Мое лицо первое

– Причем зачетная!

Ржач, свист, мечущаяся у доски пухлая коротышка, пытающаяся успокоить разошедшихся придурков. А я стояла и пыталась сообразить: при чем тут гольф?

Дэвид между тем проскользнул мимо меня, все так же не отрывая глаз от пола, будто там была нарисована путеводная линия. Кто-то высунул в проход ногу, но он ее просто перешагнул. Кто-то двинул ему кулаком в бедро – парень покачнулся, но даже не пискнул. В своем черном свитере-платье, с опущенной темноволосой головой он напоминал пингвина, бесстрашно пробирающегося к гнезду через лежбище агрессивных моржей.

Наконец он дошел и чуть ли не упал за пустую парту. Кто-то почти достал беднягу – дернул сзади за рюкзак. А до меня дошла одна простая истина. Дэвид был паршивой овцой класса со странным прозвищем Гольфист; чмом, которого не гнобит только ленивый. И меня угораздило засветиться рядом с ним.

«Сбей меня своей гребаной тачкой, я тебе заплачу!»

Сегодня мне полагалось находиться в универе, но я ушла с пар, сославшись на головную боль. Потом возьму конспекты у Лотты – она всегда лекции записывает на айпад, так что ей будет достаточно ткнуть пальцем в экран и скинуть файл мне на почту.

На самом деле я твердо настроилась отсидеть занятия до конца. Но когда во время любимого курса «Культура и СМИ» поймала себя – который раз! – на рассматривании фоток Шторма в Гугле, позорно сбежала с корабля науки и бросила якорь в кафе. Находилось заведение предположительно одинаково далеко и от дома, и от универа, так что шанс наткнуться тут на кого-то из знакомых был минимальный. Мне просто требовалось подумать и подлечить взбудораженную психику какао со взбитыми сливками и печеньками.

Телефон, специально засунутый на самое дно объемистого рюкзака с ноутом, загадочным образом снова оказался на столе, с той же открытой вкладкой на экране: левый и правый профиль Дэвида, явно студийное фото. Я уже поняла, что фотограф намеренно избегал использовать контактные линзы, играя на естественной разнице в цвете глаз модели. Казалось, снимки принадлежат двум разным людям: на обоих – тонкий золотой обруч типа короны. Но у черноглазого, который снят в правый профиль, на венце шипы. А у его двойника, повернутого влево, из уголка светлого до серебристости глаза течет струйка крови. Крипи.

«В чем смысл? – задумалась я, постукивая по зубам вытащенной из какао ложечкой. – Это что, из серии “найди пять отличий”? Кстати, вот еще одно. И на одной, и на другой фотке у Дэвида на шее татуировка ворона с расправленными крыльями. На горле и, очевидно, на шее сзади перья обеих птиц соединяются – вот почему я сначала не разобрала, что за тату было на снимке с журнальной обложки. На первый взгляд рисунки совершенно идентичны, но над головой каждого ворона – руническая надпись, и вот надписи разные. Кстати, на истории письма мы проходили руны, только еще во втором семестре. Надо бы посмотреть конспекты: что-то же это явно значит».

Я машинально потерла горло. «Наверное, это чертовски больно: кожа тут очень нежная. Зачем бы Дэвид пошел на такое? Разве в его жизни и так не хватало боли?»

Чтобы отвлечься от опасной темы, я решила проверить, когда были сделаны татуировки. Фото оказалось датировано 2014 годом. Впрочем, он мог забиться и раньше. А нет ли каких-то снимков посвежее? Как насчет инсты? Разве не туда все постят свои селфи, даже звезды? Когда-то я установила себе это приложение, но быстро поняла, что оно будет поглощать уйму моего времени, отнимая его от учебы или работы, и удалила – к страшному разочарованию Лотты и Крис. Не собираюсь его восстанавливать даже ради Дэвида: просто зайду из интернет-браузера. Наверняка у модели есть персональная страничка: надо же себя продвигать. Скорее всего, публичность – часть его профессии. Блин, все еще не могу поверить, что Дэвид зарабатывает этим на жизнь, пусть он и стал Штормом!

