Воровка

– Что именно рассказала?

Оливия резко разворачивается на переднем сиденье и грозит Кэмми указательным пальцем:

– Я тебя уничтожу.

– И зачем тебе это делать, если ты прекрасно уничтожаешь себя самостоятельно?

Я открываю дверь:

– Ммм, вафельки.

Они обмениваются еще несколькими язвительными репликами, пока я не обрываю их на полуслове:

– Никто не произнесет ни звука, пока каждая из вас не съест по пять кусочков чего-нибудь.

В двадцать лет они начинали ругаться, едва в их крови слегка падал сахар. Десять лет спустя ничего не изменилось. Накорми их, иначе они сожрут тебя. Как гремлины.

Они обе сидят с кислыми лицами, необычайно покорные, пока официантка не расставляет перед нами порции с завтраком. Я разрезаю свой омлет, наблюдая, как они медленно сбрасывают с себя оцепенение. Спустя несколько минут они уже смеются и воруют еду друг у друга из тарелок.

– Что говорит полиция, Оливия?

Она откладывает вилку и вытирает рот:

– После того, как я выиграла дело, он убедил себя, что так получилось из-за того, что я влюблена в него, и мы должны быть вместе. Так что он выбрался из лечебницы и, думаю, намеревается заявить свои права на невесту.

– Намечается тенденция, – говорит Кэмми со ртом, полным вафель. – Твои бывшие клиенты часто становятся одержимы тобой и разрушают сами себя.

Она слизывает сироп с пальцев и демонстративно смотрит на меня. Я пихаю ее в колено под столом.

– Ауч!

Оливия опирается подбородком на сомкнутые руки:

– Тебе не кажется, что Добсону подошло бы влюбиться в Леа?

Я пытаюсь не смеяться, честно, пытаюсь. Но эти ее мелкие колкости, какая же она все-таки…

Кэмми подозрительно щурится:

– Хватит на нее так смотреть.

Я молчу, потому что понимаю, что она имеет в виду. Подмигиваю Оливии. Моя бывшая жена обвиняла меня в том же самом. Когда я смотрю на нее, то не могу остановиться. Так сложилось с того дня, когда мы встретились под тем деревом. С тех пор любая красота напоминала мне о ней. Неважно, что это – это лишь отражение Оливии. Маленькая ведьма меня приворожила.

Я ловлю взгляд Оливии на себе и удерживаю его – мы замираем на добрые шесть секунд, сомкнутые друг с другом взглядом столь интимным, что в животе вспыхивает боль, когда мы вынуждены его прервать. Ее горло сокращается в попытке сглотнуть эмоции. Я знаю, о чем она думает.

Почему?

Изо дня в день я извожу себя мыслями о том же самом.

Как только я оплачиваю заказ, мы садимся обратно в машину. Ни Оливия, ни Кэмми не хотят возвращаться в Санни-Айлс.

– Калеб, он тебя раздавит, – говорит Кэмми. – Я видела его вживую. Без обид, но не думаю, что ты с ним справишься. Он. Просто. Тебя. Раздавит.

Оливия сгибается так, что лбом касается коленей. Она не любит шутить на такие серьезные темы, но кому угодно было бы тяжело сдержаться, когда рядом мы с Кэмми, относящиеся ко всему крайне легкомысленно. Спина Оливии дрожит от тихого смеха. Я наклоняюсь к ней и щелкаю ее по спине застежкой ее же бюстгальтера.

– И ты, Герцогиня? Думаешь, я не справлюсь с Добби?

– Добби потрошил мелких животных еще до того, как научился ходить. Однажды я видела, как он откусил у мыши голову и съел ее.

Я морщусь:

– Правда?

– Нет. Но он предпочитает мясо очень слабой прожарки.

Смешная шутка.

– А то, что говорят о его матери, – правда? Будто она домогалась детей в той церкви?

Оливия ковыряет ткань своих спортивных штанов.

– Насколько можно судить, да. Он не раз упоминал о вещах, что его мать вытворяла с ним. В этом есть смысл… его потребность в… том, чтобы принуждать женщин любить его, после того, чему его подвергла такая женщина.

– Проклятье, – вздыхает Кэмми на заднем сиденье. – А я-то думала, крыша едет только от проблем с отцом.

– Он когда-нибудь проявлял к тебе агрессию? – Я смотрю на Оливию краем глаза.

