Дантал

Форкис всегда с наслаждением наблюдал за поведением младшего брата, отмечая его чуткую обходительность в отношениях с людьми, и получал от этого особое удовольствие, вспоминая свои сиротливые годы, когда однажды на его пути повстречался замечательный человек, воин по имени Бронт. Теперь и ему улыбнулось счастье быть наставником и братом по духу этому славному молодому мужчине, о ком ему хотелось заботиться, кому он горячо желал неисчерпаемо дарить добро.

Четверо мастеровых, что трудились совместно с ними, были выходцами из разных стран. Могучий и самый старший среди них по возрасту Гром был сирийцем, когда-то пленённым в походе египтян в его земли и оставленным в живых благодаря своему искусному умению ковать оружие – мечи, кинжалы, боевые топоры – и изготавливать лёгкие, но прочные панцири.

Остальных также привела в эти края вечно ненасытная спутница жизни – война. Сухой и жилистый ливиец Комата прославился тем, что ему не было равных в кузнечном деле. Низкорослый крепыш, неугомонный весельчак Борус был по крови финикийцем и больше других разбирался в производстве метательного оружия, выказывая чудеса при сотворении прочных луков, стрел, копий и пращей. Не в пример ему по своему росту высоченный аравиец Савват был поистине непревзойдённым мастером изготовления конской амуниции: сёдел, уздечек, защитных попон и множества других нужных приспособлений.

Выкупленные вместе с мастерской, они по праву принадлежали Форкису, но он, не привыкший быть хозяином над людьми, с первого дня был равным с ними, искренне общаясь с каждым из них, разделяя пищу, учась ремёслам. Его появление поначалу насторожило этих мастеровых, но прошли дни, переливаясь в месяцы, и они поняли, что им несказанно повезло, ведь прежний владелец, выкупивший их у египтян, хотя и не был жестоким человеком, но полноценными людьми их не считал, выжимая из них все соки, ставя наживу превыше всего.

Особым их расположением пользовался любознательный и не по годам способный Дантал. Уже всего лишь через год он умел делать почти всё, что могли творить они, порой достойно заменяя их и предоставляя им возможность отдохнуть от тяжкого, но важного для жизни труда.

Обитали они все здесь же, в мастерской, но в отдельном небольшом помещении. Питание значительно улучшилось, было вдоволь хлеба, рыбы и сыра.

Теперь вся работа велась ими от души и по совести, что было важно и приятно. В отличие от всех прежних лет увеличилось количество выпускаемых ими изделий, из-за высокого качества которых значительно выросли и спрос на них, и цена.

Молва о новом успешном владельце оружейной мастерской разнеслась по всей округе, и в один из обычных дней как-то поутру перед ним вдруг со свитой появился сам номарх – правитель их нома, округа Египта. Осмотрев всё, особенно готовое вооружение, он сдержанно похвалил хозяина и удалился, а через некоторое время, когда пришло время уплачивать налоги, Форкис был приятно удивлён их снижением. Но однажды к нему прибыл персидский военачальник и, так же, как и номарх, оглядев уже изготовленные оружие и амуницию, сообщил ему, что отныне всё произведённое в его мастерской будет ежемесячно поставляться в гарнизон Мемфиса – главного города сатрапии, но при этом ничего не сказал об оплате.

Такие неожиданные перемены держали всех в напряжении до той поры, пока не появился персидский отряд, посланный за готовыми изделиями. Расчёт за весь полученный товар, совершённый десятником с Форкисом, поразил последнего своей величиной. Он не ожидал такой небывалой щедрости, но оставленный заказ был настолько велик, что радость быстро сменилась печалью.

Теперь вместе с другими на равных не покладая рук трудился и сам хозяин. Вопреки переживаниям и унылому тягостному ожиданию появления десятника, всё порученное было изготовлено в срок.

Страх перед очередным увеличением заказа вновь возник у Форкиса при приближении персов, но он оказался напрасным: всё обошлось без каких-либо изменений, оставшись в прежних размерах. Оплата была значительной.

С той поры всё шло как обычно. Комата изготовил особый знак, который ставился на всём, что они уже производили. Люди, желавшие приобрести у Форкиса оружие за более высокую цену, получали отказ и больше не появлялись. Мысль увеличить мастерскую не раз посещала его, к тому же средства, что имелись у него, позволяли ему свершить это, но он где-то в глубине души понимал, что не следует этого делать. Тот уклад жизни, который царил в их маленьком мире, вполне устраивал всех, а изменить его означало для них только одно – подвергнуться неизвестным испытаниям.

