Анатомия обмана

Любовь к матери всё ещё жива. Я ощущаю её по волне негодования и злости, расплескавшейся внутри меня после слов младшего Лядова.

– Выбирай выражения! Ты говоришь о моей матери!

Мужчины переглядываются. Обмениваются вопросительными взглядами.

– Анют, мы тебя услышали. – примирительно произносит Николай Петрович.

Мужчина поднимает руки, будто признаёт поражение, и шагает к столу.

– Присаживайся. Сейчас будем пробовать твою картошечку, пока я пол слюной не закапал. – продолжает болтать полковник, обходя кухонный стол и выдвинутый стул.

– Услышали. – отчаянно киваю, вновь сжимая кулак. – Услышали, но не поняли. Я поеду. Пусть будет мать. Пусть будет хоть всё семейство Зверевых. Я поеду. На самом деле поеду. Если это поможет ускорить весь этот процесс и на этом настаиваете вы, Николай Петрович, то я обязательно поеду. Очень хочется, если ни определённости, то хотя бы своих честно заработанных денег и телефон. И вся ответственность будет на вас двоих. Так и знайте, если мне опять перепадёт, то виноват будет не тот, кто нанесёт удары, а именно вы.

Мужчины снова переглядываются, а я не сдерживаюсь и закатываю глаза. Должно быть, это что-то из области фантастики – семейных уз и зова крови. Мне кажется, они общаются этими взглядами. Ментально как-то.

– Но картошку вы попробуете, – командным тоном произношу я, кивая в сторону Макса, – А Макс пока посуду помоет.

…поразительно, но двое полицейских меня послушались и уже через десять минут мы на машине Николай Петровича выезжали на трассу, ведущую в город.

– Прости, Ань, мы не подумали об одежде. – кося на мою толстовку, Макс рвано выдыхает, глядя на пятна крови.

Это сейчас такие мелочи. Что мне сейчас до пришедшего в негодность спортивного костюма, если вся моя жизнь пришла в негодность?

– Николай Петрович, – не хочу завязывать разговор с Максимом, переключаюсь на его отца, – Ну, как картошка?

– А не обидишься?

Пожимаю плечами. Я, вообще-то, старалась, но обижаться, скорее всего, не стану. Под конец готовки я её чуть не спалила.

– Я ещё попробую. – уверенно отзываюсь я, вызвав смех своего собеседника.

– Целеустремлённая, значит?

– Скорее уж упорная.

Вновь оказываюсь наедине со своими мыслями. Я знала, что без этого раунда, моя игра не будет окончена никогда, но, признаться, я не уверена, что готова к нему сейчас.

Не верю, что мать так быстро одумалась. Не верю, что она вообще на это способна. Я ужасный человек. Просто отвратительный. Не верить самому близкому и дорогому человеку, который только может быть – дно дна.

Наверное, я задремала или ушла слишком глубоко в себя, потому что из какой-то параллельной реальности меня вывел хлопок дверей.

Приехали.

Макс помогает мне выбраться из машины. Только вот я не вижу в упор торца здания. Мы остановились у каких-то мусорных баков и рядом с тёмной, с облупившейся краской, дверью двухэтажного здания.

Пока иду, считаю окна и прикидываю направление. Очень быстро прихожу к выводу, что это что-то вроде запасного входа в тот же райотдел.

Не ошибаюсь. Меня ведут хоть и незнакомыми коридорами, но в той же стилистике и цветовой гамме, что и виденные мной коридоры с центрального входа.

– Мы будем рядом, Анют. – только сейчас я чувствую самый чистейший ужас.

Наивная и глупая, я отчего-то решила, что они будут со мной. Рядом. Не за стеной или стеклом, а именно рядом.

Распахнувшаяся сбоку дверь не даёт мне поддаться панике и вырваться наружу мольбам об участии хотя бы одного из Лядовых.

Как я вообще могла всё это затеять, думая, что хоть с чем-то в состоянии справиться самостоятельно? Да мне страшно до одури!

