Остров живого золота

Первый прыжок с парашютом. К нему пришлось готовиться долго. Знаешь: приняты меры безопасности, матчасть отлажена, в конце концов, есть запаска. Вопрос в том, как нырнуть в пустоту. Чтобы добровольно отказаться от надежной точки опоры, мало одной решительности.

Свят не может похвастаться, что не испытывал страха. Боязно было во время второго, третьего прыжка. Уверенность появилась вместе с опытом и званием мастера парашютного спорта, когда он стал бойцом-десантником и пришлось высаживаться в тылу врага. Но знает твердо: с самого первого прыжка, с того жуткого мига, когда он головой вниз ринулся в ничто, родилось трепетное ощущение полета. С тех пор оно не покидало Свята. Если он долго не прыгал, начинал томиться. Труднее давалась сдержанность, к которой Свят приучал себя с первых шагов армейской службы. Зато стоило надеть парашют и войти в самолет, как тотчас возникало радостное ожидание: скоро, сейчас!.. Вспыхнет белый купол над головой. Оборвется падение, а вместе с ним и свист ветра в ушах. Бескрайнюю синюю даль охватит звенящая тишина. И ты паришь в ней, чувствуя полную освобожденность, невесомый, вольный… До чего здорово! Разумеется, если вокруг не свистят пули. Но даже в тех случаях, когда приходилось вести бой с воздуха, ощущение радости полета не покидало. И хотя потом, приземлившись, он испытывал облегчение от соприкосновения с землей, его снова и снова тянуло в небо…

– Значит, Бира, говоришь? – оторвался от воспоминаний Свят. – Что же получается? Читинскую область проехали, Амурскую тоже. Теперь вот эта… Далеконько.

– Ага, чуть не всю страну промахнули, – добродушно согласился Бегичев. У него было отличное настроение. – До Хабаровска рукой подать.

Капитан помолчал, наморщил лоб.

– Ты все еще ничего не понимаешь, младшой?

– А что, собственно, понимать?

Свят пригладил ладонью отросшие за время поездки волосы, но ежик на голове сейчас же принял исходное положение.

– Я надеялся, нас на Борзю направят, – задумчиво сказал он, – туда многие эшелоны пошли; на худой конец где-то в районе Благовещенска определят, а мы прем и прем.

– Впереди Приморье, – улыбнулся Бегичев. – Там тоже войска стоят. С какой стати тревожиться, Иван Федорович?

– Видишь ли, – протянул капитан, – был у нас с комполка разговор вчера…

– О чем?

– Про настроение бойцов спрашивал, как с питанием.

– Обычные вопросы. Командир полка обязан интересоваться…

– Правильно, – понизил голос Свят. – Только во время беседы подошел начальник штаба маршрут уточнить…

– И что?

– Пункт один назвал. Видать, случайно оговорился. Комполка на него при этом очень выразительно посмотрел.

– Какой же пункт?

– Гляди, разведчик, язык за зубами держи. Место то Совгаванью называется.

– Не нахожу ничего страшного.

Свят раздосадованно взглянул на Бегичева:

– Да ты знаешь, где она, эта Совгавань?

– Географию изучал. Берег Татарского пролива, – отозвался Бегичев. Хорошее настроение не покидало его, и опасения Свята казались несерьезными.

– То-то и оно, что Татарского, – нахмурился капитан.

– Но я не вижу причин для беспокойства! – воскликнул Бегичев.

Он действительно отказывался понимать Свята. К чему думать о завтрашнем дне? Было как-то все равно, зачем и куда их везут. После победы Бегичева охватило состояние покоя и беспечности. Он, конечно, понимал: пересекают они страну не ради прогулки. И все же трудно было представить, что после того пекла, в котором довелось выстоять и не погибнуть, снова придется идти в огонь.

Бегичеву передалась тревога капитана. Так свежи были в памяти недавние страшные годы. Ежедневная борьба с озверевшим врагом за каждый клочок родной земли, постоянный риск, состязание не на жизнь, а на смерть в умении воевать, в хитрости и сноровке, гибель товарищей…

«Может, обойдется? – мелькнула мысль. – Хватит и того, что вынесли». Но Бегичев тут же отбросил ее.

– Ладно, младшой! – Свят, верно уловивший его настроение, хлопнул Бегичева по спине. – Бог не выдаст, свинья не съест. Не будем раньше времени Лазаря петь.

Возле вагона появился Махоткин. Лихо козырнув, доложил, что завтрак готов; спросил, можно ли раздавать пищу. Пробу фельдшер Якименко уже сняла.

