Непрошеная повесть

– Вот и хорошо! Дайте ей рисового отвара скорее! – сказал Акэбоно; помогавшие мне женщины и те удивились – когда он успел узнать все порядки? – Ну, а каков же младенец? – Он приблизил светильник, и я увидала черные волосики и широко раскрытые глазки. Один лишь взгляд бросила я на дитя, и таким дорогим оно мне показалось! Наверное, это и есть материнская любовь, чувство, которое я тогда ощутила… Меж тем Акэбоно отрезал пуповину лежавшим в изголовье мечом, завернул ребенка в белое косодэ, взял его на руки и, не промолвив ни слова, вышел из комнаты. Мне хотелось сказать: «Почему ты не дал мне хотя бы посмотреть на младенца подольше?», но это был бы напрасный упрек, и я молчала, однако он, увидав, что я плачу, наверное, догадался о моем горе и, вернувшись, сказал, стараясь меня утешить:

– Если суждено вам обоим жить на свете, обязательно когда-нибудь свидишься с этим ребенком!

Но я никак не могла позабыть дитя, которое видела только мельком, это была девочка, а я даже не узнаю, куда она подевалась… – думала я, и поэтому мне было особенно горько. Я твердила: «Будь что будет, мне все равно… Почему ты мне ее не оставил?», но сама понимала, что это было бы невозможно, и утирала рукавом тайные слезы. Так прошла ночь, и, когда рассвело, я сообщила государю: «Из-за тяжкой болезни я выкинула ребенка. Уже можно было различить, что то была девочка». Государь ответил: «При сильной лихорадке это не редкость. Врачи говорят, что такое часто бывает… Теперь выздоравливай поскорее!» – и прислал мне много лекарств, а я прямо места себе не находила, так меня замучила совесть!

Никакой болезни у меня не было; вскоре после родов Акэбоно, ни на минуту меня не покидавший, возвратился к себе, а из дворца я получила приказ: «Как только минует положенный срок в сто дней, немедленно приезжай во дворец!» Так я жила наедине с моими горестными раздумьями, Акэбоно по-прежнему навещал меня почти каждую ночь, и я думала – рано или поздно люди непременно узнают о нашем греховном союзе, и оба мы не ведали ни минуты, когда тревога отлегла бы от сердца.

* * *

Меж тем маленький принц, родившийся у меня в минувшем году, бережно воспитывался в доме дайнагона Дзэнсёдзи, моего дяди, как вдруг я услышала, что он болен, и поняла – ребенку не суждено поправиться, это кара, ниспосланная за то, что я так грешна… Помнится, в конце первой декады десятой луны, когда непрерывно струился холодный осенний дождь, я узнала, что его уже нет на свете – исчез, как капля дождя… Мысленно я уже готовилась к этому, и все-таки эта весть потрясла меня неожиданностью, не описать, что творилось в моей душе. Пережить собственное дитя – что может быть тяжелее? Это та «боль разлуки с дорогими твоему сердцу», о которой говорится в священных сутрах, и вся эта боль, казалось, выпала только на мою долю. В младенчестве я потеряла мать, когда выросла – лишилась отца, и вот снова льются слезы, увлажняя рукав, и некому поведать мою скорбь. И это еще не все: я привязалась сердцем к Акэбоно, так горестно было мне расставаться с ним по утрам, когда он уходил. Проводив его и снова ложась в постель, я проливала горькие слезы, а вечерами в тоске ждала, когда снова его увижу, и плач мой сливался со звоном колокола, возвещавшего полночь. Когда же мы наконец встречались, наступали новые муки – тревога, как бы люди не проведали о наших свиданиях. Возвращаясь из дворца домой, я тосковала по государю, а живя во дворце, снова терзалась сердцем, когда ночь за ночью он призывал к себе других женщин, и горевала, как бы не угасла его любовь, – вот какова была моя жизнь.

