Жили-были мы с братом. Часть 2

Сергей Цымбаленко

Жили-были мы с братом. Часть 2

Часть вторая.

Гром сражений

Крепко слепленный из снега снаряд, промчавшись сквозь густую круговерть снежинок, разбивается о фонарный столб…

Откуда он? Решил пошалить с нами неведомый фокусник, который щедро забрасывает землю снежными цветами? Кажется, что снежинки, простые и доверчивые, как улыбка, посылают только тебе. Только кажется, что они молчаливые – им отзывается невидимая струна в тебе, чувствуешь их мелодию, даже понимаешь чуть слышные слова. Вот сейчас они поют про принца из страны, где только лед, вьюга да северный ветер. Они приютили принца, когда он потерялся совсем маленьким. Вьюга укрывала снежным одеялом от холода, лед отражал ему солнечные лучи, и даже суровый ветер насвистывал нежные колыбельные. Мальчик подружился с ними, но все‑таки он был человек, а они – стихии. Непонятная тоска однажды настигала его, когда он бегал наперегонки с ветром. Чем взрослее он становился, тем чаще грустил. Напрасно лед переливался цветными огнями, ветер звал к веселым играм. Только вьюга, казалось, все понимала. Однажды она взвилась вихрем – и снежинки превратились в прекрасную девушку с голубыми глазами и волосами.

…Наташа смеется. Снежинки испуганно сыплются с ее волос. Не голубых – темных, как зимний вечер. Локоны выбиваются из‑под вязаной шапочки и пляшут от смеха. И глаза у Наташи не голубые, а коричневые с золотыми прожилками.

Но не в этом дело. Если все вокруг легко превращается в сказку, значит, ты влюблен. Просто смешно!

Коварный снежок ударил в спину моей принцессы, второй чуть не сбил шапочку с ее головы…

Если ты идешь с девушкой и попадаешь под обстрел, значит, неподалеку притаился враг всех влюбленных – мальчишка. Он со страхом и наслаждением ждет, когда взрослый парень закричит: «Я вот тебе!..» – и бросится в погоню.

Нет, дружок, не на того напал. Я потерплю, но потом месть будет неотвратима и ужасна.

Раз вокруг враги, я вынужден обнять Наташу, защитив собой от снарядов. Чувствуешь себя невесомым, как в вальсе, и не можешь разобраться: ты движешься – или планета кружится под ногами. Просто смешно.

– До завтра, Володя! – беспощадно возвращает на землю Наташин голос.

Ох, как не хочется выпускать ее из объятий – станет пусто, как у принца в моей снежной сказке.

Вслушиваюсь в звук легких шагов – и Наташа еще со мной. Насмешливо хлопает дверь. Вспыхивает в окне сигнальный огонек настольной лампы. Принцесса рядом. Я улыбаюсь, потому что чувствую, как тепло и весело ей. Взяла книжку, но строчки бессмысленно толпятся, потому что Наташа думает обо мне. Просто смешно – можно разговаривать с ней, как по видеотелефону. А кругом все спят, не понимая, какое чудо происходит рядом с ними. Все?

Я осторожно, с подветренной стороны, как полагается охотнику, подбираюсь к логову стрелка. Да тут настоящая снежная крепость: в большом сугробе вырыт лаз, прикрыт фанеркой. Я отодвигаю «щит», присаживаюсь перед входом и грозно объявляю:

– Ага, попался артиллерист! Ну‑ка, где твои уши?

Мальчишка затаился в глубине. Резкий удар головой

в живот – и я лечу в сторону. Неприятель бежит с поля сражения. На снегу остается шапка, козырек и ухо у которой еле держатся, из щели вылезла вата. Сразу видно, боевой шлем выдержал не одно сражение.

Чувствую по своей видеосвязи, как хохочет Наташка.

А я‑то из‑за нее, можно сказать, жизнью рискую…

Я внимательно оглядываю окрестности. Противник притаился за кустами. Без шапки не уйдет.