– Нет, нет, он всегда был очень тихим. Почти джентльменом. Девушки говорили, он спрашивал у них разрешения, прежде чем насиловать их. До чего же это ненормально, да? Позволь мне изнасиловать тебя… Сначала я спрошу разрешения, и, если ты откажешься, я убью тебя, но все равно, позволь мне спросить.

Уголки ее рта скорбно опускаются, и она качает головой.

– Люди такие больные. Все мы. Мы просто причиняем друг другу боль.

– Некоторые из нас хуже, чем остальные, разве нет? Например, наш старый друг Добсон мог бы стать защитником прав детей из неблагополучных семей, а не серийным насильником.

– Да, – говорит она. – Его разум был сломлен. Не каждая жертва насилия смогла бы пережить то, что пережил он, и сохранить рассудок.

Я люблю ее. Господи, как же сильно я ее люблю.

– Мы можем не возвращаться ко мне? Находиться там как-то жутко…

– Как насчет остановиться у Кэмми? – предлагаю я.

Кэмми качает головой:

– Я живу у своего парня, пока в моем доме заканчивают ремонт. Оливия его на дух не переносит.

Смотрю на часы. Джессика пробудет в моей квартире еще несколько часов, пока не уедет на работу. Она ночует со мной лишь несколько раз в неделю, но даже так, мне не слишком нравится мысль о том, что Оливия окажется там же, где я сплю с другими женщинами.

– Можем снять номер в отеле, – предлагаю я. – Переждать, пока полиция его не поймает.

– Нет. Кто знает, как много времени это займет? Просто отвези меня домой, все будет нормально.

На ее лице отражается ужас. Тяжело устоять перед соблазном спросить, где же все-таки Ноа.

– У меня есть идея, – говорю я. Если они будут давить, требуя объяснений, я не поддамся. Идея нелепа, но меня воодушевляет. Делаю резкий поворот и встраиваюсь в небольшую утреннюю пробку, направляясь обратно к ее жилому комплексу. – Хочешь взять с собой какую-нибудь одежду?

Она кивает.

Мы делаем короткую остановку возле ее дома. Я поднимаюсь в ее апартаменты один, на случай, если Добсон следит за ними, и достаю спортивную сумку из ее гардероба. Отодвигаю несколько ящиков, пока не нахожу белье – и кладу его в сумку. Затем выбираю несколько случайных вещей для нее и Кэмми. Прежде чем уйти, останавливаюсь возле другого шкафа. Его.

Открываю дверь, не подозревая, чего ожидать. Его вещи на месте, педантично развешанные на вешалках. Хлопаю дверью чуть сильнее, чем намеревался. Задерживаюсь в гостиной возле столика, где он держал свой виски. Бутылка пуста. Я откупориваю ее и переворачиваю вверх дном.

Сухая.

Как давно его нет? Почему? И почему она не сообщила мне?

Забираясь обратно в машину, я ничего не говорю. Кэмми глубоко дышит на заднем сиденье.

Я передаю Оливии сумку, и она одними губами произносит спасибо.

Что угодно, Герцогиня, что угодно.

Глава 8

Прошлое

Мыло расплывалось по передним стеклам моего автомобиля, и тот вибрировал под жесткими струями воды из распылителей на автомойке. Оливия оторвалась от моих губ и оглянулась через плечо. Я осыпал поцелуями ее изящную шею, пальцами путаясь в ее локонах и притягивая ее обратно к себе. Ситуация выходила из-под контроля – для Оливии. Как по мне, не происходило ничего нового. Девушка сидит у меня на коленях, на ней короткая юбка… мы на автомойке… дальше только лучше. Но не с Оливией. С Оливией дальше не может быть лучше. Невзирая на то, что она моя девушка… и я любил ее, и желал ее обнаженной, льнущей ко мне, при этом я совершенно не собирался забирать у нее то, что она не хотела отдавать.

Подхватив ее за талию, я вернул Оливию на пассажирское сиденье. Затем судорожно сжал руль и вспомнил свою тетушку Ину. Тетушке Ине недавно стукнуло шестьдесят семь, и ее покрывали бородавки… мерзкие, противные… выпирающие бородавки. Я вспомнил ее подбородки, накладывающиеся друг на друга, и ее язвы, и волоски, растущие из бородавок на ее руках. Это очень даже помогло. Я снова держал себя под контролем.

Оливия фыркнула:

– Почему ты постоянно так делаешь? Мне было весело.

Не открывая глаз, я откинул голову назад:

– Герцогиня, ты хочешь заняться сексом?

Она ответила практически мгновенно:

– Нет.