Так уж повелось в нашем мире, что каждый день, каждая ночь приносят новые муки; говорят, будто страдания неисчислимы, но мне казалось, будто вся горесть мира выпала только на мою долю, и невольно все чаще думалось: лучше всего удалиться от мира, от любви и благодеяний государя и вступить на путь Будды…

Помнится, мне было девять лет, когда я увидела свиток картин под названием «Богомольные странствия Сайгё»[55]. С одной стороны были нарисованы горы, поросшие дремучим лесом, на переднем плане – река, Сайгё стоял среди осыпающихся лепестков сакуры и слагал стихи:

Дуновение ветра —цветочные белые валыразрежут скалистые горы.Препятствие на моем пути —речной поток…

С тех пор как я увидела эту картину, душа моя исполнилась зависти и жажды сих дальних странствий. Конечно, я всего лишь женщина, я не способна подвергать свою плоть столь же суровому послушанию, как Сайгё, и все же я мечтала о том, чтобы, покинув суетный мир, странствовать, идти куда глаза глядят, любоваться росой под сенью цветущей сакуры, воспевать грустные звуки осени, когда клен роняет алые листья, написать, как Сайгё, записки об этих странствиях и оставить их людям в память о том, что некогда я тоже жила на свете… Да, я родилась женщиной и, стало быть, неизбежно обречена изведать горечь Трех послушаний[56], я жила в этом бренном мире, повинуясь сперва отцу, затем государю… Но в душе моей мало-помалу росло отвращение к нашему суетному, грешному миру.

* * *

Эта осень государю тоже принесла огорчения. Глубоко оскорбленный тем, что младший брат его, прежний государь Камэяма, вознамерился оставить за собой «Приют отшельника» – иными словами, право ведать всеми делами, он решил сложить с себя звание Старшего экс-императора и уйти в монахи. Собрав свою личную охрану, он щедро наградил каждого и объявил, что отныне отпускает их всех со службы: «При мне останется один Хисанори…» Стражники удалились, утирая рукавом слезы. «А из женщин возьму с собой только госпожу Хигаси и Нидзё», – объявил государь. Так случилось, что печальная эта новость, напротив, сулила обернуться для меня радостью, ведь я давно мечтала уйти от мира. Но правители-самураи в Камакуре сумели уладить дело и утешили государя, назначив наследником престола сына государя, маленького принца, рожденного от госпожи Хигаси. Государь сразу воспрянул духом и отменил свое решение уйти в монахи. Портрет покойного государя Го-Саги, хранившийся в Угловом павильоне, перенесли во дворец на улице Огимати, а в Угловом павильоне поселился юный наследник, отныне там была его резиденция.

Госпожу Кёгоку, прежде служившую при дворе, определили воспитательницей к наследнику; она доводилась мне родственницей, и, хотя мы никогда не были особенно близки, ее отъезд еще сильней усугубил мою грусть. Мне хотелось скрыться от печалей этого мира куда-нибудь далеко, в горную глушь.

Как желаннагорная глушь Ёсино —обитель спокойствия,скрыться бы в нейот мирских печалей!..

Но, видно, злой рок препятствовал исполнению моих стремлений. Меж тем год подошел к концу. Государь все настойчивей звал меня назад, во дворец, и раз уж обстоятельства никак не позволяли мне уйти от мира, я вернулась.

* * *

Моя жизнь при дворе проходила под покровительством деда моего Хёбукё, его заботами не знала я недостатка в нарядах и ни в чем не нуждалась. Пусть не так, как отец, но все же дед всячески меня опекал, и это, прямо скажу, было отрадно. Однако с тех пор, как скончался маленький принц, мой сын, я все время грустила, считала его смерть наказанием за грех, который совершили мы с Акэбоно. Я вспоминала, как государь, тайно навещавший младенца, говорил, глядя на его улыбку, на его по-детски милое личико: «Я как будто вижу свое изображение в зеркале! Да ведь мальчик – вылитый я!..» Эти воспоминания повергали меня в глубокую скорбь, служба при дворе причиняла одни страдания, ни днем, ни вечером я не знала покоя. Меж тем государыня по непонятной причине – право, я ни в чем перед ней не провинилась! – запретила мне появляться в ее покоях и приказала вычеркнуть мое имя из списка ее приближенных, так что жизнь во дворце тяготила меня все больше. «Но ведь это не означает, что я тоже тебя покинул!» – утешал меня государь, но на душе у меня было по-прежнему безотрадно, все складывалось не так, как надо, я избегала людей, стремилась к уединению; видя, как я грущу, государь все больше жалел меня, и я, со своей стороны, была ему за это так благодарна, что, кажется, была бы ради него готова пожертвовать жизнью.

