Чеченские рассказы

С вертолётной площадки уже движение началось, бежит худой офицер, руками машет, тоже кричит, чтоб убрали этих солдат. Решили заменить их быстренько другими: писарей из штабной палатки выдернули и согнали ещё, кто на глаза попался, из тех, что в Ханкале служат. Как раз мимо вели солдат на концерт артистов. Эти получше: в новой форме и с белыми подворотничками.

Московский генерал вручил им кресты за отличие второй степени, каждому пожал руку, сказал каждому тёплое слово, поблагодарил за службу. Журналисты сняли на камеры новостной сюжет – хорошо получилось. Последним в строю не хватило крестов второй степени, дали первой, предупредили только, чтоб никому не говорили, что у них второй нет.

А тех солдат, что привезли, сводили в столовую, приказали их в бане помыть, но потом не вышло что-то, или забыли. Поели они, отдохнули на кроватях в большой палатке с дощатыми полами, подивились на условия здешней службы. И обратно их в окопы увезли. Одного только солдата в санчасть положили с больными почками: видно, лежал на голой земле, когда ещё не на всех ВОПах землянки вырыли, и застудил.

Воин

Хорошо известно, что, когда в армии заканчивается война, начинаются таблички. На третьем ВОПе таблички были повсюду, опережая полное окончание боевых действий в Чечне как минимум на несколько лет.

Например, над тщательно выложенной маскировочным дёрном ямой для отходов высилась табличка: «Выгребная яма». У входа в длинную взводную палатку, где хранились продукты, была табличка «Столовая». Стрелковые ячейки отличались табличками с цифрами порядковых номеров бойцов ВОПа и буквенным обозначением основной и запасной позиций: «1А», «1Б», «2А» и так далее. И даже у входа в землянку, где хранились боеприпасы, была табличка: «Склад боеприпасов». «Это чтобы чеховский снайпер не ошибся куда стрелять», – шутил младший лейтенант Шурупов, который сам этими всеми табличками и распоряжался, готовясь к визиту на ВОП командира полка.

Ещё создавалась грандиозная клумба возле «столовой», выгодно окантованная белёным булыжником вместо бордюра. Для этой клумбы у чеченца Аслана, жившего за рекой, специально была взята известь и семена различных цветов. Из лома и спиленных в лесу стволов срочно изготовили турник – все знали, что Виноградов, командир полка, считает турник основным сооружением в боевой службе опорного пункта.

В тот день позывные третьего ВОПа непрерывно запрашивал Лихолат, замполит второго батальона: «НП у тебя есть?… Срочно вырыть!»… «Гранаты с постов убрать!» Потом, через два часа: «Гранаты на посты раздать… соорудить верёвочные поручни… оборудовать вертолётную площадку…» Перед обедом Лихолат заявил по рации совсем к тому времени запутавшемуся в указаниях Шурупову: «Шурупов! Выстави секрет из пулемётчика и автоматчика в квадрате 61—20 до темноты…» – «Какое 60—20? а карта у меня есть?» – пытался возражать Шурупов. «Выполняй!» – И Лихолат исчез из эфира.

Шурупов мечтал о скорейшем приезде командира полка как об избавлении. «Строиться!..» – орал он на свой замордованный табличками и другими мероприятиями личный состав и нарезал задачи.

Война войной, а обед, как говорится, по расписанию. Плотно покушав за своим отдельным столом, Шурупов привычно затребовал СВД и поупражнялся в стрельбе, – он ежедневно выбивал из снайперской винтовки белый камень из обрыва за рекой, и выбить этот камень ему пока не удавалось. Рассиживаться за столом, однако, долго не приходилось. Командир полка мог уже выехать, и ясно, что никакая сволочь, вроде Лихолата, об этом не предупредит. Надо было что-то решать хотя бы с секретом и вертолётной площадкой. Идиотские верёвочные поручни (чтобы не поскользнуться в дождь) Шурупов опустил сразу, а НП уже и так отрывался в центре ВОПа.