– Тогда в чем смысл?

Она задумалась.

– Не знаю. Остальные забавляются друг с другом. Почему мы не можем просто… ну, знаешь…

– Нет, не знаю, – сказал я, поворачиваясь к ней. – Почему бы тебе не обрисовать мне точно, что именно ты имеешь в виду?

Она зарделась и прошептала, не поднимая взгляд:

– Мы не можем просто найти компромисс?

– Мне двадцать три. Я занимаюсь сексом с тех пор, как мне исполнилось пятнадцать. Думаю, я нахожу компромисс. Если твой запрос – чтобы я щупал тебя, как пятнадцатилетний мальчишка, нет, этого не будет.

– Знаю, – слабо произнесла она. – Прости, мне жаль, но… я не могу.

Ее голос оборвал мой приступ эгоцентризма. Она не виновата. Я ждал уже год и мог подождать еще один – я хотел подождать. Она того стоила.

Я хотел ее.

– С «забавами» такое дело – это прелюдия к реальному сексу. Сначала руки, потом губы, а затем, прежде чем успеешь спохватиться, и то, и другое одновременно, постоянно.

Ее щеки раскраснелись.

– Как только начинаешь, уже не останавливаешься. Это медленный путь к сексу. Так что, если ты не готова им заняться, не начинай делать что-то другое. Вот и все.

Я открыл бутылку воды, что стояла в подстаканнике, и сделал глоток. Вокруг грохотала автомойка, полоски намыленной резины хлюпали по металлу. Я их чувствовал.

Она перебралась обратно мне на колени. Боже, надеюсь, она не ощущает мой стояк. Она мягко коснулась моего лица, прижимаясь своим носом к моему; она была холодной. Такова мягкая сторона Оливии, сторона, пробуждающая во мне инстинкт стоять возле нее, как доминантный альфа-самец, и рычать на каждого, кто рискнет подойти к ней.

– Мне жаль, Калеб. Что я такая ненормальная.

Мои руки вернулись на ее талию.

– Ты не ненормальная. Просто сексуально подавленная.

Она хихикнула, нежно, по-девичьи. Когда девушки хихикали так, я не мог не улыбаться.

Взгляд скользнул на ее подтянутые ноги. Я мог бы просто расстегнуть свои брюки; она уже готова…

– Возвращайся на свое место, – голос вышел хриплым.

Она отступила поспешно, с виноватым видом.

Несколько минут мы провели в тишине, пока сушилки выполняли свою работу. Я следил за каплями воды, сияющими на лобовом стекле, пока те не исчезли совершенно. Во что я ввязался? Я влюбился в кого-то, кого нельзя исправить. Тренер называл меня исправителем проблем со второго курса, когда я приметил в команде нескольких первокурсников, испытывающих трудности с игрой. Я тренировал их дополнительно, пока они не улучшили навыки защиты. Тренер всегда привлекал мои сторонние проекты в команду, на начальный уровень. В первый год обучения ко мне обратились десять ребят с просьбой принять их на персональные тренировки. Не знаю почему, но мне это хорошо давалось. А теперь моя потребность исправлять ошибки перекинулась на девушку, привлекающую меня. Я подумал о своей бывшей, Джессике. Она была идеальной, пока…

Я сжал зубы. Возможно, поэтому у нас ничего и не получилось. Она была слишком безукоризненной. А Оливия – прекрасно сломленной. Тонкие трещины в ее характере – скорее искусство, нежели недостатки. Мне нравилось несовершенное искусство. Скульптура Лоренцо руки Микеланджело, с искривленным пьедесталом, поднимающимся, чтобы поддержать ее основание; безбровая Мона Лиза. Недостатки серьезно недооценивали. Если взглянуть на них под верным углом, они завораживают.

Я знал, что лгал себе, утверждая, будто могу исправить ее. Но было уже слишком поздно – я не понимал, как отпустить ее.

Она первой нарушила тишину:

– Хотелось бы мне знать, о чем ты думаешь.

– Всегда можно просто спросить.

Я переключил передачу и поехал вперед. Она смотрела на мою руку на коробке передач – как делала всегда.

Вымыть машину – выполнено. Перебороть гремящую жажду оказаться внутри ее – не выполнено.

– Такое ощущение, будто ты все время пытаешься проскользнуть в мой разум. Ты как Питер Пэн – постоянно залезаешь в чужие окна и сеешь хаос.

Она смешно сморщила нос:

– Ты что, действительно только что назвал меня Питером Пэном?

