Диверсанты (сборник)

– Сеня, ты не мог бы?.. – начал капитан, но Труш был достаточно смекалист и сразу же перехватил инициативу:

– Конечно, могу все, что потребуется, – он по-хозяйски пригласил Шмелева сесть в кресло, сам устроился за своим столом. Зазвонил телефон, капитан снял трубку и коротко бросил: – Есть! Сеня, ты не мог бы немного пройтись? Там парня одного привезли по твоей части.

Труш надулся и молча, не прощаясь с журналистом, вышел из кабинета.

– Подполковник настаивает, чтобы я с вами побеседовал, – пояснил капитан.

– Мне ваш начальник сказал, что вы на пути раскрытия какого-то безнадежного дела, – начал Шмелев.

– На пути? Это слишком оптимистично. Я и сам не знаю, где этот верный путь. Коваль несколько преувеличил. И мне не хотелось бы сейчас обнародовать это туманное на сегодняшний день дело.

– А лично для меня вы могли бы рассказать?

– Да и дело не такое уж выдающееся, сенсационное.

– И все-таки, что это за дело?

– Убили одного парня далеко отсюда, а он наш, из нашего города. Я установил его личность и пока больше ничего.

– Как вы это сделали? Меня интересует техника, ход ваших мыслей, логика рассуждений. А то слишком просто: убили, вы установили. Не каждый же это мог сделать?

– Случай, что я знал этого парня по старому делу. Лучше я вам дам справку, которую я готовил руководству. Там все четко и ясно изложено.

Капитан открыл сейф, покопался там, вытащил несколько листов, отпечатанных на машинке, и протянул журналисту. Пока Шмелев читал, Рыбалко вернулся все же к мысли познакомить журналиста с каким-нибудь прошлым делом. Уж очень не хотелось ему давать Шкета. Да и старое дело, вроде бы, неэтично поднимать в прессе. Такая публикация, да еще в центральной печати, коснется еще раз не только самого виновника, но и его родственников. А что если предложить дело об ограблении автомашины? Нет! Там подростки. Может быть, мошенников по выманиванию денег у простаков под видом покупки дефицитных товаров? Дело интересное: тут и импортные сапоги, и спортивные костюмы, жвачка, даже копченая колбаса. Поучительная история, пусть другие не попадаются.

– Простите, Григорий Романович, у меня чисто обывательский интерес, – прервал размышление капитана журналист. – Что вы собираетесь делать дальше? Каков ваш следующий ход по Шкету?

– Трудно сказать. Откровенно, я и сам не знаю. Следы как будто ведут в Сочи, так я предполагаю. Надо ехать в Сочи. Но я лучше расскажу вам историю раскрытия преступлений, которые совершали мошенники. Думаю, что будет интересно.

– Нет, Григорий Романович, для меня интересно дело, которое в зачатии, тут я бы мог понаблюдать вас в работе. Вы не будете возражать, если я поеду с вами в Сочи?

– Это уже не от меня зависит. Но я думаю, что для вас там не будет ничего интересного, сенсации не сделаешь на этом. Обычная будничная работа: встречи, беседы, некоторые оперативные мероприятия. Потом я не уверен, что все будет благополучно. Дело может оказаться дохлым, нераскрываемым, замкнется на Сочи, и я, как говорит подполковник, повешу себе труп на шею.

– Для моего дела неважно, раскроете вы преступление или нет, хотя было бы неплохо, чтобы вы поймали бандита. Мне надо посмотреть на вас в деле, походить с вами, поговорить, проникнуть в то, чем вы живете. Я буду задавать вопросы, просить пояснений вашему ходу мыслей. На мне вы можете проверять свои рассуждения.

Капитан засмеялся, и глаза его вдруг засветились добротой, заискрились, стали ласковыми и притягательными.

– Доктор Ватсон?

– Если хотите, Шерлок Холмс!