Ввела в строку поиска: Шторм модель инстаграм. Ничего себе улов! Наверняка, 99 процентов всех этих инста-аккаунтов создано фанатами. Вернее, фанатками. Ага, такими, которые текут, вроде Крис. Из них можно было бы составить целую мокрую армию. Хорошо хоть, Дэвид не снимался обнаженным: мне почему-то казалось, все модели «делают это». Увидеть его таким – все равно что узнать, что с него содрали кожу. Невыносимо. Но пока мне попадались только фотографии с полуголым торсом. То рубашка приспущена до локтей, то свободная майка болтается на худощавом теле, обнажая роскошные, явно недешевые «рукава». Похоже, прошедшие годы парень потратил, чтобы превратить себя в ходячую рекламу татуировок. Может, ему за это доплачивают? Вон и на груди какая-то черно-кровавая жуть с очень реалистичным черепом и колючей проволокой. А вдруг так он пытается спрятаться? Влезть в чужую кожу? Так же, как напялил на себя выдуманное имя Шторм?

Вот и пошли прахом мои предрассудки насчет мужчин-моделей. Мне-то казалось, что у них все замазывают татухи, чтоб товарный вид не портили. И вообще, я как-то думала, что модели с привеском в штанах бывают двух видов: либо прожаренные в солярии качки с недельной щетиной, почему-то считающейся сексуальной; либо длинноволосые мальчики-андрогины интересной ориентации. Хотя насчет ориентации качков уверенности тоже нет.

Шторм не подходил ни под один из воображаемых стандартов. Ну что это за безумие по всей руке, будто кожа разошлась, а под ней шестеренки? И ни разу он не загорелый, наоборот, так и остался бледным, как из склепа. И худым, но мускулы четко выделяются. Про таких еще говорят «жилистый». На каких-то фотках он даже с боксерскими перчатками. Значит, все-таки не гей?

Боже, что за фигней я страдаю! Мне-то какая разница? Будь он хоть трижды разведен и счастливо женат на Максимилиане Артуре Третьем. Лучше бы подумала, какого дерева Дэвид приперся в Данию – после стольких лет, после всего… Не сидеть же у постели больной Сюзанны, на самом деле? Матерью ее назвать у меня язык не поворачивается.

О! Вот это находка. Кажется, этот аккаунт в инсте оригинальный. Постит фото и пишет сам Шторм: то-то тут почти сто тысяч подписчиков. Не понимаю только, почему снимков всего три. Может, профиль закрытый или старый? Да нет, последний пост сделан всего пару недель назад. Здесь Дэвид в бейсболке, капюшон куртки так плотно натянут сверху, что напоминает шлем космонавта. Привет лунатикам, да еще физиономия такая… решительно-мужественная, как у исследователя далеких галактик. А это что? Зачем он себя душит? Кажется, будто пытается руками поймать птиц, вспорхнувших с шеи, удержать их на месте. А из открытого рта вырывается дым. Он начал курить? Хотя по сравнению с суицидной позой вредная привычка вызывает наименьшие опасения.

Больше всего комментов под самой первой фоткой – за четыре сотни. Простое селфи, похоже, сделанное перед зеркалом. Хотел продемонстрировать поклонникам новое тату? Поэтому вечная челка – ты до сих пор от нее не избавился? – откинута со лба? Надпись у кромки волос слишком мелкая, не прочитать. Зато можно прочесть комментарии.

Когда твоя гребаная жизнь полна дерьма, вспомни, что Шторм вернулся.

Шторм! Что за неведомая хрень у тебя на лбу?!

Не удаляй свои фото, плиз! Зачем ты это сделал? Как ты относишься к своим ЛГБТ фанатам?