Я влился в поток машин:

– Я называл тебя и чем похуже.

– Ламой, – сказала она. – Мне понравилось.

Сарказм был настолько очевиден, что я рассмеялся, и заклятие похоти было снято. Я вернулся к самому себе – к желанию просто быть рядом с ней.

– Питер Пэн хочет проникнуть в твой разум и узнать, о чем ты думаешь, – попытала она удачу снова. Так честно, что я не сумел воспротивиться.

Мы затормозили на красном светофоре. Я взял ее за руку. Хорошо, раз ей так хочется заглянуть в мои мысли, я это устрою. Возможно, ей будет полезно понять, каково быть на месте взрослого мужчины. Возможно, тогда она будет играть с этим взрослым мужчиной осторожнее. Я прикоснулся губами к ее пальцам. Представил ее на своих коленях, и мой голос упал на тон ниже, так, чтобы она знала: я не шучу.

– Если ты снова заберешься ко мне на колени в своей короткой юбке и поцелуешь меня, я сорву с тебя нижнее белье и возьму тебя прямо на месте.

Краска схлынула с ее лица. Замечательно. Нужно, чтобы она испугалась и никогда больше этого не делала. Я не был Суперменом. Я был обычным мужчиной – мужчиной, который очень хотел заняться любовью со своей девушкой.

Мою руку она не отпустила; даже сжала еще крепче. Я посмотрел на нее краем глаза. Она прикусила нижнюю губу, слепо глядя в лобовое стекло глазами, подернутыми дымкой.

Я едва не расхохотался. Господи, кажется, это ее заводило. Моя маленькая Герцогиня – столь полная сюрпризов.

В тот день «Питер Пэн» и стало нашим кодовым словом, означающим о чем ты думаешь?

– Питер Пэн.

– Отстань.

– Ты сама изобрела эту игру.

Мы лежали на полу и, как предполагалось, должны были заниматься учебой. Ее губы слегка припухли от поцелуев, на которые мы постоянно прерывались.

– Я вся в крошках от читоса и пытаюсь учиться. Ты меня раздражаешь, потому что таращишься на меня последние сорок минут и отвлекаешь меня, – она, не жуя, положила читос в рот, чтобы тот растаял на языке. Я схватил ее руку и обхватил губами один из ее пальцев, слизывая вкус. Мой новый Оливия-изм.

Ее глаза остекленели на мгновение, и я отпустил ее.

– С каких пор ты читаешь газеты?

Та чуть смялась под ней, и она приподнялась, чтобы я мог достать ее из-под ее ребер.

– Увидела, когда рассчитывалась в продуктовом.

Она выглядела пристыженной. Я развернул газету и взглянул на первую полосу. Сказал:

– Лора, – хотя не собирался произносить ее имени вслух. Но ее фотография застигла меня врасплох. Каждый раз при мысли о том, что с ней произошло, в желудке ворочалась тошнота.

– Новые улики в деле Лоры Хилберсон, – прочитал я. В статье говорилось, будто одна из ее кредитных карточек обнаружена на заправке в Миссисипи. Так как на заправке не было камер наблюдений, установить, кто именно пользовался ею, не удалось. Подросток, работавший на кассе, был под кайфом и ничего не помнил.

– Ты встречался с ней, – сказала Оливия. Я кивнул. Она отодвинула учебник в сторону и подперла подбородок кулаком. – Какой она была? Думаешь, она могла просто исчезнуть? Или кто-то похитил ее?

Я почесал живот:

– Мы были вместе всего неделю или около того. Не то чтобы я ее знал.

Это ложь. Почему я лгу?

Оливия знала, что я лгал.

– Расскажи мне, – сказала она.

– Нечего рассказывать, Герцогиня.

– Калеб, ты один из самых проницательных людей, каких мне только доводилось встречать. И ты утверждаешь, что у тебя нет своего мнения по этому поводу?

Мой мозг замкнулся, и я понятия не имел, в какую сторону направить свой язык. Это была щекотливая тема. Я уже почти придумал очередную ложь – или, может быть, правду, – когда в комнату ввалилась моя спасительница Кэмми.

– О боже! Вы занимались сексом, ребята?

Я обхватил шею руками, наблюдая, как между ними завязывается очередная дружеская потасовка.

Куда пропала Лора? Чистое безумие.