– Валяй, – махнул рукой Свят. – Нам с младшим лейтенантом тоже не помешает заправиться.

– Гречневая каша с рыбой подойдет? – спросил Махоткин.

– Ну и меню! – рассмеялся Свят. – Я бы предпочел мясо. Как, младшой, не возражаешь?

– Не люблю сразу после сна завтракать.

– Это ты напрасно. Солдат должен уметь в любой момент принимать харч. Верно, старшина?

– Так точно, товарищ капитан! – ответил Махоткин. – Как говорится, был бы только повар парень свой.

– Верно мыслишь, Трофим Иваныч, – в отличие от Бегичева Свят заметно повеселел. – Иди корми солдат. А мы пройдемся, аппетит нагуляем да на людей поглядим. Может, нашему холостяку удастся невесту присмотреть.

Махоткин хохотнул и убежал.

– Не состоится сватовство. Женских платочков не видно, – мрачно возразил Бегичев. – Народу много, да все наш брат солдат.

– Действительно, зеленого цвета густо, все каски и пилотки маячат. Немудрено: три эшелона разом пришли.

– Не три, а четыре, – поправил Бегичев. – На запасном пути платформ двадцать с танками.

Размахивая руками, к ним торопливо, почти бегом шел вдоль вагонов Калинник.

– Спешит, – усмехнувшись, заметил Свят и многозначительно вздернул брови. – Ты заметил, младшой, политрук-то в наш вагон зачастил.

– Думаете, из-за Лидочки?

– И думать нечего.

– Зачем напраслину на человека возводить?! – воскликнул Бегичев.

– Не наблюдателен ты, брат, а еще разведчик. Но я против замполита ничего не имею. Парень скромный, рук не распускает…

Калинник выглядел озабоченным. Вид его настолько разнился с привычной манерой поведения, что Свят оборвал себя на полуслове.

– Говори, – потребовал он.

– Получена директива Военного совета.

– Дальше.

– Предложено разъяснить солдатам военно-политическую обстановку на Востоке и задачи войск…

– Виктор Макарович, не тяните. Что разъяснить? – взмолился Бегичев.

– Советское правительство денонсировало договор о нейтралитете с Японией. Надеюсь, понятно?

– Куда ясней, – тихо, как бы про себя, сказал Свят. – Значит, все-таки война. – Он боднул головой невидимого противника и повторил: – Война!..

Глава III. Раскатились пути-дорожки

Десантные баржи ткнулись в песок и резко остановились. С бортов посыпались в воду солдаты. Не удержавшись, падали, сбитые волной, роняли оружие, неуклюже поднимались и, смеясь, перекликаясь, устремлялись к берегу, нелепо вскидывая ноги.

Свят наблюдал за высадкой отряда. Зрелище это ничего, кроме раздражения, у капитана не вызывало. Даже люди его батальона, фронтовики, знавшие, почем фунт солдатского лиха, и те действовали далеко не лучшим образом, а о новичках и говорить не приходилось.

«Не бойцы, а мокрые курицы, – с досадой думал Свят. – Ну какая из них морская пехота?.. Многие большой воды в глаза не видели. Смех и горе!»

Он стоял на зыбкой палубе старой посудины с изъеденными ржавчиной бортами, будто в насмешку названной флагманским судном. Остальные, изрядно потрепанные, с допотопными двигателями баржи без вооружения даже при большой фантазии вряд ли можно было назвать боевыми кораблями. А именно так они объявлялись в приказе, придававшем отряду плавсредства для обучения и подготовки к предстоящей операции.

Не таким представлял Свят десантный отряд, громко именовавшийся 15-м особым отдельным. Когда в штабе армии ему предложили возглавить специально создаваемое подразделение десантников, он подумал, что ослышался.

– Как? – переспросил. – Мне?..

Мелькнула шальная мысль: не знают, что медики когда-то запретили ему прыгать. Но радость оказалась преждевременной.

– Морскими, – уточнил кадровик.

– Какое же я имею отношение к морю? – спросил Свят.

– К морю, может, и никакого, – услышал в ответ. – Но вы десантник. Два с лишним года провоевали в частях ВДВ на различных командных должностях.

– Это не одно и то же, – упавшим голосом возразил он.

Перспектива попасть в морскую пехоту была не очень-то по душе. Свят попытался объяснить свою позицию: с тактикой морского десантирования знаком слабо; чтобы изучить специфику, нужно время, а на подготовку к операции отводится минимальный срок.

