Первая мировая война

23 июля австрийский посол наконец вручил сербскому правительству ультиматум, дав на размышление всего 48 часов. Сербы были, мягко говоря, удивлены: текст документа был составлен так, что удовлетворить эти требования было невозможно. В числе прочего, Австрия требовала для расследования убийства допустить своих жандармов на территорию Сербии. Это означало конец национальной независимости, и сербы на это пойти не могли. Сербское правительство согласилось на все требования, кроме допуска на свою территорию австрийской полиции.

24 июля 1914 года. Германия, курорт Бад-Киссинген

Многочисленная курортная публика горячо обсуждала Сараевское убийство, но при этом оставалась совершенно спокойной и продолжала свое лечение. И даже австрийский ультиматум не сильно встревожил отдыхающих. Только генерал Брусилов отчетливо понял, что к чему, и решил немедленно вернуться в Россию. Знакомые чуть ли не со смехом уверяли его, что он слишком мнителен и никакой войны не будет. Но он никого не слушал.

В день отъезда, уже спускаясь к ожидавшему экипажу, генерал встретил на лестнице гостиницы князя Юсупова.

Князь Юсупов Феликс Феликсович, граф Сумароков-Эльстон (1856–1928). Был известен в столице своими экстравагантными выходками и гомосексуальными связями. В Киссингене находился в свадебном путешествии после бракосочетания с княжной императорской крови Ириной Александровной, племянницей Николая II. В 1916 году стал одним из инициаторов и участников убийства Григория Распутина.

Узнав, что Брусиловы уезжают, Юсупов был крайне удивлен:

– Зачем? Ведь ни вы, ни ваша жена не окончили курса лечения?

– Да, к сожалению, еще не совсем окончили. Но война на носу, и мне своевременно нужно прибыть к моим войскам. Попасть в число военнопленных я не желаю.

– Ну что за вздор! – воскликнул Юсупов. – Никакой войны быть теперь не может, а то мне дали бы знать. Я нанял виллу великому князю Георгию Михайловичу, и он на днях сюда приедет. Если же он не приедет, тогда нужно будет подумать.

– Это дело ваше. Я сегодня уезжаю. Прощайте.

Брусиловы благополучно добрались до Санкт-Петербурга. В это время Юсупов с семьей был арестован в Берлине, и только с большим трудом, кружным путем через Швецию, ему удалось вернуться в Россию.

Через пять дней после ультиматума, 28 июля 1914 года, в 11 часов утра, Австро-Венгрия под давлением Германии объявила Сербии войну.

Сербскую столицу от Австрии отделяла лишь река Дунай. Австрийцы установили орудия и начали хладнокровно расстреливать Белград.

Вначале никто не мог поверить, что в Европе XX века убийство одного человека может стать причиной артобстрела жилых кварталов европейской столицы.

А затем последовали действия…

Россия первой заявила, что никогда не допустит оккупации Сербии. Между Санкт-Петербургом и Берлином, Берлином и Веной, Веной и Санкт-Петербургом, Санкт-Петербургом и Парижем, Парижем и Лондоном летали телеграммы. Послы встречались с премьер-министрами и монархами.

Каждая из стран пыталась решить лишь свои собственные проблемы. Лишь Николай II стремился избежать войны, делая для этого все возможное. Он немедленно отправил германскому императору телеграмму:

«…Было бы правильным передать австро-сербский вопрос на Гаагскую конференцию. Рассчитываю на твою мудрость и дружбу».

Не принять это предложение было просто нельзя, но Вильгельм II на телеграмму не ответил. Это означало одно – Германия хочет войны. В этот же день в немецкой армии были отменены все отпуска.

Англичане до унижения отчаянно пытались отгородиться от своих обязательств перед союзниками, чтобы избежать участия в конфликте. Министр иностранных дел Англии Эдуард Грей обещал немцам, что его страна не будет мешать Германии воевать с Россией, если немцы не тронут Францию.

Но это было еще не все: из 18 членов британского правительства 12 выступили против исполнения союзнического долга и перед Францией.

Французы были шокированы. Всего несколько лет назад англичане уговорили Францию сосредоточить весь свой флот в Средиземном море, обещая защищать ее северные берега. А теперь французское побережье оказывалось совершенно беззащитным перед немецкими линкорами.

Узнав об этом, французский посол в Англии Поль Камбон сказал: «Не пора ли вычеркнуть слово „честь“ из английского словаря?»

