Остров живого золота

Полуторка выскочила на перевал. На горизонте обозначилась прибрежная полоска воды. Кто мог предположить, что судьба забросит так далеко. Охотское море, Великий, или Тихий, океан – край России!

Перед отъездом на Сахалин Бегичев забежал в разведотдел. Следом за ним вошел высокий немолодой майор. Остановившись у рельефной карты Дальнего Востока, занимавшей всю стену, он, ни к кому специально не обращаясь, тихо сказал:

– Есть любопытное сообщение…

– Не император ли Хирохито преставился? – шутливо спросил подполковник, только что с интересом расспрашивавший Бегичева о последних боях в Берлине.

Майор пропустил реплику мимо ушей.

– Двадцать седьмого июня американская эскадра в составе двух старых знакомцев – крейсеров «Ричмонд», «Конкорд» и нескольких эсминцев вошла в Охотское море.

– Ну и что? – возразил подполковник. – Возле Парамушира находятся японские военные суда. Наши союзники направляются именно туда. Это же ясно как божий день!

– Не совсем, – сухо поправил майор. – Основная часть эскадры пошла действительно вдоль Курильской гряды, а вот эсминец «Джервик» направился почему-то к восточным берегам Сахалина. Военно-морских сил у Японии здесь не было и нет. Это известно как нам, так и американцам. – Он помолчал, обвел присутствующих строгим взглядом и, сняв очки, спросил: – Что же нужно «Джервику» в этой части Охотского моря?

Вопрос повис в тишине.

Сейчас, глядя на далекую полоску воды, Бегичев вновь испытал тревогу. А вдруг этот «Джервик» на самом деле болтается где-то здесь, близко?

Нортон Колклаф быстро, по привычке, усвоенной еще в Аннаполисе[2], шел вдоль причальной стенки. Тонкие губы коммодора[3] кривила усмешка. Широко посаженные глаза недобро щурились. Встречающиеся с ним офицеры торопились как можно тщательнее отдать честь; матросы же, издали завидев Колклафа, разбегались кто куда. В закрытом гарнизоне, каким была база «Симс», вести распространяются мгновенно, и все уже знали, что коммодор с утра не в духе. Под горячую руку он мог взгреть за малейшую оплошность, даже за косой взгляд. Побывав сейчас в учебном корпусе, командир базы учинил там жестокий разнос.

Колклаф возвращался в штаб, как обычно, пешком. Джип в почтительном отдалении катил следом. Движение, считал коммодор, сохраняет фигуру и поддерживает здоровье. Этим в его возрасте пренебрегать не следует. Кроме того, Колклаф любил обозревать свое хозяйство лично. Доклады подчиненных субъективны. Чтобы произвести хорошее впечатление, иные любят выдать желаемое за истинное положение вещей, приумножив тем самым свои заслуги. К сожалению, таких на флоте становится все больше.

Впрочем, сегодня Колклаф предпочел бы ехать в машине. Раскаленное солнце, черт бы его побрал, вот уже месяц висело над островом. Ни дождя, ни ветерка. Гюйсы на кораблях болтаются как тряпки. Духотища, москиты… Плавится не только асфальт на пирсе, но и мозги, что гораздо хуже. Даже офицеры перестают понимать элементарные вещи.

Какой болван новый начальник учебного центра! Кто только присвоил ему звание лейтенант-командера?[4] Парни, видите ли, устали. Пожалеть решил, спасти от теплового удара! Будь его, Колклафа, воля, он такого слюнтяя максимум в капралы определил и никогда не доверил бы подготовку рекрутов. Какие же из них выйдут матросы? Размазни, хлюпики, ни в коей мере не способные тягаться с «макаками». Японцам надо отдать должное: умеют воевать. Их солдаты не боятся лезть в пекло к дьяволу. Офицеры, черт возьми, сумели вбить им в голову, что, обрекая себя на смерть, они выполняют божественную миссию… Ловко!

