Чеченские рассказы

Помню, что Игорь рассказывал о своих двух дочках, он скучал по ним, особенно по младшей. Мы говорили о жёнах, о «боевых», о бестолковом командовании и бойцах, о «Мастере и Маргарите» (Корнеев очень любил эту книгу и перечитывал её несколько раз). Каждый рассказывал смешное из своей жизни, говорили о проблеме супружеских измен, драках, кадровых офицерах (закончивших военные училища и чересчур этим гордившихся), Петербурге и срочной службе. По вечерам мы иногда стреляли из автоматов или снайперской винтовки по бутылкам. Водку больше не пили – не ездили за ней.

Как-то под вечер позвонил Лихолат. Корнеев взял трубку.

– Ну, как лейтенант у тебя там (мне был слышен его хриплый голос)?

– Александр?.. Молодец, хорошо работает, по семь шкур с бойцов дерёт…

– По-моему, ты меня наёбуешь… Ладно… Пришло распоряжение… Подготовь на бойцов: там человека три – больше не надо – отличившихся… на медали наградные… И на себя – на «Мужество». Нормально отработал… Я завтра поеду на первый, заберу…

В следующий день я занимался наградными листами. Отличившихся бойцов у нас не было, но приказ есть приказ, и мы выбрали самых толковых из дембелей: Кошевого (Тёма пролетел за свой дерзкий характер), Гамиятуллина и Данилова. В любом случае они проторчали в этих горах по шесть месяцев, перенесли в своих рваных бушлатиках мерзкую слякотную зиму, вшивели, закопчённые, грелись у ядовитого солярного пламени, выдержали несколько переездов, и не их вина, что не выпало на их долю боев. Дембель есть дембель. У других ещё будет возможность отличиться, а эти отслужили и заслужили – в этом я не сомневался.

На Гамиятуллина легко было писать наградной: в начале кампании он участвовал в зачистках. Кошевому я сделал упор на умелое руководство подразделением в боевых условиях, а вот с Даниловым пришлось повозиться. Неприметный был солдатик, послушный, нигде не участвовал, а помогал повару на кухне, но что-то и о нём написал героическое.

Пока я расписывал несуществующие подвиги солдат, Корнеев в землянке сочинял наградной на себя. Делал он это в полной секретности. Перспектива получить орден ему пришлась по душе (он не лишён был честолюбия), писал и, как школьник, закрывался от меня, но сказал:

– Посидишь тут три месяца, и тебе будет что написать.

Всё-таки я потом у него выспросил – где-то на кладбище работал снайпер, и Корнеев «выдвинулся и подавил огневую точку», то есть стрелок этот стрелять перестал, и ещё что-то там в этом роде написал тогда Корнеев, по большому счету, так же, как и я в солдатских листах, из мухи раздув слона.

Такая лёгкость с награждениями, возможность и самому получить награду (даже без особенных заслуг) распаляла меня тогда. Но всё это оказалось лишь призраком, пронёсшимся по блиндажам и землянкам из какого-то высокого штаба. Не награждали нас, а ругали и наказывали. Война была работой. Нашей работой, и больше ничем.

Получил ли Игорь этот орден, я не знаю. Вполне мог получить (он пробивной мужик был), если подписал наградной у командира полка, а потом увёз в своё управление. Бойцы же медалей точно не увидели. Не нужны их наградные стали уже на следующий день, Лихолат за ними и не приехал. Солдат в Чечне вообще редко награждали, если только на крупных операциях или раненых (и убитых – посмертно).

9

В последнюю ночь на ВОПе капитана Корнеева я, уже не помню почему, пошёл проверять посты один, без сержанта, и впервые ударил солдата, контрактника-чмошника, который улёгся на посту спать, тут же после того как я его проверил. С первого ВОПа слышались отдалённые глухие выстрелы, били из тяжёлого оружия, АГСов. Связи не было.