Становилось понятно, что России нужно надеяться только на себя. 31 июля в стране была объявлена всеобщая мобилизация. Верховным главнокомандующим сухопутными и морскими силами империи был назначен великий князь Николай Николаевич.

Великий князь Николай Николаевич (Младший) (1856–1929) – внук императора Николая I, дядя императора Николая II. Участник Русско-турецкой войны 1877–1878 годов, генерал от кавалерии. Популярен в армии, но за огромное честолюбие, властолюбие и резкий характер офицерами гвардии прозван «Лукавым».

Берлин предъявил Петербургу ультиматум – через 12 часов российская мобилизация должна быть прекращена.

1 августа 1914 года. Санкт-Петербург, Министерство иностранных дел

Сергей Дмитриевич Сазонов не спал уже трое суток. Или больше? Он не помнил, когда в последний раз был дома. Вся его жизнь теперь проходила между Советом министров на Елагином острове и собственным кабинетом в здании Главного штаба на Дворцовой. Где-то там, в городе, наверное, жизнь шла своим чередом. Сазонов собирался сегодня переночевать дома, но в пять часов вечера, когда он был в Совете министров, с его начальником канцелярии, бароном Шиллингом, связался германский посол Фридрих Пурталес и заявил, что ему необходимо безотлагательно видеть министра иностранных дел. Шиллинг заверил его, что немедленно сообщит, как только его превосходительство вернется в министерство.

Время близилось к полуночи. Сазонов ждал Пурталеса. Он прекрасно понимал, что германский посол везет ему объявление войны.

И вот в гулкой тишине огромного здания раздались шаги. Пора. Сазонов встал из-за стола. В кабинет вошел секретарь, доложил:

– Его превосходительство посол Германии, граф Фридрих Пурталес.

Сразу вслед за секретарем в кабинет как-то боком вошел Пурталес. Глаза его лихорадочно блестели, на бледном лице горели малиновые пятна. Прямо с порога германский посол заявил:

– Мое правительство поручило мне узнать, готово ли российское правительство дать благоприятный ответ на ноту от 31 июля.

Сазонов очень спокойно произнес заранее заготовленную фразу:

– Объявленная общая мобилизация не может быть отменена, но Россия не отказывается продолжать переговоры.

Пурталес сделал несколько шагов вперед, достал из кармана какую-то бумагу и повторил вопрос:

– Готова ли Россия отменить мобилизацию?

– Нет, – ответил Сазонов.

Пурталес, почти задыхаясь от волнения, задал вопрос в третий раз.

– Осознаете ли вы в полной мере тяжкие последствия, к которым может привести отказ России согласиться на требование Германии об отмене мобилизации?

– У меня нет другого ответа, – твердо сказал Сазонов.

– В таком случае, – голос Пурталеса дрожал, – я должен вручить господину министру следующий документ.

Дрожащими руками он передал Сазонову сложенные листы – ноту об объявлении войны, – отошел к окну и закрыл лицо руками. Разворачивая бумаги, Сазонов с удивлением услышал глухие звуки рыданий – у Пурталеса не выдержали нервы.

Нота содержала сразу два варианта текста: первый – на случай, если Россия согласится остановить мобилизацию, второй – если откажется. Они оказались соединены в одном документе по оплошности германского посольства в Санкт-Петербурге. Но в обоих вариантах, то есть независимо от полученного ответа, Германия объявляла России войну.

Пока Сазонов читал документ, Пурталесу удалось кое-как успокоиться. Он подошел к Сазонову, обнял его и быстро вышел из кабинета.

Чтобы дойти до Зимнего дворца, Сазонову понадобилось бы только пересечь площадь. Но императора в Зимнем не было: несколько лет назад царская семья покинула Санкт-Петербург и жила в Екатерининском дворце Царского Села. Вечером 1 августа, когда Николай II возвратился после Всенощной в Феодоровском соборе, ему доложили о ноте германского правительства и объявлении войны. Государь немедленно отправил еще одну телеграмму императору Вильгельму. Она также осталась без ответа.

Во время ужина государыня и ее дочери плакали. Императрица Александра Федоровна первой произнесла пророческие слова:

«Битва будет ужасной… Человечество пройдет через величайшие испытания…»

Вечером 1 августа немецкие войска вступили на территорию Люксембурга. Через сутки это государство было полностью оккупировано.