* * *

В эти годы главной жрицей – Сайгу – богини Аматэрасу в храме Исэ была принцесса, одна из дочерей императора-инока Го-Саги, однако после его кончины принцессе пришлось облачиться в траур, и, стало быть, она уже не могла по-прежнему оставаться жрицей. Тем не менее, все еще не получая разрешения вернуться, она так и жила в Исэ, оставшись там еще на целых три года. Так вот, нынешней осенью эта госпожа возвратилась в столицу и поселилась в местности Кинугаса, неподалеку от храма Добра и Мира. Покойный отец мой приходился ей дальним родичем, при жизни служил ей, оказал в особенности большое содействие, когда собирали ее в путь, в Исэ; все это привлекало меня к принцессе. К тому же мне нравилось ее уединенное жилище, куда почти никто не заглядывал, и я часто наведывалась туда, разделяя с принцессой часы ее одинокого досуга. Но вот однажды – помнится, это было в середине одиннадцатой луны – принцесса собралась навестить мать государя, вдовствующую государыню Омияин, и та прислала во дворец Томикодзи человека, велев передать государю: «Приезжайте Вы тоже, нехорошо, если принимать ее буду лишь я одна!»

В последнее время из-за споров о назначении наследника государь не ладил с матерью и по этой причине уже давно у нее не бывал, но на сей раз, не желая давать повод для новых упреков, согласился приехать. Я сопровождала государя и ехала с ним в одной карете. На этот раз я надела тройное длинное одеяние – цвет изменялся от желтого к светло-зеленому – и поверх еще одно из легкого алого шелка на лиловом исподе, а так как после назначения наследника все женщины при дворе стали носить парадную китайскую накидку, я тоже набросила поверх моего наряда парадное красное карагину. Из всех служивших при дворе женщин лишь я одна сопровождала государя.

Итак, мы приехали во дворец госпожи Омияин; потекла веселая, непринужденная беседа. В разговоре государь упомянул обо мне.

– Эта девушка воспитывалась при мне с самого детства, – сказал он, – она привычна к придворной службе, поэтому я всегда беру ее с собой, когда выезжаю. А государыня, усмотрев в этом что-то предосудительное, запретила Нидзё бывать у нее и вообще стала плохо к ней относиться. Но я не намерен из-за этого лишить Нидзё своего покровительства. Ее покойные родители, и мать, и отец, перед смертью поручили мне дочку. «В память о нашей верной службе просим вас позаботиться об этом ребенке…» – говорили они.

Госпожа Омияин тоже сказала:

– Ты прав, обязательно заботься о ней по-прежнему! К тому же опытный человек незаменим на придворной службе. Без таких людей всегда приходится терпеть ужасные неудобства! – И, обратившись ко мне, милостиво добавила: – Можешь всегда без всякого стеснения обращаться ко мне, если понадобится!

«О, если б всегда так было! – думала я. – Больше мне ничего не надо!»

Этот вечер государь провел в сердечной беседе со своей матушкой, у нее и отужинал, а с наступлением ночи сказал: «Пора спать!» – и удалился в отведенный ему покой на той стороне двора, где играют в ножной мяч. Слуг при нем не было. В поездке его сопровождали только вельможи – дайнагоны Сайондзи, Нагаскэ, Тамэканэ, Канэюки и Сукэюки.

С наступлением утра послали людей за Сайгу – карету, слуг, стражников. Для встречи с Сайгу государь оделся с особым тщанием – надел светло-желтый кафтан на белом исподе, затканный цветочным узором, сверху – длинное бледно-лиловое одеяние с узором цветов горечавки и такого же цвета, только чуть потемнее, хакама, тоже на белом исподе, все – густо пропитанное ароматическими снадобьями.