Выкурив сигарету, Шурупов передал штатному снайперу СВД, заметил пулемётчика Зюкина, доскребавшего ложкой свой котелок.

– Зюкин!.. Ко мне!.. Живее!..

Зюкин без большого удовольствия отставил котелок и не слишком быстро направился к командиру. Однако у командирского стола он вытянулся и заблымал глазами – типа: «чего изволите-с».

– Слушай сюда, Зюкин! – И Шурупов постучал пальцами по столу, показывая, куда нужно слушать. Зюкин въелся глазами в начатую банку сгущёнки и стал слушать, отрывая от сгущёнки глаза в нужных случаях.

– Сегодня с тринадцати ноль-ноль ты с пулемётом и стрелком Пироговым, с автоматом, находился в секрете, в квадрате 60—21, запомнил?

– Так точно.

– Повтори!

– Я находился секретно с автоматом и Пироговым в квадрате.

– Правильно!.. В каком квадрате?.. В квадрате 61—21 ты находился! Это вон там, в зелёнке, – Шурупов ткнул пальцем выше обрыва, в который стрелял из винтовки, – ориентир белый камень, понял?

– Так точно!

– Действуй!

– Есть…

– Какое «есть», куда ты пошёл? Запоминай: если спросят у тебя, был ли ты в секрете, скажешь – был с рядовым Пироговым, вооружение: РПК-74 и АКС-74, квадрат 21—61. Сидели скрытно до подхода темноты, после чего скрытно снялись и доложили мне, что ничего не видели, ты старший. А сам вместе со взводом свои задачи, яволь?

– Яволь

– Ну и ладненько, не подведи меня. Действуй!

Давно ко всему привыкший в армии сержант Зюкин пошёл действовать, то есть перво-наперво доскрести котелок и выпить совсем уже холодный чай. А не менее ко всему привыкший в армии, и даже значительно более привыкший, Шурупов стал размышлять о вертолётной площадке.

Выслуга Шурупова составляла порядка семи «календарей», не говоря о льготной. Звание он получил на курсах «Выстрел» при Пермском училище тыла, где шесть месяцев исправно пил водку. Тем не менее он посещал какие-то занятия и твёрдо из них помнил, что вертолётная площадка имеет радиус или диаметр – здесь он путался – пятьдесят метров. А на ВОПе при всём желании открытого места ни с радиусом пятьдесят метров, или хотя бы с таким диаметром, не было.

«И на фиг она нужна вообще, эта площадка?.. Он что, на вертолёте сюда лететь собрался?..» Шурупов даже замечтался о чехе, метким выстрелом из «стингера» сбивающем вертолёт с Виноградовым, не долетевший до третьего ВОПа… Но надо было всё же чего-то предпринять. И Шурупов принял единственно верное решение – сделать маленькую вертолётную площадку. Он построил свой доблестный личный состав, насчитывающий, согласно БЧС, одного рядового контрактной службы, четырёх сержантов, одного ефрейтора и двенадцать рядовых бойцов.

Через час, как по волшебству, на третьем ВОПе возникла вертолётная посадочная площадка. Это был не слишком ровно отмеченный тычками с белыми флажками-тряпочками круг – примерно восемь на восемь. Трава в круге была скошена сапёрными лопатками.

Не знаю, смог бы пилот приданной нам вертолётной эскадрильи посадить в этот круг вертолёт… Разве что оказался бы в эскадрилье какой-нибудь виртуоз своего вертолётного дела, но это навряд ли… Однако главное – вертолётная посадочная площадка на третьем ВОПе оборудована, а приказ выполнен.

Нужно сказать, что, когда Шурупова спрашивали, почему он не уволился из армии как все, а остался, он говорил: «Для смеха». И отчасти Шурупов не врал. Он был прожжённым циником, лодырем и офицером отчаянным, презиравшим смерть. Кое-как он приготовился к приезду Виноградова, устал, но без нервов. Особенно он не заморачивался, относясь к армейской показухе как к некой увлекательной игре. Значительно больше страдали его солдаты, не имевшие в своём большинстве столь философского и оптимистичного взгляда на военную службу.