Чем хуже живет народ, тем лучше, злее его солдаты. Даже у них, в Штатах, два полка с Восточного побережья не стоят и полка южан, особенно если там чернокожие. Северные парни слишком изнежены. Америка, вопят они, самая богатая, самая демократичная страна. Чепуха! Эту дурь надо выбить из башки матроса. Чтобы он забыл о своих правах, теплом клозете и огромных преимуществах, данных ему великой демократией.

Нет, Колклаф не жесток и не сторонник крайностей. Просто он знает, что война беспощадна; надо подготовить матроса к бою, а значит, и к возможной смерти. Следует внушить: да, тебе не повезло. Придется совать голову в петлю. Жаль, конечно, но что поделаешь. И уж коли выпала такая доля, для тебя же лучше научиться воевать. Это единственный шанс уцелеть. Поэтому будь добр, бегай до потери сознания, рой землю зубами и учись попадать в цель, чтобы не наложить в штаны, когда по тебе начнут стрелять. Забудь, что ты – это ты; для тебя отныне нет ничего важнее, чем флот, корабль, отсек. Пока они целы, жив и ты!

Вот что нужно вложить рекруту в голову. Только тогда он станет настоящим матросом. И пока эта задача поручена ему, коммодору Нортону Колклафу, он три шкуры сдерет со всех, кто не сумеет ее выполнить!

У пирса Колклаф остановился. Обычно, глядя на океан, он успокаивался, приводил нервы в равновесие. Водной стихии отдано тридцать лет жизни, самые цветущие годы. И не только свои. Нэнси тоже идет в счет. За четверть века, что они состоят в браке, жена видела его в общей сложности от силы год-полтора… Ожидание ее было, конечно, заполнено рождением и воспитанием детей, заботой о доме. Он-таки сумел купить ей во Фриско[5] особняк у моря. Чудесный дом с зимним садом и оранжереей.

Нортон постоянно возит с собой энциклопедический справочник с описанием флоры Штатов и других стран. Он помнит об увлечении жены и, где бы ни находился, отовсюду посылает ей маленькие коробочки с семенами, собственноручно надписывая на латыни диковинные названия цветов. Но такого внимания для женщины мало, мизерно мало. Ей нужен муж.

Старый моряк и сам рад был бы пожить в особняке у моря. Только истинный дом его пока все же здесь, на базе «Симс», или где-нибудь еще у черта на рогах, куда могут перевести завтра, послезавтра, через неделю – не имеет значения.

Океан словно покрыт крупной маслянистой рябью. Волна, медленно вспухая на неподвижной поверхности, замерев ненадолго, так же лениво опадала, чтобы через минуту-другую подняться вновь, – вверх-вниз, тягуче и ритмично, будто не вода, а ртуть…

Сзади, тяжело ступая, подошел начальник штаба базы. Он был массивен, неповоротлив, но Колклаф ценил его за исполнительность и педантизм, наиболее важные, с точки зрения коммодора, качества в подчиненном.

– Какие новости, кэптен?[6] – спросил он.

– Радиограмма, сэр, – осторожно сказал начальник штаба, и по интонации Колклаф понял: сообщение не из приятных.

– Что в радиограмме? Да не тяните, черт возьми!

– Гость прибывает, сэр.

– Когда?

– К сожалению, скоро. Самолет на подходе.

– Значит, все-таки…

Колклаф не закончил фразу и выразительно посмотрел на начальника штаба.

– Да, сэр, – негромко подтвердил тот, – полковник Бенкрофт.

Начальник штаба был в курсе вчерашнего разговора шефа по радиотелефону. Звонил давний приятель Нортона.

«Норт, дорогой! – кричал он в трубку. – К тебе направляется важный человек. Прими и посодействуй… Сообщаю по дружбе: в военно-морском министерстве его поддерживают большие люди…»

«Это приказ?» – спросил Колклаф.