3 августа Германия официально объявила войну Франции.

4 августа германская армия пересекла бельгийскую границу. В ответ Великобритания объявила войну Германской империи.

6 августа Австро-Венгрия объявила войну России.

…Боевые действия уже шли полным ходом, когда в Берлине встретились два германских рейхсканцлера – отставной, Бернгард фон Бюлов, и действующий, Теобальд фон Бетман-Гольвег. Бюлов спросил: «Как же это случилось?», – имея в виду войну. Бетман-Гольвег с горечью ответил: «Ах, если бы знать!»

Эта война, которую вполне можно было избежать, навсегда изменит лицо Европы и всего мира и станет одной из самых страшных в истории человечества, унеся более 10 миллионов жизней… В России ее сначала называли Второй Отечественной, потом – Великой, и лишь позднее назовут Первой Мировой.

2 августа 1914 года. Одесса

У афишной тумбы собралась небольшая толпа, которая с каждой минутой увеличивалась. Родион подошел поближе. Люди напряженно пытались прочитать какую-то бумагу. Расталкивая всех локтями, прямо перед Малиновским выбрался расклейщик объявлений, в заляпанном клейстером фартуке, с рулоном бумаг под мышкой, кистью и ведерком в руках.

– Чего там? – тут же спросил Родион.

– Вона, – расклейщик неопределенно махнул в сторону кистью, разбрызгивая клей. – Вишь, какое дело. Да-а-а… – Покрутил головой и ушел.

Малиновский встревожился. Происходило что-то странное. Он энергично ввинтился в толпу, пробираясь поближе к тумбе, и вынырнул прямо перед большой сероватой бумагой, еще влажной от клейстера. В глаза бросились большие буквы «Мы, Николай Второй…». Царский манифест. Сердце как будто провалилось куда-то в живот. За спиной кто-то бормотал: «Господи, помилуй, что же это?».

– Сынок, – похлопал его по плечу старик-рабочий, – ты грамоте обучен?

Родион кивнул, бегая глазами по строчкам и не понимая ни слова.

– Зачти нам, что там.

И Родион начал читать:

– «Божией милостью Мы, Николай Второй, император и самодержец Всероссийский, царь Польский, великий князь Финляндский, и прочее, и прочее, и прочее, объявляем всем Нашим верным подданным. Следуя историческим своим заветам, Россия, единая по вере и крови с славянскими народами, никогда не взирала на их судьбу безучастно. С полным единодушием и особою силою пробудились братские чувства русского народа к славянам в последние дни, когда Австро-Венгрия предъявила Сербии заведомо неприемлемые для державного государства требования…»

Остановился передохнуть. Старик-рабочий с сомнением произнес:

– Как-то смутно все. Непонятно, к чему.

Сзади из толпы истерический женский голос выкрикнул:

– Да что же тут непонятного!

Рабочий снова похлопал Родиона по плечу:

– Ты давай, сынок, не останавливайся.

– «Презрев уступчивый и миролюбивый ответ Сербского Правительства, – продирался Родион через колючие строчки манифеста, – отвергнув доброжелательное посредничество России, Австрия поспешно перешла в вооруженное нападение, открыв бомбардировку беззащитного Белграда».

– Ну, это мы, кажись, и так знаем! – заметил молодой парень в тельняшке под заношенным пиджаком. Руки у него были сплошь в мелких шрамах от крючков рыбачьего перемета.

– А ты не лезь. Сам не могешь прочесть – и молчи, – строго заметил старик-рабочий.

– Ну не томите уже, родимые! – взмолилась какая-то тетка с корзиной, от которой сильно пахло рыбой. – У меня ж тут ставридка совсем спортится.

– «Ставри-идка», – передразнил молодой рыбак. – Вот только тебя тут, тетка, не хватало.

– Да закрой уже хлебало, паря! – крикнули из толпы. – Дай уже дочесть.

Рыбак развернулся было к обидчику, но увидел напряженные лица и смолчал. Малиновский продолжил читать:

– «…Вынужденные, в силу создавшихся условий, принять необходимые меры предосторожности, Мы повелели привести армию и флот на военное положение, но, дорожа кровью и достоянием Наших подданных, прилагали все усилия к мирному исходу начавшихся переговоров…»

– Штой-то? – не выдержала тетка с корзиной. – Люди добренькие, поясните, за-ради Христа!

