Сиргвидония

– Окей. Обычно перно подается в длинном узком стакане. Наливается примерно на два пальца. Вот.

Он поставил передо мной узкий коктейльный стакан и налил в него на два пальца светло-коричневой, немного маслянистой жидкости.

– В стакан добавляется пара кусочков льда.

Он бросил лед в стакан, а я заворожено стал наблюдать химическую реакцию. Там, где напиток соприкасался со льдом, жидкость приобретала коричнево-матовый цвет, потом светлела и, наконец, становилась похожа на кофе с молоком.

– К напитку подается кувшин с обычной водой. Иногда бармен самостоятельно добавляет немного воды в стакан, вот как я сейчас. Откровенно говоря, я это не люблю. Мне кажется, человек сам должен решать, что и насколько необходимо разбавить.

– О, здесь я с вами согласен.

– Наверное, такие люди, как мы с вами, и изобрели второй способ употребления перно. Действительно, это должно быть именно так. Второй способ – это заказать перно, причем, во избежание ошибки, сразу двойную порцию. И попросить принести напиток с большим количеством льда. Ни у кого не поднимется рука налить двойную порцию в высокий узкий стакан. Получив такой заказ, бармен снисходительно хмыкает, вот как я сейчас. – Марше хмыкнул, причем вышло это у него довольно ядовито. – Берет толстый стакан для виски. Набивает стакан льдом и наливает перно. Видите, места для воды крайне мало, и нужно быть полным дебилом, чтобы налить сюда еще и воду. Вам, конечно, принесут и кувшин с водой, но сделают это, вероятней всего, от растерянности. Итак, какой из способов вам больше по душе?

– А вам? – ответил я вопросом на вопрос.

– Дело тут не во мне, а в вас. И кстати, я первый спросил.

– Второй способ мне нравится больше.

– Позволите узнать почему?

– Попробую объяснить. У меня лишь есть одно уточнение. Кто-нибудь пьет перно чистым? Без воды и без льда?

– Кто-нибудь наверняка так и делает. В нашем мире возможно все. Однако, мне не приходилось слышать о чем-нибудь подобном.

– То есть, если это и есть, то не более чем исключение? – уточнил я и, увидев утвердительный кивок Марше, продолжал. – Мне понравился способ номер два по следующим причинам: во-первых, невысокий височный стакан тяжелого стекла держать в руках приятней, чем любой иной; во-вторых, реакция напитка со льдом происходит медленней, чем с водой, и этим действом можно любоваться; и, наконец, в-третьих, во втором способе перно в два раза больше.

– Браво! Тогда вот ваше первое перно в жизни. – Бармен немного подвинул стакан в мою сторону.

– Выпьете со мной, уважаемый лектор? – спросил я, бережно отрывая от стола тяжелый стакан.

– С удовольствием.

Мы качнули стаканы навстречу друг другу, и я сделал первый и робкий глоток. Нет, я не был полным лохом, чтобы не знать, что меня ожидает. Пивал я до этого и раки, и узо. Ждал анисового вкуса. И дождался. Пряный аромат наполнял мой организм медленно и степенно. Я представил себе куст цветущего аниса, который внезапно оказался посреди морозной сибирской зимы. В лесу, где строго и тонко пахнет сосновой смолой, снегом, морозцем, и вдруг тончайший запах аниса. И лес замер, перестали говорить между собой деревья, затих ветер, даже птицы замолчали. Это было как сон.

– О чем вы подумали? – прервал мои ощущения Марше?

– О зиме, о лесе, о Сибири.

– Мне почему-то так и показалось.

Он посмотрел мне прямо в глаза. Что я увидел в этом взгляде? Вы вообще верите, что в глазах другого человека можно что-то увидеть? У меня не получается. Сколько не пытался. Почувствовать – это другое дело. В тот раз я почувствовал.

Пауза длилась секунд сорок. Потом он сделал еще глоток, поставил свой стакан на стол и произнес: «Ну, здравствуй, брат».

Я уставился на него в полном изумлении, а он тем временем вышел из-за стойки и подошел ко мне.

– Я мечтал обнять тебя, брат. Наверное, в этом есть что-то не совсем нормальное, но это так. У меня, а теперь и у тебя, если ты этого захочешь, есть кроме меня три брата и четыре сестры. Ты белый, а мы все розовые, но я ношу твое имя в своем имени и тебя в своем сердце.