– Входи, Поплавская.

Ненавистный мной Прохоров выглядывает из-за полуоткрытой двери.

– Ты справишься. – шепчет Макс, отступая от меня.

Мне остаётся только сделать шаг вперёд. Именно так я и поступаю, напоминания себе, что возврата уже нет. Я сожгла почти все мосты, что могли бы привести меня обратной дорогой, а те, что не сожгла, выжгу сейчас дотла. Я обязана.

Вхожу в светлый кабинет. Меня неприятно удивляет, что очень похож на комнату для настоящих допросов. Как в фильмах. Металлический стол. Металлические стулья с плоскими сиденьями. И… зеркало во всю правую стену.

– Ань…

Мама… Сердце останавливается. Она выглядит уставшей и измотанной. Под глазами залегли тени, а губы упрямо поджаты. Растрёпанный, такой привычный мне, пучок тёмных волос на голове.

– Надеюсь, вас можно оставить наедине на пару минут? – ухмыляется следователь.

– Как же стыдно… – мать прячет лицо в ладонях, и я почти верю раскаянию, звучащему в её голове.

Но стоит дверям закрыться за Виталием Евгеньевичем, как все мои сожаления и стыд улетучиваются в один короткий вопрос:

– Девочка моя, зачем ты это делаешь?

Она не понимает…

Я не верю, что она не понимает. Не хочу в это верить.

– Ты знаешь, зачем. – сдержанно произношу я, поправляя фиксатор на шее.

Сажусь рядом с ней, упрямо глядя в стену напротив. Если честно, мне даже плевать, слушает ли кто-то сейчас наш разговор. Я не выдам себя ни словом.

– Не знаю. – всхлипывает в ладони мать. – Это же неправда, он никогда вас не бил. Что мне сделать, чтоб остановить всё это?

На миг она открывает лицо, ища мой взгляд заплаканными глазами, а я безжалостно произношу единственно верное:

– Сказать правду, мама. Просто скажи правду.

Глава 6

В какой-то момент я понимаю, что теряюсь. Просто путаюсь в датах, годах, побоях и обстоятельствах, когда отчим Ани её избивал. Я не мог себе представить, что слышать подобное будет так тяжело.

– Она врёт. – выдыхает отец, не сводя пристального взгляда с комнаты за стеклом.

– Кто?

Я уже ничему не удивлюсь. Прохор так насел на Аню, будто это она кого-то избивала годами.

– Вообще, обе. Но сейчас я имел в виду мать Анюты. С Аней всё понятно, она пытается её выгораживать.

Разворачиваюсь к отцу, вопросительно подняв брови:

– И с чего такие выводы.

Он хмыкает.

– Помнишь, Прохор заходил к нам в самом начале, когда озвучивал результаты экспертизы, оставив мать и дочь наедине?

Киваю, прекрасно помня, настороживший даже меня разговор.

Как там говорит папа обо мне? Пороху не нюхавший юнец?

– Зверева постоянно говорит с уточнениями. Это не прямой обман, Максим, но тревожный звоночек. Она десятки раз повторила: «Он не бьёт своих детей», «Он не мог этого сделать с Аней» и прочее, прочее, прочее… Знаешь, это как скрытый сигнал, что с кем-то другим он мог так поступить и кого-то другого он мог избить. Обычно такие женщины кричат, что их мужчины не обидят и мухи. Они более категоричны и непоколебимы, а эта… Что-то там есть.

– А Аня в чём мать выгораживает?

– Когда она думала, что они наедине и их никто не слышит, она попросила мать сказать правду. То есть, мать всё-таки была в курсе, каким способом её муж воспитывал неродную дочь. Но упорно продолжает это отрицать, давая показания.

Я не впечатлён.

– Я тоже это заметил. Но мы не сможем заставить девчонку потопить собственную мать. Пусть идёт как идёт.

Отец со мной согласен.