Мой идол.

OMG!

На фига ты такой сладкий?

Блин, ты так крут и такой няшный! Как тебе удается выглядеть таким невинным? Оставайся крутым, Шторм!

Он вернулся, сук.

Сбей меня своей гребаной тачкой, я тебе заплачу!

Хочу себе такого же мальчика. Заверните и отправьте в Колорадо.

Этот парень изобрел фарфоровую бледность, худобу, неприкаянность. Он сломал все правила и изобрел моду.

Смилуйся надо мной!

Ты правда забил себе башку, чувак? Круто!

Ты просто крышесносен! Никогда в жизни так не хотела, чтобы кто-нибудь врезал мне по лицу! Посильнее, пожалуйста.

Привет, Шторм! Только нашла тебя в инсте и тут же влюбилась. Ты просто офигеть какой обалденный. Надеюсь, мы когда-нибудь встретимся!

Хочу от тебя ребенка.

Все!!!

Я отбросила от себя мобильник, будто он перегрелся и обжег пальцы. Господи, у парня хотя бы хватило ума им не отвечать. Но что все это значит? «Он вернулся». Интересно откуда? Фотографий, очевидно, было когда-то гораздо больше, но он их удалил вместе с комментариями. Почему? И действительно, что за неведомая хрень у него на лбу? Будто ворона по снегу прошлась…

Залпом допив остывший шоколад, я снова взялась за телефон. Не глядя, закрыла комменты и увеличила фото до максимума. Блин, все такое нечеткое! Вроде похоже на руны, но какие именно, не разобрать. Что ж, это хотя бы в том же стиле, что и надписи над воронами. Какие мы мрачные.

Может, чтобы увидеть фото в хорошем качестве, нужно зайти в приложение? Ладно, снова его загрузить – пара минут. Войти можно через «Фейсбук» – так быстрее всего. Правда тогда все увидят мое настоящее имя, но кто им заинтересуется? Разве что ребята из универа да Лотта с Кристиной. «Подписаться». Ну вот, теперь смогу следить за обновлениями. Неужели Шторм не щелкнет себя на фоне королевского дворца в обнимку с солдатом в медвежьей шапке? Специально для своих ЛГБТ фанатов. Зря мистер Кавендиш за него переживает. Наверняка подопечный агента занят тем, что делает кому-то ребенка – вон желающих хоть отбавляй. А фотка у меня все равно больше не увеличивается. Зря только старалась. И дневник зря полдня вчера искала. Давно пора было его выбросить. Уже когда в Орхус переехала, а все таскаю за собой всякое старье и детские воспоминания. Неужели не ясно, что хватит?

У Дэвида все хорошо. Настолько, насколько вообще все может быть хорошо у человека, от которого в восторге весь мир. Комментарии на русском, китайском и испанском я прочесть не смогла, но смайлики и сердечки показывают, что они не от хейтеров. Что ж, он заслужил. Справедливость существует, и она восторжествовала, аминь. Интересно, няшка все еще поет в церковном хоре? Скажем, в рамках благотворительности.

На вокзале было холодно. Крошечный зал ожидания промерз насквозь. В нем воняло табачным дымом, влажной шерстью пальто и мочой. Ежедневные усилия уборщицы и запрет на курение не могли побороть застарелую вонь, въевшуюся в пожелтевшие от времени беленые стены. Впрочем, быть может, она исходила от бородатого бомжа с рваным пакетом, из которого торчали пустые бутылки? Он сидел на лавочке у выхода на перрон столько, сколько я себя помнила. Возможно, он был бессмертен, как Вечный жид? Или же на смену старику явился его сын, доказывая переход по наследству социального статуса, на статьи о чем тратится так много типографской краски?