Разумеется, Виноградов не прилетел, а приехал. Его уазик охраняла разведрота на двух БМП. Отборные разведчики, увешанные разным оружием, рассыпались за придорожным бурьяном. Только после этого Виноградов солидно вышел из машины и, подобно главе мафиозной группировки из Сицилии, стал с достоинством подниматься на третий ВОП. Он был в тёмных очках в камуфлированной оправе. (Злые языки, со слов женского медперсонала полка, утверждали, что у Виноградова имелись и камуфлированные плавки.)

Вслед за командиром полка поднимались начальник штаба подполковник Козак, майор Сосновников из управления и капитан Лихолат, в «районе» исполнявший обязанности командира второго батальона.

Худощавое лицо Козака морщило солнце, а сам Козак был презрительно-мрачен. Все были слегка пьяны и томились от жары. И, вероятно, это обстоятельство спасло Шурупова от осмотра НП, представлявшего собой яму, вертолётной посадочной площадки, представлявшей описанный выше круг… и других не менее замечательных сооружений третьего ВОПа.

Между тем бойцы Шурупова надели каски и застыли в стрелковых ячейках, а Шурупов сделал навстречу поднявшемуся Виноградову четыре вполне молодцеватых строевых шага, козырнул:

– Товарищ паалковник! Командир третьего ВОПа, младший лейтенант Шурупов.

Невнятным произнесением звания «подполковник», так чтобы вроде и не «полковник», но очень смахивает, Шурупов владел и держался умеренно нагло. Козак даже крякнул за спиной Виноградова – «орёл-бля».

– Кепку постирай, воин! Как ты будешь в ней с чехами воевать?.. Главкому не вздумай так докладывать, как мне сейчас… Записывай рапорт Главнокомандующему, – сказал Виноградов строго.

Я забыл сказать, что вся эта буча с табличками, НП и площадками случилась из-за известия – «К нам едет Главком». А уже после получения такого известия Виноградов решился впервые посетить свои опорные пункты. Кстати, это именно Главком, а не Виноградов, предпочитал передвигаться в Чечне на вертолёте. Виноградов предпочитал в Чечне сидеть в своём вагончике и лишний раз из него не высовываться.

Короче говоря, Шурупов достал из заранее заготовленной планшетки ежедневник, ручку и стал записывать за Виноградовым, который диктовал: «Товарищ Главнокомандующий. Мы находимся на южной окраине н. п. Ца-Ведено, один километр пятьсот метров севернее Ведено. Первый мотострелковый взвод пятой мотострелковой роты занимает ВОП… – здесь отметишь три точки… Да… а с какой стороны у тебя чехи будут наступать?..»

– Как с какой? – Этот вопрос даже невозмутимого Шурупова привёл в замешательство… Дело в том, что чехи могли наступать с какой угодно стороны. На то он и опорный пункт с круговой обороной. Зелёнка со всех сторон, кроме одной стороны, там, где дорога и откуда поднялся Виноградов. Только с этой стороны и не могли наступать чехи, если они, конечно, не полные кретины, – местность открытая аж до обрывов за рекой.

– Противник у тебя будет наступать оттуда! – И Виноградов махнул рукой в обрывы, а Шурупов открыл рот… – Пиши дальше: «…С передним краем по рубежу… отметишь рубеж (Шурупов кивнул и стал писать, сокращая слова) … и выполняет задачи по обеспечению безопасности прохождения колонн. Обороняя ВОП номер три, основные усилия сосредотачиваю на удержании позиций первого мотострелкового отделения. Огневое поражение противника организовываю по периодам огня. Первый период… При выдвижении противника из глубины на дальних подступах наношу огневое поражение средствами старшего начальника, а также приданными огневыми средствами. Второй – при развёртывании противника в боевой порядок – средствами старшего начальника, а также приданными и штатными средствами по участкам сосредоточенного огня. Третий – при атаке переднего края наношу огневое поражение всеми имеющимися средствами, в том числе с использованием минно-взрывных заграждений. Боевой порядок в один эшелон…»

