Узелки

Рина Александрова

Узелки

Чуносова

Ольга Александрова

УЗЕЛКИ

Повесть в новеллах

За елкой (Начало)

– Олюшка, пойди капустки набери. И вечерять будем. – сказала бабушка, выйдя из-за ситцевой занавески, отгораживающей печной угол, где они готовили еду, от комнаты. Широкая в кости, баба Зоя с почти генеральской осанкой несла от беленой печки их скромный ужин, держа горячую кастрюлю с вареной картошкой в крепких, узловатых руках.

Печка была без полатей, с одной только плитой. Такая же простая, как и весь бабушкин бревенчатый домик в три окна. Не то что у соседки, тети Люси. Соседская печь возвышалась белой громадиной в просторной комнате пятистенного дома в шесть окон и на печную лежанку, полати, как ее называла баба Зоя, вела маленькая деревянная лесенка в три ступени.

Раз в неделю они с бабушкой ходили к тете Люcе за молоком. У соседей была корова, а у бабушки только бодливая коза Нюрка. На козу сена надо меньше, говорила бабушка, а молоко почти такое же вкусное. Но Оля, выросшая на юге, раньше коз вообще не видела и потому козье молоко не любила. Так что, когда Олю привезли на год к бабушке, они стали покупать раз в неделю молоко от соседской Пеструхи. Они заходили в теплые сени, и пока объемная и говорливая тетя Люся разговаривала с бабой Зоей, Оля смотрела через дверной проем на печь и котят, играющих на огромных полатях.

Она слезла с кровати, стоящей у стены, и схватив миску, выскочила в холодные сени. От пола тянуло стужей и даже в толстых носках из козьей шерсти ноги застыли почти сразу.

– Ольга, куда пошла-то босиком! Заболеешь. – крикнула вслед бабушка.

– Не, я быстро, – ответила Оля, плотно прикрывая дверь в комнату.

В сенях пахло сеном из пристроя, курами и козой. Однорогая Нюрка топталась в клети за дверью и пугала кур, которые похлопывали крыльями на насесте.

Ведро с квашеной капустой стояло под крохотным окошком и было единственное, что Оля могла рассмотреть в сером сумраке сеней. Она отодвинула тряпку, которой было накрыто ведро, пробила кончиками пальцев тонкую корочку льда и стала быстро накладывать холодную квашеную капусту в эмалированную миску. От ядреного запаха рот наполнился слюной и в животе заурчало. Набрав в щепотку ледяное лакомство, она отправила ее в рот и захрустела, перебирая застывшими ногами. Еще пару щепоток отправилось следом, пока, наполнив миску, она не нырнула обратно в комнату.

– Ведро-то закрыла?

– Ой, забыла. Я щас, быстро.

– Тапки одень! Вот беда на мою голову.

В комнате уже пахло нарезанным луком. Бабушка поставила на стол, покрытый клеенкой в голубую клеточку, две глубокие тарелки с дымящейся картошкой, густо сдобренной сливочным маслом. Масло по две пачки в месяц бабушке выдавали в Молочном институте, где она работала гардеробщицей и вкуснее этого масла Оля в жизни не ела.

Оля поставила миску на стол и сунув застывшие ноги в тапки, посыпала квашеную капусту порезанным кружочками луком, пока бабушка, встав перед большой иконой, висящей в углу над Олиной кроватью, быстро шептала молитву и обмахивалась крестом.

– Ба, а почему ты в Бога веришь? Ты же комсомолкой была?

– Молодые все комсомольцами были.

– А ты в церковь почему не ходишь

– Мы не ходим в церковь, мы староверы. В этой церкви одно думы про богатство-то, и от Бога то они отвернулись. Вот к дедушке поедем весной, увидишь, как мы молимся.

– А дедушка – это мамин дедушка?

–Мамин. А твой прадедушко.

–А он тоже старовер?