Утром, как ужаленный, мимо нас пронёсся на бэтэре командир первого, старший лейтенант Изюмцев. Тогда уже у меня как-то нехорошо стало на душе.

Изюмцев, напуганный ночным обстрелом, выпросил в полку меня и солдат (которых так и не дождался от Корнеева со дня моего приезда). И я, получив по телефону подтверждение у Лихолата, попрощавшись навсегда с Игорем, отправился с тягостным чувством, под злорадные ухмылки освободившихся вдруг от излишней опеки бойцов на первый ВОП, который в скором времени принял в самостоятельное командование.

На этом ВОПе я нашёл солдат, задёрганных мелочным и жёстким Изюмцевым, озлобленных, не понимающих никаких слов, кроме матерных, а подчиняющихся только крепкому кулаку. И я, немного помявшись, уже вовсю дубасил солдат, не хуже Корнеева, и не хуже Корнеева потом их распустил.

Однажды, когда Изюмцев ещё не уехал, к нам на первый ВОП прибыл наконец ставить настоящие мины – монки и озээмки – начальник инженерной службы полка капитан Мансуров. Мы все втроём лазили по расщелине за дорогой у реки, ставили растяжки, а когда возвращались на ВОП, мимо проехал корнеевский БТР. Тёма, опёршись о башню, лихо сидел на командирском месте, его белобрысые волосы развевались на ветру. «За водкой», – пронеслось у меня в голове.

– Куда это они? – недоумённо спросил Мансуров.

– В Сержень-Юрт, наверное, – ответил я.

Мансуров пришёл в ещё большее недоумение:

– Ни фига себе!.. А кто старший на броне?.. Этот что, белый, контрактник?

– Срочник…

Вскоре один из ВОПов нашего батальона, прикрывавший мост через реку, сократили за недостатком людей, и его командир, мой ротный, капитан Борисенко, сменил Корнеева.

Потом возмущённый Борисенко рассказывал, что Корнеев умчался с ВОПа, не утруждая себя передачей вооружения и всего остального, ничего не пояснив ему о минных полях и бестолковых позициях, разбросанных по двум высотам, и с зениткой на другой стороне дороги.

***

Когда летом, после трёх с половиной месяцев командировки, я, загорелый, как чёрт, и обстрелянный, пил в ПВД прощальные чарки дагестанского коньяка местного разлива, прапорщик, бывший с Корнеевым на ВОПе с его приезда, ехидно рассказывал, что капитан был трусоват, первое время пугался каждого шороха и от выстрелов прятался в землянку, и снайпер тот на кладбище был не снайпером вовсе, и Корнеев в той истории вообще ни при чём. Я стал спорить с ним, и мы, оба пьяные и заменяющиеся, бросились друг на друга с кулаками.

Мы не проломили друг другу черепа, не свернули челюсти и носы – нас разняли.

Безбашенный

Недели две уже Безуглов был на выезде. ВОП ему не доверили, а придали на усиление к прапорщику. Так-то Безуглов командир взвода, но прапорщик, конечно, всем управляет. Солдаты его называют – командир, а Безуглов так. Ничего, примирился. Сначала только самолюбие задело. Думает – прапорщик ещё в первую воевал, буду хорошо делать, что нужно. Пока ещё не знал, что нужно, а увлекался то тем, то этим.

Поделили они ночь на две половины. Прапорщик отдал молодому лейтенанту более лёгкую первую смену: «Будем это… так службу нести. Первые полночи ты посты проверяешь, вторую – я. А то это… уснут они, всем тут горло перережут». Хорошо. Так и несут.

Бить солдат Безуглов не решался, а слова на них не действуют – тоже вымотались за день не хуже. Есть дальние посты на пригорках, вроде секретов. Пока на один пост подымешься, на том, что уже был, солдат уснул. Автомат под себя подальше спрячет, ремнём обмотается, руки как-то обмотает им – пусть режут его, автомат не отдаст. Русский солдат на посту. Летёха, думает, по характеру мягкий, неопытный, не так давно из училища, можно слегка покемарить.

