Люди в погонах

Теперь Мельников с нетерпением ожидал, когда наконец приедет на его место офицер-инженер, а он получит назначение в новую часть и там продолжит работу над книгой.

3

Полторы недели прошло после того, как Мельников проводил семью. Получил две телеграммы: одну из Владивостока, в которой Наташа шутливо сообщила, что «водный рубеж форсирован удачно», другую – с какой-то неизвестной станции Кедровой в три слова: «Продолжаем путь Москву».

Привыкший к семье, к шуму детей, Мельников никак не мог свыкнуться с угнетающей тишиной, которая царила теперь в доме. По вечерам он садился за стол, придвигал к себе три самодельные, сшитые из плотной линованной бумаги с толстыми зелеными обложками тетради. На каждой обложке выделялся белый квадратик приклеенной бумаги и четкая надпись: «Записки командира батальона». Первая и вторая тетради были уже исписаны полностью, а третья только начата.

Медленно перелистывая страницы, подполковник внимательно вчитывался в каждую строчку, вносил поправки, вписывал новые формулировки, подкреплял их фактами. Каждую боевую ситуацию непременно заново разыгрывал на карте или просто на листе бумаги.

Но даже в эти минуты в голову настойчиво лезли воспоминания.

Оторвавшись от рукописи, Мельников начинал ходить по комнате. Вот и сейчас, взглянув на мраморный чернильный прибор со статуэткой, изображающей одетого в медвежью шубу охотника, он живо представил первую поездку Наташи к больному.

Это было в ту зиму, когда она только начала работать в больнице. Как-то вечером прибежала домой взволнованная, раскрасневшаяся. Задыхаясь, сообщила:

– Сережа, не жди меня, ужинай, корми детей. Срочно еду в дальнее селение к эвенкам.

Сергей схватил ее за руку:

– Ты с ума сошла. Ведь ночь. Буран начинается.

Он подошел к окну, посмотрел на улицу. В лежавшем на сугробе квадрате света вихрился легкий снежок.

– Не смотри, – сказала Наташа, – и, пожалуйста, не пугай. Нужно ехать, ты понимаешь, нужно. Человек умирает.

Сергей молча стал помогать ей собираться.

У крыльца стояли длинные нарты. Возле них суетился рослый эвенк в лохматой шубе. Мельников сказал ему серьезно:

– Смотрите, чтобы жену мне в целости доставить.

– Зачем терять, доктора терять не надо, – торопливо заговорил эвенк, лицо которого пряталось в косматой шапке. – Беречь будем, сильно беречь, как мой глаз.

Наташа уселась в нарты. Эвенк устроился впереди, гикнул на лохматых собак, и легкий возок мгновенно скрылся в темноте.

Утром Наташа вернулась усталая, но радостная. Глаза ее блестели. Потирая покрасневшие от мороза щеки, она торопливо рассказывала:

– Ты знаешь, Сережа, чудесный мальчик. Глазки черные-черные, как два жучка. Брови – сплошная линия, будто кистью кто провел. И представь, осложненная форма дифтерии: сильная опухоль желез. Еще бы час-полтора – и все кончено. Прямо из лап смерти вырвала.

А через месяц у крыльца снова остановились нарты. Хозяин их размашисто зашел в дом и положил на пол шкуру большого медведя.

– Зачем это? – запротестовала Наташа. – Ни в коем случае.

Но эвенк и слушать не хотел, стоял на своем:

– Я дарю. Мальчик тоже дарит. Возьми, хороший доктор.

Он поклонился и долго тряс Наташину руку.

Вспоминая это, Мельников открыл окно и долго сидел, подставив лицо свежему ветру. Потом снова склонился над тетрадями: «В бою может возникнуть необходимость рассредоточения войск на мелкие группы. Для этого следует…»

Он подумал, зачеркнул последние три слова и сделал на полях новые пометки.

* * *

Как-то в начале сентября к Мельникову на службу зашел невысокий худощавый майор и сказал:

– Приехал по вашему делу.

Майор был работником отдела кадров. Он прошел к столу и, надеясь доставить подполковнику большую радость, сообщил с ноткой торжественности:

– Просьба ваша удовлетворена. Можете получить направление в батальон охраны, который стоит в сорока километрах от Москвы. – После небольшой паузы добавил: – Если не каждый день, то раза два-три в неделю сможете бывать дома.