«Ну зачем же? Просьба… Всего лишь просьба. И не только моя… Гость имеет соответствующие полномочия…»

Колклаф знал цену такого рода просьбам. Когда приказывают, по крайней мере ясно: выполнить – и точка! А тут что-то вроде игры «жарко – холодно». Провернул дело – о’кей! Сорвалось, неудача – кто разрешил? Как истинный военный моряк, Нортон любил точность и не терпел обходных путей. Но делать нечего. Хотел того командир базы «Симс» или нет, сообщение получено и человек прибывал. Надо выработать приличествующую обстоятельствам линию поведения. А Колклаф еще не знал, как будет себя вести, и это было главной причиной его раздражения.

– Бенкрофт? – переспросил он. – Интересно, что за фасолевый фрукт?[7]

Начальник штаба угодливо хихикнул:

– Так точно, сэр, навозом попахивает… Наверное, из тех, покорителей Дальнего Запада. Может, он и нас собирается загнать в свой телятник?

Колклаф нахмурился. Шуточки такого рода не доставляли удовольствия. Он не имел предрассудков и не делил людей на белую кость и прочих. Парни из лачуг Гарлема были такими же матросами, как и ребята с ферм Канзаса. Колклаф был демократом. Правда, до известных пределов. Так, он, например, никогда не позволял себе принять услугу от какого-нибудь оборванца или сесть за стол с нижними чинами. Сказывались воспитание и среда, в которой Нортон вырос. Не в пример многим сослуживцам, выдвинувшимся за войну и не имевшим ни цента за душой, Колклаф был родом из обеспеченной аристократической семьи. Предки его, выходцы из старой доброй Англии, были моряками и служили на флоте еще во времена Нельсона. Один участвовал даже в битве при Трафальгаре, о чем в семье до сих пор сохранялись легенды. Благодаря деду-адмиралу Нортон, собственно, и попал в Аннаполис: без рекомендации сенаторов, конгрессменов или старых заслуженных военных туда никого не принимают. Из семьи лишь Колклаф-старший изменил родовому призванию и занялся бизнесом. В Техасе, где земля полна «черного золота», все занимаются нефтью… Но у отца не было хватки настоящего дельца, и он не очень-то преуспел…

Начальник штаба, чутко улавливающий настроение шефа, сообразил, что надо срочно менять пластинку.

– Впрочем, среди них тоже встречаются достойные люди, – заметил он, исподволь наблюдая за коммодором. – Будете сами встречать, сэр?

– Много чести, – буркнул Колклаф. – Буду у себя. Проводите полковника прямо в кабинет. И без всяких церемоний!

Гость не заставил себя ждать. Нортон едва успел просмотреть несколько документов, принесенных на подпись, как в дверь деликатно постучали, что порядком удивило коммодора. Обычно господа, приезжавшие с солидными рекомендациями, вели себя нагло, по-хозяйски.

Внешность вошедшего оказалась непримечательной. Тощий и оттого кажущийся выше ростом, он сутулился и походил скорее на воспитателя второразрядного колледжа, чем на военного. Впечатление это усиливали круглые очки, врезавшиеся в узкую переносицу, и какая-то виноватая, то и дело кривившая тонкие губы улыбка, как бы заранее просящая извинить за причиненное беспокойство. Лишь зубы были хороши: крепкие, белые, без малейшего изъяна.

«Ох и челюсть! – с завистью подумал Нортон, взглянув на гостя. – Такими зубами не только стальную проволоку перекусывать, а и в горло можно вцепиться…»

Сам Колклаф нехватку зубов давно восполнял искусно сделанными протезами. Дала себя знать служба на Тихом океане, в областях пониженного давления, с витаминами в патентованных таблетках вместо овощей и фруктов.

Опытный взгляд коммодора отметил также, что мундир на полковнике сидит далеко не изысканно, а серебряные орлы на погонах прикреплены небрежно. По всей вероятности, звание у него временное[8]. Таких некадровых военных немало расплодилось в штабах за войну. Колклаф недолюбливал их, как правило шумных и бестактных, не понимающих своего места и не признающих субординации.