Снаружи шел снег, но здесь ледяной воздух согревало дыхание трех людей, не считая бомжа: молодой матери с девочкой лет семи и темнокожего мужчины за сорок. Когда я вошла в зал, все трое взглянули на меня – бомж был так неподвижен, будто давно умер. На миг мне почудилось, что все они знают, зачем я здесь, и по телу прошла зябкая дрожь.

Впрочем, женщина, скорее всего, была ненамного старше дочери, когда все случилось. Мужчина же, вероятно, перебрался в Хольстед совсем недавно: десять лет назад в городке жило 0,0 иностранцев, тем более с таким цветом кожи.

До регионального поезда оставалось 10 минут. Другие не ходили в Дыр-таун – крохотную, ничем не примечательную дыру в поверхности планеты. Такую нужно искать на карте с мощной лупой. Хотя если послушать местных, то они вели речь не иначе как о самом пупе Земли. В последние два дня я уже наслушалась таких разговоров досыта, но сама предпочитала держать рот на замке – ради покойного папы.

– Я хочу слепить снеговика!

– Нет, золотце, твое пальто намокнет, а нам еще в поезде сидеть.

Девочке не разрешили выйти на перрон. Я сделала это одна. Крупные снежинки покрыли влажными поцелуями губы и веки. Они взяли меня в свой хоровод, закружили, зашептали в уши бесплотными голосами: «А помнишь?..»

– Дэвид Винтермарк тоже приедет на похороны.

– Кто? – Я подумала, что ослышалась. Что адвокат отца имел в виду одного из многочисленных родственников Винтермарков, заселявших округу.

– Сын Сюзанны и… Не Эмиль, другой. Ну, тот, из-за кого начался весь сыр-бор. В тот год, когда ты с папой приехала в Хольстед. Помнишь?

– Дэвид? Да, конечно. Но как?..

– Я пригласил его. Так пожелал твой отец в завещании. Как адвокат я обязан был исполнить его последнюю волю.

– Но как вы его разыскали?

– В бумагах Генриха нашелся адрес. Странно, правда? Дэвид приедет поездом. Все дороги погребены под этим ужасным снегом.

Дэвид тоже был покрыт снегом в ту ночь, одет им, как в саван, промораживающий до костей. Его пальцы не гнулись, когда он стучал в окно моей комнаты. Я открыла ему. Одна-единственная в целом городе впустила его в тепло.

Поэтому я теперь стою на перроне, охваченная снежным вальсом – чтобы защитить моего мальчика от холода так, как тогда это сделала? Разделить с ним тепло своего тела посреди зимней бури?

Поезд появился внезапно, сломав строй белых птиц. Время распалось, закрутилось вихрями. Мимо плыли редкие темные силуэты пассажиров. Его среди них не оказалось.

Внезапно меня поразила догадка. Я высматриваю четырнадцатилетнего мальчишку в слишком большой и слишком тонкой куртке, из карманов которой выглядывают покрасневшие руки с трещинками на коже. Как же я узнаю Дэвида после всех этих лет? Почему я не подумала об этом раньше?

После морозной свежести спертый воздух вокзала ударил в лицо пьяной пощечиной. Я задержалась у окна, выходящего на перрон. Снежинки липли к стеклу, рисовали на нем таинственные руны, которые я была не способна прочитать. Бомж убрался вместе со своей бородой и бутылками. На лавке осталась только газета с некрологом в черной рамке на последней странице. Его сердце остановилось. Мое стремительно превращалось в лед.

По окну постучали. Медленно, боясь спугнуть надежду и поверить, я подняла глаза. Высокий стройный мужчина по ту сторону стекла казался чужим и в то же время бесконечно знакомым. Кончики моих пальцев коснулись прозрачной преграды, и она начала таять.

Спасибо, папа.

– Папа? Папа! – Я вскочила на постели, растирая ледяные руки.

Боже, приснится же такое! Отец умер от инсульта больше года назад. Была действительно зима, но… Как же я по нему скучаю! Блин, только бы не разреветься. Только не сейчас.