– Замириться, вишь хотели, – озадаченно произнес старик-рабочий.

– Хто?

– Царь наш хотел замириться с астрияками.

– И што?

– Да помолчи же ты, мать, ну никак силов нету! – закричали сзади из толпы. Тетка испуганно прихлопнула рот рукой.

– «…Среди дружественных сношений, союзная Австрии Германия, вопреки Нашим надеждам на вековое доброе соседство и не внемля заверению Нашему, что принятые меры отнюдь не имеют враждебных ей целей, стала домогаться немедленной их отмены, и, встретив отказ в этом требовании, внезапно объявила России войну».

Голос Родиона сорвался. Война! За спиной кто-то протяжно охнул. Тетка с рыбой беззвучно заплакала, утирая слезы концами платка. Старик-рабочий мелко крестился. Молодой рыбак озадаченно сдвинул на затылок люстриновый картуз:

– Вот так-так. Война, стало быть.

Родион развернулся и выбрался из толпы наружу. По вискам, по шее неприятно ползли капли пота. Смутно, как через вату, он слышал, как кто-то вслух дочитывает манифест:

– «…Ныне предстоит уже не заступаться только за несправедливо обиженную родственную Нам страну, но оградить честь, достоинство, целость России и положение ее среди Великих Держав…»

– Постоим за Россию-матушку! Православные!

– Наваляем немцу от души!

– И с прибавкою!

– «…Мы непоколебимо верим, что на защиту Русской Земли дружно и самоотверженно встанут все верные Наши подданные. В грозный час испытания да будут забыты внутренние распри. Да укрепится еще теснее единение Царя с Его народом и да отразит Россия, поднявшаяся как один человек, дерзкий натиск врага…»

Родион лихорадочно думал. Ему необходимо попасть на войну. Он же так хотел воевать, сражаться, стать героем! А как? Тетка Елена, понятно, не отпустит, так кто же ее спросит? Надо сбежать да и проситься на фронт. Добровольцем. А куда идти проситься-то? Он оглянулся. Рядом озабоченно совещались два гимназиста, по виду – его ровесники.

– … я бы пошел.

– Как ты это себе представляешь, Валька? Призыв с 17 лет.

– А если добровольцем? – встрял Малиновский.

– Без разницы. До 17 и не суйся.

– Ну так пока будем ждать, война уже и кончится!

– Да, не повезло.

Малиновский отошел в сторонку. Нет, так не пойдет. Что значит «не повезло»? Надо что-то придумать. И тут же в голове возник план: первым делом – запастись сухарями на дорогу и сходить на вокзал, разузнать про военные эшелоны. И как-нибудь ночью залезть в вагон, сховаться поглубже, а там видно будет. Как-нибудь до фронта и доберешься.

В тот же день манифест читали и в Санкт-Петербурге. Перед Зимним дворцом собрались тысячи жителей столицы, заполонившие площадь и все прилегающие улицы.

На балкон дворца вышел император Николай II. Председатель Государственной Думы Николай Родзянко вспоминал:

«Когда толпа увидела царя, ее словно пронизала электрическая искра, и громовое „ура“ огласило воздух. Флаги, плакаты с надписями: „Да здравствует Россия и славянство!“ склонились до земли, и вся толпа, как один человек, упала перед царем на колени. Государь хотел что-то сказать, он поднял руку, передние ряды затихли, но шум толпы, не смолкавшее „ура“ не дали ему говорить…»

Страна была охвачена небывалым патриотическим подъемом. Во всех городах шли манифестации. Их участники приветствовали решение царя объявить войну, бурно выражали поддержку сербам и ненавидели немцев. На волне антигерманских настроений даже было принято решение о переименовании Санкт-Петербурга в Петроград.

Добровольцами в армию поступили известнейшие в стране люди, в том числе писатель Александр Куприн и поэт Николай Гумилев. Пытался записаться в добровольцы даже поэт-футурист Владимир Маяковский, но его не взяли как неблагонадежного: Маяковский был участником революционного движения, трижды арестовывался и успел несколько месяцев посидеть в тюрьме. Впрочем, он все же надел погоны в 1915 году, уже в порядке мобилизации, и служил в столичной тыловой части, параллельно сочиняя патриотические частушки:

Обвалилось у ВильгельмаШтыковое рыжеусие,Как узнал лукавый шельмаО боях в Восточной Пруссии.