Гость почтительно пожал протянутую Нортоном руку и скромно представился:

– Дафотдил Бенкрофт.

Коммодор невольно усмехнулся. Не имя, а прозвище! Словно из цветочной коллекции Нэнси.

– Можно просто Дафи, – с обезоруживающей непосредственностью добавил Бенкрофт и поспешно пояснил: – Так привычнее и легче запоминается. Меня многие так зовут.

Нортон недоверчиво покосился. Что-то уж очень мягко стелет этот тип. Дьявол их в Пентагоне разберет, кому, по каким причинам и кто протежирует. Надо быть осторожнее: Колклафа и так неоднократно обходили по служебной лестнице. Будь он посговорчивее, давно мог стать контр-адмиралом. Но… трудно бывает перепрыгнуть через самого себя, да и противно!

– Намерены ли вы посвятить меня в цель вашего визита? – сухо спросил Нортон.

– К чему торопиться, господин коммодор? У нас достаточно времени. Как говорят русские: спешить – людей смешить.

– Не имел чести с ними познакомиться, – отозвался Колклаф. – А вы?

– Встречались…

– Вероятно, совместно воевали? – осведомился Колклаф.

Бенкрофт, конечно, не мог не уловить иронии и вправе был бы рассердиться. Колклаф, собственно, на это и рассчитывал. Однако гость ничем не выдал своего недовольства.

– Бизнес, господин коммодор, – охотно пояснил он. – Не более чем бизнес. Я ведь скромный представитель небезызвестной всем «Фер трайд корпорейшн оф Аляска».

Название фирмы Бенкрофт произнес горделиво, рассчитывая, вероятно, произвести на собеседника определенное впечатление. Но для Нортона гражданские предприятия не представляли интереса, поэтому сообщение полковника не оказало на него ожидаемого действия.

– Военные так далеки от бизнеса, господин коммодор, что вам придется поверить мне на слово. Наша компания чрезвычайно влиятельна и умеет быть благодарной лицам, принимающим участие в ее деятельности.

В последней фразе прозвучало очевидное приглашение к дальнейшим расспросам.

– Чтобы узнать, каков пудинг, говорят англичане, надо его отведать, – осторожно заметил Колклаф.

– Позвольте пояснить, господин коммодор. «Фер трайд корпорейшн оф Аляска» – это, простите, не пудинг, а кое-что посущественней. Вы юморист, господин коммодор… Но ваша супруга, наверное, носит котиковое манто? Следовательно, вы представляете себе истинную его цену?

Бенкрофт умолк, ожидая реакции, но собеседник его молчал. И тогда, пригладив редкие волосы, он вкрадчиво заговорил:

– Пушнина… Ее не зря называют живым золотом. Соболь, горностай, калан – их ведь не сеют, не жнут, а ежегодно получают урожай. Процесс воспроизводства зверей бесконечен. Забивают одних – рождаются другие, ибо природа не терпит пустоты…

«А он не так примитивен, как хочет казаться, – подумал Колклаф, с интересом наблюдая, как в зеленоватых глазах гостя зажглись огоньки, а в плавных жестах появилось нечто кошачье. – Вероятно, этот Бенкрофт принадлежит к тому сорту людей, для которых бизнес олицетворяет все человеческие ценности. Такие ради выгоды готовы поклоняться ему как богу и вынуждены под обаянием и непосредственностью скрывать свирепую, как у бульдога, цепкость и удивительную целеустремленность – главные проявления истинно американского духа». Нортон считал себя волевым, решительным и, да простит ему бог, жестким человеком, но попасть в лапы такого «бледно-желтого нарцисса»[9]…

– Вы извините, человек я военный, полковник…

– Дафи, – мягко, но настойчиво напомнил Бенкрофт. – Сделайте одолжение, господин коммодор, зовите меня просто Дафи.