Звереву недолго ходить без судимости. Результаты экспертиз против него. Кровь на деньгах Анина. На них же его отпечатки. Его анализ крови показал, что человек крепко выпил и вполне мог бы соскочить под состояние опьянения и аффекта, если бы это был единичный случай в их семье. Телефон Анюты чист. Хотя я вообще не понимаю, что там хотел найти Прохоров. Он отчитался, что никакой активности в заявленные часы не было. Не было и сомнительных поисковых запросов.

Меня до зубного скрежета злит этот следователь. Я всё чаще ловлю себя на мысли, что он не мразь за решётку хочет посадить, любителя распускать руки на тех, кто не в состоянии дать сдачи, а уличить Аньку в обмане.

– Он всегда был таким конченым? – вырывается у меня, слыша его очередной вопрос.

– Ваша мать утверждает, что Зверев Валерий Александрович любил вас с сестрой одинаково. Равноценно вкладывался и равноценно занимался вашим воспитанием. Основным источником дохода в вашей семье был именно он. Не проще ли ему было бы вас куда-то сплавить, при такой неприязни, как вы утверждаете? Школа-интернат. Родственники по отцовской линии. – абсолютную херню несёт он.

– Девчонку сейчас рванёт. – хмыкает отец.

Перевожу взгляд на Аню. Грудь часто вздымается. Зрачки расширены. Глаза как блюдца. Незаштопанная бровь изогнута. Лицо стремительно краснеет.

– Виталий Евгеньевич, – цедит девчонка, – А вы от стула жопу открываете? Всегда здесь сидите и записываете то, что вам говорят все, кто к вам приходит?! – голос звенит злостью и высокомерием. – Кто меня обеспечивал? Я ушла из школы с девятого класса, получив аттестат. Сразу же устроилась работать в кафе, где и работаю по сей день! С тех пор и до этого самого дня я обеспечиваю себя сама! Воспитание? Вам мало ваших бумажек с освидетельствованием его воспитаний? Так давайте, тащите несколько пачек бумаги, я тоже вам расскажу массу всего интересного! А лучше сразу ноутбук! У вас же нормальный райотдел? Или до сих пор всё от руки и на тяп-ляп фиксируете?!

Горжусь этой девочкой. Вроде высказала всё следователю она, а горд я.

– Анечка, но ведь ты же сама так захотела. – лепечет её мать. – Ты ведь и шла туда на летнюю подработку.

– Мама! – рявкает Поплавская, отчего её длинные волосы взлетают вверх, вторя положению тела девушки, что вскакивает с места. – Я так тебя люблю! Так люблю тебя, мама! Но ты этого не понимаешь! Даже сейчас не понимаешь!

Фурия, вихрь, а не девчонка. Даже Прохор в шоке.

– Не ревнует ли она мать к отчиму и новой сестре? – бормочет отец, отвлекая меня от завораживающего зрелища.

– Ну таким способом вряд ли можно… – осекаюсь. До меня доходит, что отец имеет в виду.

– Если он сядет, то очень даже можно.

– Пап, ты чего? – смотрю на своего старика, сомневаясь в его благоразумии.

– Да ничего. Мысли вслух. – отмахивается он.

Я успокаиваюсь.

Всецело верю Ане. Мне плевать, кто и в чём сомневается.

Она любит свою сестру. Она вся побитая рвалась её спасать всего одну ночь назад. Она с ней играет. Проводит время. Милана улыбалась, увидев свою старшую сестру на парковке утром, когда мы выходили из райотдела и повстречались с её очень “приятной” бабкой.

Ревность к матери? Так и для этого она что-то припозднилась. Зверева в браке с отчимом Ани больше шести лет. Неужели бы не вырвалась наружу эта ревность за все предшествующие года?

Сомнительные мотивы.

– Кхм… – кашлянув в кулак, я перевожу на отца требовательный взгляд. – Почему ты и Прохоров вообще пытаетесь найти Анины мотивы? Не Зверева, а Анины. Что происходит?

