Киннотё. Золотая Бабочка. Пробуждение

Раньше от таких слов у меня бы перехватило дыхание, забилось сердце, похолодели руки. Теперь я лишь зафиксировала небольшое увеличение нагрузки на процессор – мозг начал активнее обрабатывать информацию.

– На каком основании? – спросила я, и мой голос прозвучал ровно, с едва заметным металлическим призвуком.

Накамура-сан достал один из документов:

– Согласно пункту 7.3.2 нашего договора, страховка покрывает стандартное медицинское лечение и протезирование. Но процедура, которой вы подверглись… – он сделал паузу, снова бросив взгляд на мои руки, – она классифицируется не как необходимая технология. Более того, полная кибернетизация не входит в список страховых случаев.

– Я не выбирала эту процедуру, – возразила я. Система отметила повышение громкости моего голоса на 12%. – Это было единственным способом сохранить мне жизнь.

– Понимаю, – он явно пытался говорить мягче. – Но с юридической точки зрения, ваш текущий статус… неоднозначен. Технически, ваше биологическое тело было признано умершим. То, что врачам удалось сохранить мозг и осуществить перенос сознания – это прекрасно, но…

– Я что – больше не считаюсь человеком? – закончила я за него. Индикаторы в моем поле зрения показывали повышение температуры процессора. Это было самое близкое к эмоциональной реакции, на что я теперь была способна.

По документам я все еще числилась гражданкой Японии, хотя Япония теперь существовала только в исторических записях. Но кем я была теперь – человеком с искусственным телом или машиной с человеческим мозгом? Этот вопрос не давал покоя не только мне, но и юристам страховой компании.

Накамура-сан нервно поправил галстук. Мои сенсоры уловили учащение его пульса и легкое повышение температуры тела – классические признаки стресса.

– Дело не в этом, – он достал еще один документ. – Смотрите, даже если бы мы классифицировали вас как человека с протезами, стоимость вашего нового тела многократно превышает страховые лимиты. Базовая страховка покрывает протезирование максимум на пять миллионов йен. Ваше тело стоит…

– Двенадцать миллионов четыреста тысяч йен, – произнесла я. – Плюс операция по извлечению мозга – семь миллионов восемьсот тысяч. Плюс интеграция – девять миллионов триста тысяч. Я помню каждую цифру.

Он кивнул, явно чувствуя себя неловко:

– Вы понимаете, что это далеко за пределами любых стандартных страховых выплат?

Я посмотрела в окно. Мой усовершенствованный мозг уже просчитывал варианты: продажа квартиры покроет примерно треть суммы, все сбережения – еще около десяти процентов. Даже если продать все имущество, мои раритетные издания стихов…

– А что если бы врачи не спасли меня? – спросила я, снова поворачиваясь к Накамуре. – Если бы я просто умерла, страховка выплатила бы компенсацию моей семье?

– Да, – ответил он после паузы. – Страховка жизни составляет двадцать миллионов йен.

Я издала короткий смешок, больше похожий на механический звук:

– Как иронично. Моя смерть стоила бы дешевле, чем моя жизнь.

Накамура-сан опустил глаза:

– Мне жаль, Оказе-сан. Правда жаль. Но я ничего не могу сделать. Положения договора…

– Я понимаю, – прервала я его. – Все логично. Рационально. Я теперь тоже очень хорошо понимаю логику и рациональность.

Я поднялась, стараясь двигаться плавно, не демонстрировать механическую природу своего тела. Накамура-сан тоже встал, все еще избегая прямого взгляда.

– Простите за потраченное время, – сказала я, направляясь к выходу. – Я всего лишь хотела убедиться, что исчерпала все возможности.

Уже у двери я обернулась:

– Знаете, я учила своих студентов, что литература помогает понять человеческую природу. Интересно, появятся ли когда-нибудь книги, которые помогут понять таких, как я?

Не дожидаясь ответа, я вышла в коридор. Система продолжала анализировать ситуацию, предлагая варианты решения, подсчитывая проценты по кредитам, оценивая стоимость имущества. Мой усовершенствованный мозг работал с эффективностью компьютера, но даже он не мог найти выход из этого финансового тупика.