Завещание, похороны… Полный бред. Папу кремировали по его желанию, прах захоронен совсем не в Хольстеде, дом там выставлен на продажу. За прошедшее время цена сильно упала – кто польстится на недвижимость в заднице мира?

Проклятое воображение наверняка наложило новость о приезде Дэвида в Данию на переживания, связанные со смертью папы, и вот готов очередной кошмар. Причем очень реалистичный. Проклятый Генри Кавендиш! Проклятый Шторм! Кто дал ему право ворваться вот так в мою жизнь и все переворошить?! Завтра же, как вернусь с занятий, вышвырну детский дневник. Да, и снова удалю «Инстаграм». Ибо нефиг.

Но человек предполагает, а Бог, как говорится, располагает. На следующий день в университет заявились полицейские.

18 лунок

Одиннадцать лет назад

24 октября

Дорогой дневник, прости меня, если сможешь. Я несколько раз принималась делать записи, но в конце концов выдирала исписанные странички. Сегодня я подровняла бумажную бахрому ножницами, но все равно заметно, что ты похудел. Конечно, ты ни в чем не виноват, это все я – вернее, моя больная совесть. Трудно писать о том, что хотела бы забыть. Ну, если не забыть, то вернуться в прошлое и полностью изменить. Но ошибка уже совершена. Все, что я теперь могу сделать – попытаться исправить ее.

Сегодня мы сидели у мельничного пруда – да, блин, в нашем Дыр-тауне есть старая водяная мельница, хоть она, конечно, давным-давно не работает. Это единственная местная достопримечательность, стратегически расположенная рядом с «Фактой» – местным супермаркетом. Типа затоварился пивком и чипсами, и добро пожаловать на травку на бережке, расслабляйся.

В общем, так мы и сделали – ну, не считая пива, нам его по возрасту продавать не положено, да не очень-то и надо – вкус у пива противный, я пробовала. Хотя других это, очевидно, не останавливало, судя по тому, что из бурой воды у берега торчало горлышко пивной бутылки, а в утрамбованной телами аборигенов траве поблескивали жестяные банки и обрывки целлофана от сигаретных пачек.

Погода выдалась на редкость теплая и солнечная, делать в Дыр-тауне все равно нефиг, так почему бы не посмотреть на воду и не потрындеть, подставляя бледные моськи солнышку.

Мосек, собственно, было три: моя, Кэт и Анина. Вместе с Кэт я оказалась, потому что теперь мы сидим за одной партой, ну а Аня шла к Катрине довеском – как ее лучшая подруга. Выбора у меня, с кем сидеть, в общем-то и не было. Хотя, если совсем честно, он всегда есть, конечно. Просто иногда приходится выбирать между меньшим и большим злом. И при этом порой можно ошибиться.

Когда я в тот первый школьный день смотрела на море колышущихся голов, которое рассекал Монстрик, мне внезапно стало страшно. Не за него, за себя. Я с шести лет ходила в частную школу, в нашем классе было двенадцать человек, которых за прошедшие годы я выучила наизусть, как многократно перечитанную книгу. Я знала, конечно, что в новой школе придется делить аудиторию с двадцатью пятью мальчишками и девчонками, причем мальчишек будет большинство. Даже пыталась представить себе: как это, два моих класса, сложенных вместе? То, что я почему-то не приняла во внимание, огрело меня теперь по башке бейсбольной битой. Эти ребята – совсем не городские баунти. Они – краесветские. Дети кукурузы, привыкшие дышать ароматами удобрений и не знающие, что такое смог. С моего места у двери мне было трудно отличить их друг от друга – одинаково румяных и светловолосых. Они казались единым живым организмом, многоголовой гидрой, агрессивно отторгающей все чужое и инакое. Так, как они отторгали Дэвида. Как, возможно, отторгнут и меня.