Вечером прибыла Сайгу. Встреча состоялась в покое на южной стороне главного здания; повесили занавеси тусклых, серых тонов, поставили ширмы. Перед тем как встретиться с Сайгу, госпожа Омияин послала к государю прислужницу, велев сказать: «Пожаловала прежняя жрица богини Аматэрасу. Соблаговолите и вы пожаловать и поговорить с ней, без вас беседа не будет достаточно интересной!» – и государь тотчас же пришел. Как обычно, я сопровождала его, несла за ним его меч. Госпожа Омияин, в темно-сером парчовом монашеском одеянии, с вытканными по нему гербами, в темной накидке, сидела у низенькой ширмы таких же темных тонов. Напротив, роскошное тройное красное косодэ принцессы на лиловом исподе и поверх него – синее одеяние были недостаточно изысканны. Ее прислужница – очевидно, ее любимица – была в пятислойном темно-лиловом кимоно на светло-лиловом исподе, но без парадной накидки. Сайгу было уже за двадцать, она казалась вполне зрелой женщиной в самом расцвете лет и была так хороша собой, что невольно думалось – не мудрено, что богиня, жалея расстаться с такой красавицей, задержала ее у себя на целых три года! Она была прекрасна, как цветущая сакура, такое сравнение никому не показалось бы чрезмерным. В смущении пряча лицо, она закрывалась рукавом – точь-в-точь цветущее дерево сакуры, когда оно кутается в весеннюю дымку… Я любовалась ею, а уж государь – и тем более; мне, знавшей его любвеобильный характер, было ясно, какие мысли сразу возникли у него при виде принцессы, и на сердце у меня защемило. Государь говорил о том о сем, Сайгу тоже отрывисто рассказывала о своей жизни в храме Исэ, но вскоре государь сказал:

– Час уже поздний… Спите спокойно! А завтра, по дороге домой, полюбуйтесь осенним видом горы Арасиямы… Деревья там уже совсем обнажились… – С этими словами он удалился, но не успел войти в свои покои, как сразу обратился ко мне: – Я хотел бы передать Сайгу, что я от нее без ума… Как это сделать?

Мне стало даже смешно – все в точности, как я и предполагала. А он продолжал:

– Ты служишь мне с детских лет, докажи свою преданность! Если ты исполнишь мою просьбу, я буду знать, что ты и впрямь предана мне всей душой!

Я сразу же отправилась с поручением. Государь велел передать только обычные, подобающие случаю слова. «Я рад, что смог впервые встретиться с вами…», «Удобно ли вам почивать в незнакомом месте?» – и в таком роде, но, кроме того, я должна была тихонько отдать принцессе его письмо. На тонком листе бумаги было написано стихотворение:

Не видишь ты то,что чувствую я:твой образ горитв душе у меня!Я видел тебя впервые сегодня —никогда не забуду теперь.

Была уже поздняя ночь, в покоях Сайгу все ее прислужницы спали. Сайгу тоже спала, со всех сторон окруженная высоким занавесом. Я подошла к ней, рассказала, в чем дело, но Сайгу, зардевшись краской смущения, в ответ не промолвила ни словечка, а письмо отложила в сторону, как будто вовсе не собиралась даже взглянуть на него. «Что прикажете передать в ответ?» – спросила я, но она сказала только, что все это чересчур неожиданно, она даже не знает, что отвечать, и снова легла. Мне тоже стало как-то неловко, я вернулась, доложила государю, как обстоит дело, и окончательно растерялась, когда он потребовал:

– Как бы то ни было, проводи меня к ней, слышишь? Проводи, слышишь!

– Хорошо, разве лишь показать вам дорогу… – ответила я, и мы пошли.

Государь, по-видимому решив, что парадное одеяние будет выглядеть слишком торжественно в таких обстоятельствах, крадучись направился вслед за мной в покои Сайгу только в широких шароварах-хакама. Я пошла вперед и тихонько отворила раздвижные перегородки. Сайгу лежала все в той же позе. Прислужницы, как видно, крепко уснули, кругом не раздавалось ни звука. Государь, пригнувшись, вошел к Сайгу через прорези занавеса. Что будет дальше? Я не имела права уйти и поэтому прилегла рядом с женщиной, спавшей при госпоже. Только тогда она открыла глаза и спросила: «Кто тут?» Я ответила: «Нехорошо, что при госпоже так мало людей, вот я и пришла вместе с вами провести эту ночь». Женщина, поверив, что это правда, пыталась заговорить со мной, но я сказала: «Уже поздно, спать хочется!» – и притворилась, будто уснула. Однако занавес, за которым лежала Сайгу, находился от меня очень близко, и вскоре я поняла, что Сайгу, увы, не оказав большого сопротивления, очень быстро сдалась на любовные домогательства государя. «Если бы она встретила его решительно, не уступила бы ему так легко, насколько это было бы интереснее!» – думала я. Было еще темно, когда государь вернулся к себе. «Цветы у сакуры хороши, – сказал он, – но достать их не стоит большого труда – ветви чересчур хрупки!» «Так я и знала!» – подумала я, услышав эти слова.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Примечания