– Ну, Холмса из меня не получится, а уж если руководство согласится, то поехали за компанию в Сочи. Там сейчас море… – мечтательно закончил Рыбалко, а про себя подумал: «Ты, парень, мне не помеха. Как только увидишь теплый блеск моря, так и слиняешь, а я уж буду делать свое дело».

«Напрасно рассчитываете, капитан, спихнуть меня в море, я не за этим приехал. Работать так работать», – усмехнулся Виктор наивной хитрости сыщика…

– Я готов! Поехали, – Шмелев сделал вид, что уже пошел к двери. Рыбалко засмеялся. Этот высокий голубоглазый парень начинал ему нравиться.

– Завтра утром. Сходи в кассу, по нашей брони возьми себе билет, – перешел капитан с ним на «ты». – Где остановился? Можешь переночевать у меня дома.

– Спасибо! Я не на улице. Тут у меня на сегодня есть еще кое-какие дела. Поискать свидетелей времен войны. Парень один ваш, киевский, в словацком Сопротивлении отличился. Хочу о нем что-нибудь солидное написать. Так, я пошел. Встретимся в аэропорту.

Виктор вышел из холодного казенного дома. Сквозь тучи стало пробиваться солнце и потянул теплый ветерок. «Может быть, это пустое дело: найти свидетелей военных лет, и не просто свидетелей, а тех, кто знал Саблина молодым, – подумал Шмелев. – Там, пока в редакции сидел, показалось, что все легко и просто, стоит только приехать в Киев. А может, и не надо искать свидетелей. Саблин много рассказал, додумаю, подфантазирую, для этого подышу атмосферой Киева. В музее погляжу фотографии военного Киева – фантазия и взыграет».

Виктор остановился в тени каштанов. Продавщица мороженого оставила тележку и сама куда-то ушла. Ему очень захотелось мороженого, и едва он встал около тележки, сразу же откуда-то вынырнула девушка в белой куртке, белой шапочке-пилотке. Но самое главное, на что обратил внимание Шмелев, – это ее огромные как сливы глаза. «Словно у газели», – с восхищением подумал он и строго сказал:

– Где это вы пропадали целый час, голубушка? Человек стоит, изнывает от жары и голода, а вы гуляете.

– Тебе сколько? – бесцеремонно спросила она приятным голоском.

– Одно! – сменил гнев на милость Виктор.

– Я спрашиваю, тебе сколько лет? Сорок? Сорок два?

– А что, в отцы тебе гожусь? – парировал он, не отрывая взора от ее очаровательных глаз.

– Ворчливый очень, – со вздохом ответила девушка. – Как дед, – пояснила она, и глаза у нее засмеялись и заискрились.

Виктор тоже засмеялся и все же не хотел сдаваться.

– А где же вы все-таки пропадали, когда подошел желающий мороженого? – спросил он снова посуровевшим тоном.

– А тебе какое дело? Иди, а то могу и нагрубить, мы ведь все такие. – Она явно насмехалась над ним, но Виктор чувствовал, что он ей нравится, и ей приятна эта безобидная дуэль.

– Жалобу напишу, – сказал он с улыбкой.

– На деревню дедушке! – тут же отпарировала девушка. – И вот тебе булавка, приколи ее к каштану, – она не лезла за словом в карман, эта зубастая и глазастая. И для пущей убедительности, в доказательство, что поле боя осталось за ней, она сдернула с головы шапочку-пилотку, и шикарные волосы темно-каштанового цвета рассыпались по ее плечам. Тут уж Виктор и язык проглотил при виде такого великолепия и проскулил плаксивым тоном:

– Девочка, дай мне мороженого, и я поползу дальше.

– А мороженого нет! – торжествующе ответила она, и теперь Виктору уже ничего не оставалось делать, как уходить.

– Какая жалость! Хоть бы яду дала, – он сделал движение, собираясь уходить.

– Ладно уж, получи мороженого, ворчливый дед! – с улыбкой уступила она и достала ему один брикетик.