– Он настоятель скита, они в общине живут, под Череповцом. Ешь давай, картошка остынет. А потом я тебе наверхосытку шаньги положу.

– А варенье есть?

– Дедушко меда прислал, лучше варенья будет.

– Ба, ну дай варенья. Смородинового. Ну ба, пожалуйста.

– Вот сластена-то. Доедай картошку. Сейчас чайку налью и достану тебе варенье.

Бабушка пошла в печной угол и, отодвинув ситцевую занавеску, достала с полки банку смородинового варенья. Не зря она ворчала. Сахар был дорог, а Оля упросила ее купить четыре лишние пачки сахару для варенья этим летом, когда толстые грозди черных ягод усыпали старые смородиновые кусты, растущие в саду за яблоней. Высокая и жилистая, в серой вязаной жилетке из козьей шерсти, бабушка и сама была похожа на ту старую яблоню в саду и строго вела свое скромное хозяйство.

– Ба расскажи про моего дедушку, про маминого папу.

– Нечего рассказывать. Без вести пропал он, на войне. Сначала в плен взяли, в сорок втором, а там и пропал человек.

– А он герой?

– Все тогда были герои.

– А где его в плен взяли?

– Ольга, ну беда. Да откуда ж я знаю, где-то подо Ржевом. Вот как пиявка прилипла. Пей чаек с вареньем, раз уж выпросила. – Бабушка положила в резную стеклянную корзинку смородинового варенья и нежный запах лета поплыл над столом.

– Ба, а мы елку будем наряжать? Скоро новый год, а мы елку не купили. – Оля облизнула терпкое варенье с ложки и потянулась за оладышком, который баба Зоя называла шаньгой.

– Дорого елку покупать. Вчера на площади в поселке по 10 рублей елки продавали. Это где ж таки видано, десять целковых за елку. Мы лучше в лесу срубим маленькую. – Бабушка оперлась щекой на ладонь и смотрела, как внучка пила чай.

– А когда срубим? – карие глазки Оли с мольбой смотрели на бабушку.

– А штаны твои просохли? Вот ты мне скажи, ты куда пошла-то в такую пургу. Чудом жива осталась. Што я тогда матери сказала бы. Где Оля, а нету Оли. Со школы шла и в прорубь провалилась

– Ну ба. Ну ладно тебе. Не утонула же. Я как в школе учили все сделала. Руки с портфелем в стороны и животом на край. Ну не видно было ее, этой проруби дурацкой.

– С рекой не шутят. Утянет под лед, до весны не найдем. По лаве надо ходить. – сказала бабушка, с тревогой в серо-голубых глазах.

– Ба, по мосту страшно аж жуть. Ветер так его качал, так качал. И тросы все ледяные.

– Ну да, лучше в прорубь. Ладно, ешь, а то шаньги остынут.

– Ба, так за елкой пойдем когда? – не отставала Оля.

– Ну, если одежа суха, то сегодня и пойдем. Сегодня не холодно, градусов двадцать пять не боле. Завтра мороз-то обещали до тридцати. Тогда и дома посидим. Я тя носки вязать научу.

Оля поежилась от восторга и ужаса одновременно. Для нее, выросшей в теплом Краснодаре, идти в лес при двадцати градусах мороза было равноценно путешествию к Северному Полюсу.

* * *

Она собрала после ужина посуду, поставила на печку и забралась с ногами на свою кровать, стоящую у стены. Бабушка мыла посуду в тазике и ставила чистую на полку в углу за печкой. Управившись, бабушка придвинула к столу большие пяльцы на ножках, поправила скол, приколотый к толстой подушке, и начала плести кружево, тихо постукивая деревянными коклюшками. Под этот перестук Оля задремала.

– Олюшка, просыпайся. Пора за елкой идти, – разбудил ее ласковый тихий голос.

