Сиргвидония

Макс Кириллов

Сиргвидония

Пролог

Сегодня 18 мая 2063 года, сейчас 1.59 утра. Я заканчиваю свои записи. Пройдет еще часов шесть, и вся Планета станет праздновать День Святого Сиргвидония, один из самых главных праздников нашей цивилизации, почитаемый абсолютно всеми жителями Земли. Я уже отключил свой коммуникатор, чтобы меня никто не доставал в этот день. Как бы вы там не праздновали, для меня это дата, когда я поминаю свою семью и свой народ. Пройдет еще несколько дней и мне исполниться сто лет. По нынешним меркам, это не возраст. Однако, для меня, это очень много лет. И дело не в том, что я устал жить. Отнюдь. Я люблю жить. И всегда, на сколько я себя помню, мне жить нравилось и нравится сейчас, но в моих записях, речь идет не обо мне. Впрочем, а почему не обо мне? Ведь эту историю рассказываю я. Значит это о том, что я пережил, а еще о том, чему я был предтечей. Какие решения принимал, и что из этого вышло. Когда-то, в далеком детстве, я мечтал дожить до двухтысячного года. Не знаю почему, но для меня это было важно. Я считал сколько мне будет лет в две тысячи ноль, ноль, ноль. Думал о том каким я буду в это время. Я много пожил, но уж сто лет, точно не планировал. Врачи говорят, что у меня все прекрасно, и я уверен, что жизнь будет продолжаться. А мой вопрос «зачем» никого не волнует. Действительно, зачем? Ведь я уже сделал свое главное дело. Ценой жизни милых людей, моих близких, вы летаете в дальний космос, заселяете планеты, и лишь я один остаюсь наедине с той ценой, которая была заплачена за спасение нашей цивилизации. Эта история о парне, который чуть выделялся. Это история о парне, который подвергся испытаниям судьбы. Это история о парне, который «вытащил свой счастливый лотерейный билет» и мог после этого ничего не делать. Это история о парне, у которого было все, что вы только можете себе представить, но его интересовало большее. Это история про парня, который изменил Мир ценой чужих жизней.

Слякоть

Осень 1994 года.

– С тобой хотят встретиться.

Я оторвал взгляд от своей тарелки, где лежал наполовину растерзанный круассан с ветчиной, и вопросительно посмотрел на Макса.

– Они вышли на меня и просили с тобой поговорить.

– Бондеры, что ли?

– Если бы. – Максим устало вздохнул и отвел глаза.

У меня похолодело где-то внизу живота. Я с детства ненавижу это чувство. Еще тогда, когда старшеклассники заманивали меня в туалет на перемене, чтобы отбуцкать. Возникало это чувство и позже, но менее остро. Попытки анализировать это привели к выводу, что главное во всем этом – страх. Впрочем, сейчас мне было не до самоанализа. Мерзкий страх уже обволакивал меня, ладони вспотели, ноги стали ватными. Блин, ну что за жизнь.

– Макс, давай выкладывай быстро, а то я обделаюсь.

– Да ты знаешь, мне кажется, ничего страшного. – он помолчал. – Иначе ты бы давно уже был у них.

– Блин! Да у кого у них? Ты что, смерти моей хочешь?

– У чекистов, у кого еще? Сам что ли не понимаешь? Стали бы бондеры или мусора так издалека заезжать?

– А эти, значит, у нас воспитанные. Подходы, стало быть, ищут. Что же это я за персона такая, если они тебя попросили со мной поговорить?