– Я вот наблюдаю за этим хмырем, – раздался за спиной грубый голос, – и думаю засунуть его к тебе в тележку или перебить ему копыто.

Шмелев неторопливо повернулся, разворачивая брикетик мороженого, и не сдержал снисходительной улыбки. Перед ним стоял узкоплечий парень с короткой шеей, и был он Виктору по плечо, с виду совсем не страшный.

– Подожди, Шурыга, успеешь, перебьешь. Видишь, человек мороженого хочет? – глаза ее смеялись, она была в хорошем настроении.

«Вот ситуация! – подумал с возникшей тревогой Виктор, но своим видом не показал, что его это волнует. – Мне еще драки не хватает. А она, чертовка, провоцирует!» И словно угадав его мысли, девушка кивнула Виктору и сказала:

– Дай этому Шурыге, чтоб не приставал!

– Я драться не умею, – ответил с улыбкой Виктор. – Я маменькин сынок.

– Тогда твое дело совсем плохо. Шурыга маменькиных сынков очень обожает. Одному он прическу делал овечьими ножницами.

«Придется ему вломить, другого выхода нет», – подумал Виктор и оценивающе еще раз оглядел парня.

А девушка развлекалась, она поглядывала с улыбкой на Виктора своими глазами-сливами и ждала, как разрядится ситуация.

– Ты чего сюда забрел? – услышал он знакомый голос и очень обрадовался, увидев капитана Рыбалко.

– Газель заманила, – усмехнулся Виктор и вдруг заметил, что Шурыги уже и след простыл.

– Она заманит кого хочешь! – сказал ласково капитан.

– Дядя Гриша! – воскликнула с укоризной девушка.

Рыбалко подошел к ней вплотную и ласково погладил по голове.

– Спектакли устраиваешь?

– Скучно.

– Это журналист из Москвы, найди кого-нибудь попроще.

– Журналист – это лучше не придумаешь! – засмеялась она и подмигнула Виктору.

– Пойдем, Витя, а то она еще чего-нибудь изобретет.

Они медленно пошли по улице, Виктор оглянулся, девушка слегка махнула ему рукой.

– Кто она? – спросил он.

– Дочка подполковника Коваля. Студентка университета, сама себе на пропитание зарабатывает, с отцом в контрах, говорит, мы неправильно живем – в кармане партбилет, а сами – рвачи, служебным положением пользуемся для получения благ и постоянно лжем, да так, что уже и не замечаем, ложь принимаем за правду.

– Красивая девушка, очень красивая. Натравливала на меня этого Шурыгу, чтобы я с ним сцепился.

– Да Шурыга смирный как ягненок, это голос у него такой. Поклоняется ей, такая любовь.

– Все, спасибо что выручили, но я пошел по своим делам. – Виктор свернул за угол, обошел квартал, но девушки с ее тележкой уже не было. Она как появилась, так таинственно и исчезла.

Шмелев сел на скамейку, идти в университет ему расхотелось, да, собственно, почему он должен кого-то расспрашивать о Саблине, когда Саблин сам живой и ответит на тысячу его вопросов? По крайней мере так было, если не считать месячной паузы, когда Саблин уклонился от беседы…

Даже из той минимальной информации, которую Шмелеву сообщил о Саблине один из его приятелей, для Виктора вырисовывался образ человека с таким героическим прошлым, что написать о нем – мечта журналиста. Однако попытки Шмелева повидаться с Саблиным встретили его глухое сопротивление. Он ничего рассказывать не хотел и от встречи отказался, чем несказанно удивил журналиста. Обычно эти люди щедры на рассказы, воспоминания, и не потому, что жаждут сенсаций, а просто им хочется с кем-то поделиться своим прошлым, показать, какими они были в молодости. И только спустя месяц, когда Шмелев уже стал забывать о Саблине, он вдруг сам напросился на встречу и рассказал ему про свою «большую войну», как он назвал все, что с ним приключилось в оккупированном Киеве, в Словакии, где он оставил по себе добрую память среди словацких партизан. Шмелев тогда мысленно решил, что пройдет по всему этому героическому пути Саблина в Киеве, обязательно съездит в Чехословакию: в Кошице, Михаловцы, Грушево, Гуменный, найдет и Томаша Крапицкого, и Яна, и Ганку – всех, кто близко знал Саблина.