Это было сказано так проникновенно и нежно, что я потерялся. Не замешкался на минутку, а именно потерялся. Столько тепла и искренности почувствовалось мне в этих странных словах. Он сделал еще шаг ко мне и обнял. Я, как последний идиот, стоял с растопыренными руками, в правой держа стакан, а в левой сигарету. Мы простояли так секунд тридцать, потом я повел плечами, объятья ослабли, Марше отступил на шаг назад.

– Прости меня, но я действительно мечтал об этом.

– Господи, да о чем ты мечтал? – я стал заводиться. – Ну о чем? Какие мы с тобой братья? Посмотри на меня. Мы похожи? Или, может быть, у нас предки общие? Что за бред?

– Я понимаю твою реакцию. Для тебя это шок. Это ведь я знаю о тебе много лет, а ты лишь несколько дней и то при не очень приятных обстоятельствах. Это ничего, я расскажу тебе. Налить тебе еще? – спросил он, не увидев в моем стакане ничего, кроме льда.

– Конечно, что ты спрашиваешь? И вообще, – продолжал я, – так как ты относишься к этому столь серьезно, мне бы хотелось послушать тебя и понять причину твоего энтузиазма.

– А ты ничего не испытываешь ко мне? Только честно.

– Честно? К тебе? Не знаю. Вся эта история вызвала во мне какие-то теплые и вместе с тем странные чувства. Но это было как-то абстрактно и не персонализировано. Впрочем, ты ведь сам сказал, что для меня это новость.

Я смотрел, как новая порция перно становится желто-матовой, было слышно, как льдинки трескаются. Приподнял стакан и для чего-то посмотрел через него на люстру. Марше стоял рядом и наблюдал за мной.

– Говори, Марше.

– Брат, – поправил он меня.

– Хорошо, брат. Я готов слушать, только хочу попросить тебя. Не рассказывай мне никаких тайн.

– У меня нет от тебя тайн.

– Именно это я имею в виду. Не хотелось бы навредить твоему государству, случайно сболтнув что-нибудь.

– Да брось ты, брат. Это спецслужбы все превращают в тайны. Возьми хоть этот минерал, из которого состоят наши острова. С ума все посходили. И ваши, и американцы, а японцы, так те вообще из Сиргвидонии не вылезают. Пляжи наши, видите ли, им нравятся. Нет тут никакой тайны. Есть камни на мостовой. Кто-то придумал добывать из них энергию. И что? Через пятьдесят лет это будет рентабельно. Думаешь, я в это верю? Нисколько. Через полвека изобретут еще тысячи способов получения энергии. Мой отец, он очень умный. Еще десять лет назад понял это и построил внешнюю политику таким образом, что Сиргвидония богатеет уже сегодня, не дожидаясь мирового энергетического кризиса.

– Как это? – удивился я.

– Очень просто. Ты можешь поверить, что, когда грянет кризис, все страны мира приползут на коленях к какой-то островной Сиргвидонии? Все президенты развитых стран будут обивать пороги нашего императорского дворца, заискивать, льстить, лишь бы получить концессию на добычу и переработку карледона. Ничего не смущает тебя в моем рассказе?

– Смущает, конечно. Кинут они вас.

– Кинут? Что это значит?

– Сленг это, обманут означает.

– Вряд ли. Ни к чему им нас обманывать. Они нас и не заметят. Установят протекторат над недрами, а нас переселят куда-нибудь, вот и все.

– Я что-то в этом роде и имел в виду.

– Правильно. Когда я учил русский язык, для практики слушал много ваших бардов. Ты удивишься, но имена Высоцкий, Галич, Окуджава для меня многое значат. Так вот у Галича есть песня про одного служащего, который получил наследство за границей. Он обрадовался, ушел с работы и загулял. Когда у него кончились деньги, стал занимать у приятелей, и все с удовольствием ему одалживали. Он в одночасье стал богатым человеком и продолжал гулять.

– Наследство оказалось липой?

– Чем?

– Ну не было никакого наследства?

– Да нет, было. Только в этой стране произошла революция и все национализировали.

– Я что-то такое предполагал. И в чем здесь соль? Вы занимаете деньги и наращиваете свой внешний долг, тем самым закладываете свое будущее?

– Нет, это было бы слишком примитивно. Мы не только не занимаем, но и сами одалживаем островным государствам. А деньги у нас от ведущих мировых держав. И отнюдь не в долг мы их берем.

– Поясни.

– А говорил секретов не любишь.

– Это секрет?