– Я? – изумляется. – Я вообще ничего не ищу. Рассуждал вслух. Мне это помогает. Слуховая память и восприятие такое. То, что слышу твёрже того, что я вижу.

***

Она не понимает. По-прежнему не понимает. Не помнит ничего, что он творил годами.

Как спасать маму, свою семью, если самый близкий человек в неадеквате? Я столько всего уже рассказала усатому при матери, а она ни на миг не засомневалась, ничего не поняла, ни о чём не догадалась.

Мне чертовски больно и обидно, но ничего из этих чувств не должно просочиться наружу.

Злит меня следователь? Умышленно выводит из себя? Просто издевается? Ну и пожалуйста! Злиться и огрызаться я имею право – это нормально, учитывая сложившиеся обстоятельства.

Обеспечивал меня отчим. Ага. Воспитанием он моим занимался. Смешно, не могу, дайте поржать хоть спокойно, а не это всё. Мать моя утверждает, понимаешь ли. Шикарно. Мало того что она сидит, хлопает заплаканными глазами и ничего, НИЧЕГО не понимает и не слышит, не хочет думать, она ещё и врёт!

Взрываюсь в одно мгновение:

– Виталий Евгеньевич, а вы от стула жопу открываете? Всегда здесь сидите и записываете то, что вам говорят все, кто к вам приходит?! – усы следователя пришли в движение. У нормальных людей вверх ползут брови, а у него – усы. – Кто меня обеспечивал? Я ушла из школы с девятого класса, получив аттестат. Сразу же устроилась работать в кафе, где и работаю по сей день! С тех пор и до этого самого дня я обеспечиваю себя сама! Воспитание? Вам мало ваших бумажек с освидетельствованием его воспитаний? Так давайте, тащите несколько пачек бумаги, я тоже вам расскажу массу всего интересного! А лучше сразу ноутбук! У вас же нормальный райотдел? Или до сих пор всё от руки и на тяп-ляп фиксируете?!

– Анечка, но ведь ты же сама так захотела. – то ли оправдывается, то ли продолжает защищать этого урода мать. – Ты ведь и шла туда на летнюю подработку.

Я шла! Да, я шла в кафе подработать на лето, чтоб у меня были деньги. Хоть какие-то. Хоть на что-то, за что не придётся отчитываться ни мне, ни матери. И осталась я в кафе работать, потому что поняла, что могу эти деньги зарабатывать, а тянуть мою учёбу просто никому не упёрлось.

Конечно, я мечтала, что поступлю в какой-то колледж подальше отсюда и смогу так же работать и не загибаться, но… Уехать оказалось не так просто. Не просто корни – удавка на шее.

– Мама, я так тебя люблю! Так люблю тебя, мама! Но ты этого не понимаешь! Даже сейчас не понимаешь! – очередная попытка, подсказать матери верное направление, вырывается наружу.

В допросной становится тихо. Виталий Евгеньевич чешет свои усы, мама с настороженностью смотрит на меня, а я не могу заставить себя занять прежнее место.

– Но я тебя тоже очень люблю, Анечка… – мать подаёт голос, медленно поднимаясь на ноги.

Я не спешу бросаться в её объятия, хоть и какая-то неведомая сила меня в них толкает.

– И его, да? – хрипло отзываюсь я, отступив на шаг назад.

– Конечно. – растерянно выдыхает она. – Это просто какое-то недоразумение. Мы же одна семья…

Не раскисаю. Не позволяю себе перейти на крик снова. Сжимаю руку в кулак и тихо произношу:

– Это так трогательно, мама. – усмехаюсь. – Пусть пьёт, бьёт, а ты его будешь любить больше меня. Он оценит. Уверена. – шумно сглатываю, повернувшись к следователю, и чётко задаю вопрос: – Виталий Евгеньевич, а мою мать можно тоже на какое-то психическое освидетельствование отправить? Или обязать к часам с психологом? Мне кажется, она больна, как раз по этой части.