Судьба сразу благоволила к Шмелеву. Уже на следующей день на планерке Главный в своей обычной манере сказал:

– Гляжу, засиделись, богатыри, ожирели, мух не ловите. Не пора ли пробежаться по стране? Предлагаю несколько тем, одна из них – для Шмелева. С него и начнем. Психологический очерк о милиции, но никаких перестрелок, погонь, психологический портрет – и все тут. Ясно?

Шмелеву уже было все ясно. Еще Главный не кончил, а он выбрал себе место командировки – Киев.

– И не копайся тут в Москве. Куда-нибудь в республику.

– В Киев поеду, – ответил Шмелев.

– Так чего же ты все еще сидишь тут? – спросил Главный в своей обычной шутливой манере, подчеркивая, что вопрос исчерпан.

– А меня уже нет, – ответил в тон Главному Шмелев. Но тот уже переключился на другую тему и разворачивал идею военных учений, откуда требовался репортаж.

«Ни черта я не успею за день! – чертыхнулся Шмелев. – Тут минимум неделю надо копаться: университет, военкомат, музей, еще надо в партийных органах. Комитет ветеранов, наверное, есть какой-нибудь Совет партизан. Ладно, потолкаюсь до вечера, завтра полечу на юг, отпишусь, сдам материал в номер и попрошу дней десять отпуска. Приеду еще раз…» – додумать он не успел. Газель с глазами-сливами остановилась перед ним. На ней не было белой куртки, не было при ней и тележки. В голубом платье с короткими рукавами, стройная, под сорок шестой размер фигура – она заставляла невольно смотреть на нее и любоваться.

– Мороженое ждешь? – спросила она с усмешкой.

– Тебя жду. А где Санчо Пансо? Где верный Шурыга? – улыбнулся в ответ Шмелев.

– По Шурыге соскучился? Сейчас будет. Ему не нравятся твои копыта, – засмеялась она весело.

– Может, уйдем отсюда? Уж очень не хочется остаться хромым.

– Уйдем! – она повернулась и пошла вперед. – Боишься?

– Разве я произвожу такое впечатление? Рост один метр восемьдесят два, второй разряд по самбо, немного увлекался каратэ. Этого для Шурыги хватит? – не удержался от рисовки Шмелев.

– Ему и не этого хватит, у него больные легкие.

– А ты санитарка? Уж не Тамарка ли?

– Угадал: звать Верка, а фамилию, наверно, Рыбалко сказал.

– А чего это ты дуришь, Верка?

– Ты о чем? О мороженом? Когда тебе говорят «мы тебя поим, кормим, одеваем, обуваем, а ты грубишь и хамишь», так лучше это право зарабатывать мороженым.

– Право грубить и хамить родителям? Вот у меня их нету, погибли оба в авиационной катастрофе. А были бы живы – самого ласкового сына имели бы, – с грустью и болью в голосе возразил Виктор.

Она взглянула на него через плечо и слегка дотронулась до его руки.

– Извини, ты не понял меня. Всюду о социальной справедливости, о равенстве, о гласности, сам, наверно, пишешь об этом, а в жизни плевали они на эту социальную справедливость: пользуются своим мундиром и тянут живым и мертвым.

– Это ты про отца, про Рыбалко?

– Нет! Эти – два дурака, по меркам других: живут от зарплаты до зарплаты, то Коваль одалживает у Рыбалко червонец, то Рыбалко у Коваля. Зашел бы к нам и поглядел на нашу мебель. А вот такие, как Труш – есть у них такой, все в ОБХСС просится, – в угро ему грязная работа. Да и не только Труш, там сплошь и рядом, всю торговлю прибрали к рукам.