1

Так, убийство наместника Токискэ Ходзё, о котором упоминает «Непрошеная повесть» (Свиток первый), произошло по прямому приказу правительства в Камакуре. Заподозренный в заговоре, он был убит самураями своего «коллеги», второго наместника, при том что являлся родным (старшим) братом главы правительства самураев. – Здесь и далее комментарии И. Львовой.

2

Так, в «Непрошеной повести» описана сцена, когда на заупокойной службе по случаю третьей годовщины смерти императора Го-Фукакусы присутствовали «прежние» императоры – Фусими (сын), Го-Фусими (внук), Го-Уда (племянник). Царствующим императором был в это время Го-Нидзё (внучатый племянник).

3

Так, «главная» супруга императора Го-Фукакусы (именуемая в «Непрошеной повести» «государыней»), происходившая из семейства Сайондзи, была его родной теткой (младшей сестрой его матери, вдовствующей государыни Омияин). Брак был заключен, когда Го-Фукакусе было четырнадцать, а невесте двадцать пять лет. Вторая супруга Го-Фукакусы (госпожа Хигаси), также из рода Сайондзи, мать наследника, будущего императора Фусими, была двоюродной сестрой его первой жены.

4

Имеется в виду проза IX–XII вв., часто именуемая в литературоведении «хэйанской», по названию г. Хэйан, столицы и центра культурной жизни в ту эпоху.

5

Лихачев Д. С. Человек в литературе Древней Руси. М.-Л., Изд-во АН СССР, 1958, с. 27.

6

Этот разрыв в девять лет и отсутствие рассказа о пострижении в монахини – событии исключительно важном в жизни Нидзё – дали основание японским ученым-филологам, тщательно изучившим повесть Нидзё, прийти к выводу, что между Третьим, Четвертым и Пятым свитками, возможно, существовали другие, утраченные.

7

Бунъэй – девиз, означающий «Просвещенное процветание»; соответствует 1264–1275 гг. по европейскому летосчислению. Таким образом, восьмой год Бунъэй – 1271 г.

8

Косодэ – прообраз современного кимоно. В средневековой Японии придворные дамы носили, как правило, несколько косодэ, надеваемых одно на другое; в торжественных же случаях полный парадный туалет дамы состоял из двенадцати-тринадцати одеяний, под тяжестью которых женщина буквально сгибалась…

9

Дайнагон (букв.: «старший советник») – одно из высших гражданских званий средневекового японского двора.

10

Государь Го-Фукакуса – согласно традиционной  японской историографии 89-й император Японии (1243–1304). Был объявлен императором в четырехлетнем возрасте, семнадцати лет «уступил» престол младшему брату, императору Камэяме (1249–1305; годы правления – 1259–1274).

11

Государь-инок Го-Сага – 88-й император Японии, отец императора Го-Фукакусы. Вступив на престол в 1243 г., он уже в 1247 г. «уступил» престол своему четырехлетнему сыну. По традиции после отречения постригся в монахи и стал именоваться «государем-иноком»

12

В средневековой Японии были широко распространены различные суеверные представления и гадания, астрология, геомантика и т. п. По указанию жрецов-предсказателей нужно было во избежание несчастья изменить местопребывание – переехать с запада на восток, с севера на юг или наоборот и т. д.

13

Согласно этикету, неукоснительно соблюдавшемуся в аристократической среде, молодой муж после бракосочетания, происходившего, как правило, в доме невесты, присылал новобрачной стихотворное послание с выражением любви. Женщине полагалось ответить тоже стихами. Любовники также обменивались такими посланиями.