– С вашим-то боевым опытом да не справиться? – укоризненно покачал головой кадровик. – Не пойму, чего вы опасаетесь. Матушка-пехота остается пехотой, как бы ее ни доставляли к месту боя: по воздуху, земле или воде.

– Так-то оно так, – вынужденно согласился Свят, – но лучше бы…

– Я по личному делу составил о вас, товарищ капитан, иное мнение! – Офицер сделал выразительную паузу. – Впрочем, если вы категорически возражаете…

Это было сказано таким тоном, что отказаться Свят уже не мог.

– Когда и где принимать отряд? – спросил он отрывисто.

– Вот это другой разговор! – обрадовался кадровик. – Но понимаете… Тут такое дело, Иван Федорович, отряда пока еще нет.

– Не понял…

– Приказ подписан. Ядро составит ваш батальон. Недостающее количество людей, не беспокойтесь, мы вам дадим…

Ничего себе задачка – начинать с нуля. Свят хорошо знал, как трудно формировать новую часть, когда нет ни кола, ни гвоздя.

– Зато вашему отряду предстоит выполнить задачу особой важности, – попытался подсластить пилюлю кадровик. – Всем необходимым мы вас обеспечим!..

«Как же, обеспечили – старыми калошами да необстрелянными первогодками, – с горечью думал Свят, продолжая наблюдать за высадкой десанта. – Даже пулеметов, положенных по штату, еще нет. А надувные лодки? Обещали доставить на той неделе… Ох и доберусь же я до интендантов! Отряд спецназначения, а снабжают его как обозную команду!»

Солдаты выскочили на берег и теперь бежали по песчаному косогору, полого поднимавшемуся к лагерю десантников. Махоткин, ставший старшиной отряда, предлагал поставить палатки подальше, километрах в двух от залива, под защиту сопки. Там, бесспорно, было бы удобнее. Рядом ручей – чистая питьевая вода, да и затишек, ветры не так свирепствуют. На что другое, а на их отсутствие здесь пожаловаться нельзя. Но Свят решил иначе. Он приказал разбить лагерь неподалеку от моря. Оно тут неласковое – холодное и бурливое. Пусть солдаты привыкают…

Над дюнами взметнулось «ура». Ударили короткие автоматные очереди. Свят вынул часы из нагрудного кармана: все шло по плану, только гораздо медленнее, чем намечалось.

«Атака опорного пункта началась с опозданием на сорок минут», – отметил про себя капитан. Он взял автомат, еще раз оглядел хорошо просматривающийся с катера берег и легко перемахнул через борт. Вода доходила до пояса и была ледяной – это в июле-то!

За линией палаток Свят догнал солдат. Заметив отставшего командира взвода, он издали погрозил ему. Лейтенант прибавил ходу, зная, что сегодня на разборе ему крепко достанется. При солдатах командир никогда не позволял себе ругать офицеров, зато потом…

– Подтянись! – крикнул он.

Бойцы, увидев в цепи кряжистую фигуру Свята, увеличили темп. Его не то чтобы побаивались – больше уважали. Солдаты, особенно те, кто прошел с ним по фронтовым дорогам, знали: командир никому, себе в том числе, поблажки не даст.

Громче, стройнее зазвучало «ура». Снова ударили пулеметные очереди. Полетели гранаты, захлопали взрывпакеты. Солдаты ворвались в траншеи «противника», сокрушая стоявшие там макеты и чучела, неудержимо покатились вперед. Теперь их трудно было остановить. Азарт боя захватил людей, и Свят почувствовал удовлетворение. Он давно познал на практике справедливость простой, но великой воинской мудрости: чем больше пота в учении, тем меньше крови в бою. И поэтому, любя солдат, жалея их, гонял на занятиях до изнеможения. Приказ о создании отряда отдан дальневосточной Ставкой, значит, дело предстоит нешуточное и готовиться к нему надо серьезно.

Свят выскочил из окопа и, оглядевшись, понял: пора передохнуть. Занимались уже более трех часов. Бойцы устали, бежали не так резво; лица раскраснелись, гимнастерки взмокли. Приближался полдень, и становилось душно, как в парной.

«Еще один местный контраст: солнце горячее, а море холодное, – отметил Свят. – И вообще, сплошные противоречия: рядом с роскошными мачтовыми соснами растут карликовые березки, а каменистые сопки, где без взрывчатки нельзя вырыть окоп даже для стрельбы лежа, перемежаются с болотами, в которых тонут лошади с повозками».