Мельников задумался. Густые черные брови его сдвинулись к переносице.

– Вы недовольны? – спросил майор.

Мельников кивнул головой:

– Да.

– Почему? Далеко от города?

– Нет. Хочу в линейный батальон.

С минуту длилось молчание.

Мельников хотел сказать, что ему непременно нужны полевые войска, тактические учения, новая боевая техника. Но только спросил:

– Что еще можете предложить?

– В районе Москвы ничего.

– А в другом месте?

Майор недоуменно пожал плечами:

– Неужели вы…

– Посмотрю, давайте должность.

Майор долго думал, потом сказал:

– Батальон есть в мотострелковой дивизии.

– Где?

– Это более чем за тысячу километров от столицы.

Он подошел к висевшей на стене карте и указал то место, где коричневая гряда Уральских гор постепенно расплывалась, тускнела, уступая место желто-зеленой равнине.

– Отсюда в Москву в выходной день не съездите. Правда, учебные поля, как видите, завидные.

– Да, развернуться есть где, – согласился Мельников. – Надеюсь, дадите подумать?

– До завтра думайте, – сказал майор, так и не поняв собеседника.

Они распрощались.

Вечером, приехав домой, Мельников сбросил шинель и долго ходил по комнате, потирая виски. Мысли, будто волны в штормовую погоду, то набегали друг на друга, то отступали, чтобы с новой силой ринуться на приступ. Когда он думал о подмосковном батальоне охраны, взор его устремлялся на зеленые тетради. Что же делать с рукописью? Бросить в ящик стола, пусть покрывается пылью? Нет, это невозможно. Но как продолжать, если вокруг будут одни разводы караулов, посты и больше ничего… Но когда мысли переносились из Подмосковья в приуральскую степь, он явственно слышал голос жены: «Смотри, Сережа… только в Москву».

– Вот и смотри, – говорил он себе, продолжая ходить по комнате. – Получается, как в сказке: налево пойдешь – в огне сгоришь, направо – в воде утонешь, а прямо – гора не пускает. Попадешь же в такой чертов круг.

Сергей надел фуражку и вышел на террасу, оставив дверь приоткрытой. С океана дул холодный ветер. На небе – ни единой звездочки. На перилах дробились крупные капли дождя. Из темноты, словно из другого мира, доносились глуховатые гудки пароходов.

Глава вторая

1

Осень в этом году в приуральской степи была поистине золотая. Дни стояли ясные, безветренные. Набегавшие иногда от Каспия облака поднимались высоко и курчавились, как в жаркую летнюю пору. Медленно увядающие травы наполняли воздух густыми терпкими запахами, и даль туманилась зеленоватой дымкой.

Особенно нарядным выглядел лесок на высоком берегу безымянной речки, где среди вязов, карагачей и кленов прятался небольшой военный городок. В нем уже который год стоял мотострелковый полк. По утрам, когда над степью поднималось солнце, лесок словно загорался, листва на деревьях и кустарниках пламенела необыкновенно яркими красками.

Командир полка Павел Афанасьевич Жогин не был большим любителем природы, но и он, выходя на улицу, говорил, кивая на ближние клены:

– Эх, что творится на свете! Благодать!

– И хорошо, – замечала его жена, Мария Семеновна. – Может, еще недельку так постоит.

– Постоит непременно, – утверждал полковник решительным тоном, как будто состояние погоды зависело от его желания и воли.

Сегодня он так же сошел с крыльца, посмотрел из-под ладони по сторонам и, повернувшись к жене, которая в этот момент наливала воду в подвешенный к столбу рукомойник, сказал:

– Еще дня три погреет, а там холодов жди.

– Откуда у тебя такой прогноз точный? – недоверчиво спросила Мария Семеновна.

Жогин усмехнулся:

– Из небесной канцелярии донесение получили. Не веришь? Могу копию прислать с дежурным.

Мария Семеновна махнула рукой, выплеснула остаток воды из ведра под маленькие деревца и, не оборачиваясь, пошла в дом. Жогин, посматривая на нее, делал разминку, то приседая и вытягивая руки вперед, то выпрямляясь и разбрасывая руки в стороны.