– Да ты знаешь, это-то и странно. Есть у меня знакомец один, который помогал вопросы решать с таможней. Ну ты помнишь эти мои проблемы прошлогодние. Так вот, он позвонил вчера, стрелку забил. Я думал, предложить чего хочет, а он о тебе заговорил. Ага, думаю, пробивает. Ну я, сам понимаешь, отшучиваюсь, а он всё свое. Тогда и сказал ему что-то вроде про то, что друзей в унитаз не сливаю. Ну он в бутылку. «Кто унитаз? ЧК унитаз?» И всё в таком духе. А выпили на тот момент немало. Распалился не на шутку. Я присмотрелся, как ты учил, и вижу, пургу гонит малый. Специально распаляется, пугает типа. Тут пришло ко мне успокоение, я еще налил по полной, сунул ему в руку рюмаху, выпили. Поднял я свои очи кари на этого помошничка и в лоб ему про то, что если есть чего сказать, пусть говорит, а нет, то и покедова. И представляешь, он повелся. Слабак. А еще майор. Мельчают гэбисты.

– Макс, ну не тяни ты кота за сам знаешь что. Дело говори.

– Я и говорю. Мол, ничего плохого мы не хотим, и стучать ни на кого не надо, просто у Кирилла встреча предстоит, вот мы и хотели бы его предостеречь.

– Слушай, это бред какой-то. Что они, из института благородных девиц? Мы что, в Швеции? Ты посмотри на улицу. Москва – 1994. Останови любого на иномарке, все с оружием. Вот здесь вчера стрелка была, человек сорок. Среди бела дня терли с полчаса, потом стрелять начали. Ты не темнишь, часом?

– Да ты чего? В своем уме?

– Ну и что теперь?

– А ничего. Вот просил передать тебе телефон. Позвони ему.

Макс протянул мне белый прямоугольник. Абясов Андрей Михайлович и телефон. Бумага была дешевая, таких визиток давно уже не делают.

– Макс. Ты мне друг. Мы с детства вместе, чем он тебя так запугал? Ну посмотри на эту лажу. Это не карточка, а фуфло какое-то. И потом, что я, идиот звонить сам? У них мой номер есть, вот пусть и звонят. А ты, если спросят, скажи, что говорил и всё передал. Да не бзди ты. Они в тех делах таможенных не менее чем ты замазаны. А больше на тебя и нет ничего.

– Дурень ты, Кира. На всех на нас у них есть, не беспокойся, только команды «фас» и ждут.

– Расслабься, старик. Рассосется как-нибудь. Я, кстати, завтра в Ялту лечу по делам. Вернусь через неделю, а там «либо ишак подохнет, либо шах помрет».

Уж за что я по-настоящему благодарен «Аэрофлоту» тех лет, так это за рейс Москва – Симферополь. Вылет в 10.40 утра. Тут главное, чтобы в Москве дождь шел, а еще лучше снег мокрый. Когда с утра идет мокрый снег, на душе особенно гадко. Едет какой-нибудь гражданин на работу, кругом грязь, слякоть. Щетки эту грязь по лобовому стеклу размазывают, пробки на дорогах, по радио бредятина утренняя. Но это гражданин рядовой, а вот избранные… В восемь сорок проходят регистрацию, потом мимо сонных таможенников, через пять минут попадают в маленький зальчик ожидания, и здесь главное не суетиться. Сначала в бар. Пятьдесят «Хенесси» и эспрессо. Причем не экономить. «Хенесси ХО» и черт с ним, что стоит не выговоришь. Зато девушка сразу смотрит внимательно на тебя и даже ласково. Еще бы, только смену приняла и сразу такая удача. И не в стакан нальет тебе, а в рюмочку, хоть и в пластиковую, и лимончик выдаст без напоминания, а бывает, что и конфетку даст или шоколадку маленькую. А ты бритый такой, довольный, бодрый в меру, глаза с поволокой. Примешь всю эту роскошь с благодарностью и к столику. Медленно выпить кофе, маленькими глотками, не торопясь. Кофе здесь замечательный. Настоящий, итальянский. А коньяк пусть стоит и пахнет. И лимон пусть оттеняет собой этот не свойственный утру коньячный запах, создавая неповторимый, революционный букет оппозиции этому дрянному утру и заплеванному залу ожидания. Рекомендую оставить в чашечке на пару глотков, обвести взглядом, тем самым с поволокой, о котором Макс говорил, вокруг себя, задумчиво остановиться на барменше, чуть качнуть в ее сторону рюмочкой, дождаться легкой ответной улыбки и выпить содержимое не отрываясь, неспешными глоточками. Теперь подождать секунд тридцать, пожевать лимончик. Сигаретку непременно прикурить, допить те самые два глотка кофе между затяжками. И если после этого вы не почувствуете себя самым счастливым человеком, то вы просто не способны к счастью.