В лифте я поймала свое отражение в зеркальной стене. Идеальное лицо, похожее на фарфоровую маску, слегка светящиеся глаза. Я выглядела как дорогое произведение искусства. Теперь нужно было найти способ выплатить за него непомерную цену.

После встречи в страховой компании я впервые оказалась на улице одна. Больничный двор казался другим – слишком детальным, слишком информативным. Я видела каждую трещину в асфальте, различала отдельные листья на деревьях за сотню метров, автоматически определяла скорость и направление ветра. Поток данных был ошарашивающим, как сказали бы мои ученики.

Первый самостоятельный шаг дался неожиданно тяжело. В больнице, под присмотром техников, все казалось проще. Теперь же система начала выдавать предупреждения о разбалансировке калибровки. Сенсоры давления в ступнях сходили с ума, посылая противоречивые данные: слишком твердо, слишком мягко, неровность поверхности, угол наклона.

[Ошибка калибровки: датчик давления L-7]

[Рекомендуется перезагрузка сенсорной подсистемы]

[Внимание: нестабильность в работе стабилизаторов]

Я замерла, пережидая поток ошибок. Мимо прошла медсестра, её рука случайно коснулась моего плеча. Прикосновение отозвалось странной пустотой – система зарегистрировала контакт, определила силу давления (0.7 Н), температуру чужой кожи (36.8°C), но где было само ощущение? То неуловимое чувство человеческого тепла, которое невозможно измерить в цифрах?

Я сделала еще шаг, потом другой. Движение постепенно становилось увереннее, хотя все еще оставалось неестественно точным, выверенным до миллиметра. Сервоприводы работали с тихим жужжанием, которое улавливали мои чувствительные аудиосенсоры.

Внезапно левую ногу пронзила острая боль. Я споткнулась, схватившись за ближайшую скамейку. Система не регистрировала никаких повреждений, все показатели были в норме. Фантомная боль, подсказал мой аналитический ум. Мозг все еще помнил старое тело, пытался получать сигналы от нервов, которых больше не существовало.

– Все в порядке? – раздался обеспокоенный голос. Пожилая женщина остановилась рядом, протягивая руку.

– Да, спасибо, – мой голос звучал ровно, несмотря на дисконфорт. – Небольшой сбой в системе.

Она отдернула руку, только сейчас заметив мою механическую природу. Сенсоры зафиксировали учащение её пульса, расширение зрачков – классические признаки испуга. Раньше такая реакция задела бы меня, вызвала бы волну обиды и горечи. Теперь я лишь отметила этот факт, добавив его в растущую базу данных о взаимодействии с людьми.

Боль в несуществующей ноге постепенно утихла, но тут же появилось фантомное ощущение зуда в отсутствующих пальцах правой руки. Мой мозг никак не мог смириться с потерей тела, посылая сигналы конечностям, которых больше не было. Как объяснить нейронам, что они теперь подключены к серворприводам и гидравлике?

Я двинулась к выходу с больничной территории. Каждый шаг отдавался в процессоре новыми данными: угол наклона поверхности, сила трения, распределение веса. Мой новый мозг обрабатывал эту информацию с компьютерной эффективностью, но человеческая часть сознания тосковала по простому, интуитивному движению.

На пешеходном переходе система вдруг выдала критическую ошибку калибровки. Все сенсоры разом сошли с ума, посылая противоречивые данные. Зрение на секунду раздвоилось, баланс нарушился. Я застыла посреди перехода, пока потом ошибок проносился через процессор.

[Критический сбой сенсорной системы]

[Рекомендуется немедленное обращение к техническому специалисту]

[Внимание: возможно повреждение калибровочных настроек]

Сигнал светофора сменился на красный. Я все еще стояла посреди дороги, пытаясь перезагрузить сбоящие системы. Водитель ближайшей машины нетерпеливо просигналил. Паника? Нет, только холодное осознание своей уязвимости. Я была сложным механизмом, и как любой механизм, могла выйти из строя в любой момент.

Наконец системы стабилизировались, и я смогла дойти до тротуара. Присела на скамейку, давая процессору время остыть. Рядом играли дети, их смех и крики фиксировались моими сенсорами с беспощадной четкостью: частота, тембр, громкость – все превращалось в цифры и графики.