После разминки и умывания Жогин еще немного постоял на улице и потом уже зашел в дом. Прежде чем надеть китель, он посмотрел в зеркало. Оттуда глядел на него крупный мужчина с богатырскими плечами, короткой крепкой шеей и хорошо развитой грудью. На большом одутловатом лице его резко обозначились две глубокие морщины, идущие от носа книзу, отделяя тяжелые мясистые щеки. Жогин с явным неудовольствием потер морщины пальцами и громко вздохнул:

– Ах, каналья, идет.

– Кто идет? – настороженно спросила Мария Семеновна, подавая на стол завтрак.

– Старость идет. Без всяких командировочных предписаний, не представляясь, ломится во все двери. Нравится тебе или нет – принимай.

– Какое открытие, – засмеялась Мария Семеновна. – Не к тебе первому идет она, не к тебе последнему.

– Да ну ее к дьяволу! Листва – и та опадать не хочет. А я в генералах еще не ходил.

В коридорчике зазвонил телефон. Хозяйка послушала и повернулась к мужу:

– Шофер беспокоится.

Жогин взял у нее трубку, спросил:

– Да? Машину?.. Не надо, пешком пойду.

Мария Семеновна улыбнулась:

– Утренний моцион?

– Точно. Борьба с гипертонией. Тебе тоже на базар советую пешком ходить. Полнеть не будешь.

– А я и так в норме.

Фигура Марии Семеновны еще сохраняла прежнюю стройность и позволяла носить узкие в талии платья.

– Ну где, где полнота? – допрашивала она мужа.

– Если нет, будет скоро, – ответил он.

– Спасибо за комплимент, – запальчиво бросила Мария Семеновна и вышла на кухню.

«Обиделась», – подумал Жогин, усаживаясь к столу.

После завтрака полковник направился в полк, находившийся в километре от жилых офицерских домиков. Перед тем как сойти с крыльца, он достал из-под крыши красноватый тальниковый хлыстик и поиграл им в воздухе.

Полковник любил ходить всюду с хлыстиком. Эта необычная для пехотного офицера привычка осталась у него от многолетней службы в кавалерийских частях, которая началась в конце Гражданской войны, и потому не однажды пришлось ему участвовать в борьбе с басмачами в Средней Азии. За отличие в одной смелой вылазке против банд Ибрагим-бека сам командующий наградил его именным клинком.

До сих пор в памяти Жогина сохранился этот коротенький бой. Ночь. Вражеские дозоры сняты. В горный кишлак неожиданно влетает группа красных конников. Их цель – захватить главарей укрывшейся банды. Еще мгновение – и кишлак вздрогнул от разрывов гранат, озарился пламенем. Два бородатых басмача на взбешенных лошадях с разных сторон бросились на молодого конника. Но Павел не растерялся. Спрыгнув с подбитого коня, выстрелил в одного бородача из карабина, другого наотмашь полоснул саблей и, схватив под уздцы его лошадь, быстро вскочил в седло. Только в конце боя он обнаружил, что верхушка его суконного шлема в двух местах пробита пулями.

После борьбы с басмачами Павел Жогин учился на высших командирских курсах, затем окончил академию и к 1941 году был уже помощником командира отдельного кавалерийского полка. Участвуя в глубоком рейде в тыл гитлеровских войск, подступивших тогда к самой Москве, он попал на вражескую мину. У коня раздробило голову, выворотило внутренности, а хозяин его отделался сравнительно легко: ранением левой ноги пониже колена и глубокой царапиной на правом бедре.

Пролежав полтора месяца в госпитале, Жогин получил назначение командовать отдельным запасным полком, расквартированным в южноуральском городе. Побывавшие здесь люди долго помнили потом крутой характер командира и установленную им жесткую дисциплину. Они называли этот полк «жогинской академией». Даже в других частях можно было услышать: «Раз прошел “жогинскую академию”, значит, соли попробовал».

Служба в тылу сильно тяготила Жогина, привыкшего к горячим боевым делам. Приезжавшим в полк старшим начальникам он не раз говорил: «Ну что вы держите меня тут? Неужели я хуже других? Ведь воевал же и с басмачами и с немцами». Но разговоры не помогали.

Однажды полковник пожаловался на свою судьбу командующему войсками округа. Тот спокойно спросил его: «На фронт, значит, хотите?». И так же спокойно объяснил: «Надо будет, пошлем, а пока занимайтесь тем, что поручено». Промолчал Жогин, но успокоиться не мог, слишком обидно было сидеть, читая фронтовые сводки, когда имена других офицеров уже звучали на всю страну.