Первые бои произошли на русско-германской границе. У деревни Любово казачий разъезд 3-го Донского Ермака Тимофеевича полка напал на взвод немецких конных егерей. Казаков было четверо, егерей – 15 человек. Этот короткий, но яростный бой принес всероссийскую славу казаку Козьме Крючкову. Он бился один против восьмерых. Егеря выбили у него шашку и попытались взять в плен. Но, выхватив у немца пику, казак выбил из седла нескольких противников и одного заколол. Его командир убил офицера. Оставшиеся егеря бежали.

Козьма, на теле которого насчитали 16 ран, стал первым героем этой войны, награжденным «солдатским» Георгиевским крестом. О нем восторженно писали газеты, каждый раз увеличивая количество убитых врагов, и портрет лихого казака Козьмы Крючкова красовался на плакатах, открытках, пачках папирос и даже на обертках специально выпущенных кондитерской фабрикой Колесникова конфет под названием «Геройские».

Среди первых героев войны был и молодой доброволец 5-го Каргопольского драгунского полка. Он проник в занятое немцами село и вернулся, сообщив ценные разведданные. Утром противник был разгромлен, а смельчак награжден Георгиевским крестом. Это был Константин Рокоссовский – будущий маршал и герой Великой Отечественной войны.

Сентябрь 1914 года. Станция Одесса-Товарная

Все прошло как по маслу. Эшелон, в который должен был грузиться 256-й Елисаветградский полк, долго стоял на запасном пути, и Малиновский спокойно влез в пустой вагон. Немного подремал, сидя на лавке. Заслышав слаженный топот солдатских сапог и окрики офицеров, быстренько спрятался глубоко под лавку. Подложил под голову свою котомку с сухарями и бельем. Ничего, вполне удобно.

Погрузка шла долго. Наконец эшелон тронулся. Родион сам не заметил, как заснул. Проснулся от громкого хохота. Солдаты травили байки, дымили вонючими самокрутками, стучали ложками о котелки – что-то ели. У Родиона скрутило живот от голода. Надо хоть сухарь погрызть. Надо было хоть бутылку воды прихватить, не догадался. Кружка есть, а как за водой-то вылезти? Увидят. Родион заворочался, пытаясь вытянуть сухарь из котомки. И с ужасом услышал голос снаружи:

– Что-то там шевелится.

– Где?

– Да вон. Крыса, что ли?

Прямо перед собой Родион увидел усатое лицо – кто-то из солдат полез под лавку. Родион замер, испуганно глядя в выпуклые светлые глаза.

– Ого, хлопцы, – удивился солдат. – Глянь-ка, пополнение! А ну вылазь!

Родион, красный как рак, вылез из-под лавки. Низко опустив голову, стоял посреди вагона. Солдаты весело гомонили, разглядывая его.

– Что там у вас? – раздался начальственный бас. – Доложить!

Родион искоса посмотрел – к нему пробирался взводный унтер-офицер.

– Зайца споймали, ваш-бродь!

– Под лавкой ховался.

Взводный, оглядев Родиона с ног до головы, строго спросил:

– Кто таков? С какой целью проник в воинский эшелон?

– А ты, парень, того, не боись, – встрял щуплый солдатик с соседней лавки. – Мы тебя есть не будем, а так – штаны спустим и малость всыплем, чтобы куда не надо не залазил.

От возмущения у Родиона даже страх пропал.

– Что значит – всыплете? – завопил он. – Я на фронт еду! Воевать!

От дружного хохота вздрогнули стенки вагона.

– Я серьезно!

Елисаветградцы, глядя на взъерошенного сердитого «зайца», захохотали еще больше. Щуплый солдатик даже подвизгивал от смеха. Взводный утирал слезы. Отсмеявшись, он хлопнул Родиона по спине так, что тот чуть не упал:

– Ладно, парень. Голодный, небось? Мищенко, подгони-ка гостю кулеша похлебать. Пока сиди тут. Будет станция, сдадим тебя патрулю, – и шкандыбай до дому.

Но Родион сумел уговорить елисаветградцев не отправлять его обратно в Одессу. Солдатам понравился отчаянный мальчишка, его оставили в вагоне, кормили и прятали от начальства всю дорогу. Взводный сообщил о найденыше только перед прибытием на фронт. Малиновского оставили в полку и назначили подносчиком патронов в пулеметную команду. Родион был абсолютно счастлив: путь к подвигам и славе начался.