– Перекур! – громко скомандовал Свят, смахивая пот со лба.

– С дремотой, – подал реплику остановившийся неподалеку Однокозов. Он знал, что сейчас капитан позволит любые вольные разговоры: люди должны размагнититься после напряжения.

– Тебя, Клим Михалыч, медом не корми, но пуховик под бок вынь да положь, – усмехнулся Свят, опускаясь на песок.

– Минуток шестьсот отпустим, братцы, – послышался чей-то голос.

Кругом дружно засмеялись.

– Что скалите зубы? – возмутился Однокозов. – Как будто нет среди вас любителей всхрапнуть! А ну, подыми руку, только без дураков, кто хоть раз не засыпал на дневальстве?.. То-то же, – удовлетворенно констатировал он, – нету таких!

– Почему ж нет? – вмешался Махоткин. – Мне не доводилось спать на посту. – Старшина оглядел притихших бойцов. – И делать этого никому не рекомендую. Застукаю – пеняйте на себя!

– Эх ты, – пробурчал Однокозов, – спортил песню. Я же шутковал…

– Такими вещами не шутят, сержант! – отрезал Махоткин.

Свят покосился на старшину. Формально тот, безусловно, прав, но чувство юмора ему порой изменяло. Капитан давно заметил: Махоткин все делает от противного. Когда хочется поболтать – молчит; если всем весело – хмурится; всегда суров и за предельной требовательностью скрывает свой, в сущности, весьма покладистый характер. Однажды старшина обронил: «Красота – женского рода, мужику она не пристала!» И тут до капитана дошло, что привлекательную внешность Махоткин считает чуть ли не главным своим недостатком. Видно, еще в школе его поддразнивали, обзывали девчонкой. Отсюда и ответная реакция – воспитывать в себе исключительно мужские качества.

Подошел мичман, командир одной из десантных барж. На тощей фигуре моряка китель сидел неуклюже.

«Под шестьдесят ему, не меньше, – с острой жалостью подумал Свят. – Очевидно, еще в германскую плавал на своей посудине…»

Мичман нерешительно переступил с ноги на ногу.

– Такое дело, товарищ капитан… С пропажей связано…

– Не понял. Прошу объяснить, – насторожился Свят.

– Кто-то взял… – Моряк беспокойно оглянулся. На него с любопытством смотрели бойцы. – Может, в сторонку отойдем, товарищ капитан?..

– Зачем же? Тут все свои. Если что пропало, сообща разберемся.

– Зря я, наверное, затеял…

Свят покрутил головой.

– Экий вы нерешительный!

– Да пропажа-то невелика. Просто у нашего брата моряка так не принято. Нельзя у своих-то…

– Говорите толком! – рассердился Свят.

– В кубрике буханка хлеба лежала на столе. Утром еще была, а теперь испарилась.

– Та-ак, – протянул Свят и окинул присмиревших бойцов взглядом. – Ну?!

В воздухе повисла гнетущая тишина. Свят поднялся.

– Что ж, так и будем играть в молчанку? – ядовито спросил он.

Сзади подошел Калинник. На занятиях он по приказанию Свята возглавлял группу прикрытия и двигался с пулеметчиками.

«Придется вмешаться, – подумал он, – даже если вызову недовольство командира».

Свят в самом начале, при назначении Калинника замполитом, предупредил:

– Договоримся сразу, политрук. Занимайся разными там боевыми листками, самодеятельностью, душеспасительными беседами, а в мои дела не встревай!

– А помогать можно? – сдерживая улыбку, спросил Калинник.

– Не темни. Что значит – помогать?

– К примеру, идут двое по болоту. Один поскользнулся и в зыбун попал. Должен другой тонущему руку протянуть, а?

– Хитер, – ухмыльнулся Свят. – Небось учителем был?

– Собирался. Что, заметно?

– А ты мне нравишься, – развеселился капитан. – Авось сработаемся. Но помни, я предупредил…

Свят умел расположить к себе людей, пользовался у них авторитетом. Смущало другое: он привык командовать единолично, не терпел возражений, подсказок и, по всему видно было, не намеревался менять стиль.

«Все правильно, – согласился с Калинником начальник политотдела, когда тот изложил свои сомнения, – но то, что вы заметили и абсолютно точно оценили достоинства и недостатки капитана Свята, лишний раз подтверждает правильность нашего выбора».