Когда кончилась Великая Отечественная война и запасной полк был расформирован, Жогин получил новое назначение – заместителем начальника межокружных офицерских курсов. Скучной показалась ему эта работа: лекции, семинары, зачеты. Сиди и слушай, как отвечают офицеры на вопросы преподавателей. Нет, не привык Жогин к такой обстановке. Ему нужны боевые подразделения. Он командир, а не педагог. Его дело – командовать, решать боевые задачи. И желание полковника вскоре было удовлетворено: ему предложили принять мотострелковый полк.

Несмотря на многие годы, прошедшие после службы в кавалерии, в душе Жогин оставался кавалеристом. Вот и сейчас, бодро шагая по твердо утоптанной дорожке, сжатой с обеих сторон мелкорослым кустарником, он ловко помахивал тальниковым хлыстиком, с удовольствием стегая себя по блестящему голенищу хромового сапога.

Впереди за деревьями слышались громкие отрывистые команды. На плацу первого батальона шли строевые занятия. Едва Жогин прошел заросли, которые отделяли его от марширующих подразделений, как раздалась громкая протяжная команда:

– Смир-р-р-но-о-о!

Подразделения замерли.

Невысокий, подтянутый и очень живой майор Степшин, временно исполняющий обязанности комбата, заторопился навстречу полковнику. Остановившись, он прищелкнул каблуками, резко вскинул руку под козырек и отдал рапорт. Сделал он это с особенной ловкостью и даже с некоторой лихостью. Полковник смотрел на него строгим оценивающим взглядом и, казалось, говорил: «Правильно, хорошо». Потом он вскинул голову и крикнул, чтобы все слышали:

– Здравствуйте, товарищи!

Солдаты ответили дружно, словно одним голосом:

– Здравия желаем, товарищ полковник!..

Не сходя с места, Жогин окинул взглядом ровное поле большого квадратного плаца, местами запорошенного желтыми и красными листьями, поморщился:

– Что это? Почему такой беспорядок?

Майор насторожился, не догадываясь, о чем идет речь.

– Удивляюсь халатности, – повысил голос полковник, указывая хлыстиком на то место, где отделение солдат под звонкую команду сержанта четко отбивало шаг по пестрому настилу. – Вы скоро по персидским коврам ходить начнете. А там цветочки под ноги стелить будете. Нечего сказать, очень красиво.

– Виноват, – вполголоса ответил Степшин, поняв наконец, чем недоволен командир полка. – Сейчас все будет убрано.

Он подозвал командиров рот, приказал им выделить солдат, принести метлы. Когда ротные разошлись выполнять приказание, Жогин посмотрел на взволнованного Степшина и покачал головой, наставительно выговаривая:

– От вас-то, майор, я не ожидал этого.

Он произнес эти слова подчеркнуто. И весь смысл, который был вложен в них, Степшин уловил в ту же минуту. Его энергичное, худощавое лицо загорелось.

– Больше не повторится, товарищ полковник, – сказал он сдержанно.

К исполнению обязанностей комбата Степшин приступил три месяца назад, когда командир первого батальона, получив новое назначение, уехал. Полковник Жогин сказал тогда вполне определенно:

– Что же, будем выдвигать на его место заместителя. Человек он старательный, исполнительный.

На следующий день Степшин заполнил новую анкету, написал подробную биографию. С того момента он почувствовал себя полным хозяином в батальоне. У него не было сомнений в том, что скоро появится приказ, где будет сказано: «Майор Степшин назначается командиром первого батальона». Ведь представление и рекомендация командира полка кое-что значат.

Но вместе с уверенностью в нем росло и другое странное чувство. Ему стало казаться, что при каждом новом замечании в его адрес полковник непременно думает: «А не зря ли я тороплюсь выдвигать Степшина на самостоятельную должность?» И ему хотелось как можно лучше и быстрее выполнить указания командира, чтобы развеять эти сомнения.

С таким же старанием выполнял Степшин приказ Жогина и на этот раз. А Жогин следил, как солдаты размахивают метлами, очищая плац от листвы, и с удовлетворением отмечал: «Вот и зашевелились. Правильно. Пусть не забываются».

Потом он прошел по всему плацу, постукивая хлыстиком по голенищу. Останавливаясь перед группами солдат, начальственно покрикивал:

– Ногу, ногу выше!

Когда его требование послушно выполнялось, он одобрял и тут же делал новое замечание:

– Шаг крепче, шаг!

