Хочу свести тебя с ума

Придурок.

Снимаю балетки. Шарю взглядом по полу, выискивая место, куда можно их пристроить.  Ставлю в обувницу, потеснив что-то совершенно гигантское.  Это мужские кроссовки. Двумя пальцами беру один из них, размером с мою ногу. Не стопу. А именно ногу от начала бедра до щиколотки. Переворачиваю и смотрю на подошву. Сорок шестой. Обалдеть. Такие разве бывают?

Ставлю лыжу на место. Подумав, двигаю свои дюймовочкины башмачки до тех пор, пока обувь великана не выпадает из полки. Так-то лучше!

Аккуратно ступая по грязному полу, внутри себя оплакиваю новую пару носков. С трудом тяну за собой чемодан.

Чурбан! Мог бы и помочь.

Как было туго с мозгами, так и осталось. Хотя…у меня тоже за эти годы грудь не выросла. Видела, как этот безмозговый приглядывался, будто выискивал. Да, под футболкой у меня плоско, но жить с этим можно, а без мозгов? Это же мрак.

– Эй! – кричу оглобле, орудующему в кухне. – А где будет моя комната?

Через пару секунд из-за угла появляется его недовольная физиономия, после все остальное.

Идет на меня с пачкой замороженных пельменей.

Чего это он? Драться будет?

Приосаниваюсь, сжимая в руке пакет с пирожками. Хорошо, что есть чем отбиваться.

Волков подходит близко, встает так, что снова приходится запрокинуть голову.

– Выбирай, – машет рукой с пельменями в сторону кухни, – можешь лечь там. Или здесь, – поворачивается влево, а я прослеживаю за его взглядом, и мое сердце перестает биться.

– Это что, ванная?

– Ага, – усмехается Волков.

– А где дверь? Где сама ванна?

– Вон тот тазик, – кивает на красный пластиковый таз, припорошенный строительной пылью, – типа ванна. А дверь…ну извини, я живу тут один, и у меня ремонт, – разводит руки в стороны он.

Боже…это ведь хуже, чем в общаге. В носу начинает предательски щипать. Шмыгаю им, прогоняя подкатывающую панику. Взгляд зависает на фаянсовом унитазе, расположенном ровно напротив дверного проема. Дверного проема без двери!

Так, об этом я подумаю позже…

– А комната? – с надеждой оборачиваюсь на одно единственное, похожее на жилое помещение.

– А там живу я, – самодовольно пожимает плечами.

Прекрасно. Просто замечательно.

Обреченно падаю задницей на чемодан.

Это провал. Фиаско.

Я преодолела половину Москвы, чтобы умываться из тазика? И ходить в туалет практически в коридоре?

В общаге хоть душ с действующей дверью по нечетным, а здесь… Здесь этот неадекват с пельменями, взирающий на меня с высоты птичьего полета.

– Я завтра утром уйду, – сообщаю, задрав подбородок.

Я бы и сегодня это сделала, если бы не приближающаяся ночь. Ну куда я в самом деле с чемоданом на ночь глядя?

Завтра позвоню папе…Хотя нет.

Никому я звонить не буду. Я сама приняла решение поступить в Москву, сама же и поступила, а значит и решать свои проблемы буду сама.

– А, ну смотри, дело твое, – будто бы с облегчением отзывается Волков, как если бы только этого и ждал – чтобы я поскорее свалила отсюда. – Хавать хочешь? – неожиданно интересуется и косится на мои пирожки.

Спрашивает еще! Уже и не помню, когда последний раз во мне была еда. Кажется, вчера.

Задумываюсь, прежде чем ответить.

С какой целью он спросил?

Посягает на мои пирожки? Предлагает свои пельмени? Или, может, хочет, чтобы я сварганила ему ужин? Да не в жизнь!

– Как там тебя? Паулина, кажется? Что-то туго ты соображаешь. Я. Спросил…– он наклоняется ко мне и с расстановкой чеканит каждое слово по отдельности: – хавать. Хочешь?