– Ага, полишинеля. Мы, кстати, центр благотворительных программ всей Океании. Вот, например, хотим построить микрорайон. Встречаемся с благотворительным фондом, они нам деньги, мы им обязательство не использовать карледон при строительстве. Те в свой Конгресс с этим контрактом и получают дополнительные налоговые льготы в виду стратегически важного объекта благотворительности. Они не меньше нашего понимают, что случись чего, от Сиргвидонии мокрого места не останется, но мировой протекторат тоже будет каким-то образом распределять ресурс, и на этом этапе былые заслуги фондов, возможно, зачтутся. К тому же фонды созданы для того, чтобы деньги тратить, а на кого – это дело девятнадцатое. Вот такие секреты.

– И много дают?

– Очень много. Сейчас, например, марину для яхт строим. Бюджет восемьсот миллионов.

– Что, пол-океана огораживаете?

– Так материал-то весь привозной. – засмеялся Марше.

– Круто. Слушай, а почему у тебя такое длинное имя?

– О, это будет тебе особенно интересно, вот только нам нужно прерваться минут на тридцать и выйти к гостям. Это ведь действительно прием. Гости в соседнем зале. Ты не будешь возражать, если я тебя представлю гостям?

– Зачем?

– Знаешь, я думаю, это может придать тебе несколько иной статус и, возможно, убережет тебя от некоторых неприятностей.

– Это вряд ли. Но попробовать можно.

Мы допили свою третью по счету выпивку и направились к дверям. Марше достал миниатюрную рацию и сказал какую-то фразу на непонятном мне языке. Из неприметной двери вышло три человека. Первым был седой мужчина, на нем был зеленый фрак, его руки, одетые в ослепительной белизны перчатки, держали длинный церемониальный жезл с золотым гербом на конце. Двое других, судя по всему, сиргвидонские гвардейцы в ярко-зеленых кителях, белых башмаках и таких же белых перчатках. Один из них подал Марше фрак, который тот надел вместо сюртука бармена, другой с почтительным поклоном подал расшитый золотом головной убор, представлявший нечто среднее между короной и чалмой. Уж и не помню, как я оказался по правую руку от Марше, на шаг сзади него. Гвардейцы вынули из ножен сабли и встали по обе стороны. Старик был впереди, что сразу же придало нашей процессии жутко торжественный вид. Огромные белые двери распахнулись, и мы вошли в зал. Здесь было полно народу. Все смотрели на нас. Когда процессия остановилась точно посреди зала, церемониймейстер смачно грюкнул жезлом об пол и громко произнес довольно длинную фразу на все том же неизвестном мне языке. Сделав короткую паузу, он повторил, судя по всему, то же самое на французском, а затем и на русском. Звучало это, кажется, так: «Его Величество наследный принц Сиргвидонии Брае Изумбах Абсет Кирилло Турин Дымбоу Скоид Марше и его Светлейшество брат принца Господин Кириллос» После чего он отступил на два шага в сторону, ловко повернулся к нам и склонился в почтительном полупоклоне. Гвардейцы взяли саблями «на караул». Зазвучал государственный гимн Сиргвидонии. После последнего аккорда раздались аплодисменты присутствующих, и толпа гостей пришла в движение. Сначала я ходил рядом с Марше и пожимал кому-то руки, потом поотстал и, видя удаляющийся от меня водоворот фраков, направился к барной стойке, за которой стоял самый настоящий бармен. Надо сказать, что три двойных перно, выпитых мной до начала раута, несколько сказывались на моем состоянии, но я не сторонник легких путей и именно поэтому заказал четвертую порцию. Получив выпивку, отошел в сторону, освободив место страждущим, и примостился у окна, где закурил сигаретку и продолжил свое наблюдение за окружающими. В толпе заметил несколько известных депутатов, двоих публичных олигархов. Был там и американский посол с супругой. Наверное, и еще много кто, но, как было сказано раньше, не был я завсегдатаем подобных тусовок, посему и узнал лишь тех, кого знал.

– Скучаете, Господин Кириллос?

Передо мной стоял давешний воин плаща и кинжала Селягин.

– Не сомневался, что встречу вас здесь.

– А как же, а как же. – клоуничал по обыкновению подполковник. – Чуть свет, как говорится, и я у ваших ног.

– Сейчас стражу позову. Я теперь принц, так что вы ваши шутки бросьте, милейший. У нас, у островитян, разговор короткий. В бочку ворога и в набежавшую волну.