И в такт почти каждому своему слову машинально постукивал хлыстиком по голенищу.

С плаца первого батальона Жогин пошел на другие плацы.

2

Сразу же после обеденного перерыва к Жогину пришел начальник клуба лейтенант Сокольский. Худощавый, сутуловатый, с маленьким острым лицом, он всегда раздражал полковника своим нескладным видом. Каждый раз у него оказывалось что-то не в порядке: пуговицы, подворотничок или сапоги.

Жогин «встряхивал» Сокольского. А перед строевыми смотрами приказывал ему носа не показывать на улицу. В таких случаях Сокольский закрывался в клубе или уходил куда-нибудь, чтобы не накликать на себя неприятности.

С командиром полка лейтенант старался встречаться как можно реже. Сегодня он тоже собирался к нему с опаской. Но требовалось непременно доложить о только что полученных музыкальных инструментах, шахматах, плакатах. Полковник очень не любил, чтобы обходили его даже в самых малых делах. «Кто я вам, командир или нет? – любил он повторять при каждом удобном случае. – А если командир, то извольте прийти и доложить мне лично».

Захватив с собой кое-что из полученного имущества, Сокольский внимательно осмотрелся, подтянул потуже ремень, смахнул пыль с козырька фуражки и, стараясь казаться бодрым, вышел из клуба. В штабе возле кабинета командира он еще раз осмотрел себя, вынул из кармана тряпку, вытер сапоги и после этого уже постучал в дверь.

Кажется, все было предусмотрено, продумано каждое движение, и все-таки опять вышла неприятность. Едва он стал докладывать, подняв к фуражке ладонь, как из-под левой руки выпали свернутые в трубку плакаты. Один из них, с портретом героя Великой Отечественной войны генерала Доватора, развернулся на полу посредине кабинета. Обескураженный, Сокольский запнулся на полуслове, хотел поправиться и второпях назвал Жогина генералом. Тот сверкнул глазами, но неожиданно смягчился:

– Эк вы хватили, Сокольский. В генералы произвели… Ну, ладно, показывайте, что принесли.

Осмелевший начальник клуба подал полковнику накладные, два красивых блокнота и плакат с изображением воинской формы.

– Ага! – воскликнул тот, придвигая плакат ближе к себе. – Нужен. Дать во все роты. Пусть учатся, как носить одежду.

Потом, словно вспомнив о чем-то, перевел взгляд на Сокольского.

– А у вас что делается? Когда чистили пуговицы?

Сокольский попятился от стола, неуверенно подбирая слова для ответа.

– Вчера… нет, позавчера чистил.

Жогин покачал головой:

– Где там «вчера». Месяц назад, это будет вернее. Очень красиво получается. Ну, вот что. Приказываю чистить пуговицы каждое утро. Поняли?

– Так точно, понял.

– Эх, Сокольский, Сокольский, и как это вам присвоили офицерское звание? – Жогин громко вздохнул. – Будь моя воля, я бы снял с вас погоны не задумываясь. Точно говорю. И отправил бы вас в роту, к самому строгому старшине.

Сокольский стоял, опустив глаза, виноватый и подавленный. Губы у него подергивались, как у школьника, которого отчитывают за невыполненный урок.

«Пересолил, видно», – подумал Жогин. Взяв один из плакатов, он свернул его в трубку и подал начальнику клуба.

– Возьмите и повесьте дома над кроватью. Будете вставать по утрам, одевайтесь точно так.

– Слушаюсь, – глуховато ответил Сокольский и собрался уходить.

– Да, обождите! – Полковник пристально посмотрел в лицо лейтенанта. Он вспомнил: дня два назад замполит докладывал о том, что начальник клуба просит выделить ему отдельную комнату в одном из новых домов, которые будут отстроены к лету. Тогда Жогин не обратил на это внимания. А сейчас ему вдруг стало не по себе. Почему это Сокольский обращается с таким вопросом не к командиру, а к заместителю? Разве замполит решает вопрос о квартирах?

– Так что же вы молчите? Квартиру просили?

Лейтенант заволновался, не зная, как лучше ответить.

– Почему не хотите жить в общежитии? – допытывался полковник. – Не нравится?

– Нет, не поэтому. Ситуация такая складывается, товарищ полковник.

– Какая? Женитесь, что ли?

– Вроде этого.