Как для слабоумной, прости, Господи.

– Я не тупая, – огрызаюсь в ответ. – И не обязательно называть меня полным именем. Можешь звать меня Пашей.

Ненавижу свое полное имя. Терпеть его не могу! И самое интересное, что в семье никто не признается, кому пришла идея меня так именовать.

– Э-ээ, нет, – Волков выставляет прямо у моего носа свой длинный указательный палец, – в этом доме есть только один Паша. Сечешь кто? – предупреждает высокомерным тоном.

Закатываю глаза.

Домострой на лицо. Ясна-панятна.

Трехэтажное эго.

– Тогда Лина. Или на Лину тоже претендуешь? – прикусив губу, спрашиваю, глядя ему в глаза.

Смерив меня неприязненным прищуром, Волков фыркает, после чего, скрипя резиновыми тапочками по грязному полу и бурча себе под нос что-то нечленораздельное, скрывается в кухне.

Довольно улыбаюсь. Так тебе, несносный грубиян!

– Паша-ааа! – кричу, игриво протягивая последнюю гласную. – Я буду хавать! – и сдерживаю в себе хохот, чтобы не рассмеяться вслух.

Глава 5.

Паулина

Пройдя на кухню, впервые за этот безумный день оказываюсь на островке нормального домашнего уюта. Здесь не снесены стены, не хрустит под ногами битая плитка и мебель не покрыта серым слоем строительной пыли.

Белый кухонный гарнитур со столешницами под дерево, небольшой круглый стол у окна, практичные бежевые жалюзи на окнах, картина с лавандовым полем на стене, обои в мелкий цветочек.

Пялюсь на этот «цветочек» и только сейчас осознаю, что я настолько измотана, что хочется рыдать. Плюхаюсь на ближайший стул как подкошенная, на секунду прикрываю глаза, слушая, как гудят собственные ноги.

Боже, сейчас впихну в себя пару пирожков и вырублюсь прямо тут!

– Эй, Павлентий, не спать, – хмыкает мой жуткий «родственник», который, судя по звукам, закидывает пельмени в кипящую воду. – С меня пельмени, с тебя пирожки, договор?

– Сам жри свои пельмени. И Павлентий тут у нас один. Сечешь кто? – устало бормочу, возвращая грубияну его же реплику.

 Нехотя открываю глаза и демонстративно водружаю на стол пакет с еще теплыми пирожками. Их аппетитный аромат сразу плывет по всей кухне, будоража рецепторы. Во рту мгновенно начинает скапливаться слюна, в животе предвкушающе урчит…

И похоже не только у меня.  Потому что Волков мигом занимает стул напротив и сует свое любопытное жало в мой пакет с выпечкой.

– Знаешь, Лина, – с издевкой выделяет интонацией мое имя, – учитывая, что хозяин здесь я, тебе было бы логичней сменить стиль общения, – стреляет в меня наглым взглядом и… выхватывает пирожок! А у меня, между прочим, все подсчитано! На сегодня и на завтрак.  А дальше я отсюда свалю!

– Э-э-й! – Только и успеваю крикнуть, привстав со стула, как этот нахал уже вовсю жует мой строго нормированный ужин!

На автомате тянусь за пирожком, но получаю по рукам. Он совсем офигел, что ли?!

– Это взнос за проживание, – подмигивает мне Волков в ответ на мой бешеный взгляд. – М-м-м, с луком и яйцом…норм! А еще с чем есть?

Снова тычется своей офигевшей мордой в пакет, который я в последний момент успеваю схватить и прижать к себе как родного.

– С люлями еще есть, – шиплю, стараясь не орать от праведного гнева, – любишь такие?

Волков на мое щедрое предложение лениво подпирает щеку кулаком и обводит меня красноречивым взглядом.