Я подняла руку к лицу, разглядывая идеальные металлические пальцы. Раньше на этой руке была родинка чуть выше запястья. Маленькое несовершенство, делавшее её живой, настоящей. Теперь же каждый сустав был произведением инженерного искусства, каждое движение – результатом сложных вычислений.

Фантомные ощущения накатывали волнами: зуд в несуществующей коже, боль в отсутствующих мышцах, тяжесть в легких, которых больше не было. Мой мозг отчаянно цеплялся за память о человеческом теле, не желая принимать свой новый дом из металла и пластика.

Где-то в глубине сознания шевельнулся страх – не острый и парализующий, как раньше, а холодный и рациональный. Страх перед будущими сбоями, перед возможными поломками, перед зависимостью от технического обслуживания, которое я не могла себе позволить. Страх перед тем, что однажды мой механический скафандр откажет, и сознание погаснет в мертвом металле.

Но даже этот страх был каким-то отстраненным, теоретическим. Словно я читала о чужих проблемах в учебнике по психологии, а не проживала их сама. Может быть, это тоже было частью моей новой природы – способность воспринимать даже собственные эмоции как набор данных для анализа.

Это было даже иронично. Тело умерло среди металлических остовов, а мозг умрёт в персональном металлическом гробу. Кому ещё удастся умереть дважды?

Я поднялась со скамейки, борясь с новой волной фантомных ощущений. Впереди был долгий путь в больницу, и каждый шаг мог принести новый сбой, новую ошибку калибровки. Но это был мой путь – путь существа, застрявшего между человеческим и механическим, между памятью о живом теле и реальностью мертвого металла.

Глава 3

Я стояла в больничном холле, глядя через панорамные окна на оранжереи соседнего уровня станции. Система автоматически анализировала состав воздуха в помещении (78% азота, 21% кислорода, следы углекислого газа и антисептиков), освещенность (872 люкса), влажность (62%). Все эти данные постоянно обновлялись в моем поле зрения, создавая успокаивающий информационный шум. Теперь это было моим аналогом глубокого дыхания – погружение в поток технических данных.

– Юри?

Я узнала голос Юкио раньше, чем повернулась. Система мгновенно определила частотные характеристики, но мне не нужен был анализ – я помнила этот голос, помнила, как он звучал утром, когда мы прощались в тот день. "Береги себя", – сказал он тогда и нежно поцеловал на прощание. Какая ирония.

Медленно, стараясь двигаться максимально плавно, я обернулась. Юкио стоял в пяти метрах от меня (5.2 метра, если быть точной – проклятые сенсоры не умели округлять), и его лицо… Раньше я бы почувствовала, как сжимается сердце при виде такого выражения. Теперь я лишь регистрировала расширение его зрачков (на 48%), учащение пульса (до 92 ударов в минуту), изменение цвета кожи (побледнение на 23%).

– Привет, – сказала я, и мой голос прозвучал почти нормально. Почти. Легкий металлический призвук никуда не делся.

Он сделал шаг вперед, затем остановился. Его взгляд скользил по моему телу, и я видела, как расширяются его зрачки при виде каждой механической детали. Белый композитный материал корпуса чуть светился в люминесцентном освещении холла.

– Доктора говорили, но я не думал… – он запнулся. – Я не представлял…

– Что я буду выглядеть как робот? – закончила я за него. Раньше в моем голосе была бы горечь. Теперь только констатация факта.

Юкио сделал еще один шаг, поднял руку, словно хотел прикоснуться, но замер. Я видела его колебание, считывала микровибрации мышц, регистрировала изменения в его дыхании. Мои сенсоры работали с беспощадной точностью, превращая его эмоции в массив данных.

– Можно? – спросил он тихо.

Я кивнула. Его пальцы коснулись моей щеки, и система мгновенно выдала данные:

[Контакт зарегистрирован]

[Давление: 0.3Н]

[Температура объекта: 36.7°C]

[Влажность кожи: 67%]

Но где было само ощущение? Где была та теплота, которую я помнила? Теперь между нами был слой композитного материала, превращающий любое прикосновение в набор цифр.

Когда он пытался обнять меня, его тело инстинктивно сопротивлялось контакту с холодным металлом. Я регистрировала микроскопические движения: как напрягались мышцы, готовые отстраниться, как учащалось дыхание от стресса, как расширялись капилляры в попытке согреть кожу в местах соприкосновения с моим корпусом.