Калинник дал согласие. Была, правда, еще одна причина, привлекавшая его в отряд, но о ней он предпочитал не распространяться.

– Так какой же… это сделал? – повторил Свят.

– Признание смягчает наказание, – весело добавил Калинник, чтобы хоть немного разрядить обстановку.

– Не вмешивайся, политрук! – бросил Свят сердито и снова раздельно повторил: – Так кто же?.. Добром прошу! Все равно дознаюсь.

– Не представляю, – заметил Калинник, – чтобы среди наших людей оказался злоумышленник. Думаю, взявший хлеб не отдавал отчета в своих действиях.

Свят метнул в него неприязненный взгляд, но Калинник продолжал:

– Разве можно обдуманно нанести вред товарищам?

Замполит покосился на Калабашкина. Тот не сводил с него взгляда, согласно кивая головой.

– Верно, Калабашкин? – неожиданно спросил Калинник.

Солдат заерзал и, сглотнув, послушно согласился:

– Ясное дело, не нарочно. Меня укачивает, ежели я, к примеру, недоел. Голод не тетка…

Последние слова потонули в хохоте. Какое-то время Свят сдерживался, хмурил брови, потом не выдержал и тоже рассмеялся.

– Что же ты добавки не попросил? – удивился Махоткин, единственный среди всех сохранивший серьезность.

– Так ты ж меня многократно попрекал, – с обидой отозвался Калабашкин. – Велел к кухне на пушечный выстрел не приближаться. Жадюга!..

Хохот усилился.

– Это я для острастки, Никита, – сказал Махоткин.

– Ну вот что, старшина, – посерьезнел Свят, – буханку хлеба мичману вернуть за счет… – Он запнулся, глядя на понурившегося Калабашкина. – А, черт!.. За общий счет… А Калабашкина почаще назначай в наряд на кухню и проследи, чтоб сыт был. Я с него теперь за двоих спрошу.

Со стороны лагеря с чемоданчиком в руке подошел офицер. Был он выше среднего роста, поджар и строен. Короткие прямые брови сужали и без того худощавое лицо, бледное, без признака загара.

– Инженер-капитан Толоконников, – доложил он Святу, сразу угадав в нем командира. – Назначен к вам заместителем. Представляюсь по случаю прибытия.

– Слыхал. Из штаба звонили, – отозвался Свят не очень любезно. – Знакомьтесь, наш политрук.

– Замполит, очевидно? – уточнил Толоконников.

– Это я и имел в виду, – буркнул Свят.

Калинник с удовольствием пожал Толоконникову руку. Новый зампотех понравился с первого взгляда. Держался он просто, но с достоинством, видно, знал себе цену.

«Инженер, – подумал Калинник. – Вот каких людей к нам начали направлять. Следовательно, уже не на словах, а на деле придают отряду особое значение».

– А что здесь, собственно, происходит? – поинтересовался Толоконников, оглядывая солдат, сидевших и стоявших в самых живописных позах. – По какому поводу коллективное веселье?

Свят сдвинул брови:

– Ничего особенного… Беседуем.

Незаметно подкрался вечер, подсинил сопки, расположился между деревьями, затопив темнотой тайгу, вплотную подступавшую к лагерю. Палатки едва различались серыми пятнами, а море угадывалось лишь по глухому шуму прибоя, доносившемуся с залива. Разожгли костры. Свят не возражал: маскировки пока не требовалось.

На смену удушливой жаре пришла ночная прохлада. Только что закончился ужин, и измотанные за день солдаты сгрудились у огня.

– Товарищ капитан, спели бы, – попросил Махоткин Толоконникова.

Все уже успели узнать, что новый заместитель обладает приятным голосом. В день его прибытия Махоткин, страстно любивший музыку, увидев у офицера гитару, спросил:

«Не сыграете ли для ребят, товарищ инженер-капитан?»

«Охотно», – согласился Толоконников, чем сразу покорил старшину.

Репертуар у него был разнообразный, но предпочитал Толоконников песни военных лет, вызывавшие особенно бурное одобрение слушателей.

В разгар импровизированного концерта подошел Свят, постоял несколько минут. Затем не то одобрительно, не то иронически заметил:

– Вот тебе, политрук, помощник по части солдатского досуга, – помолчал и добавил: – А ничего, артист!.. Кабы чему другому был еще обучен… Ну, ну, веселите бойцов!

С тех пор Толоконников часто по вечерам брал гитару, и ее переборы долго звучали на опушке леса, где Свят отвел место для «политико-развлекательной» работы. Здесь разбросали несколько бревен и сделали стол на козлах.