С вызовом смотрю в ответ. И невольно замечаю, что цвет глаз у него интересный – не голубой и не зеленый, а скорее… Наверное, он называется цветом морской волны. Необычный. В его глаза хочется смотреть… Если не задумываться, конечно, кому эти глаза принадлежат!

– Не уверен, что тебе, мелочь, хватит сил мне с люлями приготовить, – расплывается в снисходительной улыбке. – У тебя вес сколько? Разрешают уже без бустера ездить?

– Не переживай, до твоего «лука с яйцом» дотянусь! – огрызаюсь, вставая со стула и прижимая к себе пакет с вожделенными пирожками. –  Слушай, Волков, я бы поболтала, честно, но я дико устала и хочу спать. И в туалет тоже хочу. И умыться. Так что покажи, где мне можно лечь, и давай в ванной хотя бы какую-нибудь занавеску повесим. Или плед. У тебя же есть? Только на сегодня. А завтра я свалю, и можешь дальше сидеть на толчке, любуясь коридором, сколько влезет. Ок?

Паша откидывается затылком на стену, обклеенную веселыми обоями в цветочек. Лицо его становится серьезным и даже капельку задумчивым. Пальцы выбивают дробь по столешнице.

– Так и быть, подержу простынку, пока ты будешь делать свои мокрые делишки, – хмыкает с весельем во взгляде.

– Что? – от возмущения мои глаза округляются.

– Да, ладно, шучу я, – лениво поглядывает на меня он.

– Ах, это была шутка? Ну тогда продолжай! – фыркаю, скривив лицо так, будто меня сейчас стошнит. Да уж, его остроумие прямо как два пальца.  Также вызывает рвоту.

Губы парня лениво растягиваются в улыбке. Ну слава яйцам, шутит плохо, но хотя бы юмор понимает.

– Ладно, Павлинка, заново давай. Что-то не с того мы начали, – выразительно кивает на стул, с которого я подскочила. –  Садись уже, не дрейфь. Не буду я твои пирожки хавать. Сади-и-ись! –  тянет.

– Ли-на!  – напоминаю ему. Еще и с памятью беда. Кошмар.

Помедлив, я все же подчиняюсь. С опаской возвращаю пакет с выпечкой на стол. Пашка плотоядно на него косится, сглатывает, заметно дергая кадыком, но не берет. Переводит голодный взгляд на меня.

– Положить мне тебя негде кроме кухни. Давай поедим, и я надувной матрас сюда притащу. Или можешь в спальне моей на полу…

– Нет! Кухня – отлично! Устраивает, – мотаю головой, отказываясь от перспективы ночевать с «родственником» в одной комнате.

– Супер. А занавеску сейчас прибью, только за пельменями последи, ок?

– Ок, – устав препираться, киваю.

Паша уходит вешать в туалет занавеску, а я на ватных ногах плетусь к конфорке. Запах бульона щекочет ноздри, пельмени медленно всплывают. Слышу, как Волков, матерясь, прибивает гвозди, от души колотя молотком.  И становится…немного стыдно. Так накинулась на него. За что?

Меня человек без вопросов ночевать пустил, а я слила на него все накопленное за день раздражение. По сути, ни за что. Со мной часто такое бывает.  Вначале вспылю, наору, поругаюсь, а потом становится мучительно неловко. Мама говорит, это потому, что я огненный знак. Папа утверждает, что дело не в гороскопе, а в отсутствии ремня в моем воспитании. Но в любом случае…

– Па-а-аш! – ору своему «родственнику» в коридор.

– А? – тотчас отзывается он.

– Там еще с ливером есть. Будешь? И с картошкой!

Глава 6.

Паулина

После нашей перепалки на кухне воцаряется давящая атмосфера. Возникшую неловкость можно потрогать рукой, просто сжав в воздухе пальцы, но…похоже, это лишь мои ощущения, потому что Паша лениво разваливается на стуле напротив и устремляет на меня прямой изучающий взгляд.