Изгаляясь над военным гением Виноградова под видом рвения, Шурупов переспрашивал: «Как, как?»… или даже: «Повторите, пожалуйста, своё предложение». От чего Козак ещё больше изнывал и кривился, а Виноградов, не замечая подвоха, терпеливо повторял: «Боевой порядок в один эшелон»… Шурупов же на самом деле давно изображал в своём ежедневнике нечто вроде кардиограммы, с закорючками, но без букв. Он сообразил, что командир полка просто диктует ему один из текстов, заученных им в академии. Шурупов машинально водил ручкой в ежедневнике и представлял лихое наступление походной колонны чехов. Как бы на его глазах чехи разворачивались в цепи и под ураганным огнём пёрли через реку в брод. Этой выразительной картине по мотивам Великой Отечественной войны не хватало только танков.

Закончив диктовать, Виноградов выдохнул перегар, обошёл клумбу с семенами, окантованную белоснежным булыжником, повис на турнике и подтянулся раз двадцать, несмотря на тридцать семь лет, пузо и модную разгрузку с восьмью магазинами.

Во время физкультурных упражнений командира полка Лихолат умудрился всё-таки ознакомиться с новыми сооружениями третьего ВОПа; всегда страдающий похмельем Сосновников пошёл к уазику; а Козак закурил, предложил сигарету Шурупову и сказал ему: «На тебя медаль лежит за Дагестан в штабе. Приедешь – заберёшь»… Шурупов, в общем-то, нравился Козаку – «Драть и драть его ещё, конечно, но командирская струнка присутствует».

Когда Виноградов с Козаком спускались на дорогу, к Шурупову подошёл Лихолат с новенькими золотистыми звёздочками в погонах (он недавно получил капитана и пренебрегал ради этого долгожданного события маскировкой): – Ну что, выставил секрет?

– Конечно. – Шурупов произнёс – конеЧно, с нажимом на «е», а не конеШно.

– Молодец… Я думал, ты не выставишь… – сказал Лихолат, – а то Козак залупил: выстави секреты по ходу следования командира и доложи координаты, а у меня откуда карта?.. Ну я ему первые попавшиеся цифры с фонаря…

Шурупов ничего на это не ответил (не говорить же Лихолату, что он мудак), и Лихолат устремился вслед за начальством. Он был пьян заметнее всех, а когда Лихолат выпивал, он становился добрым и разговорчивым.

Все погрузились, и в сопровождении БМП уазик помчался на следующий второй ВОП. Проводив колонну глазами, Шурупов зевнул и пошёл прилечь в землянку. По пути он надел на радиста Михалочкина кепку, в которой встречал командира полка, со словами: «Кепку постирай, воин! Как ты будешь в ней с чехами воевать?»

Ферзь

– Кол-лесников!

– Я, тащ капитан.

– Строй взвод.

– Есть.

Пятнадцать бойцов тянутся и выстраиваются в центре ВОПа под длинной буковой тычкой с флагом. На правом фланге становится смена в бронежилетах и касках, с автоматами; остальные – только с автоматами. Обычно Фрязин не строит дежурную смену, но сейчас приказал – всех в строй!

– Паживее строимся, – цедит Фрязин, – Колесников!.. Долго они у тебя будут вошкаться?

– Гуленко! Бегом! – орёт Колесников.

– Ста-навись, рав-няйсь… смирна, – Колесников поворачивается к Фрязину с рукой у виска: – Товарищ капитан, взвод на развод построен, заместитель командира взвода старший серж…

– Вольно! – Фрязин бросает руку к ноге.

– Вольно! – дублирует сержант.

Фрязин выбрит, затянут портупеей. Его берцы блестят, как будто он не вылез час назад из землянки, а такой плакатный свалился с неба на их голову:

– Товарищи солдаты! Если кто-то ещё раз уснёт на посту или не выполнит приказ сержанта Колесникова! или какая-то сволочь будет отлынивать от работ – расстреляю… Расстреляю! и спишу на гниль… Мне нахер не надо, чтобы из-за одного мудака мне вырезали ВОП… Ва-просы?!..

