосого неформального однокурсника Пчелкина постоянно крутилась стайка таких же безбашенных, как он, но очень миловидных девушек. Застенчивый тогда еще Кирилл предложил как-то вместе выпить пива, пообщаться. Буквально через пару выпитых бутылок, они вместе с однокурсником уже мчались на какую-то тусовку в больницу, где их общий знакомый подрабатывал сторожем. Больницу по ночам студенты благополучно использовали для пьянок и разврата. Кириллу понравились сначала пьянки и разврат, но потом, как-то незаметно, он оказался втянут в первую акцию протеста.

Выйдя утром, не то, чтобы с похмелья, а скорей еще пьяными, Кирилл вместе с шестью собутыльниками-неформалами заскочили в автобус до университета. Денег ни у кого не было. Когда автобус тронулся, Пчелкин объявил всем пассажирам: «Товарищи! Я последний король вандалов! Автобус национализирован Анархистами Седьмого дня! Платить за проезд не нужно!» Тут же кто-то достал заранее отпечатанные листовки и стал раздавать пассажирам. Кирилл был не в курсе, что акцию спланировали заранее, но с удовольствием подключился к раздаче. Весело же. После первого крещения, последовали другие, более радикальные акции.

Разбили, например, как-то палаточный лагерь около крупной нефтяной компании с плакатами «Нефтяники – убийцы!», «Хватит загрязнять нашу землю!». И несколько суток жили в палатках. Менты дежурили, но почему-то не пытались лагерь ликвидировать. Особого драйва от житья в на асфальте под брезентом Кирилл не почувствовал и, скорей всего, ушел бы из него раньше времени под благовидным предлогом, если бы не реакция нефтяников. На протестующих натравили каких-то пьяных гопников, и началась потная возня среди пластиковых бутылок, окурков и в кровавых лужах разлитого борща. На кураже Кирилл умудрился одного из нападавших замотать в палатку, другого повалить на землю. Мельком зафиксировал восхищенный взгляд давно приглянувшейся девушки, но затем его повязала полиция.

Отсидев три дня в обезьяннике, по выходу Кирилл получил долгожданный бонус в виде начавшихся, довольно трепетных, отношений с девушкой, оценившей по достоинству его бойцовские навыки. Они стали первыми отношениями в его жизни. Разврат в больнице никак не мог считаться таким опытом из-за постоянной смены партнерш, которые, похоже, и сами были не особо заинтересованы в моногамии. Девушка оказалась еще более радикальна, чем Кирилл, – на общих собраниях рубила сплеча, часто обвиняла соратников в трусости, если те не соглашались, например, приковать себя наручниками к грузовому поезду, на котором должны были перевозить химические отходы. Так что, хоть пьянки и разврат в больнице частично исчезли из жизни, его протестная деятельность стала только насыщенней. Примерно так, издалека, начал подводить оперативника к главному тезису о своей невиновности Кирилл, но тот не оценил масштаба повествования.

– А боролись-то все-таки за что? И почему ты не должен за это отвечать?

Кирилл недоуменно, как на непонимающего, посмотрел на собеседника и продолжил.

– Нельзя сказать, товарищ лейтенант, чтобы я разделял идеологию протеста. Я вам больше скажу – я в нее даже не вдавался. Листовки с призывами даже почти не читал. Я парень из деревни. Искал в городе, за какую бы тусовку уцепиться, чтобы себя как-то обозначить принадлежностью к чему-то. Это, во-первых. Во-вторых, разумеется, и это самое главное, драйв и адреналин. До сих пор коленки дрожат перед всякой акцией. Помню, как-то стоял перед залом областного парламента, чтобы ворваться туда и раскидать листовки. На голове противогаз, дышать трудно, лицо горит, и, знаете, этот мерзкий холодный пот струйками вдоль позвоночника. И малодушные мысли – бежать не в зал, а на улицу. Но если переступаешь этот страх, то получаешь ни с чем не сравнимый кайф! Адреналиновое возбуждение. Уже потом, после акции, хочется рассказывать о своем подвиге, а слов подобрать не можешь, фразы глотаешь и не договариваешь, захлебываешься слюной, глаза расширены… Вы, товарищ лейтенант, испытывали такое?