Оля открыла глаза и потянулась, зевая. Бабушка сидела на своей кровати и повязывала косынку на голову. На столе горела керосиновая лампа, освещая комнатные сумерки желтоватым ровным огоньком под стеклянной колбой.

– Ну-ка одевайся. Надо успеть до леса дойти, пока облака на небе. А то разойдутся, видно будет как днем и нас тоже будя видно.

– Ба, а почему мы ночью идем за елкой. А днем нельзя?

– Так нельзя ёлки-то рубить в лесу. За это в милицию попасть можно.

– Так мы же только одну, для себя.

– Ну ты это потом участковому рассказывать будешь. Натягивай штаны, а я пока печку скутаю.

Бабушка плотно закрыла заслонку печи. Проверила, надела ли Оля вторые носки из козьей шерсти, а потом помогла натянуть поверх новых валенок, купленных взамен утонувших в проруби, теплые с начесом штаны. Пока Оля завязывала шапку с ушами и запихивала под шапку косички, бабушка повязала на голову серый пуховый платок, надела длинный ватник и перепоясалась толстой веревкой.

– Через пристрой пойдем.

– Ты только Нюрку придержи, она такая зараза, бодается.

– Нюрка в клети. Дверь в горницу закрой.

Получив высшее образование и перечитав всю институтскую библиотеку, бабушка на работе всегда говорила чисто и правильно. Но дома, с соседками и с Олей, говорила так как привыкла с детства, на местном говорке. Поэтому валенки у нее были катаники, а большая груда – ворох. Оля за полгода привыкла, и сама не замечала, как просачивались к ней в память эти бабушкины словечки и присказки.

Она плотно прикрыла дверь в комнату и поспешила за бабушкой через темные холодные сени в пристрой, где тихо копошились на насестах куры и топталась в клети коза. Поклонившись низкой притолоке, вышли на задний двор, и бабушка заперла дверь на большой висячий замок.

В деревне было необыкновенно тихо. Оля долго прислушивалась к этой тишине и вдруг испугалась- неужто оглохла, ни единого звука не было слышно. Но нет – вот бабушка звякнула ключами и снег захрустел под валенками. По небу плыли облака, закрывая луну и небо серыми, почти черными клочьями. Было темно и немного жутковато. Но от восторга, что они идут ночью в лес, по снегу, в страшный мороз, Олин страх прошел, кровь забурлила, побежала по жилкам и захотелось запрыгать и заголосить во весь голос.

Через огороды пробрались на дорогу и зашагали вдоль реки. Наскочил лёгкий ветерок, поддал в спину, погнал понизу колючий поземок и мигом разогнал все облака. Мягкий снег засверкал мелкими синими брызгами. Было видно все, но видно как-то едва. В этом свете проселок и поле за ним казались в несколько раз больше и длиннее, чем днем. Слева, над выгоном, в черном небе висела полная луна и проливала яркую белизну своих круглых щек на поля и дорогу и лес, темнеющий вдали. Странно ощущала себя Оля среди этого беззвучного сияния. Словно волшебный воин в странствиях по неведомой пустыни в поисках входа в таинственный мир. Конечно, немного мешали санки, которые бабушка поручила ей тянуть, но Оля их почти не замечала. Зато она с восторгом наблюдала как поблёскивает у бабушки за поясом топор в лунном свете, словно меч Эслибур короля Артура, о котором она вчера прочитала. Ей дышалось легко и свободно, она была полна сил, словно снег передавал Оле часть своей хрустящей морозной энергии. Ей казалось, еще чуть-чуть и она бесшумно полетит над дорогой по ветру, как тогда во сне, когда она летала над ромашковым полем около ее дома в Краснодаре.

Они обогнули краем спящей деревушки Маурино. Запахло навозом и среди белого безмолвия слышно было, как лошади фыркают в колхозной конюшне.

После Маурино дорога повернула вправо. Бабушка остановилась и посмотрела на темнеющий за полем лес.

– Ты еще не сопрела?