…Кто-то сбегал в палатку, принес гитару. Толоконников, наклонив голову и прислушиваясь, взял несколько аккордов, потом начал подтягивать струны. Делал он это неторопливо, священнодействуя. Все терпеливо ждали.

– Что споем?

– Если можно, мою любимую, – попросил Махоткин.

Толоконников снисходительно улыбнулся. Старшина сразу не пришелся ему по вкусу. Он чем-то походил на Свята, во всем подражал тому, а с командиром у Толоконникова установились странные отношения, в которых он пока сам до конца не разобрался. К настоящему делу Свят его еще не привлекал. «Знакомьтесь, – сказал, – осматривайтесь, входите в курс, а там посмотрим…» Единственное, что примиряло с Махоткиным, так это его щеголеватость. Аккуратность и подтянутость, считал инженер-капитан, должны быть в крови.

Настроив гитару, Толоконников тронул струны. У него был негромкий баритон, и пел он с удовольствием. По сонному лесу, не будя его, а лишь баюкая, поплыла знакомая мелодия: «С берез, неслышен, невесом, слетает желтый лист…»

Махоткин пристроился прямо на земле. Он смотрел на гитариста влюбленными глазами и пытался подпевать. Зная слова решительно всех песен, старшина воспроизводил их на один мотив – средний между «Конармейской» и «Муркой» – и всегда в маршевом ритме. Подсмеиваясь над собой, Махоткин говорил: «Я раньше только для дров пел…» До войны Трофим работал в леспромхозе на Урале и гонял плоты по быстрым порожистым горным речкам. Перед всеми, кто умел петь, он преклонялся, испытывая к обладателю голоса особое почтение.

К костру тихо подошла Лида Якименко. Усталым движением стянула пилотку с головы. Толоконников вскочил.

– Садитесь, Лидочка! – галантно предложил он и тут же осекся: обращение прозвучало слишком интимно. – Виноват, товарищ лейтенант медицинской службы! – торопливо, но не без иронии поправился он.

– Ой, что вы, товарищ капитан, – смутилась Лида, – я постою.

– Нет уж! – воскликнул Толоконников. – За кого вы нас принимаете? Дама, единственная в мужском обществе, не может стоять, когда остальные расположились с неслыханным комфортом…

– Вы – мои боевые товарищи, а не кавалеры. Разве не так?

– Да, конечно, – согласился Толоконников. Едва уловимая насмешливая нотка, прозвучавшая в ее голосе, не понравилась. Но он предпочел этого не заметить. – Просто все хотят, чтоб вам было удобно. Согласитесь принять дружеский знак внимания.

– В таком случае не могу отказаться. Вежливость – доблесть мужчин, – ответила Лида.

«Язва она, видимо, порядочная», – отметил про себя Толоконников. Худенькая Лида была не в его вкусе. Но, как говорится, на безрыбье и рак рыба.

Толоконников не считал себя донжуаном. В таком поведении он видел офицерскую доблесть, переданную, как ему казалось, по наследству из военного прошлого, когда лихие гусары не считали зазорным покорять налево и направо женские сердца. И с каждой очередной победой он как бы заново самоутверждался.

Инженер-капитан был холостяком. Тридцать, считал он, еще не тот возраст, когда непременно обзаводятся семьей. Вокруг так много красивых женщин… Например, Юлия Лозинская, переводчица, недавно прибывшая к ним в штаб. Ее женственность, подчеркнутая военной формой, уверенная манера держаться привлекали внимание мужчин. Не избежал этой участи и Толоконников. Жаль, времени оказалось мало. Сообщение об отъезде пришло внезапно, и он решил форсировать события. Но Юлия мягко отвела его руки и с улыбкой сказала: «Такие темпы хороши лишь при наступлении на врага, Эдуард!» Впрочем, особой суровости в ее голосе, как показалось, не было. И Толоконников уехал с уверенностью, что сумел произвести впечатление. К тому же было приятно – Юлия придумала ему новое имя.

Отец, слывший большим чудаком, окрестил его при рождении дурацким именем Эрг[1]. В школе о папочке ходили легенды. Толоконников-старший, бескорыстно преданный одной страсти – математике, возведенной в смысл жизни, чаще всего вызывал у окружающих ироническую улыбку. В классе его прозвали Делителем, и маленький Эрг дорого дал бы за то, чтобы иметь другого родителя или хотя бы учиться в соседней школе.