Внезапно я остро пожалела, что поторопилась избавиться от моей сияющей кольчуги – итальянских шмоток. Мой новый дешевый прикид плохо сидел, натирал шею и поясницу ярлычками и превращал фигуру в бесформенный и бесполый мешок. Одного критического взгляда на меня сверху вниз хватило бы, чтобы прийти к печальному заключению: одета как чмо. Подходящий имидж для подружки Гольфиста. Помню, мама учила меня, как произвести впечатление на незнакомых людей. Я, конечно, эту лабуду пропускала мимо ушей, но одну вещь таки запомнила: все решают первые тридцать секунд. Ты можешь толкать речь, стоять столбом или медитировать, но стоит часикам протикать тридцать раз – и все, мнение о тебе уже сложилось. И попробуй потом его измени!

Мои тридцать секунд стремительно истекали, и если я не хотела, чтобы на первой же перемене меня заперли в мужском туалете, или чем тут развлекаются аборигены, то мне требовалось срочно что-то предпринять. Тут училка, которой удалось наконец понизить уровень децибелов в классе, обратилась ко мне:

– Чили, да? Какое необычное имя. Садись на свободное место. Вон, скажем, рядом с Дэвидом.

Предложение вызвало взрыв восторга, только не с моей стороны. Бедняга Гольфист съежился так, что чуть не уткнулся носом в парту. Как будто это могло сделать его невидимкой. Сейчас или никогда! Я вложила все свое обаяние в улыбку и спросила:

– А можно мне сесть вот с ней?

У девчонки через проход от Дэвида были лиловые секущиеся волосы, по-кроличьи выпирающие зубы и вытянутая физиономия с россыпью прыщей. Но все это перевешивало важное преимущество: она сидела за партой одна. Не дожидаясь ответа училки, я продефилировала к свободному стулу. Вернее, он был не совсем свободный – на нем бесформенной кучкой лежал пестрый рюкзак с бирюльками. Девчонка подняла на меня голубые глаза навыкате, казавшиеся странно голыми из-за бесцветных ресниц… и вдруг широко улыбнулась. Рюкзак полетел на пол, и я облегченно уселась на освободившееся место.

– Я Кэт, – шепнула зубастая. – А тебя реально зовут Чили?

Откреститься от Дэвида оказалось легко. Не знаю такого. Никогда раньше не видела. Мы просто случайно столкнулись в коридоре. Он тоже живет на Терновой улице? Неужели? Никогда бы не подумала! Вопрос исчерпан и закрыт.

Забыть о Гольфисте было еще проще. Чувак умел растворяться в массе, сливаться с интерьером, будто понимал, что он – как соринка в глазу. Что-то, без чего всем лучше. Его можно было заметить, только если специально искать – как ищут ошибку на картинке-ребусе. Тогда из путаницы линий и цветных пятен вдруг выступала неподвижная сутулая фигура, уставившаяся в землю. Ошибка кода. Персонаж онлайновой игры, брошенный игроком. Другие юзеры бегают вокруг по своим миссиям, суетятся, толкают его. А он торчит себе посреди уровня и не реагирует на раздражители.

В классе Дэвид обычно появлялся со звонком, садился за свою парту и сразу утыкался для разнообразия не в пол, а в учебник или тетрадь. Кропал там себе чего-то с сосредоточенным видом, хоть в шею его тычь ручкой, хоть расстреливай бумажными шариками. А со звонком тут же куда-то исчезал.

На уроках его почти не спрашивали. И я быстро поняла почему. Когда Дэвида вызывали, он выпрямлялся, будто чтобы показать, что слышал: это к нему обращаются. И молча сидел с напряженной спиной, не поднимая глаз. Сидел, плотно сжав губы, до тех пор, пока учитель, потеряв терпение и так и не добившись ответа, не переключался на кого-то другого. Странно, что преподы совсем не оставили эти попытки. Наверное, им казалось, что в один прекрасный день педагогическое чудо все-таки свершится и Валаамова ослица заговорит. И каждый раз, когда этого не происходило, они тяжело вздыхали и начинали ненавидеть упрямого ученика немного больше.