Порой Форкису становилось не по себе. Вот уже пять лет шла война между Персией и греческими городами. От осознания того, что его мастерская поставляет оружие персам, врагам его народа, душа его была не на месте, будто он такими действиями предавал родную землю. Одно успокаивало его терзания. Войска персов, находящиеся в Мемфисе, не вели военных действий против его сородичей.

«Но кто знает, куда вообще поставляется всё то, что производится у меня, ведь не может же этот гарнизон быть столь ненасытным в вооружении?» – думал он.

Живя здесь, он многое познал из того, о чём прежде и не подозревал. То, что персы пришли в эти земли надолго, если не навсегда, было видно и по их поведению, и по отношению к ним коренных жителей.

Нововведения были значительными. Существовавшие прежде подати были заменены царём Персии Дарием I на строго определённые налоги. Обширно велось строительство дорог и иных дорогостоящих объектов. Расширенный им водный канал, соединявший Нил с Красным морем, позволял вести очень выгодную торговлю между городами Средиземноморья и дальними восточными странами, при этом с многочисленных купцов, ведших по нему свои корабли, взимались солидные по размерам пошлины. Даже то, что в крепости, где располагались их войска, запрещалось брать на службу местных уроженцев, само по себе уже свидетельствовало о строгости установленных в Персии законов. Нарушение введённых порядков каралось нещадно. Так вмиг пресекались и малейшее вольнодумство, и непозволительное поведение со стороны кого бы то ни было. Родовая знать так же, как и жрецы, особых перемен в своих судьбах не ощутила и, имея огромные богатства, продолжала наслаждаться дарованной ей привилегированной жизнью.

Сатрап Египта, всевластный его правитель, постоянно и неустанно следил за неукоснительным и своевременным обеспечением уплаты налогов, коих, по слухам, ежегодно отправлялось в казну властителя Персии в умопомрачительном количестве – семь сотен талантов серебра. Помимо этой выплаты, в её ненасытное чрево нескончаемым потоком поставлялись драгоценные камни и изделия из них, зерно, вино, бронза, слоновая кость, ценные сорта дерева, оружие, звериные шкуры, керамика, стеклянная посуда, льняные ткани, папирус, всевозможные мази и, конечно же, рабы. Подобным добром торговали и многочисленные купцы, в том числе и греки, обитавшие в этом городе.

Простой египетский народ в большей степени был занят лишь сельским хозяйством и, обираемый экономами, влачил жалкое существование. Ненамного от него отличались лаойи, царские земледельцы, очень часто привлекаемые на ремонтные работы каналов, дамб и плотин, коих было в изобилии повсюду. Несколько в лучшем положении, из-за имевшихся у них незначительных налоговых снижений, находились мехины, бедные воины, по сравнению с которыми катэки, имевшие невольников, были почти зажиточными воинами.

Рабов же было очень много. По своей сути, они приравнивались к вещам и могли дариться, меняться, оставляться в залог и продаваться. Огромное их количество трудилось на необъятных царских угодьях и в усадьбах гражданской и военной знати. Не меньшее их число, именуемое иеродулами, находилось в кабале при многочисленных храмах, имевших, помимо этого, особые льготы при выплате налогов и присущие только им своеобразные продовольственные храмовые доходы в виде говядины, гусей, хлеба и вина.

Не во всех хитросплетениях царившей жизни можно было разобраться без помощи сведущих людей, одним из которых был их благодетель – старец купец Диагор. Он навещал мастерскую редко, но то, что доводилось услышать от него, всегда было ново и интересно.

* * *

Однажды, за два дня до наступления срока очередного прибытия персов, к мастерской Форкиса примчался вестовой воин из Мемфиса, повелевший ему следовать с ним в крепость. Такое было впервые. То, что он привёл с собой одного закладного коня, свидетельствовало о важности вызова. Не объясняя истинных причин столь спешного визита, испив воды, он с нетерпением ожидал и без того скорые сборы хозяина оружейников, и когда тот взобрался на лошадь, гонец, нахлёстывая скакуна, исчез за ближайшим углом, едва не сбив зазевавшегося прохожего.