Я под этим взглядом теряюсь, хоть и хотела пойти на мировую и выдавить из себя что-то типа «извини», но это невозможно сделать, когда на тебя смотрят вот так – со снисходительным предвкушением. Поэтому…обойдется! Моих пирожков будет достаточно в качестве извинения.

Молча нахожу в кухонном шкафу две тарелки и раскладываю на них сварившиеся пельмени.

– И куда поступила? – прилетает вопрос с ленцой от следящего за мной Волкова.

Медлю с ответом, разыскивая в холодильнике сметану. Бесполезно, только майонез. Кидаю его на стол. Называю свой ВУЗ не без гордости, пока достаю вилки.

– Серьезно? И я там учусь, – хмыкает Паша. – Прикольно. И на кого? – уточняет не без удивления. Я тоже крайне удивлена. Надо же, какое совпадение.

– На журналиста. А ты? – сажусь за стол напротив него.

Волков в момент меняется в лице. Кажется, даже матерится себе под нос, откинувшись на спинку стула и сложив руки на груди.

– Понятно. Звездой эфира будешь, я понял, – с плохо скрываемым веселым пренебрежением фыркает Паша, отчего у меня снова медленно начинает идти пар из ушей.

Ненавижу. Когда. Обесценивают. Мои. Мечты!

– Да, буду. Можешь не сомневаться, – вздернув подбородок, тяжело смотрю на него исподлобья, – я уже сейчас блогер с несколькими тысячами подписчиков, – сообщаю.

Волков слегка удивленно выгибает бровь и осматривает меня ощупывающим взглядом, будто до этого не разглядел.

– И что за контент? Титьки? Хотя…не. Не твой вариант. Тогда ПП, наверное, йога, как быть в потоке и вот эта вся мутота? – растягивает губы в улыбке, словно удачно пошутил.

Я багровею. Если я сейчас и в потоке, то в том, который способен снести Волкова мощным напором моего раздражения из этой кухни, да и вообще с планеты Земля.

– А ты, смотрю, у нас слегка дремучий, да? – ласково тяну. – Если и поток, то только после селедки с кефиром.

– Я «рациональный», женщина, – фыркает этот мужлан и берет из моего пакета еще один пирожок. Это при том, что там всего два осталось, а к своим несчастным пельменями он даже не притронулся!

– Ну и на кого же учится наш рациональный? – шиплю, хватая предпоследний пирожок.

– На автоматизации производства.

– И кем будешь? – уточняю, потому что мне это словосочетание ровно ни о чем не говорит.

Пашка беспечно пожимает своими широченными плечами, активно жуя.

– Без понятия. Буду человеком с высшим котирующимся образованием.

– Пфф! – я так довольна его ответом, что даже не думаю скрывать злорадство. – То есть ты смеешься над тем, что я точно знаю, чего хочу и стремлюсь к этому, а сам, заканчивая универ, вообще без понятия на кого учишься?! Шикарно, че! – подмигнув, показываю ему два больших пальца вверх.

Мой укол достигает цели, потому что с Пашиного лица слетает нахальная ухмылка. Он поджимает губы в тонкую недовольную линию, сверкает на меня потемневшими глазами. Горбится, ставя локти на стол и подаваясь ко мне ближе.

– Я прекрасно знаю, чего хочу. Оставь при себе свои выводы, – вкрадчиво сообщает он.

– И чего? – хмыкаю я.

– А не твое мелкое дело, грызунья, – снова лениво улыбается.

– А можно обойтись без этих дурацких прозвищ?! – вспыхиваю я, понимая, что он опять меня вывел и на этот раз уже окончательно! – Я Лина! Ли-и-ина! Всего-то четыре буквы! – растопыриваю пальцы перед его лицом. – Неужели так сложно запомнить? Как ты доучился до последнего курса вообще?!

– Ли-и-на, – тянет вслед за мной Паша, перекатывая каждый звук на языке, – не, херня… – и достает из кармана джинсов телефон. Активно водит пальцем по экрану, увлеченно в нем что-то выискивая.