– Не мне не жарко. А можно мне на санки? – с надеждой спросила Оля.

– Еще чего. Еще и двух километров не прошли. Обратно пойдем, на санки сядешь, будешь ёлку держать.

Оля вздохнула: ноги уже начинали заплетаться. За спиной раздался конский топот.

– Кого это в ночь несет. Ох. Господи. – проговорила бабушка, подталкивая Олю на обочину.

– Может подвезут? – подумала с надеждой Оля.

Их догоняли сани, запряженные приземистой серой лошадкой. Когда сани поравнялись с Олей и бабушкой, мужик, держащий вожжи, посмотрел из-под мохнатой ушанки в их сторону и приподнял воротник тяжелого овчинного тулупа, но не остановил, а лишь подстегнул лошадь. Та вздрогнула от удара и побежала быстрее, осыпав их снегом, летящим из-под копыт.

– Вот супостат ушлый! – в сердцах вырвалось у бабушки.

–Ба, это кто?

–Петька Ярыгин, из Маурино. -бабушка в сердцах плюнула на дорогу и перекрестилась,– Пойдем через поле. Так короче. За мной иди, а то по пояс провалишься.

Бабушка шла впереди и утаптывала в глубоком снегу узкую тропинку. Но даже на этой спасительной тропке Олины ноги проваливались в снег по колено. По лезвию бабушкиного топора бегали маленькие искорки и блики. Они завораживали и притягивали взгляд к широкой спине в сером ватнике.

Теперь Оля представляла себя путешественницей, осваивавшей дикий, суровый Север. Вот они с бабушкой бредут по беспредельной снежной целине, по белому безмолвию, как у Джека Лондона и сейчас за ними погонятся волки. Бабушка упадет, а Оля будет отбиваться от волков топором.

– Пришли. – услышала она тихий голос бабушки, глухо прозвучавший в ночной тишине.

Оля подняла глаза и вот он, таинственный мир, волшебная чащоба, встречающая их величавым безмолвием. Дремлющие ели-великаны отбрасывают на сугробы резкие тени, словно ставят на пути непроходимую преграду.

– Далеко в лес не пойдем, ночью заблукать легко. Так на краюшке елочку найдем, – негромко сказала бабушка, словно побаиваясь разбудить суровых хозяев.

Они тихо зашли в молчаливую чащу. Мороз щипал нос и щеки, воздух как-то вдруг сгустился вокруг них, а в глубине ельника стал тёмно-синего цвета. Но вокруг Оли с бабушкой падали с неба мягкие полосы лунного света, окружая их ласковой завесой и освещали каждый кустик и веточку на их пути. Оле в какой-то момент стало жутковато, но в то же время сердце замирало от восторга. Почти полуденные тени медленно скользили за ними между деревьями. Легкий скрип снега под их ногами уносился вперед и тревожил птиц, которые изредка хлопали крыльями на ветках.

Пройдя совсем немного, они оказались на небольшой, мягко освещенной призрачным сиянием опушке. Ели, укутанные снегом, сонно стояли по краю, словно предлагали остановиться и не идти дальше в глубь. По нетронутому снежному холсту легким узором легла вышивка следов.

– Ба, глянь, это чьи следы?

– Зайцы бегали.

– А вон там, с краю, это собаки? – Оля показала на неровную цепочку отпечатков лап, которые выныривали из-за елок, пересекали полянку и скрывались среди деревьев.

Бабушка посмотрела на большие следы и качнула головой, поджав и без того узкие губы.

– Нет. Волк. Крупный звирь какой. Видишь, как он пальцы поджимает, как в комочек, да и поволока видна. Давай-ка выберем елочку и домой пойдем. Если стая недалеко, то не отобьемся.