14

Санэканэ Сайондзи – представитель одного из наиболее влиятельных аристократических семейств. Описывая свои интимные отношения с этим придворным, Нидзё называет его вымышленным прозвищем Акэбоно – Снежный Рассвет, там же, где он выступает как официальное лицо, используется его настоящее имя. По мнению японских комментаторов, это сделано нарочно, с целью замаскировать подлинное имя этой влиятельной персоны, современника Нидзё, еще здравствовавшего в то время, когда она создавала свою рукопись.

15

Сасинуки – широкие шаровары, собранные у щиколотки; одежда знатного мужчины.

16

Богиня Каннон (иначе Кандзэон; санскр. Авалокитешвара, букв.: «внимающая звукам» (мирским) – буддийское божество. Часто изображалась со множеством рук, с одиннадцатью головами и т. д. Культ Каннон был чрезвычайно популярен в средневековой Японии, эта богиня почиталась как заступница всех страждущих, олицетворение милосердия.

17

«Повесть о Гэндзи» – знаменитый роман (начало XI в., автор – придворная дама Мурасаки Сикибу), был широко известен в аристократической среде.

18

…этот союз уготован мне еще в прошлой жизни… – Согласно буддийской религии, человек после смерти проходит ряд перевоплощений, вновь возрождается к жизни в одном из Шести миров (Ад, Царство Голодных демонов, Царство Скотов, Царство демона Асуры, Мир людей и, наконец, Небеса). Эти представления тесно связаны с другой кардинальной догмой буддизма – законом причины и следствия, кармой. Рождаясь на свет, человек неотвратимо несет с собой груз своих деяний в минувшем существовании; в свою очередь, его поведение в текущей жизни определяет, в каком из Шести миров ему предстоит родиться в следующем перевоплощении. В соответствии с идеей кармы даже случайные встречи трактуются как следствие каких-то связей, существовавших между данными людьми в минувших воплощениях; тем более это относится к  супружеству или любовному союзу.

19

При дворе японских императоров существовало многоженство. Жены императора имели ранги: высший – «кого» (императрица), средний – «тюгу» (букв.: «та, что во дворце»), младший – «нёго» (букв.: «благородная госпожа», звание «нёго» могли носить также служившие при дворе аристократки). Обычно «законных» супруг императора было две, иногда три; как правило, все они происходили из аристократического рода Фудзивара (ко времени описываемых событий – из семейства Сайондзи, одной из ветвей дома Фудзивара).

20

Целитель Якуси – Будда Якуси (санскр. Бхайсяджягуру), считался врачевателем всех недугов. Его изображали с лекарственной чашей в левой руке.

21

Бодхисаттва Фугэн (санскр. Самантабхадра) вместе с бодхисаттвой Мондзю (санскр. Манджушри) сопровождает будду Шакья-Муни, образуя одну из традиционных буддийских триад. Фугэн олицетворяет догмы, установления и практику буддийского вероучения. Его часто изображают верхом на слоне с шестью клыками. Среди многих его благодатей в  особенности выделяется дар продления жизни. Бодхисаттва – в буддизме «праведник, достигший совершенной мудрости» благодаря соблюдению заповедей добродетели. Буддийские божества – бодхисаттвы могли бы пребывать в совершенном покое (нирване), но, движимые любовью и состраданием к людям, являют себя в мире, чтобы помочь людям обрести путь к  спасению, т. е. к избавлению от страданий земной жизни.

22

Айдзэн (санскр. Рагараджа) – один из так называемых Пяти Светлых богов, заимствованных буддизмом из древних индуистских верований. Ему молились об отвращении беды, ниспослании благополучия.

23

…проводили «божьих коней»… – При синтоистских храмах принято содержать коня, посвященного богу, в честь которого воздвигнут храм. Пожертвование коней, якобы обладающих магической защитной силой, считалось богоугодным делом.

24

…глиняную миску скатили по северному скату крыши. – Согласно древнему обычаю, в случае рождения мальчика глиняный сосуд сбрасывали с южного ската крыши; если рождалась девочка, сосуд бросали по северному скату. Подлинно счастливым событием считалось рождение мальчика.

25

Час Быка – время между 12 и 2 часами ночи.

26

Бери-бери – заболевание, возникающее из-за отсутствия витаминов в пище (главным образом витамина В).