– Ты-то против чего протестуешь? Давай зайдем куда-нибудь, хоть перекусим.

Она сразу повернула к кафе и все так же шла впереди на полшага.

– А чего не протестовать? Сейчас массы начинают закипать. Думаешь, отец лучше других? Правда, он ничего не берет бесплатно, но может позвонить по телефону, представиться и выбить путевку для матери в санаторий, в какой она хочет, продукты достанет, импорт. А как же наши соседи? Они не могут козырнуть формой и сослаться на свою должность, поэтому и в очередях стоят как все. Я, конечное дело, высказалась и про партию, и про должности, и про блага, и про ложь, как говорят одно, а делают другое. Мать, конечное дело, у нас скорая на расправу, в дискуссии применила запрещенный прием, вот я и самоизолировалась от них. Хлеб, соль ем свои, платье вот купила. Наверное уйду на вечернее отделение, поступлю на работу. Как тебя зовут? – без всякого перехода спросила.

– Виктор Шмелев, Советский Союз! Скажу тебе одну фразу, моя мать ее автор: «Побитый матерью – что дважды поцелован!» Она ведь сама больше переживает, что взрослой девке дала пощечину. Ты на каком курсе?

– Хочешь высчитать, сколько мне лет? Я старуха, мне уже двадцать. На Востоке таких и замуж не берут, перезрела.

Они вошли в полупустое кафе и уселись у окна. Парень-официант оценивающе поглядел на эту пару и лениво пошел к ним.

– Дай нам чего-нибудь поесть, – бросил Виктор уверенно, так, словно он здесь бывал не первый раз.

Парень пожал плечами и отошел. Вера догнала его и что-то тихо сказала. Официант снова окинул взглядом Виктора и юркнул на кухню.

– Ты что ему сообщила? Что я Герой Советского Союза?

– Я сказала, что надо уважать знаменитых актеров и так равнодушно не относиться. Когда ходишь в кино, то он тебе доставляет удовольствие, а ты ему живому не хочешь.

– А сама протестуешь против социальной несправедливости.

– Я есть хочу. А Наполеон говорил, что все надо начинать с желудка. Может, он и не так говорил, но мысль верная.

Официант принес две отбивные с луком и, подмигнув Вере, спросил:

– Такое мясо требует сухого вина, например «Цинандали», не правда ли, хозяйка?

– Ух ты, какой гурман! – восхитилась она. – Тут же безалкогольное кафе.

– Для кого безалкогольное, а для таких гостей имеем, – он исчез и тут же вернулся, прикрыв бутылку белой салфеткой.

Пока они ели и пили вино, молчали. Виктор изподтишка наблюдал за ней, видел, с какой жадностью она ест, и подумал: «Видать, мороженое не особенно ее кормит, но характер выдерживает».

– Ты ничего мне не ответила по поводу афоризма моей матери.

Вера улыбнулась, показав ряд белых зубов, облизала губы и сказала: – Если бы она меня за что-то, за провинность… А то за мнение, за критику. У меня сестренка есть, я ее очень люблю. Она каждый день приходит ко мне есть мороженое. Говорит, мама плачет, – девушка опустила глаза к тарелке и склонила голову.

– Ты, оказывается, садистка! – заключил Виктор. – А я хотел на тебе жениться.

– Отстань ты со своей женитьбой! – озлилась она. – Расскажи, зачем ты приехал в Киев, если это не составляет государственную тайну, – быстро переменила она тему и посмотрела на Виктора.

Шмелев коротко рассказал ей о редакционном задании, но особо остановился на личном интересе в Киеве.

– Приеду еще раз и покопаюсь основательно, потом поеду в Чехословакию.

– Хочешь, я тебе помогу? Пока ты будешь заниматься психологическим портретом милиционера, я поищу для тебя информацию. Мне это интересно, я же на историческом.