Перевожу взгляд на ту, что с каждым годом всё больше становилась матерью и всё меньше мамой, и замолкаю.

Сосредоточенное и привлекательное лицо застыло передо мной. Безумный взгляд сканирует меня от кончиков волос до носков моих кроссовок. Она хмурится. Приоткрывает губы, но сказать не решается.

Вот она – эта магия родственных уз, что отчётливо мной наблюдалась в семье Лядовых. Я без слов понимаю, что процесс пошёл – она начинает догадываться, зачем я превращаю наши жизни в ад.

– Есть что-то ещё? Я хочу уйти. – опускаю глаза в пол и разжимаю кулак.

Понемногу успокаиваюсь.

Боюсь торопиться с выводами, но, кажется, этот раунд за мной. Если мама хоть на мгновение засомневалась, я уже победила, какой бы ни был конечный счёт. Толчок я дала, остальное за ней. Не хочу быть зверем, не хочу уподобляться ему. Мама должна сама всё понять и сделать выбор. САМА. Я не стану давить и постоянно оставлять подсказки.

– Аня, подожди. – мать отмирает. – Как же ты? Где ты…

– Со мной всё хорошо.

– Я не знала, что тебе нужно… принесла кое-что из вещей. Они у следователя в кабинете…

Мне вещи?

Не знаю, как на это реагировать.

Это всё? Мать уже всё решила? Я пошла на хрен из дома? С глаз долой, из сердца вон? Или как? Забота? А не лучше ли было её проявить, встав на защиту своего ребёнка, а не этого урода?

– Спасибо. Ты очень любезна. – всё, на что меня хватает.

– В принципе, мы закончили. – подаёт голос усатый. – Идёмте. Я верну вам ваши личные вещи, денежные средства и заберёте баулы из моего кабинета.

Прохоров встаёт из-за стола, забывая на нём бледно-голубую папку. Сверхважную и такую необходимую, за которой он выходил из допросной, оставив меня наедине с той, что в прошлую нашу встречу отлупила меня. Ага, такую необходимую, что он ни разу в неё не заглянул. Уловка, которую я разгадала лишь позже.

Теперь я точно уверена, что мне не верит не только усатый, но и кто-то из Лядовых.

…или же мне не верит вообще никто.

Глава 7

Таращусь на две огромные сумки, расстёгнутые наполовину, и не решаюсь что-нибудь с ними сделать.

Мне всё вернули: деньги, телефон, даже сумки, которые мне собрала мать. Почти всё… Ещё бы кто-то вернул мне нормальную жизнь и мою семью.

– Ань, можно? – выводит из мысленного потока голос Макса.

Сама виновата. Нужно было закрыть за собой дверь, а не плестись, как болванчик к сумкам, которые мужчина всей моей жизни оставил рядом с кроватью.

Смотрю на него минуту. Молчу, рассматривая мужчину со всех сторон, без стеснения и стыда. Да и были ли они когда-то, эти стыд и стеснение? Он мне в душу запал, когда кусок мяса привёз бабе Нине… Вышел из машины, взглянул на меня из-под тёмных, солнцезащитных очков своими карими глазами, подмигнул, растянув губы в небрежную улыбку, и… я пропала.

– Ань? – зовёт он, тепло улыбаясь.

С трудом сдерживаю стон. Киваю.

Как так получилось, что вся моя жизнь наперекосяк? Хотела быть с Максом, жить с ним под одной крышей, дышать им, жить им – пожалуйста. Всё сбылось, но каким-то извращённым образом. Совсем не так, как я хотела.

– Входи, конечно. Это твой дом.

– Но комната твоя. – всё так же улыбается он, переступая порог. – Ты же понимаешь, что это ничего не значит? – кивает на сумки у моих ног.

– Не понимаю. Она меня просто выставила из дома.

– После случившегося, вполне очевидно, что ты домой не вернёшься, а ходить в чём-то нужно. Это ведь забота. Не грузись.