Безуглов отмаялся своё дежурство, разбудил прапорщика, лёг на кровать. Бушлатом накрылся. Провалился в сон и тут же вскочил. Приснилось что-то. Там иной раз такое приснится, что схватишься во сне за гранату – хорошо, если чеку не выдернешь.

И вокруг как-то странно. Тихо. Обычно пальба отовсюду – привыкаешь к этому. А тут тишина. Даже сова не гугукнет. На соседней «Рапире-7» всю ночь стреляют на каждый шорох – вырезали их, что ли? Вызвал по рации «Рапиру» – всё нормально. Вышел из блиндажа. Ночь стоит, небо звёздами усыпано. Сидел, печку топил до утра. Сон и от тепла не берёт, мысли в голову лезут.

С утра он патроны считал на постах и на пункте боепитания, рапорт составлял – комбат требовал. Потом ещё что-то. Пообедал. После обеда взялся с солдатами окопы рыть. Тут уже прапорщик говорит: «Ты это… хватает бойцов тут. А надо нарисовать это… схему огня». Безуглов отдал лопату бойцу, пошёл рисовать схему огня.

ВОП высоко на обрыве, весь как на ладони с окружающих гор. Правда, расстояние от них довольно большое. Безуглов расположился на самом открытом месте, в центре ВОПа, чтоб сектора обстрела были лучше видны. Сидит в складном кресле, наносит на схему ориентиры. Всё, где надо, под линейку, где надо, в цвете. Хорошо получается – в училище они проходили на военной топографии. Жарко. Весна ещё, а солнце палит, как летом. И так его, конечно, в сон и сморило.

А Безуглов носил тёмные очки. Посмотрел, наверное, американский фильм про Вьетнам и думал, что и у нас это будет неплохо в Чечне. Когда схему рисовал, очки сдвинул на лоб. Решил передохнуть, откинулся на спинку, очки на глаза сдвинул и уснул. Со стороны посмотришь – сидит лейтенант в кресле. Будто бы обозревает, как солдаты роют окопы. И тут начинается обстрел ВОПа.

Полоснули из автомата. И потом как будто из пулемёта. И одиночными: туф, туф. Пуля ударила во что-то деревянное, другая срикошетировала – взвизгнула. Все в окопы хлынули, головы попрятали, надели кто каски. Война идёт настоящая. БМП из пушки во все стороны горы прочёсывает. Грохот стоит. Солдаты лупят из автоматов куда попало. Безуглов сидит в кресле в тёмных очках. Вид у него спокойный и невозмутимый.

Всего минут пять-десять это длилось. Может, чуть больше – там не поймёшь. БМП в горы один БК выбросила, чеченцы больше не стреляют, прапорщик дал отбой. Безуглов от тишины проснулся, очки на лоб сдвинул. И дальше схему рисует – чего, мол, кипиш подымать из-за пары очередей?

Прапорщик подошёл, внимательно посмотрел на схему, на Безуглова, сказал: «Ты это… всё же не сиди так в открытую». Бойцы потом спрашивают: «Товарищ лейтенант, а вам не страшно было?» Он: «А чего страшного?»

Так он и стал Безбашенным. Солдаты его очень зауважали, даже старались не спать на постах. Прапорщика в скором времени отпустили домой, и Безбашенный самостоятельно командовал ВОПом до конца командировки. Потом он действительно неплохо держался под пулями.

На выезде

1

Убожко впервые видел в Чечне такую великолепную баню. Собственность ремонтной роты *** полка. Обыкновенный металлический каркас из подручного материала, обтянутый плащ-палатками. Вода нагревается на железной печке. Но самое главное – в топку по медицинской капельнице поступает солярка из канистры. И от этого изобретения очень ярко горят сырые дрова. Можно сколько хочешь плескать на печку воду. Огонь не гаснет от брызг и идёт пар.