Придурок…

Наблюдая за ним, отправляю в рот первый пельмень. Пашка склонил голову над дисплеем, при этом у него кудрявый чуб упал на лоб. Мои пальцы зудят от того, как хочется убрать этот непослушный локон. На вид блестящий и мягкий…

Эх, не был бы таким придурком – мог бы с людьми работать, в рекламе сниматься! С такой-то внешностью! Но увы, с коммуникацией у моего «родственничка», очевидно, полный провал! Его только на льдину – медведей считать и еду с вертолета раз в год сбрасывать.

Опускаю глаза в свою тарелку и подцепляю второй пельмень.

– Так! – внезапно вопит Паша, а затем зачитывает нараспев: – Павлинчик, Паули, Паня, Пуша…

Вскидываю глаза и снова смотрю на Волкова, в одной руке которого мой завтрашний завтрак – последний пирожок с картошкой, а во второй – телефон.

– Подыскиваешь себе прозвище? – уточняю у него.

– Смотрю варианты сокращенных имен для Паулины, – отзывается он. – О! Пуня! Как тебе Пуня? – отлипает от дисплея и с хитрецой зыркает на меня.

Я завтра уеду. Завтра уеду!

Мысленно повторяю, как мантру, успокаивая себя.

– Ли-на! Я Лина, – повторяю для особо одаренных, наставляя на Волкова вилку с нанизанным на нее пельменем.

– Тебе не идет. А вот Пуня…– приценивается, – звучит!

– Идиот, – бормочу себе под нос я, но этот…вроде не Зайцев, а слышит отменно.

– Эй! Ты сейчас назвала идиотом того, чьи пельмени схавала практически в одиночку?

Что? Да я всего-то пару штук съела.

– Эй, это говорит тот, кто сожрал все мои пирожки? – перехожу на высокие частоты. Я едва один успела урвать и тот еще не доела. – Спасибо за ужин, – вскакиваю со стула. Все, аппетит напрочь пропал. Сейчас умоюсь, лягу спать и покончу с этим бесконечным днем. А завтра распрощаюсь с хамлом, который сидит напротив и закладывает в рот кончик последнего пирожка. – Приятного аппетита! – желаю сквозь зубы тоном, похожим на «чтоб ты подавился!».

Раздражение на этого осла валит из меня изо всех щелей. Даже подогнанные им Аленкины домашние тапочки не спасают.

Я зла!

Выхожу из-за стола. Гордо вытягиваю ручку чемодана и, скрипя колесиками по строительному мусору, следую в одну единственную жилую комнату. Здесь очень мило. Только пыльно немного. Но в целом порядок и уютно, даже огромный фикус на подоконнике каким-то образом выжил у этого беспамятного.

Достаю из чемодана полотенце, домашние шорты и майку. Все мятое, зато чистое.

Прижав вещи к себе, юркаю в ванную. Задергиваю занавеску.

По бокам до стен огромные щели. Но я надеюсь, у Волкова хватит ума не подглядывать.

Кручу головой по сторонам, подыскивая место, куда можно было бы повесить или положить свои вещи. Но, кроме унитаза, торчащего водяного шланга и таза, тут ничего нет.

Вообще без вариантов.

Брезгливо укладываю вещички на сливной унитазный бачок. Жесть. Просто зашквар.

Быстро сбрасываю с себя несвежие верхние вещи, снимаю нижнее белье и натягиваю на голое тело майку и шорты.

Я хочу в душ. Очень сильно хочу в душ. Мое тело скукоживается под тканью, но все, что я могу сейчас себе позволить – умыть лицо, шею и ступни, которые гудят как товарняк.

Пробую провернуть вентиль.

Ни фига. Наседаю на него двумя руками и тут же взвизгиваю, когда струя ледяной воды из шланга бьет мне прямо в лицо.

Я ору так, что себя оглушаю, пока водяной поток хлещет мне по щекам.

– О, блять! – неожиданно Волков пихает меня в сторону, стараясь выхватить из моих рук шланг. – Сюда дай! Вцепилась, блять!