– Эй, возьми свой шлем, простудишься.

Молчание. Что с ним делать? Заболеет еще. Просто смешно.

Кладу шапку рядом с крепостью. Рядом вывожу на снегу: «До встречи!». Показываю Наташке язык и гордо удаляюсь.

Снежинки однажды сговорились: «Давайте все разом полетим на землю. Нас будет так много, что людям придется строить свои дома, прокладывать улицы под снегом. И наступит вечная зима».

…Сегодня родилась бы такая сказка, какой еще свет не видывал. Честное‑пречестное. Но в опасной зоне нас снова встречает град снежков. Наташа укоризненно спрашивает:

– Долго это терпеть?

Я говорю как можно громче и приветливее:

– Не сердись. Он просто познакомиться хочет. Мне кажется, что это человек хороший.

В ответ получаю предательский снежок в спину. Наташка сразу повеселела.

Снаряды летят один за другим. Подруга хватает меня за руку и заставляет спасаться позорным бегством.

– Боюсь тебя отпускать, – ехидничает она на прощание.

– Дорога очень опасная.

По такому случаю я прошу поцелуй, чтобы можно было спокойно умереть. И еще один…

К снежной крепости я подбираюсь с другой стороны, не торопясь. Главное – неожиданность. Напеваю про себя боевой марш: «Гром сражений в степях раздавался…» Это из пьесы, которую мы ставим в студенческом театре.

Может, стрелок уже удрал? Нет, дышит.

– Эй, достославный рыцарь, предлагаю перемирие.

– Не подходи, убью! – рычит обитатель крепости.

– Ну и убивай. Только ты мне все равно нравишься, – великодушно заявляю я и наклоняюсь, чтобы протиснуться в отверстие.

Твердый снежок врезается в щеку.

– Еще хочешь, да? – злорадствует мальчишка.

– Хочу.

Неприятель не заставляет долго ждать – снежок попадает прямо в глаз. Больно до слез.

– Ну, вот, теперь синяк будет, – растерянно говорю я.

– Ага! Лучше уходи.

– Ну и злой ты, брат… – вздыхаю я. – Снарядов‑то много осталось?

Мальчишка и не думает таять от моего благородства.

– Тогда кидай.

Я даже не пробую защищаться. Снег забивается в ноздри, в уши. Пытаюсь убрать его – и вдруг слышу всхлипывания. Этого еще не хватает! Просто смешно.

С трудом протискиваюсь в дыру и извлекаю на свет сжавшегося в комок мальчишку. Он зарылся с головой в ворот потрепанного пальто и гудит что есть мочи. Я опускаюсь на корточки, не знаю, что делать. Нашелся, «охотник», довел ребенка до слез из‑за каких‑то снежков. Драная шапка у мальчугана съехала на бок. Я поправляю ее.

– Ну, перестань, перестань. Я тебя не обижу. Испугался, да?

Мальчишка мотает головой, не соглашаясь, сверкает на меня одним глазом и бурчит:

– Больно же тебе.

Я не сразу понимаю, о чем это он. Паренек смотрит на саднящуюся от снежков кожу лица.

– Пустяки, братишка.

Острое, как у зверька, лицо вылезает из воротника. Под глазами темные разводы, как у тяжелобольных стариков.

– Ты тоже мне вдарь как следует, – предлагает это чудо, глядя исподлобья и подставляя щеку.

– Ты что, сумасшедший? Просто смешно.

– Хоть уши надери, ты же хотел, – снова всхлипывает мальчишка, снимая шапку.

– Ты, братец, кончай, – вконец теряюсь я, натягиваю ушанку на его глупую голову. – За фашиста меня принимаешь?

Мальчишка недовольно хмурится.

– Пойду я тогда.

– Погоди… Зовут-то тебя как?