Теперь в «дьютик». Подарки украинским друзьям, да и себя любимого не забыть. А тут и посадку объявили, вот и чудесно. Пропадай, Москва, без меня.

Ровно через полчаса после взлета появляется солнце, еще через час видно землю, и так теперь до самого Крыма. А ты сидишь в полупустом самолете, отхлебываешь коньячок и читаешь что ни будь жизнеутверждающее. Аксенова, например. И знаешь, что это чувство счастья тебя уже и не покинет никогда. Вот и посадка. За окном солнце. Начало октября, а люди в рубашках. Быстрей на выход. Спуститься по трапу и вдохнуть, нет, не вдохнуть, а откусить этого воздуха. Откусить и жевать, и щуриться от солнца, и улыбаться.

А по дороге в Ялту тормознуть у стоящей на обочине машины-цистерны. Выйти, размять ноги, протянуть рубль пожилой женщине, и нальет она вам из крана полулитровую баночку свежего портвейна. И будет этот нектар пахнуть морем и изюмом. И выпьете вы всё это без остатка, и даст вам по шарам, но как-то нежно и ласково. А потом задремлете, и когда откроете глаза, перед вами будет море, от края до края. И вы еще в машине услышите его шепот. Но не спешите с ним говорить, это время еще придет.

Так было со мной и в тот раз. И дела делались, и чувство радости и счастья не проходило. И забыл я о том странном разговоре с Максом. Не просто забыл, а специально. Сделал над собой усилие, и тю-тю, нетути больше в моей памяти бреда этого.

Обратно труднее. Тут главное не поддаться общей суетливости и сосредоточенности. VIP «Симферопольский» маленький, но уютный. В баре спросить что-нибудь аристократически прощального. Белый мускат красного камня в данном случае подойдет лучше всего. Но чтоб не в стакан вам его налили и не в бокал стеклянный. Попросите фужер хрустальный. Тяжелый такой, еще с советских времен остался. Их уже все поразбивали, но держат парочку под прилавком для таких ценителей прекрасного, как мы с вами. Янтарное вино будет искриться и переливаться в гранях хрусталя. Вам будет немножко грустно, и вы выпьете этот нектар медленно, до дна. И оторвете фужер от губ, переведете дух. Глаза ваши увлажнятся, и навернется слеза, а вы ее украдкой так смахнете, типа глаз зачесался. А сами гордые такие, любящие весь мир, пойдете к автобусу и полетите.

Вот в таком состоянии они меня и взяли. Тепленького, как говорится.

Обычно я летаю бизнесом и прошу, чтобы со мной рядом никого не сажали. По возможности, конечно. В этот раз желание с возможностью не совпали. Место рядом со мной было занято, да и вообще салон был под завязку. Вздохнув, я протиснулся мимо соседа и плюхнулся в кресло.

– Добрый день.

– Здравствуйте.

Вежливый такой мужчина лет пятидесяти, лоб открыт, кожа немного смуглая, но черты лица вполне славянские. Ну что ж, мне с ним детей не крестить, как говорится.

– Вы позволите полюбопытствовать? – кивнул он на кипу газет и журналов, которую я выудил из сумки.

– Да они недельной давности, не успел просмотреть, когда сюда летел.