В Шали капитан Убожко с майором Тушевым каждый вечер мылись в бане. Они приехали из Дышне-Ведено за топливом для своего полка.

– Уф!.. Ну, умельцы, ты смотри… Что значит сварка своя!..

– Харрашо…

Офицеры от души обливали друг друга почти кипятком, кряхтели и урчали от удовольствия.

После бани Тушев шёл в общество управленцев, а Убожко садился за стол под деревьями пить водку с водилами-контрактниками. Это были станичные мужики, ездившие в Чечню на заработки.

Потом приходил Михалыч, старшина ремроты. Он весь день беспощадно боролся с бойцами, орал, матерился и сейчас заставляет себя уговаривать, прежде чем возьмёт первую кружку с водкой. Но все знают, что это добродушный, хороший человек, а строгий вид у него от работы.

Днём в ремроту волокут разбитую технику, без траков, с пробоинами. Но когда темнеет, силуэты покалеченных бронемашин превращаются в тени причудливой формы. Всё пространство вокруг заполняет стрекот сверчков, а люди за столом становятся самыми родными. Поздно ночью размякший Убожко входил в палатку ремроты, валился на кровать с чистыми простынями.

2

В пятницу 23 июня 2000 года в три часа дня колонну бензовозов на Дышне-Ведено ждут прапорщик Гузик, женщина-финансист Сазонтова и лейтенант Кудинов. Они долго стоят в тени деревьев возле дороги или садятся в траву – но сидеть им тоже надоело. Бензовозы уже залиты солярой, но ожидают какой-то приказ. Тушев не вытерпел и ушёл ругаться.

Убожко слушает музыку в кабине бортовой машины с тентом. КАМАЗ почти упёрся бампером в дерево у палатки, чтобы лучше укрыться в тени. От него далеко раздаётся гнусавый голос: «…Водку я налил в стакан и спроси-ил… И стакан гранёный мне отвеча-ал… Сколько жил и сколько в жизни ты своей потерял. Этого никогда я не знал…» Тушев, пройдя через поле по упругой от солнца траве, открыл дверцу кабины.

– Чё сидишь, ёпта?! Скоро поедем.

– Ты куда? – Убожко приподнялся и сделал тише музыку.

– К Мазурину, ёпта, дотемна не доедем.

– Обратно пойдёшь, загляни…

Шали – предгорье. Далеко на горизонте видны горы. Вечером они наливаются мягким фиолетовым светом, а сейчас только серые и хмурые. Четыре часа. Машины по-прежнему стоят на солнцепеке. На поле с желтоватой травой ложится горячий воздух. Убожко идёт к колонне. С другого края, клокоча винтами, поднимаются сразу два вертолёта Ми-8. Тин-угун – отдаёт в груди. Это батарея гаубиц посылает снаряды в хмурые горы, которые уже и не горы вовсе, а квадраты на листе бумаги.

– Убожко вылез, – маленький Гузик наморщил лицо и сплюнул.

Сазонтова обернулась: – Господи, какой же он жалкий. С такими кривыми ногами. Сколько ему лет?

– У него сегодня день рождения, – невпопад сказал Кудинов.

Сазонтова посмотрела на лейтенанта и снисходительно улыбнулась.

Подойдя к однополчанам, Убожко стал слушать Сазонтову, с удовольствием забиравшую всё мужское внимание. Она рассказывала смешную историю, происшедшую в ППД с женой командира третьего батальона.

– Не будет сегодня колонны, – щурясь от солнца, сказал Гузик.

– Не спеши, а то успеешь, – сказал Убожко, ни к кому не обращаясь.

Но в шестнадцать сорок колонна вытягивает залитые солярой ЗИЛы-бензовозы и выкрашенный под жабу бортовой «Урал». Сапёры Гузика оседлали снарядные ящики с минами в кузове «Урала». Хоть и были места в кабинах, Убожко и Кудинов, помявшись, тоже забрались в кузов.