– Ну, Лешка…

Это как удар, похлеще снежка в лицо. Я был уверен, что это имя умерло в детстве, вместе с моим братом. Иногда кто‑то на улице окликал: «Лешка!» Я оглядывался, по привычке искал знакомые глаза… Кругом были чужие. Я говорил себе: «Это не Лешка». А теперь вот он, другой ЛЕШКА, пристально смотрит на меня – и от этого взгляда не увернешься.

– Леша… – осторожно произношу знакомое имя. А ты знаешь, что в лесу водятся большие муравьи? Желтые такие…

Он кивает:

– Видел я их, сколько раз. Я всех муравьев в лесу знаю. Мой брат тоже их хорошо знал. А я нет.

– И термитов знаешь? Лешка подумал немного.

– Кого?

– Муравьев таких, еще здоровее, чем желтые. Они в Южной Америке живут. Дома строят… побольше твоей крепости. Хищники страшные. Попадешь к ним – заживо съедят.

Лешка испытующе смотрит на меня.

– А не врешь? Таких не бывает.

– Не врешь. Я всю жизнь мечтаю посмотреть на них. Один раз, маленьким, даже пробовал сбежать туда. Представляешь, весной по ручью за корабликом шел. В валенках. Только уж очень далеко эта Южная Америка.

Мы солидно молчим, поглядывая друг на друга. У Лешки на лице от слез остались грязные бороздки. Мне хочется сделать ему что‑то хорошее. Отряхиваю его от снега. Он недовольно морщится и внимательно смотрит на меня.

– Ты теперь не бойся, ходи с этой… Ну, своей.., – солидно говорит Лешка. – Я стрелять по вас не буду.

– Ты кидай, только в воздух, как салют.

Я леплю снежок и запускаю его высоко‑высоко. Он сверкнул в лунном свете – и не вернулся.

– Значит, мир… братишка? – протягиваю я руку. Лешка высовывает из кармана промерзшую ладошку.

Я пожимаю ее осторожно.

– Варежки у тебя где? Дома забыл? Лешка торопливо кивает.

– Теплее надо одеваться, нечего фасонить в таком пальто. Тем более пост у тебя важный.

Мальчишка охотно соглашается. А я ловлю себя на том, что говорю с мамиными нотками. Просто смешно.

– Замерзнешь. Беги домой.

Лешка ни с места. Я ухожу, помахивая рукой, а он все стоит, сгорбившись, как старичок.

Бреду по пустынной улице, настроенный сразу на три видеофона. Наташка читает своего Чехова, устроившись с ногами в кресле. Вот она хмурится и смотрит в окно, почувствовав, что кто‑то заглянул к ней… Мама бесшумно ходит по комнате, недовольно поглядывая на будильник. Сколько пытаюсь убедить ее, что я уже взрослый, не надо дожидаться меня. Бесполезно… Лешка все стоит и смотрит мне в след. Почему он такой заброшенный? С трудом удерживаюсь, чтобы не повернуть назад. Что я себе навыдумывал. Пацаны всегда стараются надеть на улицу, что похуже, – удобней валяться в снегу, кататься с горки. Это я просто хочу пожалеть его… или себя. Просто смешно.

…Если старший брат Лешка долго не приходил из школы, я не мог найти себе место. Нудная, как зубная боль, тоска гнала из дома. Она не проходила, пока не слышались веселые шаги. Тут нужно было спрятаться и неожиданно напасть на брата, чтобы отомстить за свои мучения. Однажды, сидя за поленницей, я услышал вместе с Лешкиными чужие шаги.

Осторожно выглянул из‑за дров – и увидел, как брат, привстав на цыпочки, чмокает в губы девчонку выше его ростом. Просто смешно. Закипающее чувство ревности и тревоги подсказало, что делать. Я слепил крепкий снежок и залепил в голову «невесте». А потом обкидал снежными снарядами растерявшегося брата, который позволял себе преспокойно гулять с девицами, когда я жить без него не мог.