– Это ничего. А то я совсем без чтива. Если ничего не читать, то тянет поговорить, а это ведь не очень вежливо, не правда ли? Меня, кстати, Николаем зовут.

– Кирилл, очень приятно. А вы, часом, не дипломат?

– С чего это вы?

– Да так, слишком издалека заходите. Я протянул ему несколько газет и пристегнулся ремнем. Самолет уже выруливал на взлетку.

Меня что-то сморило в сон, я задремал. Есть у меня такая привычка – никогда не бороться со сном. Даже когда за рулем еду. Как прижмет, останавливаюсь, блокирую двери и сплю. Причем надо-то мне всего от пяти минут до получаса, и всё, опять бодр и весел. Так было и сейчас. Закрыл глазки и отчалил в заоблачные дали. Впрочем, через полчаса проснулся и принялся за обед.

– А почему все-таки вы решили, что я дипломат? Я вот читал, пока вы спали, а сам всё об этом думал. И знаете почему? С юношества мечтал быть дипломатом. Из кожи лез, языки учил, в МГИМО поступал три раза.

– Поступили?

– Поступил.

– И что, выгнали за пьянство и прогулы?

– Отчего же. Закончил, работал потом и за границей, и в стране. Но дипломатом так и не стал.

– Так вы чекист. Ну, это одно и то же.

Николай удивленно поднял брови и уставился на меня.

– С чего это вы взяли?

– А чего тут стесняться? Все профессии важны, все профессии нужны. Или вы мне сейчас расскажете, что вы после МГИМО пошли инженером в НИИ работать? Мне-то, собственно, фиолетово, минут через сорок посадка.

– Да, посадка. Неприятное какое-то слово, двусмысленное.

Я повернулся в сторону собеседника, достал диктофон, демонстративно нажал кнопку записи и отчетливо, буквально по словам произнес:

– Уважаемый Николай, или как вас там? Я гражданин Российской Федерации, нахожусь на воздушном судне своей страны. На данное транспортное средство распространяется понятие экстерриториальности. Здесь действуют законы России, в частности презумпция невиновности, свобода слова и прочие свободы и права, подробно описанные в Конституции, налоговом, административном и других кодексах. Всё, что вы сейчас будете говорить, будет записано мною на диктофон и при необходимости явится показаниями для суда в качестве подтверждения ваших несанкционированных действий и попытки давления на гражданина РФ. Вам всё понятно?

Сказав это, отвернулся к окну. За спиной раздалось ворчание Николая.

– Ученые какие все стали, запишет он. Да плевал я на все эти записи. Вот прилетим, сядем в машину, до нас доедем, вот тогда и поговорим. А то, вишь, че, кнопочки нажимает.

Николай не переставал ворчать, все больше и больше употребляя простонародных выражений.

– Вот помню, в тридцать восьмом мне тоже такой попался орел. Все про мировую революцию говорил, запутать пытался. А я ему как врезал в лобешник, а пока в себя приходил, и закатал его за мировой сионизм по пятьдесят восьмой бис. И поехал револьюционэр хренов. И на тебя тоже управу найдем, ишь ты.

Тянуть с этим спектаклем было бессмысленно. Если бы у меня были проблемы, давно бы уже на допросе сидел. На вербовку это не похоже. Были уже заезды, я открутился тогда, и это наверняка у них в файлах проходит. Стало быть, вопрос деликатного свойства. Я уже не мог сдерживать смех, повернулся к соседу и сказал:

– Ладно, дядя Коля, рассказывайте, что надо, а то и вправду посадка скоро, а у меня еще дела сегодня.

– Зовут меня Николай Сергеевич, фамилия Селягин, по чину я подполковник. – степенно начал мой собеседник. – Ну а службу мою ты угадал верно. А дело тут вот какое. Есть в тридевятом царстве тридесятое государство. Зовется оно Сиргвидония. Государство это слова доброго не стоит. Так, островки небольшие, пляжи да население какое-то имеется. И все бы ничего, да острова эти в океане не коралловые, коих большинство, а вулканические. И в этом тоже нет ничего странного. Мало ли на земле островов вулканических? Вот только порода, из которой острова состоят, редчайшая. Нет такой больше на планете. Причем, что интересно, с виду камень и камень.