– Ты… холодная, – прошептал он.

– Система терморегуляции поддерживает оптимальную температуру для работы процессоров и батареи, – ответила я автоматически. – Примерно 28 градусов по Цельсию.

Он отдернул руку, словно обжегшись. Хотя это я была холодной, не он.

Юкио попытался улыбнуться, но я видела напряжение в его лицевых мышцах. Мой новый мозг услужливо сопоставил это с базой данных человеческих эмоций: дискомфорт, страх, жалость.

– Я много думал, как… – он снова запнулся. – Врачи сказали, что ты можешь вернуться домой.

Я кивнула:

– Да, базовая калибровка завершена. Я функциональна.

– Функциональна, – эхом повторил он. – Юри, ты… ты всё ещё ты?

Вопрос повис в воздухе. Система отметила повышение температуры процессора – мой эквивалент эмоционального напряжения.

– Мой мозг сохранился, – сказала я. – Все воспоминания на месте. Я помню нашу первую встречу в книжном магазине. Помню, как ты подарил мне сборник хайку на день рождения. Помню вкус того ужасного кофе, который ты пытался приготовить в нашу первую совместную ночь.

– Но?

– Но я не могу больше пить кофе. Не чувствую его запаха. Не ощущаю тепла твоих рук. Всё, что я могу – это измерить температуру, давление, влажность. Преобразовать прикосновение в цифры.

Он шагнул ближе, попытался обнять меня. Неловко, осторожно, словно я была хрупкой. Какая ирония – теперь я была прочнее его. Мои сенсоры зафиксировали дрожь в его руках, учащенное сердцебиение, запах страха в его поте. Он боялся меня. Боялся того, чем я стала.

Раньше в такие моменты я чувствовала тепло его тела, уют его объятий, защищенность. Теперь же я лишь регистрировала точки контакта, считывала биометрические показатели, анализировала состав его дыхания. Идеальная машина для сбора данных. Всё, кроме того единственного параметра, который действительно имел значение – чувства любви, которое невозможно измерить никакими сенсорами.

– Прости, – прошептал он, отстраняясь. – Мне нужно… привыкнуть.

– Конечно, – ответила я. Мой голос звучал ровно, без модуляций. Как у машины.

В его взгляде я видела все, что нужно было знать. Мои оптические сенсоры фиксировали каждую микромимику, каждое движение глаз, каждое подергивание мышц. Система услужливо анализировала эти данные, выдавая заключение, которое я уже знала: человек передо мной больше не видел во мне свою невесту. Он видел машину с загруженными воспоминаниями той, кого любил.

Может быть, он был прав. Может быть, та Юри действительно умерла в той аварии, а я была лишь очень точной копией, способной воспроизводить её воспоминания, но не её чувства. Философский вопрос, достойный долгих дискуссий. Вот только теперь у меня не было ни сердца, чтобы чувствовать боль от этих мыслей, ни слезных желез, чтобы оплакивать эту потерю.

Наша квартира на тридцать втором уровне станции всегда казалась мне уютной. Небольшая – всего сорок квадратных метров, но нам хватало. Теперь же система точно определила площадь: 42.7 м², высота потолков 2.8 м, температура воздуха 22.3°C. Цифры, цифры, вечные цифры.

Входная дверь открылась с тихим шипением пневматики. Юкио пропустил меня вперед – привычный жест вежливости, который теперь казался неуместным. Я была тяжелее его килограммов на двадцать, и мой корпус мог выдержать прямое попадание пули. Забота выглядела нелепо.

Прихожая встретила меня знакомым полумраком. Раньше мне потребовалось бы несколько секунд, чтобы глаза привыкли к темноте. Теперь мои оптические сенсоры мгновенно адаптировались, переключившись в режим ночного видения. Я видела каждую пылинку, каждую царапину на стенах, каждое пятнышко на зеркале.

– Добро пожаловать домой, – сказал Юкио неловко. – Я… я старался поддерживать порядок.

Я прошла в гостиную, совмещенную с кухней. Всё было на своих местах: мои книги на полках (153 тома, включая редкое издание Кобаяси Иссы), фотографии на стенах (37 снимков, из них 12 – с моими учениками), рабочий планшет на столе (модель прошлого года, 64% заряда батареи). Взгляд выхватывал детали с механической точностью, превращая родное пространство в набор инвентарных данных.