Снежинки, пышные и величественные, водят вокруг меня хоровод. Вдруг они начинают желтеть и жалобно метаться из стороны в сторону. То ли от подслеповатых фонарей, то ли от того, что нет рядом моего большого, доброго брата. Вспоминая его, я снова чувствую себя мальчишкой, уткнувшимся мокрым лицом в пузатую подушку. Ей невдомек, что в тот день, когда не вернулся из армии брат, кончилось мое детство. До ужаса не хотелось в серый, скучный мир взрослых. Кажется, я так и не смирился с ним, остался все тем же Вовкой, только ростом вымахал с брата, поэтому никто не замечает, что мне двенадцать лет. Кроме мамы, конечно. Может, еще Наташи.

Из аллеи я выхожу на улицу, где громоздятся девятиэтажки, весело перемигиваясь окнами. Днем они стоят печальные, с пустыми глазницами окон. Когда загорается свет, дома становятся похожи на новогоднюю елку.

…Однажды в Новый год мама разрешила позвать моих школьных друзей. Лешка скрылся, а потом вышел в мамином халате с ватной бородой, на голову дедову ушанку нахлобучил. Малыши от неожиданности примолкли, не зная, как отнестись к этому существу. Лешка, наконец, сказал басом:

– Здр‑равствуйте, дети. Я – Дедушка Мороз… Вы можете со мной поиграть.

Все бросились на Деда Мороза. Ох, и досталось ему от нас… Лешка! Теперь на это имя отзываются два человека, удивленно поглядывая друг на друга. Мой большой Лешка в морской форме – и маленький, съежившийся в постели, смывший все свои слезы. Спокойной ночи вам, все хорошие Лешки, которые есть на свете.

– Здравствуй, укротитель детских сердец, – встречает меня на следующий день Наташка.

– Откуда ты знаешь? – удивляюсь я. Она смеется:

– У тебя на физиономии все написано.

– Его зовут Лешка. Вот…

Наташа не заохала, не стала искать подходящие слова. Мы просто идем молча. Хорошо, когда рядом есть человек, с которым можно не только поговорить, но и помолчать.

Над притихшей улицей взмывают к звездам снежные снаряды. Я даже вижу, как они разрываются, осыпаясь сверкающей пылью. Это салютом нас приветствует человек по имени Лешка.

Как он? Поздно, а паренек, наверное, ждет в своем убежище…

Наташа чувствует, что я уже не с ней, смеясь, удерживает меня за руку. Я молча прошу прощения. Так нужно сегодня.

В крепости пусто. Я несколько раз окликаю Лешку, заглядываю внутрь… Радоваться надо, что мальчуган дома, в тепле, а мне немного обидно. Просто смешно.

Вдруг слышу смех. Лешка устроился на заборе среди торчащих палок так, будто удобней места и быть не может. Одну ногу поджал, обнял руками, голова на колене, шапка съехала на нос, виден только хитрый глаз. Лешка весело болтает ногой при моем приближении, стоптанный ботинок вот‑вот свалится. Еще бы! Вместо шнурка – проволока, и та размоталась.

– Хорошо тебе там? – спрашиваю я.

– Ага, – радуется Лешка. – Я выше тебя.

– А если я на забор залезу? Лешка смеется.

– Не залезешь.

Конечно, такие ограды ставят лишь от малолетних разбойников. Он здесь все для нападения на несчастные парочки приспособил: ящик, чтобы прицельный огонь вести, снег утоптал для быстрых маневров.

– Ты здесь и живешь? Как снежный человек? Лешка кивнул, но засомневался:

– Снежные в горах живут. Здоровые, как ты.

– Нет, я не из них. Мне даже в тулупе холодно. Как ты не мерзнешь в своем пальто? Наверное, ты из льда.

– Не‑а.

– Тогда пошли по домам, пока не окоченели.

– Ну и уходи! – Лешка сердито отворачивается.

– Поздно ведь, – оправдываюсь я. – Мама тебя заждалась.

Мальчишеская нога обреченно повисла. Я пробую затянуть проволоку‑шнурок на ботинке, но она обрывается.