– Ладно, давай ты направо по полянке, а я налево. Кто первый найдет, тот и выиграл, – и не дожидаясь ответа, Оля пошла по плотному снегу вдоль кромки полянки, высматривая елку. Под деревьями лежали высокие сугробы. Тонкие березы гнулись кружевными арками под тяжестью снежного покрывала. Тёмно-зелёные ветви больших и малых елей были покрыты толстыми белыми плюшками. Оля подняла глаза пытаясь увидеть макушки деревьев и россыпью алмазов вспыхнул перед ее глазами бесконечный звездный небосвод. Звезды завораживали и плыли над ее головой в бесконечном хороводе.

– Быстро ты нашла подходящую, – услышала она за спиной голос бабушки. Оторвавшись от зрелища, она опустила глаза и увидела перед собой невысокую елку. Елочка была чудесная, с пушистыми аккуратными веточками покрытыми серебристым инеем, с маленькой плотной макушкой, как раз для звезды.

– Ну, давай срубим и пойдем обратку. – Бабушка потянулась и достала из-за пояса топор.

И тут в груди у Оли промелькнула жалость к этой, такой крохотной, елочке. Она же как я, совсем маленькая, подумала девочка, ей еще расти и расти. Большая серая птица тяжело опустилась на еловую лапу стоящего рядом великана. Ветка закачалась и с нее с шумом сорвался снег и рассыпался серебристой пылью. Птица неторопливо поднялась и улетела, а снег все сыпался, освобождая еловые лапы от зимнего груза. Оля и бабушка застыли как завороженные и любовались парящими, мерцающими в лунном свете снежинками.

– Елочку выбираете? – раздался за их спинами мужской, хрипловатый голос.

Оля и бабушка одновременно вздрогнули и повернулись. В призрачном лунном свете, посередине поляны, стоял мужчина, в черном пальто до колена, кожаных туфлях с острыми носками. На голове красовалась аккуратное шерстяное кепи. Оля вздохнула с облегчением. Мужчина выглядел совсем не страшно и на разбойника был абсолютно не похож. Он больше был похож на насмешливого, но доброго бухгалтера у мамы на работе.

– Нет, за хворостом пришли, на растопку набрать, – сказала настороженно бабушка, покачивая топором в руке.

– Это хорошо, что за хворостом. Хвороста нынче много. Не страшно ночью в лесу?

– Ни капельки. У нас топор есть. – Оля пододвинулась поближе к бабушке и отважно вздернула подбородок.

– Значит, не за ёлочкой. Это хорошо. Жалко их рубить, елочки-то. Пусть растут. Да, детка? – посмотрел он на Олю, словно прочитав ее мысли. – А вместо елочки лучше еловых лап нарубить с падалицы.

–А мы не видели упавших елок.–осмелев, улыбнулась Оля.

–В мороз ели часто падают. Найдете еще. Ну, заговорился я с вами, добрыми людьми. А у меня еще дела. В Акулово надо наведаться.

– Через лес, туда вон по тропке налево, покороче будет. А там по волоку быстро дойдете, – показала баба Зоя.

– Эт я знаю, да все равно – спасибочко, и удачного вам вечерка, – улыбнулся мужчина и добавил,– Не замерзните, а то слышите, как холодает. – И достав руки в серых вязаных варежках из карманов пальто, потёр ими так, что у него захрустели пальцы.

– Спасибо, дядя, – ответила Оля.

Мужчина посмотрел на нее и добродушно ухмыльнулся. Поправил кепку и резко хлопнул руками, словно согреваясь.

В этот момент вдали что-то затрещало и рухнуло в снег, вспугнув птиц и белого зайца, который выскочил из сугроба и стреканул в глубь леса. Бабушка с Олей отвернулись на миг посмотреть, что там произошло, а когда они повернулись обратно, мужчины в пальто и след простыл.

– Домой пойдем. – Бабушка перекрестилась и тихо пробормотала, «спаси и сохрани».

– Ба, ты чего? Сердишься? – с удивлением спросила девочка, не понимая смены настроения.