– Приму от тебя помощь, но на условиях капитуляции.

– Какой еще капитуляции? – удивилась она. – Ах, да, «побитый матерью…» Я подумаю!

* * *

Самолет приземлился в Адлере, прорвавшись сквозь нависшие со всех сторон дождевые тучи. Гроза подступала к аэродрому темной мрачной полосой, разрезаемой вспышками молнии. Рыбалко и Шмелев вышли из самолета, и сразу же ветер рванул на них плащи. Он вовсю разгулялся и лихо закручивал пылевые струи на бетонных дорожках. Первые тяжелые капли дождя догнали их у самого аэровокзала. Ливень обрушился на землю с небывалой яростью, мгновенно утопив в потоках воды все аэродромное поле и скрыв за водяной стеной фонари освещения.

– Пойдем в буфет, там пересидим непогоду, – предложил капитан, и они двинулись туда, где виднелась неоновая вывеска. «Что-то мне даст Сочи? – тревожно думал Рыбалко, усаживаясь за столик. – Если по правде сказать, то в основе всего – лишь надежда. А если это иностранец? Ерунда, на кой черт ему нужен этот подонок? Тем более стрелять в него. Иностранец отпадает. Шкет выехал искать иконы, но на юге иконы не ищут, это точно. А он все же поехал сюда. Зачем? Мог поехать вместе с убийцей. Ну зачем же убивать Шкета? Его можно было прогнать к чертям собачьим!» – рассердился мысленно капитан, не найдя ответа на свои вопросы.

– Пиво теплое, но сосиски горячие, – подошел к столу Шмелев и поставил на стол четыре бутылки пива. Затем он вернулся к стойке и принес две тарелки с сосисками.

– Виктор Валентинович, тебе действительно необходимо со мной таскаться? – спросил капитан, намазывая горчицей сосиску.

– Во-первых, и сразу же во-вторых, я занимаюсь не информацией, которую могу получить за час и за час ее обработать. Мое дело – психология, характеры людей, мотивы их поступков. Вот я, например, до сих пор не знаю, что привело вас в милицию, в уголовный розыск.

– Для этого не надо было ехать со мной в Сочи. Я бы тебе все это рассказал и в Киеве. Так что, Виктор Валентинович…

– Вам трудно меня понять. И чего это вы меня по имени отчеству? Я хочу наблюдать и слушать вас, – он откусил сразу половину сосиски и внимательно посмотрел на капитана. – Доктор Ватсон ждет, – проговорил он с набитым ртом.

– Ничего не выйдет, мистер Ватсон, нечего рассказывать, пустота. Южная пыль в остатках одежды, а бутылка и окурок могут быть ни при чем. Так что особенно не надейтесь. Хотя наука не ошибается.

– Я, конечно, здорово сомневаюсь, что Шкета убил иностранец, – сказал Шмелев. – Его прошлое не вяжется с таким ходом вещей.

– Я тоже сомневаюсь. До убийства Шкет сидел год за фарцовку – так, всякая мелочовка. Даже барахло перекупал, а сам не входил в контакт с иностранцами. Да лишних полгода отсидел за свою дурость. Давай, Витя, закругляться. Дождь уже перестал, солнце вот-вот появится.

Они вышли из здания и вдыхали воздух, наполненный сладковатым запахом цветов и трав. Птицы спешили наверстать разговорами упущенное в дождь время. Автобус подошел к стоянке и высадил группу пассажиров.

В город они въехали в самый разгар вечерних моционов. Прямо с автобусной станции Рыбалко позвонил в горотдел милиции. Держурный сообщил ему, что номер в гостинице заказан.

«Отдельный номер. – подумал Рыбалко. – В горячий сезон – это по-царски», – мысленно поблагодарил он Коваля, сумевшего за два часа, пока они добирались до Сочи, решить этот труднейший вопрос.