Лешка резко подтягивает ногу и теряет равновесие. Я едва успеваю подхватить его. Он беспомощно висит на моих руках. Глаза мокрые, на носу мутная слезинка.

– Эй, ты чего? Обиделся? Лешка мотает головой.

Я осторожно ставлю его на землю. Лешка вдруг доверчиво обхватывает меня руками, уткнувшись головой в тулуп. Ничего не понимаю. Просто смешно.

– Что же нам теперь делать? Ночевать в твоем снежном доме?

– Угу.

– А мамы пусть волнуются, в милицию звонят, да? Лешка, помолчав, говорит:

– У меня все равно дома никого.

– Как это? Поздно с работы приходят?

– Совсем нет.

– Не понял…

Я присел, чтобы видеть лицо «снежного человечка», но он отводит глаза в сторону.

– У меня батя на Север улетел. На самолете. У него работа такая.

– А мать?

Лешка мельком глянул на меня, нахмурил белесые брови.

– Мамки нету… Тетка иногда заходит. А сегодня не придет. Вот болван… Это я о себе. Давно можно было догадаться, что у него беда, и не лезть с вопросами.

– Ты есть, наверное, хочешь, – спохватился я. – Идем.

Ко мне пойдем, ладно?

Я стараюсь открыть дверь осторожно, но мама все равно просыпается. Скрипит кровать, шаркают тапочки. Моя старенькая мама стоит в халате и наброшенной на плечи шали. Не избежать очередного выговора, если бы не мой спутник. Глазами прошу ее ни о чем не спрашивать.

– Это Лешка.

Морщинки на мамином лице дрогнули.

В школьной курточке с драными локтями Лешка еще меньше и беззащитней. Я спроваживаю его мыться и шепчу маме:

– Покорми его чем‑нибудь. Он без родителей пока. Лешка быстро появляется, с опаской поглядывая на нас.

На кухне тепло и уютно. Мама раскладывает бутерброды с колбасой, разливает чай и неторопливо рассказывает, как была маленькой, в школе ее старостой выбрали, и она стала мальчишек воспитывать. Это значит, что лупила их напропалую…

Лешка, не доев очередной бутерброд, прислоняется к моему плечу и засыпает, улыбаясь.

– Худущий‑то какой, – вздыхает мама.

Я пересказываю историю, услышанную от мальчугана.

– Пусть у нас поживет, пока отец не вернется. Лешка все‑таки, – Мамино лицо посерело. – Не надо. Не плачь.

– Глупенький, – улыбается она сквозь слезы. – Я поплачу, и легче станет.

Свинство, но я второй день не появляюсь у Наташи. Про университет и говорить нечего. Лешка говорит, что в его школе эпидемия гриппа, тетка совсем пропала. Так что его отмыть, одеть, подкормить надо. Все равно я ни о чем другом пока думать не могу. Мама говорит, что он без меня хныкать и капризничать начинает, как дошколенок. Даже в булочную приходится идти вместе.

– Вовка, ты? – останавливает нас парень в модном каракулевом пальто и меховой шапке‑пилотке, раскрыв объятья.

Раз под глазом синяк, значит это мой школьный приятель Витька Котенко.

Степенно пожимаю руку – нечего обниматься посреди улицы. Тем более, что от Виктора за километр пахнет спиртным.

– Все воюешь? – спрашиваю я.

Виктор, блаженно улыбаясь, надвигает шапку на подбитый глаз. Обратив внимание на Лешку, радостно реагирует:

– Ой! Твой, что ли?

Лешка сердито отворачивается.

– Мой.

– Ну, ты даешь! – восхищается Витька. – Когда успел!

– Стараемся, – скромно реагирую я. – Ты, Виктор, заходи как‑нибудь. Вдруг я смогу тебя на путь истинный направить.

– Ой, надо направить, обязательно зайду. Вот только премию прогуляю и зайду. Взяли вдруг и наградили.

– Да‑а, ты все такой же.