– Не сержусь я, Олюшка. Домой поспешаем. Это черт нам в лесу встретился!

– Ба, ты же технологом работала и комсомолкой была! Чертей не существует!

– А ты подумай, в легком пальто, зимой в лес не ходуть, и кепка на затылке. А ты его туфли видела? Кожаные, на тонкой подошве. И штаны не в снегу. Так как же он прошел по полю и по лесу, не запорошившись в снегу?

– Может это лесник? На день рождения в Акулово шел.

– Дите ты мое неразумное. Может и лесник. А может не лесник, а леший. Пойдем. Погуляли и ладно. Хвороста только наберем. Все равно топить надо. Думаю, что волки нас не тронут.

За полчаса они насобирали полные санки хвороста. На прощанье Оля подошла к маленькой елочке. Сожаленье, смешанное с радостью, щипало горло. Она засунула замерзшие руки в карманы пальто и неожиданно нащупала, оставшиеся после уроков труда, квадратные кусочки фанеры, на которых они выжигали фрагменты старинных вышивок: круглые снежинки, птички, ромбики и солнышко. Четыре штуки- как она про них забыла! В каждом кусочке, украшенном незамысловатым рисунком, было аккуратно просверлено по дырочке. Она хотела повесить их дома на елку.

– Ба, у тебя бечёвки не осталось немного?

– Есть. А пошто тебе?

– Елочку украшу на Новый год.

Она отрезала топором от мотка бечевки четыре кусочка и привязала украшения на пушистые лапки. Потом вытащила из косичек голубую тесьму и навязала бантики на ветках. Стало по-новогоднему весело и красиво. Помахав на прощанье елочке рукой, Оля с легким сердцем окинула взглядом волшебную поляну, и они пошли обратно.

На краю леса наткнулись на поваленную старую ель. Дерево лежало прямо на их тропинке, и пропустить его было невозможно.

– Вот тебе и подарочек от лешего. Приглянулась ты ему, наверно. Давай веток нарубим, сделаем себе елку на Новый год. Отказываться от такого подарка не стоит, – сказала бабушка и достала топор.

Они нарубили охапку душистых, еловых лап, длинных и коротких, привязали их наверх хвороста к санкам и размеренно двинулись обратно в деревню.

Выйдя на поле, Оля еще раз повернулась на прощанье и помахала деревьям рукой. Было немного грустно. Она точно знала, что больше она в лес ночью не попадет. Но дала себе слово на каникулах навестить елочку.

Зоркие Олины глазки заметили вдалеке на краю леса сани, запряженные низкорослой серой лошадкой.

– Ба, глянь, Петька Ярыгин тоже в лесу. За елкой поехал.

– За елками. Каждый год ездит. Нарубит с десяток и продает, барышник.-сердито проворчала бабушка.

      * * *

Наутро в домике пахло свежей елью и морозным лесом. Весь день, пока баба Зоя была на дежурстве, Оля бегала в пристрой и трогала душистые зеленые лапы. После этого на руках оставался липкий и терпко пахнущий еловый сок, выступивший на свежесрезанных ветвях. Вечером, вооружившись длинным поленом, молотком, гвоздями и мотком бечевки, баба Зоя взялась собирать из душистых веток деревце. Оля крутилась вокруг, то придерживая полено, то притягивая бечевкой одну за другой еловые ветви к основе. Через пару часов, уставшие и с исколотыми руками они смотрели на собранную елочку. Ох и хороша была эта неловкая, кривоватая Новогодняя елочка! Снизу широкие ветви прикрывали старое ведро с опилками, макушка была из связанных в пучок тонких веточек.

– Красавица. – Серо-голубые глаза бабушки лучились добротой и любовью. – А теперь, молочка попей с хлебушком и спать.