Я стою в луже. По мне стекает вода. Я вся будто вылезла из бассейна, в который нырнула с головой.

Заторможено хлопаю мокрыми ресницами, когда смотрю на чертыхающегося Волкова:

– Резьбу сорвала. Ты че с ним тут делала? – он поворачивается ко мне и расстреливает меня яростным взглядом.

– Я… просто повернула. Он… он не поддавался…Я надавила и…– развожу руки в стороны. Стараюсь не мямлить, а говорить уверенно. Это не я виновата! И никто не виноват в том, что у Волкова даже кран такой же, как он сам – с придурью!

– Надавила она…– рычит волком. – С ним надо нежно. Как с мужиком.

– С кем?

– С вентилем.

Э… а в чем логика?

– Ну вентиль! Мужской род, але, – уточняет как для слабоумной.

Аа-а… ну да. О такую логику и порезаться можно.

Демонстративно закатываю глаза, складывая руки на мокрой груди, а когда возвращаю взгляд Волкову, замечаю странное молчание. Он молчит и не двигается словно его отключили. Кошусь на него, подмечая непонятное сосредоточенно-мечтательное выражение лица.

Отслеживаю путь застывшего Пашиного взгляда. И захлебываюсь возмущением, понимая, что он в открытую пялится на мои соски, от холода пытающиеся прорвать острыми вершинами насквозь мокрую белую майку.

Глава 7.

Павел

Мои босые ступни стоят в ледяной луже, футболка противно липнет к торсу и с челки капает вода. По всем адекватным параметрам я должен дрожать от холода после такого душа, но горячая волна от вида стоящей напротив девчонки, прокатившаяся по телу, дает противоположный эффект – мне жарко. Воздух в моей раздолбанной ванной мгновенно густеет и парит как в натопленной сибирской бане.

Потому что Грызунья…она…

Бля…

Ей слишком идет быть такой – мокрой насквозь. С облепившей маленькую высокую грудь белой майкой, ставшей настолько прозрачной, что мне не приходится догадываться о цвете ее острых девичьих сосков.  В микроскопических шортах, не скрывающих смуглые стройные ноги с выраженной икроножной мышцей и тонкими щиколотками. С широко распахнутыми серыми глазами, отчего они кажутся загадочно раскосыми. С приоткрытыми капризными губами бантиком, которые выглядят как приглашение.

Она вся выглядит как приглашение, потому что и не думает прикрыть свою чертову почти голую грудь, хотя видит, как я на нее пялюсь. Стоит и ошарашенно смотрит на меня глазами, в которых зрачки медленно становятся шире, словно гипнотизируя. Если это не отклик, то я ни хрена не разбираюсь в женских реакциях, но мои собственные реакции примитивны, когда вижу, как она взглядом ощупывает мое тело. В голову тут же ударяет безбашенная дурь, в крови закипают тупые инстинкты и метеором пронесшаяся мысль о спонтанном сексе с этой врединой сбивает дыхание. В паху болезненно тянет, принуждая к действиям, и я одним широким шагом сокращаю расстояние между нами до ничтожного минимума.

У Лины округляются глаза, когда моя мокрая футболка впечатывается в ее. С губ бантиком срывается сдавленное «О-о-о», что звучит дико многообещающе. Почти так же многообещающее, как чувствовать, как мне в грудь впиваются ее твердые соски, а теплое девчачье дыхание оседает на моей шее в районе кадыка.

На автомате беру Зайцеву в охапку, впечатывая в себя и успев впечатлиться ее тонкостью, и, склонившись, жадно накрываю приоткрытые губы своим ртом.

У девчонки податливые, нежные губы с привкусом ягодной жвачки из детства. «Девочка бабл-гам» – звучит в голове, заставляя внутренне улыбнуться.

Толкаю язык во влажную горячую глубину рта, обхватывая пятерней ее затылок, зарываюсь пальцами в тяжелые намокшие волосы.