– Ой, не надо, разлюбезный Господин Кириллос, верой вам и правдой послужу. Я полезный.

– Ну давайте, полезный вы наш. За здоровье. – Мы чокнулись и кивнули друг другу. Прям приятели, не дать не взять.

– А насчет принца, я бы на вашем месте не обольщался. – Продолжал Селягин, закусывая микроскопическим бутербродом с креветкой. – Между братом принца и самим принцем дистанция, как говорится, огромного размера.

– Ничего, переживу. У вас ко мне все?

– Все, все. У меня к тебе вообще ничего. Другое дело у Родины.

– А, ну это понятно. Песня не новая. Давеча в аэроплане вы мне уже пару куплетов напели, думаю, достаточно.

– Эх, молодежь. Ладно, Господин Кириллос, бывайте.

– Ага, и вам того же.

Селягин отошел, а на его месте появился другой персонаж. Этот был холен, изыскано одет, тем не менее лакей в нем угадывался с первого взгляда. Правда, лакей высшего ранга, тут уж не поспоришь.

– Семенов, Андрей, – вымолвил он и протянул мне руку.

– Кириллос, принц, – сказал я, пожимая вялую, пухлую ладонь.

– Везет же вам, – делано завистливо начал разговор собеседник.

– Вам, я смотрю, тоже, – парировал я.

– А у меня к вам дело, – несколько виноватым тоном начал Андрей.

– Если третья фраза при знакомстве деловая, то это либо что-то личное, либо дело на миллион.

– На десять.

– Понятно. И что?

– Мой хозяин, – он так легко и просто произнес это ненавистное на генном уровне для всего советского народа словосочетание, что я заинтересовался, – хотел бы сделать инвестиции в ваш бизнес.

– А почему он решил, что мне это интересно? Бизнес у меня маленький, мне такие инвестиции не нужны. И вообще, нам, принцам, нужно больше о государстве думать.

– Именно в этом и есть наше предложение. – Семенов разволновался, и в его речи стал проскальзывать еле уловимый прибалтийский акцент. – Мы предположили, что у вас теперь не будет достаточно времени для бизнеса, и мы хотели бы войти в ваше дело, сделав инвестиции и увеличив прибыльность проекта. Это будет совсем другой уровень, поверьте.

– Потрясающе. Всего двадцать минут, как принц, а уже пошли дела. Вам что, мою карточку дать?

– Нет, что вы. Просто я хотел бы договориться о встрече.

– Считайте, что договорились. Позвоните на недельке.

Я оказался прав, когда говорил своему брату, что вряд ли мне сослужит добрую службу это официальное представление. Минут через двадцать, когда заботливый распорядитель выводил меня из зала через незаметную дверь, в кармане моего пиджака было уже не менее дюжины визиток.

Комната, в которой я оказался, была слабоосвещенной. Здесь стояли какие-то шкафы, этажерки, плотно заставленные всякими статуэтками, книгами и еще фиг знает чем. На огромном низком, практически в уровень пола диване, среди десятка подушек развалился мой розовый брат. Он помахал мне рукой, приглашая устраиваться рядом, а сам продолжил возиться со стаканами.

– Этот коктейль, который я готовлю, был первым алкоголем в моей жизни. Мне приготовил его мой отец. Попробуй. – Он протянул мне высокий стакан, набитый мелким льдом со светло-коричневым маслянистым напитком.

Угнездившись в подушках, я взял стакан, стал рассматривать содержимое и понюхал.

– Пахнет мятой, есть еще какой-то запах сладкий и незнакомый.

– Это Гуарона. Трава, растущая в наших ущельях. Эндемик, между прочим, больше нигде не встречается. Пить нужно через трубочку со дна.

Я сделал глоток. Вкус… Сладко, слегка мятно, одурманивающе душисто, наверное, из-за Гуароны, немного кисло – лимонный сок. Явно ром, пожалуй, кроме рома другой жидкости нет. Точно нет.

– Травы, ром, лайм, сахар. Кайпериньо.

– Ты прав, но не совсем. Кстати, откуда ты знаком с кайпериньо?

– Я был в Мексике.

– Понятно. Ну что ж, принцип тот же. Но в нашем случае все дело в траве. Когда готовишь кайпериньо, то толчешь лаймы с сахаром. Здесь иначе. Сначала толчем Гуарону с сахаром, причем сахар не тростниковый, а белый. Это важно. Потом добавляем сок лайма, смешиваем деревянной палочкой и теперь засыпаем колотым льдом до краев. Теперь ждем. Лед должен «угнездиться» в стакане. Видишь?