Селягин вытащил из кармана маленький пластиковый пакет и протянул мне. В пакете лежало несколько камушков, напоминающих обычную речную гальку. Я недоуменно покрутил их пальцами и вопросительно поглядел на собеседника.

– Вот то-то и оно, что ничего примечательного. Однако это минерал, и имя ему «карледон». Сегодня он никому не нужен, а вот завтра… – он сделал паузу, задумчиво вздохнул и продолжил. – Человечество бьется над альтернативными источниками энергии. Нефть закончится лет через тридцать-сорок. С атомной энергией все не так просто. Солнце, ветер, приливы, отливы. Ты знаешь об этом. Все это громоздко и малоэффективно. А вот из двух граммов карледона получается прибор, этакая батарейка, на которой «Мерседес» может проехать до ста тысяч километров без дозаправки.

Я посмотрел на подполковника внимательно. Разговор этот все более и более казался опасным. Я вообще не люблю секретов, а стратегических и подавно.

– И что, об этом никто не знает?

– Знают, конечно, все знают, только пока нефть стоит пятнадцать долларов за баррель, это никого не интересует. Смысл использовать карледон настанет, только когда исчезнет нефтяная альтернатива. Очень велики затраты на переработку. Нужны сразу огромные объемы и все, абсолютно все рынки. Мы полагаем, что примерно через двадцать лет начнется широкомасштабное использование этой технологии. Если, конечно, чего-нибудь еще не придумают.

– Очень увлекательно, Николай Сергеевич. Только не понимаю, я-то здесь при чём?

– А вот вышло, что и при чём. Мы, как и другие наши коллеги, стараемся быть поближе к карледону. Но обычные режимы благоприятствия для страны здесь недостаточны. Нам нужны гарантии. И обеспечить их нашей стране можешь только ты. К неграм как относишься?

– В каком смысле? – опешил я.

– В расистском, конечно, в каком ещё?

– Положительно отношусь. Клевые ребята. А вы?

– Да я, в принципе, тоже. Вот только музыка их мне не очень, но это дело вкуса, как говорится. Ну а к розовым ты как?

– Вы сейчас лесбиянок имеете в виду, Николай Сергеевич? Так я не по этой части, у вас это должно быть записано.

– Да нет. – как-то устало произнёс Селягин. – Я про жителей Сиргвидонии, собственно.

– А что? Нормальные люди, даже вроде и родственники нам, славянам.

– Это в каком смысле?

– Ну в сказках наших. Все добры молодцы, розовые такие. Не помните?

– Да помню я. Только они «розовенькие», а эти «розовые», причём всегда, а не только когда Кощея победят или Василису трахнут.

– Зря вы так о Василисе, принцесса всё-таки.

– Извини, не сдержался. Так как ты всё же к розовым относишься?

– Да нормально отношусь. А в чём, собственно, дело? Видал я и розовых, и чёрных, и жёлтых. У вас же там записано, что я ВГИК заканчивал. Мы все там в одной общаге жили. А что это вас так это взволновало, скажите на милость?

– И скажу. Вот налью ещё по маленькой, и скажу.

– Вы только петрушку тут из себя не стройте, Николай Сергеевич. Выпили-то всего ничего, а роль взяли как будто после литра. Соберитесь. Вы же профессионал. Спецшкола имени Тельмана и всё такое, ну?

– Что ну? Приучили к обходительности, вот и обхожу, мать их всех за ногу. Короче, паря, как ты к розовым относишься, не тошнит?

– А чего должно тошнить-то? Ну розовый, и что? У меня у самого вот. – Кирилл закатал рукав и показал Селягину большое розовое пятно на руке.