Опер неопределенно покачал головой. Кирилл продолжил.

– Идеология оказалась капканом для членов движения «Анархисты Седьмого Дня». Наверное, любая идеология рано или поздно заводит своих последователей в тупик. И теперешних унылых борцов с коррупцией заведет. Уж я-то знаю. Если вы помните, у нас случались более интересные и креативные акции, чем сейчас у молодых. Мы захватывали администрацию города и держали оборону целую неделю. Приковывали себя наручниками к дверям различных учреждений. Митинги и пикеты представлялись нам архаичной формой протеста. Впрочем, в то время и законодательство к таким как мы было менее строгим. Если и арестовывали, то, как правило, не более чем на трое суток. Сейчас все строже и жестче. Но наше движение сошло на нет не из-за этого.

Идеологи движения разочаровались в людях. Мы боролись за их интересы, сидели в каталажках, ночевали в палатках, нас избивали, но мало кто к нам присоединялся. Люди приходили, говорили о своей проблеме, просили нашей поддержки, но сами участвовать в акциях категорически не хотели. Идеологи обиделись на людей. Те, кто нас юзал, как правило, отсиживался в кустах. Как будто ради мертвых стараешься. На фоне мертвецов нетрудно прослыть пассионарием. Какое-то время этот ореол героя и мученика грел, но затем наступило разочарование. Разочарование в людях.

– У тебя тоже?

– А у меня-то с чего? Я ж на акциях ради адреналина, а не за что-то конкретно. Или против чего-то. Я придумал в своей жизни только одну акцию, которую мы реализовали. И она не была протестной. Наоборот – мирной. Хотя исполнили мы ее радикально. Может, помните? «Поле мира» называлась. Я как раз тогда расстался со своей девушкой. Не то, чтобы сильно переживал, к тому времени у меня уже завелись поклонницы и свой круг общения, но депрессняк периодически накатывал. Девушка при расставании в сердцах довольно грубо бросила, что она на одном поле со мной даже срать не станет. Из этого, устойчивого, в общем-то, выражения и родилась идея акции. В то время шел нешуточный конфликт между газовиками и нефтяниками. То ли какие-то земли они не поделили, то ли месторождения, фиг их разберешь. Конфликтовали везде, где только можно, – в СМИ друг про друга регулярно компромат сливали, натравливали прокуратуру и полицию, другие проверяющие органы. Нанимали людей для уличных акций протеста. В общем, дрались – не то слово. Между ними шла настоящая война. Информационная, подковерная с привлечением чиновников и ведомств. Однако война войной, а обед, как говорится, по расписанию. На майские праздники руководство и газовиков, и нефтяников традиционно вывозили персонал за город на корпоративы. Базы отдыха находились не так, чтобы совсем близко друг от друга, но примерно в одной стороне. Вывозили сотрудников организованно на автобусах.

Мы заменили водителей автобусов на своих соратников. Как? Кого-то тупо накануне напоили, кого-то соблазнили молодой активисткой. В автобусах на каждое сиденье положили бутылку с водой, в которую подмешали пурген. Запаслись туалетной бумагой. Через какое-то время по многочисленным просьбам возжелавших вдруг посрать тружеников нефти и газа остановились около заранее выбранного поля. Кто пил воду – моментально выскочили, кто – нет, остался. Из одного автобуса выскочили нефтяники, из другого, следовавшего за ним, – газовики.

Теперь, товарищ лейтенант, представьте картину. Поле. Около одного автобуса у кромки поля срут нефтяники, около другого – враждующие с ними газовики. На том же поле. Мы сфотографировали все это и распространили в интернете – «Газовики и нефтяники срут на одном поле: мир, дружба, жвачка!». Назвали акцию «Поле мира». Фотографии разлетелись по соцсетям и СМИ. Акция вызвала хорошую реакцию. После какие-то серьезные дяди из Москвы заставили враждующие стороны прекратить военные действия друг против друга.

– Рискованно. Никто на вас заявление в полицию не написал за попытку отравления?

– Обошлось. Это была последняя акция анархического движения. Все старички куда-то разбежались. Разочарованные в людях. В собственной нужности. А я присоединился к борцам с коррупцией. Мне снова насрать на то, кто сколько украл. Мой организм требует адреналин. Именно поэтому я не должен нести ответственности за все эти выходки. Не я, а потребность организма в адреналине определяет мои действия.