Глава 2

Август 1914 года. Литва

256-й Елисаветградский полк выдвинулся к линии фронта. Большинство его солдат, как и солдат всей русской армии, были из простых крестьян. Их отцы еще помнили крепостное право. Многие не умели ни писать, ни читать, электричество и телефон считали чудом. И понятия не имели, где находится Берлин, а где Вена и чем немцы отличаются от австрийцев.

Родион Малиновский стал для них настоящим источником просвещения. Он охотно помогал однополчанам: кому газету вслух почитать, кому письмо домой написать под диктовку. Когда было время, он пересказывал солдатам любимые книги, которые помнил почти наизусть, и взрослые мужики, затаив дыхание, слушали мальчишку: что же за чудеса творятся на свете?

Осенним вечером полк подняли по боевой тревоге. В сумерках роты и батальоны вытянулись в походную колонну и двинулись по шоссе, Стемнело. Солдаты вполголоса переговаривались.

– Куда нас?

– А кто его знает? Слыхал, речку будем переплывать.

– Большую?

– Навряд. Большую-то не переплывешь.

– Может, на плотах?

– Поглядим. Прикажут на плотах – будем на плотах. Начальству виднее.

– Говорят, шпиена поймали. На столбе сидел, передавал по этому, как его, фону какому-то…

– По телефону? – подсказал Родион.

– Во! Молодец, Родька, голова! По телефону по этому, стал-быть, шпиен и передавал про наш полк. Что мы, значится, выдвинулись. Ну, ребята его как увидали, так сразу и шлепнули. И мяукнуть не успел.

– Молодцы!

– Так ему и надо! Ишь!

– А может, это и не шпион был, – засомневался Родион. – Может, это рабочий, линию чинил?

– Вот те на. Ишь! Неувязочка. А что, могет быть и так.

– Да теперя уж ничего не поделаешь. Поминай, как звали. Война, сынок…

В Европе первой под колеса войны попала маленькая Бельгия. Это королевство придерживалось нейтралитета, однако через ее территорию немцы планировали нанести удар по Франции. Бельгийскому королю Альберту I Германия выдвинула ультиматум: или открыть границу для прохода немецких войск, или почувствовать на себе всю их мощь. На размышления давалось 12 часов. И, чтобы не покрыть себя позором, Бельгия решила сражаться.

5 августа немецкие войска подошли к бельгийской крепости Льеж. Крепость контролировала переправы через реку Маас. Бельгийцы взорвали все мосты, а когда противник стал наводить переправу, крепость открыла огонь. Такой поворот событий заставил немцев изменить планы и начать штурм Льежа.

Льеж считался одной из самых мощных крепостей Европы. Каждый ее форт представлял собой укрепление из железобетона. Основная их часть находилась под землей, а на поверхности виднелась лишь насыпь с орудийными башнями. В башнях меньшего размера были установлены скорострельные пушки и пулеметы. Всего около 400 орудий.

В свою первую атаку немецкие войска пошли как на парад, развернувшись правильной шеренгой… Они наступали с винтовками наперевес, чувствуя себя почти что тевтонскими рыцарями. Льеж молчал, крепость как будто вымерла. Когда оставалось каких-то 200 шагов, по команде офицера вся цепь перешла на бег. И тогда ударили орудия крепости. Немецкие шеренги буквально смело огнем. Бельгийский офицер, участник обороны Льежа, вспоминал:

«Они падали друг на друга, образуя страшную баррикаду из убитых и раненых. Мы даже стали опасаться, что она закроет нам обзор и мы не сможем вести прицельный огонь…»

На следующий день немецкая пехота получила неожиданную поддержку. В небе над крепостью появился огромный воздухоплавательный аппарат – дирижабль. Он пролетел над укреплениями и сбросил 13 бомб. Мощные форты выдержали этот удар, а от взрывов погибло всего 9 человек, но этот эпизод навсегда вошел в историю. Мир еще не знал ничего подобного. Теперь война несла разрушения и смерть не только с земли и с моря, но и с неба. В жизни человечества наступила новая эпоха – эпоха воздушных бомбардировок.

Оболочка дирижабля наполнялась водородом, а двигался он при помощи двигателей с воздушными винтами. Размеры этих летательных аппаратов поражают до сих пор: дирижабль «Цеппелин» Z-IV достигал в длину 142 метров.