– Хорошо, пусть будет по-вашему, – хмуро согласился Нортон, так и не назвав собеседника по имени. Фамильярность никогда не была ему по душе. – Давайте перейдем к делу, к конкретной задаче.

– Если откровенно, господин коммодор, перелет через океан – прогулка достаточно утомительная. Жара действует на меня не лучшим образом, а вы так торопитесь…

Колклаф сдвинул брови и, едва владея собой, холодно предложил:

– В гостинице вам приготовлен номер. Можете отдохнуть, принять ванну. А наш разговор перенесем на завтра, в более прохладное время суток.

– Ни в коем случае, господин коммодор! – воскликнул Бенкрофт, стремительно подавшись вперед. – Вы военный, а я прежде всего бизнесмен. Должен заметить вам – довольно удачливый. И дело для меня на первом месте…

– Какого же черта! – воскликнул выведенный из равновесия Нортон. – Я не привык…

– Простите, господин коммодор! Тысячу раз простите! Но, откровенно говоря, именно такой реакции я ждал на мое появление. Согласитесь, мы слишком мало знакомы. Нельзя же сразу угадать, какое впечатление…

– Вы не произвели на меня никакого впечатления! – отрезал Нортон.

– Вполне естественно, – развел руками Бенкрофт. – И, самое забавное, вы правы: до сих пор не могу избавиться от дурных привычек, приобретенных в юности. Я ведь вырос на захудалой ферме, рано удрал из дому, долго скитался. А у бродяг и торгующих собою женщин хорошим манерам не выучишься. Спасибо за прямоту! Но… насколько я успел заметить, вы, господин коммодор, тоже скорее сухарь, чем сахар. А?

Колклаф усмехнулся. Этот полковник от бизнеса и в самом деле был неглуп и умел соблюдать дистанцию.

– Тем не менее, господин коммодор, – продолжал гость весело, – вы мне нравитесь. Ей-богу, мы поладим.

Улыбка неожиданно сбежала с лица Бенкрофта, обнажив у рта жесткие, резко очерченные складки. Он стремительно поднялся и подошел к схеме бассейна Тихого океана, висевшей на стойке в углу кабинета.

– Теперь к делу! – сказал Бенкрофт, заметив, как передернулся командир базы. – Насколько мне известно, наша эскадра сейчас вышла в Охотское море. Не бойтесь выдать военные секреты, господин коммодор. Я в курсе… Крейсеры «Ричмонд» и «Конкорд», четыре эсминца… Не так ли?

«Да он полностью осведомлен!» – удивленно отметил Нортон, вынужденный подтвердить:

– Верно, эскадра идет в район Парамушира, к базе японского военного флота.

– Как раз то, что надо, – заметил Бенкрофт. – Потребуется лишь незначительное отклонение от курса.

– Для эскадры? – воскликнул Колклаф.

– Зачем же? Хватит одного эсминца, к примеру «Джервика». Отличное судно, слышал. Кто капитан?

– Кораблем командует Реджинальд Слайтер.

Колклаф все еще ничего не понимал, но переспрашивать и уточнять считал ниже своего достоинства.

– Вот как? – улыбнулся Бенкрофт. – Ред Слайтер уже капитан? Быстро! Впрочем, толковый парень, хоть и упрям…

– Вы знакомы?

– С детства. Были когда-то соседями. – Бенкрофт снова повернулся к схеме. – Итак, «Джервик» получит новую задачу. Надеюсь, вы слушаете меня внимательно, господин коммодор? Путь эсминца проляжет вот сюда, – решительно ткнул он пальцем в едва заметную даже на огромного размера карте точку.

Колклаф встал. Он растерялся.

– Но это же… – начал было нерешительно.

– Не беспокойтесь, – прервал Бенкрофт, – речь идет о военной операции. Почти военной… Назовем ее, скажем, акцией устрашения. Подробности я объясню вам потом. Для приятных бесед у нас еще окажется достаточно времени. А пока не будем его терять. Надо немедленно связаться со стариной Редом.