Дантал ещё долго стоял в недоумении, вглядываясь в пыльную пелену и утирая испачканными руками потное лицо. Всё было настолько неожиданным, что пока не успело породить в нём никаких ощущений и чувств. Но так продолжалось недолго. Вскоре вся его душа наполнилась волнением, а сердце – тревогой, мешая ему сосредоточиться на прерванной работе, отвлекая странными тяжёлыми обрывками мыслей и смутными догадками. Первое, что всё же обрело нечто определённое в его голове, было малоутешительным и породило страх.

«Неужели что-то из наших изделий попало в чужие руки?» – размышлял он, присев у стены на низкую лавку.

Вышедшие наружу мастеровые, молча вдыхая свежий воздух, изредка поглядывали в его сторону.

«Не может быть, чтобы кто-то из них втайне продал оружие, – юноша взглянул на них, – да нет же. Но что тогда?»

Гром, тихо подошедший и присевший возле него грузным телом, пару раз прокряхтел, от чего заскрипело сиденье, и, будто прочитав его мысли, спокойно произнёс:

– Не тревожься так. Мало ли чего им нужно. Не всё можно доверить или пояснить гонцу, вот и велели прибыть к ним Форкису. У нас, как всегда, всё уже готово. Думаю, они увеличат заказ или повелят изготовить что-нибудь другое. Им понадобилось объяснить это самому Форкису. Война идёт. Дело серьёзное.

– Хорошо бы так. А вдруг у кого-то нашли наше оружие? Тогда что? – поделился тревогой юноша.

– Как это: у кого-то нашли?! – в недоумении взглянул на него сириец, повернув к нему крупную голову.

– Не знаю, – Дантал понурил взор.

– Эй, пойдите сюда, – окрикнул старший мастеровой остальных.

Все, будто ожидали этого, быстро обступили сидевших. Даже балагур Борус был сейчас серьёзен и непривычно молчалив.

– Кто-нибудь чужой просил кого-то из вас продать хоть что-то? – Гром кивнул на стену мастерской.

Все почти одновременно отрицательно мотнули головами и удивлённо смотрели на него.

– Эй, говорите всю правду, не то будет поздно, – вновь старший окинул хмурым взглядом товарищей.

– Да нет же, говорим тебе. Чего это на тебя нашло? – ответил за всех Комата.

– Вот и я так думаю. Быть такого не может. Мы ведь всегда на ночь и с утра всё пересчитываем, – Гром по привычке прикусил нижнюю губу, скосил из-под густых мохнатых бровей глаза на Дантала и замолчал, почесав толстыми пальцами мочку волосатого уха.

– А если эти, – юноша поднял голову и неопределённо кивнул, намекая на персов, – по дороге от нас к себе продали что-нибудь кому-то, тогда как? Подумают-то на Форкиса.

– Столько раз они забирали и увозили оружие, и ни разу ещё не было ничего подобного. Неужели кто-то из них всё-таки посмел? Не думаю. В одиночку этого не сделать. Десятник всегда лично пересчитывает весь груз. Он ведь тоже подотчётен кому-то, более старшему по положению, – словно призывая в свидетели своей правоты, пожав широкими плечами, Комата окинул взглядом товарищей.

Было заметно, что волнение юноши передалось всем остальным, и они наконец поняли, чем может быть опасен для них этот срочный вызов их хозяина, случись всё так, как подумалось Данталу. Тот порывисто сорвал с опущенной головы пропотевшую ленту, красиво стягивавшую его волосы, и тут же влажные иссиня-черные локоны, скользнув вниз, закрыли его лицо.

– Нужно работать, – вставая, произнёс сириец. Коснувшись рукой плеча юноши, он понимающе добавил: – Что ж, будем ждать. Думаю, всё обойдётся.

– Как долго добираться до Мемфиса? – также поднимаясь, спросил его Дантал.

– Это смотря как туда следовать. Если по воде, то дольше чем по берегу. Дней через десять вернётся. Это точно, – Гром, пошаркивая ногами словно старик, направился к входу.

* * *

Форкис появился через восемь дней вечером. Вместе с ним с опозданием на шесть дней от обычно установленного срока прибыл персидский отряд во главе с прежним десятником. Загрузили всё, что следовало, но, вопреки ожиданию мастеровых, персы не тронулись в путь, а расположились на отдых, по-хозяйски устроившись в их жилище.