– Какой? – заинтересовался Виктор, гордо выпятив грудь.

– Обормотик такой же.

– Чего? – удивленно смотрит приятель.

– Котик‑бегемотик. Пока.

– Пока… – растерянно отзывается Виктор. И вдруг оживает. – Так я зайду… Вовка‑морковка.

Он радостно смеется, что рифму подобрал, в детстве у него это плохо получалось. Уходит, помахивая пижонской шапкой.

Лешка кричит ему вслед:

– У, пьянчужка.

– Он добрый, – встаю я на защиту человека из своего детства. – Просто слабохарактерный. А ты что, сильно пьяных не любишь?

– Еще любить их… За что? – совсем не по‑детски вздыхает Лешка.

Мама к нашему приходу сотворила Лешке рубашку из моей старой. Осталось только пуговицы пришить.

– Давай, я пришью, – мне тоже хочется сделать что‑нибудь хорошее для своего подопечного.

За этим занятием и застает меня Наташа.

– Так, голубчики, – говорит она, кровожадно посматривая на нас, – значит, вам хорошо, а на меня наплевать, да?

– Ой! – это я вгоняю иголку в палец.

Лешка растерянно смотрит то на меня, то на Наташу.

– Не бойся, Леша, я его не съем, – со вздохом говорит покинутая подруга, снимая пальто.

– Она меня не съест, – поспешно подтверждаю я.

Лешка опускает глаза и с независимым видом уходит на кухню.

Иголка почему‑то норовит пролезть мимо дырок в пуговицах. Ну, вредина. Просто смешно.

– Тебе помочь? – милостиво предлагает Наташа.

– Я сам!.. Ты не сердись, что не заходил. Тут такие дела с Лешкой…

– Ладно уж.

Хорошо смотреть в ее понимающие глаза. Обнять ее хочется.

На кухне грохнула табуретка, мы вздрогнули от неожиданности.

– Что‑то Лешка развоевался.

– Иди, иди.

Лешка сидит на краешке табуретки, нахохлившись.

– Эй, ты чего? – спрашиваю я. – Пойдем к нам.

– Не пойду.

– Вот те раз. Почему?

– Да ну… – брезгливо морщится Лешка. – У вас там любовь.

Меня разбирает такой смех, что без сил падаю на пол.

Прибегает Наташа. Мама подходит, мой лоб трогает. Я все равно не могу успокоиться.

– Не волнуйтесь, Анна Ивановна, – невозмутимо говорит Наташа. – Это с ним бывает.

Сердитый Лешка выскакивает в коридор. Настигаю его в дверях с пальто и шапкой в руках.

– Ты куда?

Лешка смотрит в пол. Поднимаю его голову, смотрю в обиженные глаза. Он отворачивается.

– Пойду я. Вдруг тетка пришла, волнуется.

– Ну, иди… – растерянно отвечаю я. Спохватываюсь. – А обед? Мама старается только ради тебя.

– Потом! – кричит Лешка на ходу.

– Через час чтобы был! Возвращаюсь к своим.

– Ушел? – тихо спрашивает Наташа.

Мама смотрит встревожено. А что я мог сделать? Силой не отпускать? Разве поймешь этого, в общем‑то незнакомого мальчишку.

– Я сказал ему к обеду вернуться, – оправдываюсь я. – Боится, что тетка его потеряет.

Мы все делаем вид, что это объяснение нас успокаивает.

– Обед‑то еще приготовить надо, – спохватывается мама. – Вы ж, наверное, умираете от голода.

Она хлопочет на кухне. Наташа вызывается помогать.

А мне что делать? Все меня бросили.

– Анна Ивановна, неужели этот тип вам не помогает? – ехидничает Наташа.

Мамы есть мамы. И моя, недовольно помолчав, защищает:

– Почему не помогает? Вот пуговицы к рубашке для Леши сам пришивает…

Вспоминаю колючую, непослушную иголку.

– Ой, мам, я лучше что‑нибудь другое сделаю.