– Если исходить из твоей логики, то наркоманы и алкоголики тоже должны быть освобождены от ответственности?

– Не-не, не путайте сознательное с осязательным. Алкоголики и наркоманы в какой-то момент сами осознанно выбрали себе путь, который привел их к зависимости. А я такой путь не выбирал. Организм у меня такой. Он не может без адреналина. Именно поэтому я не должен привлекаться к ответственности за свои действия.

– Предлагаешь тебя на лечение отправить?

– Тоже неверно – тогда давайте всех отправлять. Тех, у кого избыток серотонина, отправлять на лечение, чтоб сильно жизни не радовались. Тех, у кого дофамина в избытке, изолировать, чтобы целеустремленность снизить. И…

– Подпиши здесь и здесь. – Перебил его опер. – И свободен. До суда. А в суд можешь справку принести об адреналиновой зависимости, и как она за тебя все решает. Глядишь – прокатит.

Кирилл вышел из душного кабинета и сразу направился в туалет. Ополоснул лицо холодной водой. Он совершенно не беспокоился о том, что его ждет. Он через это уже много раз проходил. Будет суд. Так как он официально безработный, штрафовать его не будут. Назначат 100 или 200 часов обязательных работ. Тут он что-то вспомнил и кинулся бегом обратно в кабинет к оперативнику: «Где моя зажигалка?! Не оставлял?» В кабинете сидел уже другой задержанный. В такой же, как у Кирилла, серой толстовке, и крутил в руке его зажигалку. Кирилл ее выхватил и так же поспешно вышел. Ситуация ему что-то напомнила. И не только напомнила. Может, действительно в больнице справку для суда взять? И забухать, чтоб убить время.

Капитан дальнего плаванья

Инженер Максим Андреевич Боширов-Петров оказался в затруднительном положении. Он приехал на железнодорожный вокзал задолго до посадки, в кассе по командировочному листу и служебному удостоверению получил билет. В билете было четко обозначено – платформа № 5, путь № 9. Спустившись в подземный переход, он дошел до четвертой платформы и метров через пять уткнулся в тупик. В тупике была только небольшая деревянная и обшарпанная дверь, которая никак не походила на проход к перрону, скорей – на служебное помещение. Тем не менее, он подергал ручку на себя. Затем потолкал дверь. Она, разумеется, не открылась – кто ж держит незапертыми двери служебных помещений? Он вернулся к выходу на четвертую платформу, чтоб при свете еще раз проверить билет. Разумеется, все он запомнил правильно – пятая платформа, девятый путь.

Промелькнули, как тени, смешанные эмоции. С одной стороны досада, с другой – чувство удовлетворения от собственной прозорливости. Обилетившись, он хотел было, благо времени оставалось прилично, выпить где-нибудь кофе и потом уже идти на перрон. Но решил перестраховаться – посмотреть, где находится пункт посадки. Не зря. Вернувшись, он обнаружил, что касса, в которой он брал билет, закрыта, в других была очередь. Так же как и в справочную.

Под электронным табло санитары деловито укладывали на носилки умершего, похоже, бомжа. Полицейский с врачом, лениво переругиваясь, заполняли бумаги. Если бы людей хоронили там, где они скончались, у бомжа оказался бы на зависть всем ультрасовременный надгробный камень – электронное табло с регулярно обновляющейся эпитафией. Почему, кстати, жанр эпитафии не получил своего развития? Как застыл еще при древних греках в стихотворных кратких изречениях, так в этой форме до сих пор и пребывает. Вполне реально ведь ставить на могилы какие-нибудь всепогодные экраны, на которых транслировались бы нон-стоп любимые видео покойного, многочасовой фильм о нем, отзывы друзей. Кто-то со временем наверняка догадался бы установить камеру с подсветкой к себе в могилу и транслировал процесс гниения как на экран, так и в онлайн – например, какой-нибудь телевизионный репортер назвал бы могильный перфоманс «Мой последний репортаж». Художник – «Мир, я тоже разлагаюсь!» Такие примерно буйные фантазии пронеслись вихрем у Максима, что его очень удивило.