Колклаф заколебался. Этот тип не говорил бы так уверенно, не будь его действия согласованы с великими мира сего. Но все в коммодоре восставало против нажима. Он не привык, чтобы с ним так обращались. Бесцеремонно вмешиваться в вопросы, которые компетентно может решать только командир базы «Симс»… Да, он явно недооценил новоявленного полковника. Хорош гусь! Такое дружелюбие, такая почтительность… Глаза коммодора сузились. Казалось, он сейчас взорвется. И тут, предупреждая начальственный гнев, Бенкрофт тихо, но повелительно спросил:

– Вам что, моего слова недостаточно? Нуждаетесь в подтверждении? Прошу вас к аппарату дальней связи… Но помните: гордыня предшествует падению – есть и такая английская поговорка!

Глаза их встретились.

– Хорошо, – пробормотал Колклаф. – Идемте в радиоцентр.

Бенкрофт предупредительно распахнул дверь:

– Прошу, господин коммодор!

Колклаф вскинул голову и, глядя перед собой, решительно вышел из кабинета.

Глава IV. Неведомая цель

В палатке нестерпимо жарко. Воздух пропитан испарениями от земли и превращает маленькое замкнутое пространство в настоящую баню. Выбеленная солнцем парусина накаляется; даже тень от нее обманчива, прохлады ни малейшей. И все же Толоконников предпочитает находиться в палатке, чем на стрельбище или в инженерном городке под неусыпным оком Свята. Вот уж про кого сказано: мягко стелет, да жестко спать.

Содрав с себя потемневшую от пыли и пота гимнастерку, Толоконников бросился на постель в сапогах. Тело ныло, будто его долго колотили. Майка прилипла к груди. Толоконников стянул и ее, со злостью зашвырнул в угол. Проклятье! Никакого терпения не хватит! Носятся взад-вперед, взад-вперед… Так можно вконец загнать людей. Ладно – солдаты. Они молоды, выдержат, да им и по штату положено. А офицеры?.. Разве не знает он, инженер-капитан, как проводится высадка десанта или атакуется опорный пункт?

Перевернувшись на спину, Толоконников раскинул руки и снова с раздражением подумал о Святе: «Бог мой, какой солдафон! Стрижет под одну гребенку и старших и младших. Заставляет по-пластунски ползать всех без разбору. «Делай, как я!» – кричит. Ну, если тебе нравится, пожалуйста, подавай пример. А мне ползание на брюхе удовольствия не доставляет. Есть же разница между мной и солдатом! Офицерское звание дает определенные льготы, преимущества…»

Толоконников вздохнул. Зря он напросился в отряд. Сидел в штабе тихо-мирно, чертил схемы, делал расчеты, подшивал документы… Никто там не подгонял…

Сегодня он на тренировке и отстал-то на самую малость, а Свят тут как тут. «Ваше место, капитан, впереди, с саперами, – шипит на ухо. – Кто за вас будет заниматься разминированием?» Будто Толоконников не знает, в какой последовательности выполняются задачи по инженерному обеспечению боя за побережье.

Нет, зря он это затеял. Никто за язык не тянул. Сам пришел к начальнику отдела и попросил:

– Пошлите в пятнадцатый отдельный!

Полковник удивился:

– Уже пронюхал? Ну и шустёр ты, брат… А не пожалеешь?

– Ни в коем случае! – твердо ответил он.

– Может, ты и прав. Закис небось в штабе-то? – усмехнулся начальник отдела. – Не возражаю, езжай. Свежее дело молодому человеку не повредит.