Наташа смеется. Я пристраиваюсь рядом с ней чистить картошку. Картофелины скользят в руках, словно рыбешки.

Боевая подруга выговаривает негромко:

– Бессовестный! Все на маму свалил.

Я молчу. В самом деле, все хозяйство мама взяла на себя.

Может, жалеет мое время. А может, когда мы остались без Лешки, я снова стал для нее маленьким, нуждающимся в заботе. По полчаса мама может выговаривать, почему не надел шарф, плохо застегнул пальто. Даже старается погладить по голове, как малыша. Просто смешно… В старом доме нужно было колоть дрова, расчищать дорожки от снега, отводить весенние ручьи. Я чувствовал себя значительным человеком. Теперь вот занимайся дамским делом! И Наталья еще и хихикает. Нет, о чем‑то задумалась.

– Ты что?

– Деда твоего вспомнила. Как он про ваш старый дом говорил…

Наташа, как всегда в последнее время, мои мысли угадывает. Может, в самом деле, между нами особые волны существуют? Надо исследовать, открытие века получится.

– Он с ним как с живым разговаривал, советовался во всем, – подхватываю я.

Для меня старый Дом тоже был тайной силой, которая послушна только деду. Я их обоих побаивался. А когда дед начинал губами шевелить, будто меня нет рядом, совсем жуть брала. Представить страшно, как наш деревянный дом сносили. Это как уничтожить дерево или даже убить человека. Никто из нас не захотел при этом присутствовать. Это было как раз в тот день, когда умирал дед. Наверное, Дом стонал от боли и обиды и ждал, что мы вот‑вот придем на помощь… Я тогда это не понимал, сердился на деда, что он не хочет в новую квартиру переезжать. Его долго уговаривали.

Все дома снесли, только наш гордо стоял среди новостроек. Дед упрямо говорил: «Скоро умру, тогда сносите. Не долго уж…» Может так быть, чтобы дом и человек как бы срослись, пустили корни друг в друга? Может, дед в самом деле из‑за дома умер, не захотел жить без него? Страшно.

Нож в Наташиных руках перестал быть ловким и быстрым. Она спросила:

– Дед рассказывал, как построил дом?

– Нет.

– Удивительная история.

Оказывается, дед в молодости (до сих пор не могу это представить) был влюблен в девушку, дочь столяра с соседней улицы. Он, подающий надежды ученый, рассказывал тайны живого – каждой травинки, букашки. Она слушала, молчала… И вдруг стала гулять с другим, молодым столяром, учеником ее отца. Тот не умничал, а просто мял и целовал девицу… Дед взял в руки топор. Такая боль обжигала его, что он мог бы убить их, себя, начать крушить все вокруг. Но вместо этого стал строить дом. Один, почти без отдыха и сна. Все потом приходили любоваться строением, похожим на корабль, готовый отправиться в плавание.

– И девушка вернулась к нему? И стала моей бабушкой?

– Нет. Это ведь жизнь, а не сказка.

Мы помолчали. Я представляю деда, который рассказывает Наташе эту историю, и неожиданно говорю:

– А дальше дед наверняка сказал, как жаль, что он не встретил тебя лет шестьдесят назад.

Наташа краснеет.

– Откуда ты знаешь?

Чудачка! Разве можно влюбиться в кого‑нибудь, если рядом она. Наверное, раз в двести лет удается встретить человека, который так тебя понимает. Не то что та девица, которая отказалась принять от деда целый мир. Скорее всего, она так и не поняла, что потеряла.

– Вы что же, на год вперед решили картошки начистить? – возвращает нас к жизни мама.

А Лешки все нет и нет…

Мы шагаем с Наташей по заветной улице, но никто не салютует нам снежками.

– Может, мне не приходить пока? – жалобно спрашивает она.

– Это еще почему?

– Неужели ты не понимаешь? Он сейчас не хочет делить тебя ни с кем. Знаешь, как он на тебя смотрит? Как изголодавшийся зверек.