Лишь теперь, когда Форкис остался со своими людьми в мастерской, он присел и, внимательно оглядев сперва помещение, затем их, тихо произнёс:

– До рассвета все мы уходим с десятником. Нужно собрать и погрузить инструменты. Забираем всё, что здесь есть. Ничего не оставляем. Не уверен в том, что когда-нибудь мы вернёмся сюда.

Он замолчал. Сказанное поразило всех. Никто не решался нарушить воцарившуюся тишину, столь необычную для этого заведения. Отпив большой глоток воды, Форкис продолжил:

– Присядьте. Чего стоять-то. Теперь многое переменится для всех нас. Я даже не знаю, к лучшему оно будет или нет. Не буду томить вас. Через несколько дней вверх по реке, к самым дальним границам уходят корабли с войсками. Нам велено идти с ними. Что там случилось, мне неведомо. Одно понятно: в этом походе персам нужны будут мастеровые, такие как мы.

Все внимательно слушали, не отводя от него глаз, затаив дыхание.

– Дантал, я пытался настоять на том, чтобы оставить тебя здесь, но они даже не стали выслушивать меня, – Форкис с горечью посмотрел на стоящего у двери брата и не в силах выдержать его взгляда уставился в посудину, что вертел в руках, расплёскивая холодную влагу.

– Это хорошо, – думая о чём-то, неожиданно произнёс юноша.

– Что хорошо? – недоумевающе бросил старший брат.

– Это я так, о своём, – улыбаясь, спокойно ответил тот.

– Я почти договорился с этим десятником. Ты сейчас должен уйти и где-нибудь переждать наш уход. Искать тебя не станут. Ну а дальше… – Форкис запнулся на полуслове и замолчал. Устало проведя рукой по лицу, он продолжил: – Дальше… дождись прихода купца Диагора и… В общем, он не бросит тебя одного. Ты только объясни ему всё. Он поймёт.

Форкис вздохнул и, часто и нервно моргая, вновь приложился к чаше.

Скрипнула дверь. Все невольно взглянули в её сторону. Дантала там не было.

* * *

Дом греческого купца Прета, с кем водил дружбу старец Диагор и у кого всегда по прибытию в Навкратис останавливался в гостях, находился недалеко от мастерской Форкиса. Ничем особенным он внешне не отличался от всех остальных строений, расположенных в этом ряду. Каменное одноэтажное жилище высокой серой стеной отгораживалось от улицы, сообщаясь с ней широкими, низкими арочными воротами, черневшими старым деревом в самой её середине.

Дантал, знавший с недавних пор почти каждый закоулок этого двора, тенью промелькнул вдоль боковой более низкой стены и, бесшумно перебравшись через неё во внутренний сад, скрылся в темноте, среди кустов олеандра.

Ортия, не ожидавшая его появления в столь поздний час, направляясь в дом, уже у самой двери услышала его приглушённый голос. Опустив на ступеньку небольшой кувшин, оглянувшись, она осторожно направилась к нему.

– Что случилось? Почему ты здесь? Уже ночь, – взяв за руку, она повела его подальше, к задним строениям.

– Твой отец ещё не вернулся?

– Нет, а что?

– Это я так, просто спросил.

– Ты что, из-за этого пришёл?

– Нет. Хотелось увидеть тебя.

– Всё-таки ты странный какой-то. Мы же договорились и увиделись бы завтра. А если бы я уже спала?

– Понимаешь, завтра мы не сможем встретиться, – юноша замолчал.

Уловив в его голосе необычное волнение, девушка встревожилась и вновь взяла его за руку, но уже крепче сжимая пальцами его жёсткую ладонь.

– Мы на рассвете уходим, – наконец он сказал главное.

– Как на рассвете? Куда уходите? Ты можешь объяснить всё по порядку?

– Форкис был несколько дней в Мемфисе. Его срочно вызывали.

– Я знаю, ты говорил.

– Сегодня он вернулся и сообщил, что нам велено следовать туда и уже оттуда на кораблях с войсками идти к верховьям реки. Больше я ничего пока не знаю.

– Почему вы? Почему завтра? Причём тут какие-то войска и корабли? – голос девушки выражал растерянность.

– Им нужны такие, как мы.

– А надолго?

– Думаю, этого не знает никто.

– Что же делать?