Толоконников знал, что десантникам предстоит выполнить какое-то особое задание. Ребята-операторы вовремя шепнули, будто отряд Свята находится под контролем самой Ставки. А раз так, есть возможность отличиться, заработать «капиталец». Большой войне пришел конец. У сверстников ордена, медали, а у него ноль. Но, похоже, предстоит еще заварушка. И не воспользоваться ею непростительно. Пройдут годы – никто не спросит, какие подвиги Толоконников совершил, чем отличился на фронте, а вот почему наград нет, непременно поинтересуются.

Сначала Свят относился к заместителю вполне сносно. Работой особенно не загружал. А потом словно с цепи сорвался. Однажды спрашивает: «Долго вы намерены прохлаждаться? Не пора ли к делу?» И с тех пор пошло, только успевай поворачиваться.

«Кто будет смотреть за минным хозяйством?» – ехидно вопрошал Свят на разборе.

«Чья обязанность планирование и организация инженерной подготовки отряда?»

«Щупов не хватает. Миноискателей по одному на взвод, да и те плохо работают. Может, вы побеспокоитесь?»

Поначалу старавшийся быть щепетильным, Свят стал предъявлять требования уже без оглядки на присутствующих тут же младших офицеров. Хоть бы раз сел рядом и добром спросил, в чем нужда, какие неувязки. А то ведь говорит резко, язвительно, безапелляционно. Только и слышишь: подать, обеспечить, сделать. Будто Толоконников семи пядей во лбу. И стоило лишь заикнуться о трудностях, как Свят взбеленился:

«Вы что, инженер-капитан, ликбез собрались в армии проходить? Вам государство высшее образование дало. Насколько мне известно, вы прежде саперным взводом и понтонной ротой командовали. Значит, опыт есть? Обязанности заместителя командира обозначены четко. От вас требуется выполнять положенное… За ручку водить не имею ни времени, ни возможности, да и обстановка не позволяет. Не справляетесь или не хотите, пишите рапорт. Возражать не стану, скатертью дорожка!..»

Откинув полог, в палатку вошел замполит.

– Та-ак, – протянул он, – изнываем от жары в гордом одиночестве?

Калинник снял фуражку и ладонью пригладил волосы.

– Ну и пекло, – вздохнул он и неодобрительно покосился на пыльные сапоги Толоконникова. – Джеймс Уатт тоже был великим инженером, а постель, говорят, содержал в чистоте. Даже когда переживал собственные неудачи.

– Ты считаешь, мои неудачи носят личный характер? – язвительно спросил Толоконников. – Я сам, выходит, во всем виноват?

– С твоей колокольни, конечно, нет.

– Ах вот как! Тогда снизойди до объяснения, если ты не держишь свою точку зрения под большим секретом…

– Не держу. И, кстати, сегодня изложил кое-что командиру.

– Могу представить реакцию: «Не твое дело, политрук, не зная броду, не суйся!..» Угадал?

Калинник засмеялся:

– Примерно.

– А ты сразу и лапки кверху?

– Не совсем.

– Неужели сцепились?

– Поговорили по душам. И не без пользы…

– К какому же решению пришли командир с комиссаром?

– Не терпится узнать?

– Спрашиваешь!

Калинник повесил фуражку на гвоздь, вбитый в центральный столб, и присел на табуретку.

– Ты все-таки снял бы сапоги…

– Воспитываешь? – усмехнулся Толоконников, однако ноги с кровати опустил. – Впрочем, такая у тебя планида – переделывать дурные характеры.

– А ты, вероятно, считаешь себя совершенством?

– Прежде никто не жаловался…

– Не разглядели, значит.

Они разговаривали так непринужденно, потому что, живя в одной палатке, успели довольно близко познакомиться. Вначале, правда, Толоконников не очень доверял искренности и дружелюбию замполита. Решил даже: Калинник специально поселился с ним, чтобы прибрать к рукам. Спелись небось с командиром. Теперь начнут оба на него давить, постараются, чего доброго, заставить плясать под свою дудку. Однако прошла неделя, другая, а никаких щекотливых тем в разговорах не возникало. Калинник не лез в душу, был прост и доброжелателен.