На туалетном столике в спальне осталась моя косметика. Теперь она была бесполезна – мое новое лицо не нуждалось в макияже. Я подняла флакон любимых духов (состав: спирт этиловый 80%, ароматические масла 15%, вода очищенная 5%). Поднесла к несуществующему носу. Ничего. Только химическая формула на дисплее.

На кухонном столе все еще стояла моя любимая чашка с недопитым чаем – Юкио не решился её убрать. Засохшие чаинки на дне (точный состав: 92% органических веществ, 8% минеральных примесей) были похожи на застывшее время. В шкафу висело мое любимое платье, теперь бесполезное – мой новый корпус не нуждался в одежде, хотя мог её носить для создания видимости нормальности.

– Хочешь чаю? – спросил Юкио, явно пытаясь разрядить обстановку. – Я купил тот зеленый, который ты…

Он осекся, наконец осознав. Я покачала головой:

– Я больше не могу пить, Юкио. Никакой пищи, никаких напитков. Мое тело работает на электричестве.

– Прости, я… – он замялся. – Просто по привычке.

Привычка. Раньше я каждое утро готовила нам чай. Особый ритуал: вода определенной температуры, заварка ровно на три минуты, любимые чашки. Теперь же…

Я прошла на кухню, взяла чайник. Мои пальцы сомкнулись на ручке слишком сильно – металл смялся с тихим скрипом.

[Предупреждение: превышение допустимого усилия]

[Рекомендуется калибровка сервоприводов]

– Юри! – Юкио дернулся вперед. – Осторожнее, ты…

– Сломаю? – я разжала пальцы. На чайнике остались вмятины. – Да, похоже, мне нужно заново учиться обращаться с хрупкими вещами. Со всеми вещами, если быть точной.

На стене висела наша совместная фотография с фестиваля цветущей сакуры. Я помнила тот день: запах цветов, легкое головокружение от шампанского, тепло его руки. Теперь фотография была просто набором пикселей определенной цветовой гаммы. Система услужливо проанализировала композицию, баланс белого, фокусное расстояние. Но где были сами воспоминания? Не технические детали, а чувства?

– Может, присядем? – предложил Юкио, указывая на диван.

Я медленно опустилась на сиденье, стараясь рассчитать силу. Обивка слегка прогнулась под моим весом. Юкио сел рядом, но не слишком близко. Раньше мы всегда сидели, соприкасаясь плечами. Теперь между нами было расстояние в 47 сантиметров. Система зафиксировала это число с беспощадной точностью.

– Я могу спать на диване, – сказал он вдруг. – Пока ты… пока мы не привыкнем.

– Я вообще не сплю, – ответила я. – Только ухожу в режим экономии энергии на несколько часов для профилактики систем. Кровать мне не нужна.

Тишина. Я слышала его дыхание (18 вдохов в минуту), биение сердца (78 ударов), шум крови в венах. Слишком много информации. Слишком много данных там, где раньше была просто близость.

Мой взгляд упал на стопку контрольных работ на столе. Почерк учеников, красные пометки моей рукой, наклейки-звездочки за особо удачные ответы. Вся моя прежняя жизнь была в этих деталях: в привычке пить чай определенной крепости, в особом способе расставлять книги на полках, в любимой подушке с вышитыми цветами, в фотографиях учеников на стенах.

Теперь же каждая из этих вещей словно принадлежала другому человеку. Человеку, который умел чувствовать вкус чая, уставал от долгого чтения, радовался успехам своих учеников. Человеку, которого больше не существовало.

– Знаешь, – сказала я, глядя на свои механические руки, – когда я очнулась в больнице, мне казалось, что самое сложное – это привыкнуть к новому телу. Научиться двигаться, координировать действия, управлять системами. Но сейчас я понимаю: самое сложное – это осознать, что я больше не могу жить как раньше. Не могу делать привычные вещи. Быть прежней собой.

Юкио молчал. Что он мог сказать? Любые слова утешения звучали бы фальшиво. Мы оба понимали: та жизнь, которую мы планировали вместе, та будущая Юри, которой я должна была стать – всё это осталось в прошлом. Теперь передо мной было другое будущее, непонятное и пугающее.