Бойцы уныло молчат, уставившись в землю и в лакированные берцы капитана Фрязина. Трудно сказать, верят ли они в расстрел.

Фрязин ставит задачу. И новый, похожий на все остальные день начинается визгом пил, треском топоров, скрежетом кирок и лопат о высохший каменистый грунт. Взвод врывается в землю на высотке с координатами 63/87/8.

Заканчивали окопы с тремя ячейками на каждого стрелка (одной основной и двумя запасными). Курбанов и Шакиров обкладывали бруствера квадратиками дёрна. Начали соединять окопы в траншею. Пока нет ходов сообщения, но это позже… Строились на приёмы пищи, ели быстро – и опять за работу. Солнце сжигало мокрые спины. Часовые в бронежилетах обливались потом на постах. К вечеру под рёв Фрязина и пинки Колесникова успели закончить дзот с тремя бойницами на поляну. Команда контрактника Евсюкова закрывала завалами лес по боковинам ВОПа. Когда уже смеркалось, Фрязин с Евсюковым ставил растяжки в лесу.

– Лопаты сложить, строиться!

– Пилы, топоры сложить, строиться!

– Па-живей! Смена!..

Первая смена расходится по постам. Люди в чёрных бронежилетах сливаются с сумраком остывшего дня. Бряцает оружие. «У кого сигареты остались, парни?» – слышится голос Новикова.

Вьётся триколор в лунном свете. Бородатые чудища лезут на ВОП. Фрязин бьёт из автомата. Но чудища ползут, ими кишат окопы, заполняется землянка. Обтянутый кожей череп скалится. Узловатые пальцы вцепились в горло. Трудно дышать. Фрязин рвёт с себя пальцы… В окошко пылится синеватый свет. Фрязин всматривается в пустой мрак землянки, правая рука до боли в пальцах сжимает гранату.

Поёживаясь, капитан идёт по гребню высотки. Флаг на месте – не сняли чудища. Из-за горы, где РОП седьмой роты, раздаётся очередь. Весёлый автоматчик выщёлкивает: «Спар-так-чем-пи-он». Фрязин матерится и спускается на пост Евсюкова.

Контрактник сверху окопа на бронежилете. Чёрный лес гнёт перед ним человекоподобные деревья. В шелесте листвы жутко рушится сухая ветка. Евсюков вздрагивает.

– Не спишь?

– Никак нет! тащ капитан.

– Чё орёшь? Всё тихо?

– Тихо, тарищ капитан.

Евсюков смотрит, как погружается за пригорок штормовка Фрязина… «Два», – кричит с поста Бурнин (Надо ж, не спит). «Один», – отвечает Фрязин. (Сегодня пароль – тройка) … «Где эта смена уже…»

Всё в этой жизни заканчивается. Меняются смены. Солнце всходит над зеленью гор. Клочковатый туман ложится в речку Хул-Хулау. Играя мускулами, голый по пояс Фрязин несёт пулемёт на дзот.

Воронин сидит на бруствере и жалуется Кобозеву, демонстрируя грудь с гематомой и кровоподтёком.

– Всю ночь не спал. Под утро только вырубился. И тут эта шакалюга, сука… берцем в грудак… Пулемёт забрал…

Кобозев куняет и слушает невнимательно.

– Тихо!.. Ферзь.

Фрязин подошёл к бойцам, но смотрит поверх, вдаль. Вдруг он прыгает в окоп, передёргивает затвор и даёт длинную очередь:

– Кольцо! В окоп! Живо.

Воронин и Кобозев, не соображая, катятся в окоп. В ответ пулемёту хлестнули пули. По поляне движутся фигурки, падают, стреляют и снова бегут.

тудуф-тудуф-тудудуф-туф-туф… фить-фить…

Фонтанчики земли вздыбились на бруствере, цепь противника, сбитая огнём пулемёта, залегла и ведёт огонь. Фрязин переместился к амбразуре дзота, ткнул оцепеневшего Кобозева.