– Почему так неуверенно говорите?

– Да не знаю, как оно еще получится. Поеду в отпуск, посмотрю.

– А квартиру, значит, подавайте. Нет, Сокольский, когда женитесь, представите свидетельство, тогда и о квартире говорить будем. Поняли?

Лейтенант задумался.

– Куда же я жену-то привезу, в клуб, что ли?

– А чего стесняться, везите в клуб, – серьезно сказал Жогин. – Мы, знаете, как в свое время жили? В шалашах. И еще вот что я скажу вам, Сокольский. Пора понять, что по таким вопросам надо обращаться непосредственно к командиру. Запомните это.

– Слушаюсь, – ответил лейтенант.

– Ну вот и все. Теперь оставьте мне один плакат, остальное забирайте и несите к замполиту.

Сокольский ушел. Жогин вынул из стола несколько кнопок и прикрепил плакат к стене между окнами.

Затем он вызвал своих заместителей и начальника штаба. Первым пришел подполковник Сердюк, коротконогий, с покатыми плечами и почти безбровым лицом. Совсем недавно ему исполнилось тридцать восемь лет. Но стоило подполковнику обнажить преждевременно полысевшую голову, как людям начинало казаться, что этому офицеру, вероятно, перевалило уже за сорок пять.

Сердюк почти всегда в помещении ходил в фуражке. В ней он вошел и в кабинет командира. Жогин стоял, широко расставив сильные ноги, нетерпеливо пожевывал губами.

– А ну, боевой заместитель, посмотри-ка на плакат. Хорош, правда?

Сердюк согласно кивнул головой.

Вошел начальник штаба майор Шатров, плотный, большеглазый, постоянно розовый и немного щеголеватый. Он молча вытянулся, легонько щелкнул каблуками. Следом за ним в кабинете появился заместитель по политчасти подполковник Григоренко, неторопливый, усатый, с постоянным, чуть приметным прищуром сероватых глаз. У него было завидное качество – в любой обстановке сохранять спокойный, невозмутимый вид.

– Вот что, товарищи, – сказал полковник, подняв голову. – Во-первых, прошу обратить внимание на строевые занятия. Нельзя же отрабатывать шаг, если на плацу листвы по колено. Я предупредил командиров. В другой раз буду наказывать. Во-вторых, надо требовать, чтобы у личного состава был надлежащий внешний вид. Опять сегодня Сокольскому сделал замечание. Безобразие. Вот посмотрите. – Он показал пальцем на плакат. – Специально издали. И правильно. Внешний вид – это лицо солдата. А мы забываем. Я требую развернуть работу вокруг плакатов.

– Агитаторов надо мобилизовать, – подсказал Григоренко.

Жогин махнул рукой.

– Что тут сделают агитаторы? Пусть сами командиры воспитывают. – Он повернулся к начальнику штаба и распорядился:

– Позвоните комбатам и скажите, что полковник приказал.

– Слушаюсь, – ответил Шатров, чуть наклонившись вперед, и первым вышел из кабинета.

Оставшись один, Жогин долго расхаживал от стены до стены. Потом сел за стол и начал просматривать давно уже принесенные начальником штаба документы. Здесь были донесения о состоянии боевой техники, вооружения, сводки о расходе горючего. Вместе с ними лежало письмо председателя колхоза «Маяк» Фархетдинова. Он просил помочь ему в борьбе с волками, которые в этом году не давали покоя стадам овец и коров.

Жогин перечитал письмо трижды, подумал: «Что же, мы воевать с волками будем? Боевую учебу в сторону – и вперед, в атаку на волков. Нечего сказать, красиво получится. И сообразит же этот Фархетдинов». Потом он вспомнил, что Григоренко с Шатровым иногда ходят на охоту. Взял красный карандаш и написал размашисто через все письмо: «На данный факт обращаю внимание наших охотников». Подчеркнув это жирной чертой и отложив письмо в сторону, он стал просматривать другие бумаги.

В кабинет снова вошел Григоренко.

– Что у вас ко мне? – строго спросил Жогин.

– Насчет агитаторов, товарищ полковник. Зря вы недооцениваете такую силу. Есть ведь товарищи хорошие, инициативные.

Жогин улыбнулся:

– Значит, зажимаю?

– Так получается. Ведь к вашим словам прислушиваются, потом в ротах начинают их повторять. В результате люди становятся безынициативными.