Новогодняя елка стояла в комнате до Крещения. Украшенная игрушками из старого чемодана, торжественно спущенного с чердака, и снежинками, которые Оля нарезала из белой бумаги, она напоминала о походе в ночной лес и новогодних приключениях. А по ночам Оле снились большие серые птицы и снежинки, кружащие в косых серебряных лучах вокруг насмешливого дядьки в аккуратном шерстяном кепи.

* * *

Петра Ярыгина нашли на следующий день в глубине леса рядом со срубленными елками. Его придавила упавшая сосна, и, пролежав в снегу до утра, он отморозил себе ноги. Говорили, что в бреду он все время повторял молитву «Спаси и сохрани.» Врачи сохранили ему жизнь, но ноги спасти не удалось.

Полеты над ромашковым полем.( Надежда.)

Настоящий взрослый, двухколесный, велосипед. Его руль был перевит красной атласной лентой, концы которой развевались по ветру. Валя нажимала на педали и жиденькие косички подпрыгивали у нее на спине всякий раз, как велосипед наезжал на ямку в асфальте. Оля смотрела на сверкающие в солнечных лучах спицы и молча завидовала. «Сегодня Валька покататься не даст», – подумала она и понуро пошла домой.

–Ма, а Вальке велик подарили!– крикнула Оля, хлопнув дверью квартиры. После утопающего в ярком солнечном свете двора, пахнущего раздавленной на асфальте переспелой алычой, после ослепляющего, раскаленного синего неба, узкий, оклеенный обоями коридор был похож на сумрачную пещеру.

–Иди руки мой. – мама выглянула из кухни, снимая застиранный фартук.

Сквозняки из распахнутых настежь окон разносили по двушке терпкие запахи борща и жареного судака, который еще вчера плавал у них в тазу. Оля скинула босоножки и пошла в тесную ванную. Наскоро размазав по рукам уличную пыль, она зашла на кухню и протиснулась на банкетку за стол, покрытый клеенкой в синюю клетку. Хорошо, что они с мамой вчера закрутили всю вишню из ящиков в коридоре. Оля два раза поцарапала локоть гвоздем, который торчал из доски. Теперь хоть пройти можно нормально.

–Ма, а Вале…, – начала она.

– Ты чего расселась, не принцесса. Поди1, брата приведи.– Перебила ее мама, наливая по тарелкам оранжевый борщ.

–Он че, сам не дойдет?– недовольно пробурчала Оля, выбираясь из-за стола. Не дай бог, разлить горячий борщ. Крику будет!

Светловолосый, в отличии от чернявой Оли, брат сидел на полу, среди обломков машин всех мастей и увлеченно отламывал кабину у трактора. Брату было четыре года и он был на восемь лет младше Оли. Каждый из немногих гостей приходящих к ним в дом обязательно говорил маме про «сначала няньку, а потом ляльку». Поначалу Оля даже радовалась, что ее называют «нянькой», как взрослую. Она сидела ночами с братом, когда у мамы болела спина и носила его на руках, когда тот плакал. До того момента, когда ее отправили к бабе Зое, в Вологду, на год. Маме надо было поправить здоровье и она ложилась в санаторий. То ли пастрит, то ли кастит. В общем, у нее живот болел всегда. Но брата оставили дома. Он, значит, не мешал маме лечиться, а она мешала. Оля вернулась домой в июне.

После каждой командировки папа привозил Сашке машинки, который тот ломал в течение следующих пары недель. Но Сашку никто не ругал: во-первых – он был «маленьким бутузом», во-вторых – «раз ломал, значит будет инженером». Оля забрала у него остатки трактора и за руку отвела на кухню.

Оле папа привозил подарки от зайчика, а потом весело рассказывал, как зайчик запрыгивал в окно вагона поезда и оставлял подарки, шоколадки в замусоленных обвертках, на столике для красавицы- казачки. Оля хотела сказать ему, что ей одиннадцать, а не три и в зайчиков она не верит, но боялась, что мама опять назовет ее неблагодарной.