– Коробку, Воронин, живо!

Потерявший лицо от страха Воронин шарит руками в ворохе бушлатов. Атака захлебнулась. На поляне лежат чеченцы и ведут огонь по дзоту, сзади ухнуло.

– Кобозев, к пулемёту!.. Так, Лёша, пристреляйся. Главное – не давай им поднять голову. И по зелёнке лупи – там у них РПГ. Воронин! С автоматом к этой бойнице… Вот короб… Сейчас ещё патроны будут… – И Фрязин, пригибаясь, бежит к землянке.

Пуля цвынькнула о валун и рикошетом обожгла щёку. За спиной бьёт пулемёт Кобозева.

тудудудуф-тудуф-тудф тудф…

Бойцы рассасываются по позициям, впервые охотно надевая каски и бронежилеты. Триколор падает к мачте и снова взвивается. Выстрел РПГ прошёл над дзотом левее, и, когда Фрязин добежал до землянки, воронка ещё клубилась пылью.

Кибер у рации.

– Давай, Женя, на «Бром»: атакован крупными силами, веду бой, прошу помощь. Ламзуркин!.. Быстро на дзот 7,62 и обратно… Где Колесников?.. – Фрязин бежит к АГСу на правом фланге. От палатки на позиции несутся бойцы. «Живее!» – капитан прыгает в окоп… фить… «Снайпер, сука…» Не добежавшего до своих ячеек Гуленко нагнала пуля, его ноги заплелись, он пошатнулся, словно пьяный, и свалился на спину. Снайпер в зелёнке за дорогой цокнул языком и стал выбирать другую цель.

Пулемёт смолк. На флангах цепи поднялись две фигурки и, пригибаясь, побежали вперёд. Обречённая, казалось, атака продолжалась. Чеченцы вели огонь, поднимались, пробегали извилисто несколько шагов, падали и откатывались в сторону. Евсюков не может поймать в прицеле автомата мельтешащие силуэты, жмёт на спусковой крючок, понимает, что промахивается. «Аллах акбар… лах… бар» – в треске очередей. Евсюкова обуял ужас. Чеченцы подбираются всё ближе. Ошалевший контрактник поливает поляну длинными очередями. «Гранаты, чёрт, где гранаты… Почему молчит пулемёт?!..» Вздымаются фонтанчики на бруствере. Рядом Шакиров с РПГ. Волна от выстрела закладывает уши. Шакиров бросает гранатомёт и хватается руками за голову: «А-а-а-а-а…»

Фрязин, как заговорённый, носится под пулями в разгрузке на голое тело: «Редреев! отставить огонь… Снаряжай магазины и передавай Бурнину»… «Юра, прицельней»… «Евсюков, к агээсу!.. Каштанов ранен, давай, Серёжа… перебежками»…

Когда по поляне застучал АГС, не добежавшие до русских окопов чеченцы дрогнули. Отошедшие от шока бойцы бьют короткими очередями. Кобозев справился с перекосом ленты и снова ведёт огонь, но берёт выше. С позиций над дорогой к месту боя Фрязин перевёл Данилова с пэкаэмом и Яхина с РПК, стрелков стянул с флангов («Если бы ещё их кто-то стрелять учил!..»). «Ниже бери!…» В пулемётно-автоматной трескотне лопаются серии вогов: АГС кое-как пристрелялся, и поляну накрыла пелена разрывов. За ней чеченцы добегали последние метры до спасительного леса, падали замертво, ползли ранеными, выли в бессилии. Из второго агээса Курбанов работает в тыл по зелёнке за дорогой (откуда бил снайпер).

– Прекратить огонь… Пополнить боекомплект… плект… – катится по позициям.

Свалившийся от усталости на дно окопа Редреев заметался с ящиками патронов вместо раненого Ламзуркина. Бойцы нервно снаряжают магазины. Радист Кибер доложил в полк, что атака отбита своими силами, что на ВОПе два двухсотых и четыре трёхсотых.