Марше сопровождал свой рассказ демонстрацией, а я отхлебывал удивительный освежающий напиток и слушал.

– Теперь, когда каждая льдинка нашла свое место и успокоилась, добавляем ямайский ром, не очень старый, но и не белый, это также важно. А теперь самое главное. – Марше бережно взял стакан, поместил его между своими розовыми ладонями, склонил голову в поклоне и прошептал довольно длинную фразу.

– Что это было, молитва?

– Нет, мы не молимся в вашем понимании. Просто еще один ингредиент.

– Звучит сказочно, но попахивает фокусом.

– Попробуй. Попробуй тот и другой и скажи, есть ли разница?

То, что происходило дальше, было действительно похоже на чудо. В одном стакане был тот же напиток, что я пил до этого, в другом же обычное кайпериньо, хотя и высокого качества.

– Если это не шутка, тебе придется научить меня этому.

– Конечно, мы же братья. – Марше засмеялся искренне, улыбка у него была просто фантастическая.

Когда я проделал все необходимые манипуляции. Прежде чем положить гуарону в стакан, я пробовал ее на вкус, мял пальцами и нюхал, пробовал на вкус сок лайма и сахар. Подставы не было. Марше полулежал на подушках и подхихикивал. На мой вопросительный взгляд приблизился ко мне, внимательно посмотрел мне в глаза и спросил:

– Готов? – Я кивнул. – Повторяй за мной. Краюмару крикускоу чипломени каркосу, узрагин енорусок, бризкогровеню чико маделиприкосо гуарону чо, песарковогрусовако эээээрамосо. – Низко склонив голову над стаканом, ощущая холод стекла под ладонями, я повторил всю эту простую в произношении фразу.

– Получилось? – спросил я, когда мы закончили.

– Думаю, что да. Что ты чувствовал? О чем ты говорил?

– Не знаю… Сейчас подумаю… Мне кажется, я извинялся.

– Тебе действительно так кажется?

– Думаю, да. – протянул я.

– Тогда у меня есть уверенность, что получилось.

Я недоверчиво вставил трубочку в стакан и сделал глоток. Это было то, что нужно. Отхлебнув от не заговоренного стакана, понял, что там напиток иной. Я изумленно уставился на Марше. Честно говоря, до этого момента я был практически уверен, что тут не без фокуса. Марше сделался задумчив. Он потягивал напиток через трубочку и молчал. Мне стало как-то неловко и немного грустно. Я выудил из пачки сигарету и прикурил. Первым заговорил Марше.

– Я должен извиниться перед тобой. Это действительно был первый алкоголь в моей жизни, но я должен, просто обязан объясниться. – Он стал говорить громче, с волнением, от чего его акцент усилился и стал весьма заметным. – Каждому мальчику в день его шестнадцатилетия готовится такой коктейль. Это традиция. Делает это либо отец, либо пальма мальчика. Я тебе потом расскажу, кого мы называем пальмой, сейчас это не важно. И только ему мальчик говорит, что он чувствовал, когда произносил эту древнюю фразу. Я не должен был спрашивать тебя. – В его голосе появились нотки отчаяния. – Прости меня.

– А что ты так расстроился? Ты же сам говорил мне, что мы братья. Отец твой далеко отсюда. А с пальмами я не дружу. Может быть, ничего страшного и не произошло, а?

– Может быть. – задумчиво протянул Марше.

– Да что происходит в самом деле? Объяснишь, быть может?

– Понимаешь, мой отец был прав, назвав тебя нашим братом. Это не поддается объяснению с точки зрения традиционной науки, но это факт. Еще ни одному иностранцу, даже из тех, кто в совершенстве владеют нашим языком и прожили на островах много лет, не удавалось приготовить настоящее махакало. А тебе удалось.

– Слушай, брат. – Я хлопнул его по коленке. – Может, у меня сейчас пигментационые процессы начнутся, и выйду я отсюда совершенно розовым?

– Не знаю, все может быть. – Совершенно серьезно протянул Марше.

– Да ладно тебе, не парься. Скажи лучше, о чем ты думал, когда готовил свой первый в жизни махакало?

– Это нельзя обсуждать ни с кем, кроме отца и пальмы, но так как я нарушил эту традицию, возможно, это и уравновесит мою оплошность. Я думал о войне.