Лора Хилберсон была патологическим лжецом, и я понял это за три свидания. Она была симпатичной, довольно застенчивой, но все знали, кто она. Возможно, потому, что у ее родителей была яхта, куда она приглашала гостей каждые выходные. Наш колледж был частным. Оливия – одна из немногих, кто учился на полной стипендии, остальные в ней просто не нуждались.

Я пригласил Лору на свидание после того, как нас включили в одну группу на уроке испанского. На первой же встрече она рассказала о своей лучшей подруге, погибшей в автомобильной аварии тремя годами ранее. Она плакала, когда рассказывала об этом, ведь сблизилась с ней больше, чем с собственными братьями и сестрами. Когда я спросил, сколько у нее братьев и сестер, она замялась лишь на мгновение, прежде чем сказать – восемь. Восемь братьев и сестер. Ого! – подумал я. Ее родителям должно быть очень сложно. Как они успевали обнимать всех за один день?

Второе свидание мы провели на яхте ее родителей. Несмотря на завидное финансовое положение, они производили впечатление простых людей. На обед ее мать приготовила сэндвичи: ломтик индейки, белый хлеб и помидоры. Они говорили о своей церкви и о миссионерских поездках, в которых Лора участвовала в старшей школе. Когда я спросил, брала ли она с собой своих братьев и сестер, они взглянули на меня, недоумевая, о чем я. Почти в тот же миг Лора заметила стаю дельфинов, и мы отвлеклись, любуясь, как они резвятся в воде. Затем мы отправились к их дому, чтобы я мог забрать свою машину. Они жили в скромном двухэтажном доме, и единственным показателем их состояния оставалась яхта, на которую они, как они смешливо говорили, разорились.

Пока ее мама отлучилась в гараж, чтобы достать нам по бутылке колы из холодильника, Лора показала мне их жилье изнутри. Я сосчитал спальни: одна, две, три, четыре. В каждой – по «королевской» двуспальной кровати, кроме комнаты Лоры с обычной широкой постелью. Она сказала, что предпочитает стандартное полутораспальное место. Когда я удивился, где же они все помещаются, она сказала, что большинство ее братьев и сестер старше и уже выпорхнули из родительского гнезда.

Моя внутренняя защита забила тревогу по-настоящему, когда я прощался с ее родителями в прихожей. Правую стену от входа увешали семейные фотографии: бабушки и дедушки, рождественские ужины, вечеринки в честь дней рождения – я скользнул взглядом по каждой, пока мы обсуждали учебу и грядущие экзамены. Когда мы наконец раскланялись и я подошел к своей машине, я точно знал две вещи: Лора была единственным ребенком и патологическим лжецом.

Третьего свидания не должно было случиться. После того, как я во всем разобрался, я испытывал исключительно отвращение. Но на групповом свидании я попал в пару к Лоре. Мы отправились в небольшую поездку, на матч «Янки» против «Рэйз». Все прекрасно понимали, что «Рэйз» опозорятся, но нам хотелось выбраться из города и развеяться, пока итоговые экзамены нас морально не уничтожили. Лора поехала со мной и еще одной парой. С переднего сиденья она вещала о недавней поездке в Тампу, когда ее сестра потерялась на пляже, так что родителям пришлось звонить в полицию.

– Мне казалось, ты самая младшая, – сказал я.

– Это давняя история. Ей было пять или около того, – выкрутилась она.

– А сколько, получается, было тебе?

– Три, – тут же ответила она.

– И ты помнишь такие детали?

Она замялась:

– Нет. Но родители постоянно вспоминают тот случай.

– Твоя сестра сейчас в колледже?

– Нет. Она военная.

– В какой отрасли?

– Она «морской котик».

Мои брови поползли вверх. Я покосился на зеркало заднего видения, проверить, слышали ли Джон с Эми, что она только что сказала.

Они оба спали, прислонившись друг к другу.

Вот черт.

Было темно, и, к счастью, она не могла видеть выражения моего лица. В военно-морском флоте США не служили женщины. Я американец лишь наполовину, но это широко известный факт, о котором в курсе даже я. По крайней мере, я так считал.

– Что ж, это впечатляюще, – сказал я, потому что ничего лучше не придумал. – Ты наверняка ею гордишься.

Или лжешь.

Оставшееся время в дороге я выяснял, чем занимается каждый из ее братьев и сестер, и каждый раз она давала четкий ответ.

В тот момент я делал это просто веселья ради. На следующий день, во время игры, я пристроился между двумя своими друзьями, чтобы не сидеть рядом с ней. Ложь вытягивала из меня силы. Но следующей ночью я вернулся за новой порцией.