Во взводной палатке Фрязин и Евсюков возятся с ранеными. Капитан вкалывает промедол, контрактник бинтует, накладывает жгут на ногу Ламзуркину: «Всё нормально будет, Саша, держись…»

Новикову пуля пробила мякоть левой руки. Рядом хрипит Колесников. После двух тюбиков промедола его перестали выворачивать стоны, пуля вошла в бронник, – не доставало пластин в броннике, облегчённый вариант, дембельский – вот и дембель… Шакиров затих на кровати с забинтованной головой, на повязке бурым пятном кровь – отвоевался башкир… Новиков хочет проникнуться состраданием… Весёлый башкир, песенку пел: «В день седьмого ноября завалили хусая…»… Убиты Каштанов и Гуленко… Но он жив!.. Только слегка задело… Новиков гасит улыбку, но улыбка тянет обветренные губы помимо воли.

Семь трупов стащили к брустверу окопа. Крайний в голубом камуфляже скрючился калачиком, откинул когтем кисть руки. Седоватому бородачу пуля 7,62 попала в голову, другому, рыжеволосому в спорткостюме, граната Шакирова вывалила на землю кишки.

Раненым чеченцам оказали помощь – четверо, все тяжёлые. Пятого, исходившего молодого парня, посечённого осколками вогов и с перебитыми ногами, Фрязин пристрелил на поляне. Сейчас это крайний справа труп.

Собрали трофеи – два пулемёта ПКМ, автоматы, разгрузки с зелёно-бело-красными нашивками. Фрязин стоит в тени взводной палатки и наблюдает в бинокль, как бойцы снимают с убитых чеченцев натовские берцы – «Воронин первый… тут как тут… Шпана хренова, очухался уже…»

Гуленко и Каштанова положили у флага. Если бы не кровь, прилепившая камуфляжи к телу, можно было подумать, что бойцы прилегли отдохнуть под знаменем, наплевав наконец на вездесущего капитана. Фрязин нагнулся и закрыл солдатам глаза.

Трёхцветное полотнище переваливается в мареве августовского полдня. Девять бойцов с оружием, в стальных шлемах и бронежилетах выстроены перед флагштоком. Затянутый портупеей Фрязин вскинул ладонь к козырьку кепи, сделал три строевых шага навстречу сухопарому комдиву:

– Таарищ полковник! Первый взвод четвёртой рроты второго БОН отбил атаку противника силами до роты. Противник оставил семь убитых, четыре раненых. Наши потери: два убитых, четыре раненых. Командир четвёртого ВОП капитан Фрязин, – небрежно прочеканив слова, Фрязин пожал протянутую руку полковника.

Полковник Емельянов ткнул труп в голубом камуфляже носком ботинка, поморщился, повернулся к свите и обратился к начштаба полка Козаку:

– Этих в полк… Наградные чтобы сегодня были на Фрязина… Бойцов отличившихся всех наградить… Фрязин, подашь список.

– Есть.

– Раненых увезли?

– Так точно, таарищ полковник!

Маленький замкомбата Лихолат высунулся из-за подполковников в надежде на медаль за оперативный вывоз раненых.

Емельянов ещё походил по позициям, бросил свите: «А неплохо Фрязин здесь укрепился». Подполковники заулыбались и одобрительно закивали. Емельянов подумал о чём-то своём и, не обращая внимания на шеренгу солдат, пошёл к спуску на дорогу. За ним засеменили подполковники.

В три следующих дня над высоткой с координатами 63/87/8 барражировали «крокодилы», заливались трелью серебристые штурмовики. Угу-угу… Бухало. Рвалось в горах. Десантников Тульской дивизии бросили на перехват дерзкого отряда НВФ. Артиллерия молотила по квадратам. Рыскали по окрестным аулам группы спецов. Всё сильнее чувствовалось дыхание осени. Измотанные переходами десантники оседлали ключевые высоты, коченели по ночам и добивали сухпай.