– Отлично. Значит, ты воин. А я, наверное, дипломат или глава благотворительного фонда. Перестань, Марше. Мне не шестнадцать лет, и в данном случае возможны отклонения от традиций.

– Может быть, ты и прав. Скорей всего, прав, ведь ты же старший брат. – Марше улыбнулся.

– Это твой отец? – показал я на портрет, висевший на стене.

– Да, это он.

– Круто.

– Что? – не понял Марше.

– Да всё. Ордена, медали, корона эта, седина на висках. И глаза. Он добрый?

– Добрый, конечно, особенно когда не сердится.

Мы засмеялись.

– Знаешь, брат, ты только не отвечай сразу, ладно?

– Что опять ты про мантру эту?

– Это не мантра была, – немного обиженно сказал Марше. – Поехали в Сиргвидонию. – выпалил он после небольшой паузы.

– В Сиргвидонию? – я начал хохотать. – Жить?

– А что? Не понимая причину моего веселья, продолжал обижаться Марше.

– Принцем? – уже истерично выдавил из себя я, вытирая слезы.

– Ты против?

– Брат! Ты же взрослый, посмотри на меня внимательно. Ну какой я принц? Ну правда. Приеду, конечно, в гости, не вопрос. Но вот так взять и поменять в жизни всё. Я, честно, очень рад, что ты у меня появился, но для меня это так неожиданно. Не обижайся.

– Они все равно будут тебя доставать, – буркнул Марше. – Неужели ты не понимаешь, что теперь они вцепятся в тебя мертвой хваткой. Ты им нужен, ты практически готовый агент влияния. Они будут путать тебя, подставлять, загонять в угол, пока ты не согласишься. Не будет по-другому. Увы.

– Вот тогда и приеду. – весело ответил я.

– Обещаешь? – совершенно серьезно спросил Марше.

– Угу. – ответил я и забросил в рот орешек.

– Не «угу», а скажи: «Обещаю».

– Обещаю.

Побег

Лето 1995 года.

Что же мне снилось в ту ночь? Прошло уже очень много лет, а я так и не могу вспомнить тот сон. Но сон был – это точно. Вроде бы ничего удивительного, так бывает часто. Снится тебе что-то, проснулся – и не помнишь ничего. Остается лишь настроение сна. Позитив, страх, беспокойство, счастье. Со временем я научился обманывать свой мозг. Проснувшись, я не открываю глаза. Замедляю дыхание и как бы в полудреме имитирую засыпание. Иногда сон возвращается, и я, не спеша, пытаюсь его анализировать. Не однажды мне это удавалось. Ко мне приходили простые решения проблем, сложные бизнес-схемы становились простыми и понятными. Пару раз с помощью такого анализа мне удалось избежать серьезных неприятностей. Ощущение, что это не только мой сон, переросло в уверенность. Кто ты, мой собеседник? Чьи мягкие и заботливые мысли ощущаю я в такие минуты? Неизвестно. Иногда мне кажется, что до собеседника можно дотянуться, но я нарочно не пытаюсь получить стопроцентный ответ. А зачем в таких делах излишняя конкретика? Какое отношение это имеет к нашему миру? Никакого. Ангел? Пожалуй, что и так. Ангел может быть безликим? Пожалуй, нет. Значит, ангел знакомый, а раз влезает с тобой в эту мерзкую суету земного бытия, то и родной. Наверное, это мама. Ей не удалось долго общаться со мной на земле, но, наверное, чем-то я запал ей в душу, что она уже столько лет помогает мне копаться во всем этом, хотя есть, должно быть, занятия поинтересней в ином мире. Впрочем, это когда есть время задержать дыхание и медитировать, только лишь тогда это возможно. Телефон надрывался, как бешеный. Я сел на кровати и протянул руку к подоконнику. Трубка всегда стояла здесь. Без труда нащупав ее, выдернул из станции и прохрипел «Алло». Скосил глаза на часы. Ядовитые зеленые цифры показывали четверть третьего. В трубке молчали, я алекнул еще пару раз и отключил связь. Отбросив трубу на кровать, я уже было начал валиться в прежнее положение, как буквально подпрыгнул. Это был домашний телефон. Телефон, который не звонил уже пару лет, номер которого никто не знал. Тайны тут не было, просто дома я бываю крайне редко, и давать номер кому-либо бессмысленно. Все звонили на мобильный или на работу. «Нервы ни к черту», – подумал я. И вот тут телефон зазвонил снова. Я дождался третьего или четвертого, уж и не помню, звонка и нажал на зеленую кнопку.