Хах. Вот ты какой, Лядов младший? Видишь в людях только хорошее? И почему же я тебе не верю?

– После случившегося было бы вполне очевидно поступить иначе – выставить эту мразь, а не меня. – ухмыляюсь, искоса наблюдая за растерянностью Макса. – Видимо, очевидное… это просто не про меня. Забей. Я справлюсь. Я не стану разбирать вещи, Макс. Завтра попробую найти и снять себе комнату. Деньги у меня опять есть, так что не вижу причин доставлять вам неудобства.

– Не понял? – он выглядит искренне изумлённым. – Зачем это всё? Ты можешь жить здесь столько, сколько тебе нужно. Ты никому не доставляешь неудобств. К тому же… – он враз светлеет, широко улыбаясь, – Ну куда же ты пойдёшь в свой день рождения?

Хочу сказать хоть часть правды, но язык не поворачивается. Всему виной треклятая искренность Максима. Как ему такому сказать, что Лядовым пора выйти из игры? Как признаться, что я столько лгала за прошедшие сутки, что такого количества лжи не наберётся и за все мои почти восемнадцать лет? Как обвинить его с отцом в недоверии, если я об их подозрениях, по идее, и знать не должна?

Много лжи. Слишком много обмана для одних суток.

– А если я скажу, что ничего не забыла? – рвано выдыхаю, отводя взгляд в сторону. Я нуждаюсь в правде. Хотя бы её части, чтоб не растерять себя, в бою со зверем. – Стоит ли так издеваться над чувствами маленькой девочки? – невольно губы трогает язвительная ухмылка.

Конечно, маленькая. Ну а какая ещё? Как кому-то можно доказать, что возраст – просто цифра? Да, она обязывает. Да, бывает уголовно наказуемой. Да, на законных основаниях ограничена. Да, нелепа и мала… Но это цифра. Просто цифра. Она ничего не может рассказать о моей душе, о моих чувствах и желаниях. Она не характеризует меня как человека.

Я всё понимаю. Сама. Сама всё понимаю, а в груди щемит с каждым разом, как я мысленно возвращаюсь к нему в объятия. Я всё испортила. Наверное, стоило сразу сказать, сколько мне лет и… посмотреть, как любовь всей моей жизни уходит, не подарив мне ни одного похода в кино, забега в кафе, долгих разговоров в его машине у моей калитки…

– Аня, это не смешно. – нервно выпаливает Лядов.

– А кто смеётся?

Оборачиваюсь к нему, перехватываю его взгляд и с дрожью в голосе выдыхаю:

– Что? Малолетка не должна любить? Это тоже неправильно и уголовно наказуемо, Макс?

– Мне двадцать шесть лет, Аня. – обескураженно шепчет он, отступая к распахнутым дверям.

Пятится, будто загнанный зверь, отнюдь не из семейства хищников.

– А мне завтра восемнадцать. Всё? Обмен очевидным закончился?

– Восемь лет…

– Ты сейчас про срок или про нашу разницу в возрасте? – ухмылка искажает моё лицо. Я не могу ничего с собой поделать. Внутри всё дрожит, будто я уже целую вечность болтаюсь над пропастью на каком-то уступе или канате. – Я люблю. И мне не стыдно. – пожимаю плечами, видя его испуганный взгляд, и спешу отвернуться.

Довольно на сегодня откровений. Да и не хочу видеть, как он уходит. Снова.

И почему мне кажется, что его уход вновь окажется побегом… от меня?

Хочу отвлечься и лезу в сумки. Мне банально не хватает зубной пасты и щётки. У Лядовых я стесняюсь спросить или попросить, каким бы глупым это ни было.

Я знаю, что наглость – второе счастье, но не моё, не в моём случае. В моём случае, Макс Лядов – моё второе счастье. Первое – моя семья.

В боковом кармашке находится коробка с парфюмированным мылом, мой шампунь и моя зубная щётка. Я не знаю, радоваться мне находке или огорчаться.