Вот только страх тоже был всего лишь записью в памяти. Как и любовь. Как и надежда. Всё, что осталось – холодный анализ ситуации и понимание: прежняя жизнь закончилась. Началась какая-то другая, и я пока не знала, какая именно.

…Вечер опускался на станцию Сарутахико. За окном плыли рекламные голограммы – яркие, навязчивые, окрашивая комнату в переменчивые цвета. Одна из них предлагала последнюю модель нейроимплантов для усиления эмоциональных реакций. Горькая ирония – теперь я могла точно определить частоту мерцания каждого пикселя рекламы (473.2 Гц), но не могла почувствовать того, что она обещала.

Я сидела на краю кровати, наблюдая за игрой света на своих белых механических руках. Система услужливо анализировала частоту мерцания (1.2 Гц), интенсивность освещения (от 240 до 780 люкс), спектральный состав.

Юкио был добр. Я знала это. Понимала, что должна испытывать благодарность – он пришел за мной в больницу, не отшатнулся при виде механического тела, пытался сохранить подобие нормальности. Мой мозг регистрировал эти факты, выстраивал логическую цепочку: забота → признательность → благодарность. Но где было само чувство? Только холодное, рациональное знание: я должна быть благодарна. Но благодарность, как и любовь, оказалась не просто набором логических выводов. Это было как решать уравнение, зная формулу, но не понимая сути математики. Я могла просчитать правильную реакцию, но не могла её почувствовать.

Что делает нас людьми? Память? Разум? Способность чувствовать? Я сохранила два из трех, но почему-то именно отсутствие чувств, казалось, лишило меня человечности больше, чем потеря тела. Может быть, Декарт ошибался, и суть человека не в способности мыслить, а в способности чувствовать?

Он вошел в спальню неслышно, но мои аудиосенсоры уловили его дыхание, ритм сердца, шорох одежды. Данные, бесконечный поток данных вместо простого ощущения присутствия любимого человека.

– Юри, – его голос звучал мягко. – Можно?

Он сел рядом, и матрас слегка прогнулся под его весом (67.3 кг, точка давления в 32 см от края). Его рука коснулась моего плеча – осторожно, нежно. Система отреагировала мгновенно:

[Тактильный контакт зафиксирован]

[Давление: 0.2Н]

[Площадь соприкосновения: 15.7 см²]

[Температура кожи: 36.6°C]

Я должна была что-то чувствовать. Раньше от его прикосновений по коже бежали мурашки, учащалось сердцебиение, перехватывало дыхание. Теперь были только цифры на внутреннем дисплее.

– Я скучал по тебе, – прошептал он, придвигаясь ближе.

Понимая, чего он хочет, я повернулась к нему. Мои сервоприводы работали с идеальной плавностью – последствие многочисленных калибровок. Его пальцы скользнули по моей щеке, и я увидела, как расширились его зрачки, участилось дыхание. Все признаки возбуждения были очевидны, система услужливо классифицировала каждый из них.

Он потянулся за поцелуем. Мои губы встретили его – идеально смоделированные, с точно рассчитанной мягкостью композитного материала. Но я не чувствовала ничего, кроме давления и температуры. Никакого трепета, никакого жара, никакого желания. Только данные:

[Контакт: губы]

[Давление: переменное, 0.1-0.4Н]

[Температура: 36.8°C]

[Влажность: 98%]

Я помнила наш первый поцелуй – как кружилась голова, как подгибались колени, как все тело словно наполнялось светом. Теперь же система выдавала лишь сухие данные о давлении и температуре. Где-то в глубине механического тела хранилась память о тех ощущениях, но это было все равно что читать описание поцелуя в книге – технически точно, но безжизненно.

Юкио отстранился резко, прерывисто дыша. В его глазах читалось смятение.

– Прости, я… – он запнулся. – Это как целовать…

– Машину? – закончила я за него. – Да. Потому что теперь я и есть машина, Юкио.

Он вскочил, пробежал рукой по волосам – жест, который раньше казался мне таким милым. Теперь я просто отметила тремор в его пальцах (амплитуда 0.3 мм, частота 8.2 Гц).

– Нет, ты не… – он осекся. – Ты все еще ты. Просто…