3

Колонна поднимает жёлтую глинистую пыль. «Урал» тарахтит бортами, в кузове все подпрыгивают на ящиках с минами. Убожко сидит по левому борту, спиной к кабине. Он поставил ногу на ящик, завёл левую руку в ремень автомата.

Напротив него, свесившись над бортом, сидит контрактник-сапёр. Это забавный контрактник. Его голова повязана чёрной косынкой, а трофейную (с чеченским флагом) разгрузку он надел на голое тело, загорелое и накачанное. Убожко привлёк скорпион на его плече. Видно, что татуировка сделана в хорошем салоне.

Об этом контрактнике Убожко слышал, что весной, когда полковые миномётчики неправильно взяли прицел и обстреляли полк, его посекло осколками.

Кудинов всматривается в то нависающую над головой, то убегающую от дороги зелёнку. Он был в Ханкале на курсах авианаводчиков и поэтому едет без автомата. Бойцы негромко разговаривают. Весёлый сапёр из команды Гузика рассказывает сержанту с автомобильными эмблемами историю о том, как «сочинец» сбежал из поезда в берцах поймавшего его старшего лейтенанта. Сапёр косится на офицеров, тактично проговаривает «старший лейтенант», вместо «старлей», хотя Кудинов вряд ли бы решился на замечания чужому бойцу, а Убожко всё равно не слушает.

Остальные сапёры знают эту историю, но не могут не смеяться. Так живо им представляется старлей, вернувшийся в полк в растоптанных кирзачах.

В кабине идущего следом бензовоза Убожко видит Сазонтову. Она что-то оживлённо говорит Тушеву. Лицо Тушева, наоборот, сосредоточено застыло. Убожко отвернулся и стал рассматривать начавшие появляться в листве крыши домов. Места вокруг были живописные.

Садовых деревьев и выглядывающих из-за них крыш становится больше. Машины несутся по улице Сержень-Юрта. По обеим сторонам стоят нетронутые войной добротные (часто двухэтажные) кирпичные дома. Колонна обгоняет идущих по обочине молодых чеченцев в чёрных брюках и ярких просторных рубашках. Они поворачивают головы и смотрят на русских наглыми глазами, их губы презрительно сплёвывают. Дальше, на другой стороне улицы, девушки в длинных узких платьях отворачиваются.

Бензовозы коптят выхлопами, поворачивают и выезжают из посёлка. Солнце клонится к вершине горы, и на потные, с пыльными подтёками лица вэвэшников веет дыханием прозрачной реки. Она бежит слева. Появляется и исчезает за деревьями или горными выступами, будто прячется. Убожко видит закопчённые останки фермы и большие воронки у дороги.

4

Не доезжая до Беноя и бывшего пионерского лагеря, головной ЗИЛ, обогнав несколько неподвижных бээмдэшек, остановился.

Десантники-бойцы смотрят на подъехавших вэвэшников, озираясь на зелёнку справа. Туда же направлены пушками башни БМД и чуть заметно шевелятся. Один из десантников говорит: «Туда нельзя, там стреляют». Тушев вылез из кабины и пошёл искать офицеров. Сазонтова сидит в машине.

Бойцы в кузове передают друг другу фляжку с водой. Убожко из кармана самодельной разгрузки вытащил сигарету, нашёл зажигалку. Солнце вот-вот начнёт заползать за верхушку горы. Надо было ехать. Убожко ещё не успел выкурить сигарету, когда вернулся Тушев. Грузный майор запрыгнул в кабину, и колонна тронулась. Быстро набирая скорость, ЗИЛы обгоняют растянувшиеся бээмдэшки. У одной бээмдэшки на плащ-палатке лежат трое раненых (или убитых). Возле них суетятся.

Десантники взглядом провожают безбашенных вэвэшников на бензовозах. Но не ночевать же было тем на дороге.

Отъехав метров пятьсот, на повороте увидели ещё одну бээмдэшку. Она выехала на обочину и была развернута наискосок.