Дежурный администратор без лишних слов, понимая с кем имеет дело, дал им анкетки, попросив выполнить необходимые формальности.

«Если после такого приема я вытащу пустышку – утоплюсь», – пообещал сам себе капитан, пропуская в номер вперед себя журналиста. Из окна открывался вид на море.

Они переоделись в соответствии с сезоном и, когда они вышли из гостиницы, над городом уже висело черное небо, усыпанное алмазами звезд. Улицы, ярко освещенные, были заполнены отдыхающей публикой.

– Время коктейлей и коньяков, – заметил Рыбалко. – Может, и нам зайти куда-нибудь в бар? «На кой черт он мне нужен, этот бар? – подумал он, хотя посещение таких заведений входило в его планы. – Виктору, наверно, туда хочется», – решил Рыбалко.

– Зайдем в свой, при гостинице, – предложил Виктор.

– В свой, так в свой! – согласился капитан. «Успех равен трем нулям и единице, но надо окунуться в атмосферу».

Бар был переполнен, у входа стояла небольшая очередь, но если учесть, что люди пришли сюда не только выпить коктейль, а провести вечер на высоких мягких табуретах или посидеть в розовом полумраке зала в приятной компании, то шансов попасть до полуночи в бар у тех, кто стоял у входа, было сравнительно мало. Швейцар, верно стоявший на страже дверей, равнодушно, с царственным видом взирал на люд, переминавшийся с ноги на ногу по другую сторону стеклянного барьера и с надеждой заглядывающий в холл. Тут надо было действовать решительно и напористо, иначе либо не дойдешь до двери, либо наткнешься на непреодолимый равнодушный взгляд дверного стража, который не проявит ни малейшего желания сделать лишний шаг в твою сторону.

– Нам не пробиться, – заметил Виктор. – Видите, какой лоб стоит за стеклом? Это у него только борода белая, а сам пятипудовые мешки поднимает. Старый белогвардеец!

Капитан решительно двинулся к двери, оттеснив плечом длинноволосого юношу со своего пути, и уверенно поманил пальцем невозмутимого швейцара. Тактика себя оправдала, высокомерный страж, хотя и лениво, но подошел к двери и, откинув задвижку, уставился на Рыбалко. Капитан не особенно внушал ему доверие и уважение своей цветной рубашкой поверх брюк с двумя накладными карманами и воротником «апаш». Швейцар прикрыл на всякий случай широкой грудью, облаченной в мундир с золотыми пуговицами, образовавшийся проход в стеклянном барьере. Рыбалко не стал медлить и вступать в какие-либо объяснения, которые могли бы кончиться не в его пользу. Он просто сунул под нос швейцару удостоверение личности, где была его фотография с погонами капитана милиции, и тихо сказал:

– Уголовный розыск!

Швейцара словно подменили, царская осанка исчезла. Виктору показалось, что даже белая борода посерела, когда он отступил в сторону и распахнул дверь, заученно радостно улыбнулся и суетливо проворковал:

– Пожалуйста, проходите! Я вас не узнал! Вы же у нас бывали! Извините! Глаза подводят! Как же я вас не узнал?

– А мы у вас не бывали! – жестко процедил сквозь зубы капитан. – Это вы нас спутали с нашим товарищем. Вот он действительно у вас был частым гостем. Такой, низенький, – капитан отодвинул швейцара к стенке и поднес к его глазам фотографию Шкета. – Узнали? Он у вас часто бывал.

– Да, да, правильно! Как я оплошал! Все глаза! – засуетился швейцар. – Он наш частый гость! Всегда с красивыми женщинами приходил.

Рыбалко чуть не засмеялся, уж такого он вообще не ожидал от швейцара: Шкет с красивыми женщинами. «Врешь ты, старый лис, – подумал капитан. – Не видел ты его, а юлишь по другой причине. Запомнить Шкета – великая мудрость, когда тут проходят каждый день десятки элегантных и запоминающихся личностей…»