– С рождения? – очень заинтересованно спросил чекист.

– Да нет. Третьего дня обварился, когда в плов кипяток наливал. Но ведь не уродливо же?

– Да нормально. То есть без проблем расистских, да?

– Дядя Коля! Идеи навязчивые?

– Нет, племянничек. Здесь дело серьёзней. – Селягин многозначительно посмотрел на меня и сделал театральную паузу. – Брат ты им.

– Кому?!!

– Розовым…

– Так, дядя Коля, наливай и рассказывай дальше. Только не торопись, постепенно и с максимальными деталями.

– Хорошо. Но заметь, не я это предложил. Мамка твоя русский язык иностранным студентам преподавала? Преподавала. В общежитии по вечерам дежурила? Дежурила. Вот и прикинь сам.

– Так, всё ясно. Наливайте только мне, вам больше не надо, достаточно. Мозги у вас стали клинить. Мамка моя преподавала, когда мне уже пять лет было от рождения. Так что ваши грязные намеки мне отвратительны и смешны.

– Да нет, я не в том смысле. Я о другом. Жил там один студент. Принц Сиргвидонии. Был он розовым, скучал очень по дому. Обстановка была не очень-то доброжелательная. То в трамвае в ухо дадут ради куража, то стырят вещички из комнаты. В общем, не нравилось ему у нас. Но слово родителям дал образование получить, потому и терпел. И вот однажды пришел твой папа с тобой за ручку в общежитие маму встретить после работы. Поднялся натурально в красный уголок, где занятия заканчивались. И стали студенты со своей преподавательницей прощаться. Ну и с тобой соответственно. Ребенок ты был симпатичный и очень общительный. Присел принц перед тобой на корточки и говорит: «Спокойной ночи». А ты ему в ответ: «Спокойной ночи» и чмокнул его в розовую щеку. Привычка у тебя была такая, всех на ночь целовать. Принц от неожиданности окаменел и заплакал. Наверное, сказалась тоска по родине, отсутствие ласки и прочее. И так ему этот случай в сердце запал, что полюбил он тебя как сына. Подарки тебе привозил всякие, потом как уехал открытки присылал. Да вот потерялась с ним связь. Вы переехали в другой город, и стали ему открытки из института обратно возвращаться. Но принц есть принц. И когда родился у него первый сын, он назвал его по традиции длинным именем, и тебе в этом имени нашлось место. И сын этот нынче готовится на престол взойти, ибо папаня старый и больной. А тебя он братом своим считает и найти хочет. Даже русский язык специально для этого выучил.

– Вы это серьезно всё?

– Да куда уж серьезней. Через неделю сам всё увидишь. Нашли они тебя. Америкосы помогли, собаки. Не уберегли мы тебя, Кирюша.

– Что ж вы так?

– Да демократия, мать ее. Вот теперь и приходится с тобой цацкаться.

– А вы не цацкайтесь. В тюрьму меня или под машину. Я человек маленький, что за проблемы?

– Думали мы об этом, думали. Но я предложил другой вариант. Парень ты хороший, страну свою любишь, вот и послужишь на благо отечества. Поедешь в Сиргвидонию, приживешься там, глядишь, и пригодишься лет через двадцать.

– Всё?

– А что, плохо? Был тут Киря коммерсом, а станет братом императора. Перспектива?

– Не-а. Не перспектива. Не поеду я ни в какую Сиргвидонию. Мне и здесь хорошо.

– Это тебе пока хорошо.

– Не нужно меня пугать, уважаемый. Вы меня, наверное, неплохо изучили? Знаете, что я давления не переношу? Так вот. Ответа я вам сейчас давать никакого не буду. За информацию спасибо, история очень интересная, вами мне поведанная. Поживем, увидим, Николай Сергеевич.

Я взял свою сумку и, протиснувшись мимо Селягина, направился к выходу.