– Боевое охранение пропустили, – сказал Кудинов.

– Что они дураки, что ли? – Гузик со злостью плюнул за борт.

Бойцы уцепились в борта, чтоб не вылететь из кузова от тряски. Солнце закатывалось за покрытую лесом гору, похожую на большой зуб. Поднимая клубы серо-жёлтой пыли, машины неслись по дороге.

Новостной сюжет

Когда русские войска взяли Грозный и отогнали чеченцев подальше в горные районы, собрали по окопам и землянкам солдат, посадили в военные грузовики и повезли в Ханкалу извилистой горной дорогой.

Тогда в Ханкалу из Москвы прилетал очень большой генерал. Он хотел сам на месте вникнуть в обстановку, узнать, почему нет до сих пор окончательной победы, отдать последний и важный приказ, разругать генералов чинами поменьше, побеседовать с офицерами и вручить солдатам награды.

Награждение солдат должны были снимать на камеры и показать по всем основным каналам. Из штаба группировки была спущена телефонограмма в полки, стоявшие в горных районах Чечни. Генералы все в Ханкале, офицеров тоже много ошивается, а солдат для награждения везти из боевых частей.

В одном полку почитали телефонограмму, отобрали солдат, отличившихся в зимних боях и на операциях. Кто-то снайпера сбил метким огнём, кто под пулями перебегать не боялся и товарища выручил, а кто и просто был у командира на хорошем счету или хорошо офицерам суп готовил. Но и отличившихся много собрали. Русскому солдату ни каска не нужна, ни бронежилет, никто его ничему не учит, а воюет так, будто он всю жизнь воевал – ничего не боится и к боевой обстановке быстро прилаживается.

Самых отчаянных только забраковали: кто и храбрый в деле, но с командирами спорил, приказы обсуждал или водку у чеченцев выменял на патроны и напился.

Свезли солдат сначала с ВОПов, которые в самых гиблых местах стояли, в полк. Командир полка походил перед строем, как водится, поматерился. Дал отмашку: «По машинам!» Уже и колонну под пригорком составили – впереди и сзади по БМП с разведчиками на броне, в середине бортовые грузовики – ЗИЛ и «Урал». Разместились солдаты в кузовах, тронулась колонна из-под пригорка, на котором полк стоял.

Обстановка тогда в Чечне неспокойная была, того и гляди фугас на дороге сработает или обстреляют из леса. Везли солдат безоружными – так было приказано в телефонограмме, и солдаты оставили кто автомат, кто снайперскую винтовку или пулемёт под охрану своим товарищам. Так-то на броне разведчики – под каждым автоматом у них подствольник; в башнях БМП пушки: у головной на сорок пять градусов влево повёрнута, у замыкающей – вправо. Но всё равно непривычно. БМП сожгут, разведчиков с брони разметает, без автомата что ты сделаешь? Хуже, чем на операции. Кто догадался, гранату положил в карман. Это разве себя подорвать, чтоб к чеченцам в плен не попасть: или сразу голову отрежут, или в зиндан посадят – никому не хочется.

Проехали по селу. Перед каждым домом на продажу десятилитровые бутыли с бензином выставлены, на улице Ленина рынок, людей мало, одни женщины в косынках у прилавков, подальше за рынком мечеть виднеется. За селом головная БМП резко круг очертила, разведчиков на ней качнуло в сторону, они вжались в броню, чтоб не свалиться. За БМП потянулись поворачивать ЗИЛ и «Урал».

Проехали место, где весной чеченцы расстреляли колонну омоновцев и до сих пор обломки грузовика в кювете лежат. Кто в Бога верует, про себя молитву прочёл, но мало таких. Помолчали каждый о своём, снова все переговариваются, кто байки травит, друг дружку шутками задирают и смеются. Едут в приподнятом настроении, радуются, что на дембель с медалью вернутся, перебирают, какие медали есть – «За отвагу» хорошая медаль. А кому это всё равно, едет себе, куда везут, без автомата непривычно только.