– Ничего. Я пришёл проститься с тобой.

– Я ничего не понимаю. Ты ведь ещё слишком молод. Неужели они не справятся без тебя?

– Может, и справятся, но уходит мой брат, а я без него не останусь.

– А как же я?

Оба внезапно замолчали. Дантал присел на траву, не выпуская её рук. Она опустилась рядом. В темноте они не могли видеть друг друга, но им хватало и такого общения, чтобы чувствовать всё, что происходило между ними.

Внезапное известие было поистине страшным для молодой девушки, чьё сердце всегда наполнялось сладким трепетом при виде этого дивного юноши с самого первого дня, когда он однажды появился в её доме, представленный её отцу старым другом семьи Диагором.

Лишь недавно по чистой случайности ей довелось впервые заговорить с ним. Всей душой она почувствовала и его симпатию к себе. С той поры они стали украдкой встречаться. Все дни проходили в ожидании его прихода. Ей хотелось многое ему рассказать, поделиться думами, расспросить о его прошлой жизни, как это не раз она проделывала в мыслях, но при встречах они всё больше молчали, не находя нужных слов, наслаждаясь близким присутствием друг друга.

Сегодня всё было иначе. Всё обрывалось, едва успев начаться. Горечь предстоящей разлуки, хотя и слабым пока отголоском, но уже стала заполнять всё её юное существо, с каждым мгновением всё сильнее обволакивая её разум вязкой паутиной обречённости. Ей почему-то сразу вспомнились слова покойной матери: «Добрые известия, прежде слышатся человеком и лишь потом проникают в его душу, наполняя её радостью. Плохие же улавливаются сердцем раньше слов, задолго опережая их и надсадно терзая всё нутро ещё неизведанной мукой».

– Права была моя мама, – с тоской произнесла вдруг Ортия.

– Ты это о чём? – от неожиданности довольно громко спросил Дантал.

– Тише, – она нежно погладила его по руке. – Сегодня утром я выронила кувшин, и он разбился. Его осколком порезала палец. В полдень я увидела, что один из моих любимых цветков почему-то завял. А теперь появился ты с таким вот известием.

Полные печали слова и то, как она произнесла их, всколыхнули душу юноши. Он с силой сжал её пальцы, не зная и не понимая, как успокоить её, что сказать или сделать, чтобы хоть как-то помочь ей. Она ойкнула от боли, но рук не отдёрнула.

«Мне не следовало говорить ей обо всём. Нужно было просто прийти. Как всегда, – он уже начал сожалеть о проявленной слабости. Но тут же другая спасительная мысль осенила его: – Ну почему слабость? Как я мог не сообщить ей всего этого! Уйти, оставив её в неведении, значит, обидеть её почти недоверием. Разве она заслуживает такого обращения? Нет. Уж лучше всё как есть, чем неизвестность. Ведь может случиться так, что мы никогда не увидимся. Что тогда? Ей будет хуже от незнания, куда и почему я ухожу».

– Мне пора, – тихо, словно боясь вспугнуть нечто трепетное, произнёс он.

– Да. Пожалуй, ты прав. Я не буду тебя отговаривать. Береги себя, – в её голосе была какая-то решимость, или это лишь показалось ему.

Они поднялись, недолго постояли, держась за руки. Он первым выпустил её ладони, развернулся и шагнул к стене. Она долго всматривалась ему вслед, в темноту, после чего повернулась и направилась к двери, обходя угол дома. Перебравшись наружу, юноша обернулся. В жёлтом свете дверного проёма он увидел её. Тонкий стан хрупкого девичьего тела, облачённого в длинный светлый хитон без рукавов, был красиво перехвачен поясом. Она наклонилась. Обнажённые тонкие руки, полоснув белизной, подхватили кувшин. Собранные в тугой узел на самой верхушке изящной головки волнистые шелковистые волосы мягко скатились вниз, блеснув россыпью золотистых нитей.

* * *

К Мемфису они прибыли к полудню пятого дня пути. Нагруженные оружием, снаряжением и инструментами, мулы тянулись позади конного отряда, медленно ступая под тяжестью вьюков.

День был знойным. Дрожащее над землёй жаркое марево искажало виды, придавая всему в округе причудливые формы. На протяжении всей дороги людским взорам представали необъятные просторы возделываемых полей. Урожай, уже второй в году, был собран, но повсюду, словно букашки, по-прежнему копошились люди.