В паху настойчиво свербит, и я прижимаюсь к ее мокрым шортам бедрами, чтобы девочка ощутила мой фундаментальный стояк и желательно потрогала.

В башке происходит микровзрыв, от его шума не врубаюсь, что вообще происходит, и не разбираю невразумительного мычания Лины, пока трепыхается в моих руках.

Усиливаю напор, пожирая ее рот так, что она чудом не ломается в пояснице. Отпускаю ее затылок и перехватываю маленькую грудь, так удобно исчезающую в моей пятерне. В центр ладони, щекоча, упирается дерзкий сосок. Сжимаю, тискаю.

Дергаю вверх на девочке мокрую майку и отлипаю от ее губ, собираясь спуститься ниже, как в скулу с размаху прилетает звонкий удар. Отшатываюсь, слегка теряя равновесие. Левая щека горит огнем. Машинально почесываю ее, фокусируя на Лине поплывший взгляд.

– Ты охренела?! – рычу на нее я.

– Я?! – задыхаясь от возмущения, пучит глаза девчонка. – Я?!!! Это я-то охренела?! – тычет пальчиком в свою мокрую грудь, отчего снова привлекает мое внимание к ней. – А может, это ты охренел?! – ее тонкий пальчик больно упирается мне в грудь и ритмично давит в одну точку. – Брати-и-ик… – тянет с издевкой.

– Какой я тебе братик, блять?  – раздраженно отпихиваю от себя ее руку.

Настроение скатывается в минуса, влияя на мое восприятие действительности. Сразу все бесит. Яйца ноют, член не желает ложиться.

На хрен я вообще к ней полез?

Помутнение какое-то…

– Ты…ты бессовестный! – бьет децибелами по моим ушам Грызунья и крепко обнимает себя руками, закрывая от моих глаз свою мокрую грудь, отчего сразу становится проще думать и легче дышать.

– Не психуй. Так орешь, будто я тебя сифилисом заразил. Ниче не случилось, расслабься.

– Ничего не случилось? – Лина округляет глаза. – Да ты… – задыхается, судорожно глотая слова, – да я… Да пошел ты!

– Ага, щас пойду, а ты постарайся больше ничего не сломать! И пол вытри! Если к соседям потечет, сама платить будешь! Справишься? Ничего не разнесешь?!

Встречаюсь с ней глазами, пока все это говорю. Ее взгляд взбешенный и мечет в меня молнии. Так-то и я тоже не взводе, потому что, блять, теперь у меня есть воспоминания о том, какой вкус у ее губ, какой горячий мокрый рот внутри и как офигенно твердый сосок тычется мне в ладонь. И это…мешает, но я уверен, что скоро пройдет.

Получив от нее кивок и приглашение пойти на хер, я ухожу, стараясь вытравить из памяти последние пять минут.

Глава 8.

Паулина

Волков свалил из ванной пару минут назад, а я все также стою, обняв себя руками, и заторможенно пялюсь в одну точку.

Чертов гаденыш меня поцеловал… Не чмокнул по-родственному, а жадно, нагло и с нехилым таким твердым намеком на продолжение, хоть и пытался донести до меня, что лично для него ничего сверхъестественного не произошло. Ничего не случилось…

Ничего не случилось, когда его впечатляющий «намек» красноречиво вжимался мне в живот? Да я до сих пор чувствую его горячую пульсацию, кажется, даже шорты в этом месте высохли и встали колом словно их окунули в гипсовый раствор.

Да этот Волков просто… больной!

Фыркаю, тряхнув головой и пытаясь справиться с лихорадочным волнением, гуляющим под кожей. Пульс шумит в ушах, а кончики пальцев покалывает. Особенно, когда я прикладываю их к губам, словно пытаюсь нащупать оставленные парнем следы.

Это был не первый мой поцелуй в жизни, но точно самый неожиданный и невероятный. Наверное, именно поэтому меня потряхивает как от удара током.