Снова ухожу в себя, перебирая руками добытые предметы, и незаметно для себя ковыряю полуобломанными ногтями коробочку. Она раскрывается. Деньги и кусочек мыла выскальзывают мне на колени.

Что это?

Не веря своим глазам, я разворачиваю две пятитысячные купюры, сложенные раз в пять, и долго на них смотрю.

«Как это понимать? Ты всё ещё любишь меня и заботишься обо мне, мама?» – думаю, глядя немигающим взглядом на десять тысяч, что были спрятаны в коробочке с мылом и две огромные сумки в моих ногах.

***

– Куда ты собрался на ночь глядя? – отец требует ответов, которых у меня нет.

Мне некуда толком идти, но я обязан покинуть этот дом.

– Сниму номер в гостинице. – говорю первое, что приходит на ум.

– Что происходит, Максим?

Я и сам уже ничего не понимаю.

Около недели назад я, кажется, и думать забыл о девочке с глазами цвета льда. Все мои мысли занимала Марина Вязеченко – моя девушка, невеста, почти жена. Точнее, наш разрыв.

Если бы можно было на расставания оставлять отзывы и баллы, я бы поставил нам высшую оценку. Два взрослых человека сели за стол, поговорили и пришли к общему решению.

С Мариной было легко. Моментами охеренно настолько, что кровь довольно редко приливала к мозгу. Моментами непонятно. Моментами яростно… Но здесь я сам виноват. Не стоило ввязываться в отношения с моделью. Встречи, фотосессии, съёмки, реклама… И вокруг всегда толпы мужчин – от стилиста, до пузатых кошельков, находящих её на каждом пафосном приёме.

Как говорил отец: «Не по Сеньке шапка».

То, что изначально привлекало на физиологическом уровне, со временем переросло в нечто большее, и я сам не заметил, как начал ревновать, пытаться оставить её рядом с собой и дома – в моей квартире, где мы прожили полгода. А потом… Предложение. Такое же, как и наши отношения – яростное, спонтанное и лёгкое. И следом за ним неутешительный диагноз…

Я бесплоден.

Странный факт, я совсем не думал о детях до похода в клинику, куда Маринка меня и затянула, а после результатов обследования я только о них и думаю. Постоянно. Беспрерывно. Возвращаюсь к мыслям о детях каждый раз, как вижу на улице молодую маму с коляской, как проезжаю мимо скейт-парка, где любит тусоваться молодёжь, глядя на… Аню.

Почему родителям Поплавской когда-то дали зачать и родить ребёнка, а нам с Мариной нет? Мы адекватны. Не пьём толком. Не курим. Занимаемся спортом. Не ссоримся и не приемлем решения конфликтов применением физической силы. Уверен, останься из нас в живых кто-то один, с нашим ребёнком не случилось бы ничего, что произошло с Аней.

– Ты меня вообще слышишь? – отец недовольно хмурится.

Он стоит посреди коридора, закрывая собой мне путь к двери, и всерьёз обеспокоен. Как и я.

Я не хочу волновать старика. Но и жить в этом доме я не могу. Не имею права!

– Слышу. – выдыхаю, привалившись к стене плечом.

Странная ситуация. Нелепая. Я взрослый мужик, двадцати шести годиков, а отец так гипнотизирует мои ключи от машины, которую только сегодня удалось забрать из ремонта, будто я малолетний пиздюк или пьяным собрался за руль.

– Не буду спрашивать, почему не останешься. Спрошу, почему не домой поедешь?

– Не уверен, что Марина уже съехала. Нам лишний раз пересекаться не стоит.

– Кофе будешь?

Не могу сдержать улыбку. Отец в своём репертуаре. Меня всегда поражала его способность, вмещать в себя сурового полковника, отдавшего треть жизни Следственному Комитету, и нерешительного, порой даже стеснительного мужчины, с растерянным взглядом маленького ребёнка.