Форкис поначалу часто поглядывал на Дантала. Юноше было непонятно, что означали эти серьёзные взгляды старшего брата: либо он радовался от обычного близкого обоюдного присутствия, либо был недоволен его поведением, так как он отказал ему в просьбе остаться в Навкратисе и в итоге не сумел избежать предстоящего похода. При каждом пристальном взоре Форкиса Дантал отворачивался, делая вид, будто что-то рассматривает в стороне. На коротких привалах Форкис не задавал ему вопросов. Такое его поведение вселяло надежду в Дантала на то, что брат всё-таки одобрил сделанный им выбор.

В город они не вошли, оставшись по указанию десятника на подступах к нему. Здесь им и следовало дожидаться дальнейшей участи, пребывая под присмотром четверых воинов.

Натянутый под тремя высокими финиковыми пальмами навес давал спасительную тень, но не уберегал от порывов горячего влажного воздуха. Повсюду, так же как и в направлении поселения, тянулись заросли папируса и тамарикса, ныне отцветшего, но благоухавшего по весне бело-розовыми цветами. В большом количестве произрастал сикомор, чьи плоды с млечным соком совсем недавно были собраны людьми. Вся эта растительность заслоняла собой вид на округу, мешала рассмотреть город.

Могучий Гром весь остаток дня неподвижно лежал на траве, накинув на лицо смоченную прохладной водой тряпку, часто окуная её в стоящую рядом посудину, изредка почёсывая волосатую грудь. Всегда неугомонный Борус, не обращая внимания на палящее солнце, присев, что-то рассматривал на земле, ковыряясь толстым стебельком среди травинок. Подойдя к нему, Дантал увидел, что тот с азартом гоняет какого-то жучка, упорно следовавшего в известном только ему направлении. Было забавно наблюдать за увлечённым крепышом.

Остальные же полулежали, сидели, опираясь на сёдла и мешки, иногда перебираясь следом за уползающей тенью навеса.

Лошади и развьюченные мулы паслись рядом с ними, похрапывая и отгоняя хвостами надоедливых слепней.

Огромный, почти в полнеба красно-оранжевый солнечный диск плавно завалился за горизонт. Наступил долгожданный вечер, наполнивший воздух прохладой и множеством звуков странным образом оживающей на ночь дикой природы.

* * *

К полуночи, когда все уже спали, послышался конский топот. Вернулся десятник с воинами и гружёными лошадьми. В этот раз персов было много, около сорока человек. Небольшой лагерь мгновенно ожил, сворачивая навес, седлая коней и навьючивая мулов. Вскоре все двинулись дальше в путь.

Едва забрезжил рассвет, они прибыли к небольшим пристаням на берегу священной реки Нил. Потянуло сырой, освежающей прохладой. Здесь, в этом месте, царило непривычное оживление: горело множество костров, повсюду находились войска, стоял невообразимый гул, вобравший в себя людские голоса, конское ржание, скрип древесины, топот копыт и ног и лязг железа.

На воде чернели низкими и длинными корпусами корабли. Шла их погрузка.

Оставив всех в ожидании, десятник исчез среди снующих по пологому побережью воинов. При светлеющем небе уже было видно, как отошли очередные три судна, дружно ударяя вёслами по речной глади.

Вскоре появился десятник, спрыгнул с коня и, ничего не говоря, присел на влажную от росы траву, вглядываясь в сторону пристаней.

Прошло немного времени, и от них вновь отошло три корабля.

Шум заметно убавился.

В затихающем утреннем пространстве от почти опустевшего берега кто-то громко окрикнул десятника. Он вскочил, что послужило командой для подъёма всех его людей.

Ведя на поводу лошадей и мулов, отряд придвинулся к пристани, где находилось последнее судно. Это был торговый корабль, подготовленный для перевозки людей. Погрузили все вьюки, рассёдлывая и забирая с собой всю конскую упряжь. Освобождённых животных тут же отгоняли в сторону под охрану обеспечивающего отбытие флота отряда. Сорок восемь прикованных цепями рабов, попарно на каждом весле, под ритмичные удары барабана начали грести.

Река тихим, литым, нескончаемым движением несла свои мутные воды на север, особо не упорствуя иному людскому направлению, словно мудрая мать, дозволившая пошалить неразумному дитяти.