Разведчики на броне, как из полка выехали, все повязали головы чёрными косынками, только у офицера на голове кепка. Сидит суровый. И разведчики его все такие. Из них для награждения тоже двое в «Урале» едут, отдельно держатся, на пехоту свысока поглядывают.

В реке дети купаются. Весёлые, шум стоит. Две девушки, молодые совсем, прямо в платьях купаются, взяли одного чеченёнка за руки и за ноги, раскачали, бросили подальше в реку – смеются, брызги летят. Горная река быстрая и чистая – солдаты на ВОПах пьют из неё воду и пищу готовят, воды не хватает привозной.

Дальше дорогу коровы переходят, на сигналы машин ноль внимания. Механик-водитель первой БМП высунулся из люка, смотрит на это дело, влез обратно и стал маневрировать между коров, как будто это вешки на полигоне. Коровы мычат, прут прямо на БМП рогами.

Наконец выбрались из стада коров, на горной дороге БМП скрежещут на подъёмах, грузовики сизым дымом заходятся. Справа лес над обрывами за рекой, а слева к дороге подступает. Проехали мост, слева на пригорке дзот торчит и два ствола зенитной пушки из-за плетня выглядывают – первый полковой ВОП.

У каждого ВОПа солдаты приветствуют своих товарищей, с которыми только утром попрощались. Иной раз те выбегают к дороге, но колонна не останавливается, идёт насколько можно быстро.

За полковыми пошли ВОПы соседнего полка, всё реже, а потом совсем закончились. Стали попадаться разрушенные строения и сгоревшая техника в кюветах: сначала уже ржавая БМП справа показалась и потом за каким-то селом танк без башни. Солдаты притихли до самой Ханкалы, стали больше всматриваться по сторонам. Кому до дембеля не так много осталось – об этом думают. А тем, что служить ещё, так и думать нечего.

Ближе к Ханкале видно, что побольше стало войск. По дороге блокпосты из бетонных плит, солдаты за ними в касках и бронежилетах, БМП подальше стоят. Навстречу прошла колонна с бронетранспортёрами – видно, что из ремонта. И следом большая колонна армейцев: МТЛБ и саушки. Гаубицы откуда-то бьют, и вертолёты над головой постоянно летают, армейские и вэвэшные – с белым кольцом на хвосте. Уже и колонны из других полков присоединяются. Боевая техника в голову и хвост съезжается, а грузовики становятся в середину большой колонны…

В Ханкале большой строй собрали – смотрят на внешний вид. Форму в полках с начала кампании не меняли, хэбэ на всех линялое, от солнца выгоревшее, затёртое, у кого и с заплатами. Многие стоят в грязноватом – особенно в окопах не настираешься, к реке нужно спускаться под прикрытием, а приказ был срочный, рано утром выехать – не все успели постираться. На котором солдате кирзовые сапоги совсем износились, с дырами на голенищах и подмётки гуляют. И от вшей многие стоят чешутся. От этих ещё вшей у формы совсем вида нет – в кипятке её вываривают, камуфлированная окраска становится одного цвета – грязного. Горе смотреть.

Приказано было всем подшиться. Мишень это для снайпера, и где в окопе белую тряпку возьмёшь? Так никто и не подшитый стоит. В Ханкале не такая опасная служба, есть подворотнички в автолавках – времени уже нет. Вот-вот московский генерал прилетит и такое увидит. И журналисты ещё.

Солдаты стоят в строю, с ноги на ногу переминаются, по загорелым лицам пот ручьями льётся и в сапоги стекает. Поодаль офицеры совещаются, толстый офицер отделился, подошёл к строю, ходит, на солдат смотрит, большую голову под кепкой чешет, вернулся к своим. Соображают, что делать: убрать их совсем от греха подальше или не убирать. И если убрать, что делать тогда? Одни от этих солдат всегда проблемы.