Говорили, Гольфиста перетягивали из класса в класс только благодаря письменным работам, за которые он умудрялся получать высокие оценки, и авторитету отца, уже который год заседавшего в совете школы. Наверное, со временем и я бы привыкла к странному парню, как все остальные, и перестала обращать на него внимание – в классе, как говорится, не без урода. Но только не после того, что случилось сегодня у пруда.

Так вот: мы сидели на берегу и поджидали парня Кэт, Тобиаса. По слухам, она с ним постоянно то сходилась, то расходилась, а он ей все прощал – у нее же депрессия! Когда Кэт училась во втором классе, разом умерли ее папа и дедушка, и на этой почве она загремела в психушку и до сих пор сидела на каких-то таблетках. Мама у нее тоже больная. И отчим. У них ПТСР. Это значит «посттравматическое стрессовое расстройство», или вьетнамский синдром. Мать Катрины, правда, ни разу не была во Вьетнаме, а отчим воевал, но в Афганистане. С вертолета он видел, как расстреляли его отряд. Что видела мама Кэт – не очень понятно, но, наверное, тоже что-то ужасное. Хотя что ужасного может случиться в Дыр-тауне? Местный алкаш свалится в пруд и потонет?

Кэт из-за депрессии все можно – и это иногда страшно раздражает. Можно косить под готку и уходить домой с уроков, когда у нее «болит голова». Или сидеть в классе с мобильником и в наушниках: музыка ее типа успокаивает. Хотя она вовсе и не слушает музло, а лазает в соцсетях или по ютубу. А всем остальным – минуточку! – телефоны приходится отключать.

Еще Кэт чуть что начинает реветь, но над ней никто не смеется – она же болеет. Ага, уже вот как лет шесть. Ходит к психологу, но лучше ей не становится. Если она не сдает домашку, то просто сует в нос учителям записку от мамы: девочке, мол, вредно перенапрягаться. Одноклассники считают, что это кул. Кто бы мог подумать, что справка с диагнозом дает такой статус!

Аня, подружка Катрины – еще одна разновидность фрика, кажется, довольно безобидная: очкарик с брекетами и жутким смехом, похожим на хрюканье больного борова. Неудивительно, что у нее нет парня. И кстати, Аня тоже поет в церковном хоре. Вместе с мамой. По ходу, они тут все помешались на церкви и песнях, но это вполне объяснимо. Иначе в Дыр-тауне со скуки можно помереть.

Сидя с Аней и Кэт на берегу у заводи в тот день, я стала всерьез задумываться о своих перспективах. Что со мной станется через пару месяцев в Дыр-тауне? Заработаю депрессуху и начну красить башку в кислотные цвета или заведу привычку таскаться в церковь по воскресеньям, нацеплю очки и буду выть псалмы?

От печальных мыслей меня отвлекло появление Тобиаса – с Еппе и Йонасом в кильватере. Грузный и всегда потеющий Тобиас – звезда местной гандбольной команды. От него вечно разит парфюмом – он по наивности считает, что «Хуго Босс» заглушит его стойкий природный аромат. Тоби-ас наставил на нас свою монобровь и начал многозначительно вещать что-то о пятничной тусе у него дома. Моя интуиция еще не отмерла как атавизм, и я не сомневалась, что он пригласит Кэт – у них как раз наступил период потепления, – ну и меня до кучи. Еппе пялился на меня влажными глазами, ножками перебирал и рукой все по светлой щетке волос на башке елозил – прямо, блин, брачный танец самца птицы-поганки. Йонас молча курил и разглядывал из-под тяжелых век запунцовевшую Аню, будто решал, что с ней сделать, когда дососет свою сигу – тащить в кусты или нет.