Я расспрашивал ее о миссионерских поездках, пытаясь понять, по какому принципу действует ее логика. Христианам не полагалось лгать – по крайней мере, в таких масштабах. Это больше походило на маниакальный бред. Возможно, у нее проблемы с головой. Но в социуме она вела себя совершенно адекватно. Господи. Это поражало и заставляло меня жалеть, что я не поступил, как хотел, и не пошел на факультет психологии вместо бизнеса. В конце недели я спросил о ней у одной из девушек в нашей компании.

– Она прикольная, – сказала та. – Только немного тихая.

– Ага. Наверное, из-за того, что она младшая среди такого количества братьев и сестер.

Тони поморщилась:

– Кажется, у нее их только двое… брат и сестра. Они оба учатся за границей.

О, нет, к дьяволу.

Больше я с Лорой не разговаривал. Я так и не докопался до истины, лгала ли она, осознавая, что лжет, или ее разум был по-своему искажен. Или она так веселилась. Кто знает? Я не стал задерживаться в ее окружении, чтобы выяснить. Когда нам сообщили, что она пропала без вести, я сразу же предположил, что она сама подстроила свое исчезновение. И тут же раскаялся, что допустил подобную мысль.

Скорее всего, ее действительно похитили, а я интерпретировал ситуацию так, чтобы она соответствовала моему представлению о ней.

Ее нашли в Международном аэропорту Майами. Когда в газетах начали появляться репортажи о том, что ее похитил некий мужчина по имени Дэвон, я пытался не подвергать их версию сомнению. Правда, пытался. Оливию это дело завораживало, и она читала все, до чего могла добраться. Не знаю, потому ли, что она изучала право, или потому, что чувствовала какую-то личную связь с Лорой. Я держал язык за зубами и надеялся, что она в порядке.

А затем настала одна из ночей после рождения Эстеллы. Я готовил ужин, и по телевизору шелестели новости. Я услышал ее имя. Мягко, но мой слух был настроен на ее имя. Я вышел из кухни в зал, где Леа собиралась переключить канал.

– Оставь, – сказал я. На экране Оливия сопровождала мужчину, судя по всему, Добсона Орчарда. Она отмахнулась от журналистов и села с ним в машину.

Оливия, нет.

Я хотел сказать ей держаться подальше от этого дела, от этого человека. Хотел дотронуться до ее шелковых черных волос и окутать ее защитой. К тому времени, как новости сменились рекламой, у меня пересохло во рту.

И только тогда я осознал, что в репортаже мелькнула фотография Лоры, упомянутой как одна из первых жертв. Добсон – Дэвон…

Забудь, приказал я себе. Она была в состоянии наркотического опьянения. Может, она неправильно уловила имя. Или репортеры. Может, она влилась в тему с Добсоном, потому что ей хотелось внимания. В колледже она жаждала сопричастности с чем-то, быть частью чего-то – семьи с восемью детьми. Может быть, просто может быть, она нашла эту семью в калейдоскопе жертв Добсона, похищенных и подвергшихся насилию. Проклятье – я вечно находил самых странных женщин, с какими только можно провести время.

Глава 9

Настоящее

Кэмми просыпается, протирая глаза:

– Где мы?

– Неаполь.

Я съезжаю вниз по улице, на которой, пожалуй, слишком много деревьев, и она озирается беспокойно:

– Какого хрена, Дрейк?

Оливия, молчавшая всю дорогу, безразлично выглядывает в окно. Я волнуюсь за нее – она ни разу не уточнила, каков наш пункт назначения. Либо она настолько доверяет мне, либо ей просто неинтересно. Оба варианта меня устраивают.

Дорога изгибается, и я сворачиваю на улицу, значительно меньше предыдущей. Дома здесь стоят дальше друг от друга – всего их десять, и они расположены вокруг озера, окруженного пятью акрами земли. Ближайшие соседи разводят лошадей – те безмятежно пасутся за белым частоколом. Когда мы проезжаем мимо, Оливия наклоняется, чтобы лучше их рассмотреть.

Улыбаюсь самому себе. Все-таки она отключилась не полностью.

Торможу машину напротив украшенных белых ворот и тянусь к бардачку, чтобы найти автоматические ключи. Рукой чуть задеваю ее колено, и она вздрагивает.

– Приятно знать, что я по-прежнему оказываю на тебя такое воздействие, – не совсем шучу я, указывая автоматическим прибором в сторону ворот. Они распахиваются, как раз когда она демонстративно толкает меня в грудь.