Брат

Чушь какая, думал я, готовя нехитрый холостяцкий ужин. Впрочем, отчего же нехитрый? Нет, есть-то я собирался один, вот только… Крымский огромный помидор. Из тех, что при разрезе покрываются сахарной испариной. Ялтинский лучок, красный и сладковатый. Был и огурчик, и зелень. Запах от всего этого проникал в ноздри и успокаивал. Зазвонил телефон.

– Ты один?

– Ага.

– Слушай, я заеду к тебе, а то жрать охота.

– Давай, но у меня только салат.

– Отлично. А у меня отбивные есть, ставь сковородку.

– Уже.

В чем в чем, а в этом звонке ничего странного не было. Мой приятель жил в соседнем доме. Владел он банком. Работа, как вы сами понимаете, в начале девяностых была прибыльная, но нервная. Дела свои Порфирий делал аккуратно, от того, наверное, и уставал. Знаете, когда сидишь, а перед твоим носом лимоны проплывают, а ты их не хапаешь из разных там соображений, это жутко утомляет. Порфирий, а в миру Павел, банкиром был осторожным, поэтому даже и в наше лихое время передвигался по столице лишь с одним охранником, да и то для проформы. В дверь позвонили, я, не глядя в глазок, открыл и тут же вернулся к плите. Сковородка уже нагрелась, пора было плюхать на нее мяско. Отбивные наверняка от тети Шуры из банковской столовой. Она Порфирича знала еще со школы. Частенько передавала ему через секретаря то биточки, то котлетки. Сегодня вот отбивные. Уж для солнышки своего дерьма не передаст. Сейчас плюхну эти нежные кусочки свининки, такой дух пойдет.

– Ну давай, чего ты там вошкаешься. – крикнул я Порфиричу, готовясь налить в сковородку оливковое масло.

– Извините, господин Кириллос. Вы, наверное, нас с кем-то перепутали.

Я оглянулся и в изумлении уставился на двух прилично одетых иностранцев, кои стеснительно топтались на пороге кухни. «Почему иностранцы?» – спросите вы. Элементарно. Они были розовые. Да-да, именно розовые, как и все жители той самой Сиргвидонии.

– Просим извинить, многоуважаемый господин Кириллос, за наш столь поздний визит. Мы не стали вам звонить, потому что дело у нас к вам деликатного свойства.

– Да уж понимаю, как же. – протянул я. – Впрочем, вы мне и не помешали. – сказал я и с сожалением выключил конфорку под сковородкой. – С кем имею честь, позвольте полюбопытствовать?

– О, извините меня еще раз. Я немного смущен. Разрешите представить, вице-консул посольства Сиргвидонии в России, Абу Самуэл Сретин Нахометсон. А я секретарь Гордии Самрон Четвертый.

– Очень приятно. – сказал я и принялся рассматривать гостей.

Тот, что назвался секретарем, был невысок ростом, нос его был приплюснут, волосы черные, прямые. В общем, типичный островной житель, только кожа не смуглая, а розовая. Консул же, напротив, рост имел выше среднего, строен, красивый римский нос выгодно отличал этого персонажа от коллеги. Даже кожа его была хоть и розовой, но несколько бледней и более нежного оттенка. И без представлений было ясно, кто тут главный. Между тем я достал из бара початую бутылку виски, три тяжелых стакана и плеснул светло-коричневого напитка примерно на палец в каждый стакан. Подавая гостям выпивку, я указал на диван, приглашая присаживаться. Посольские приняли подношение с непроницаемыми лицами, уселись на диван, я, напротив, в кресло и вопросительно посмотрел на консула. Тот даже и попытки не сделал, чтобы начать разговор. Я перевел взгляд на секретаря, но тот отвел глаза. Черт их знает, может быть у них обычаи такие? Посидеть, помолчать, может о погоде надо говорить, или спросить, как поживают их родные?