Эти бурные чувства

Относительную тишину этого прибрежного района внезапно огласил громкий треск – это Веня, удивленно взмахнув рукой, случайно задел штабель ящиков, и верхний свалился на землю и разбился на куски.

– Джульетта? – воскликнул Венедикт.

– Джульетта вернулась? – подхватил Маршал.

Рома молчал, оглядывая берег. У него болела голова, и эта боль усиливалась всякий раз, когда он начинал вспоминать. Ему больно было даже произносить ее имя. Джульетта.

Он познакомился с ней именно здесь. Пока мимо торопливо сновали портовые рабочие с торчащими из карманов засаленными платками, которые они время от времени доставали, чтобы вытереть с рук и лиц грязь, они у всех на глазах играли здесь в шарики почти каждый день.

Рома заставил себя выкинуть эти картины из головы. Двое его друзей не знали, что именно происходило тогда, но знали – что-то было. Им было известно, что поначалу отец Ромы доверял ему безоглядно, как только можно доверять сыну, но потом вдруг начал смотреть на него с подозрением, как на врага. Рома помнил, как другие пялились на него, как переглядывались, когда господин Монтеков разговаривал, не обращая ни малейшего внимания на то, что одновременно с ним говорит его сын, и вел себя так, будто Ромы тут вообще нет, или как он оскорблял его и отвешивал подзатыльники за любой пустяк. Эту перемену почувствовали все Белые цветы, однако никто так и не отважился заговорить об этом. Это принимали молча, удивлялись, зная, что обсуждать отношения отца и сына нельзя. Сам Рома тоже никогда не упоминал об этом. Ему приходилось мириться с неприязнью отца, поскольку, если бы он начал открытую конфронтацию, все стало бы только хуже. Четыре года он балансировал, словно шел по канату. И, если он не побежит быстрее, чем от него требуют, он не потеряет равновесие, ходя по канату над головами остальных Белых цветов.

– Джульетта вернулась, – тихо подтвердил он. Его кулаки сжались, горло тоже. Он сделал вдох и с трудом выдохнул из-за того, как сдавило грудь.

Все те чудовищные рассказы о ней, которые он слышал, все те рассказы, которые внушали ужас жителям, не находящимся под покровительством Алых, – он надеялся, что все это ложь, что это всего лишь пропаганда, ведущаяся, чтобы укрепить в своем желании тех, мечтает напасть на Джульетту Цай. Но сегодня ночью он увидел ее – увидел впервые за последние четыре года. Он посмотрел в глаза Джульетты и понял, что эти рассказы правдивы.

Она убийца. Жестокая. Беспощадная. Все это и даже больше, хуже – именно такой она была сейчас.

Он оплакивал ее. Не хотел оплакивать, но оплакивал – ему было больно сознавать, что их нежная юность осталась в прошлом, ушла навсегда, что Джульетта, которую он знал, давно умерла. И еще больнее становилось от того, что он понимал – хотя это он нанес ей смертельный удар, все эти четыре года он думал о ней, думал о той Джульетте, чей смех когда-то звенел на этом берегу. Ее призрак преследовал его. Он похоронил Джульетту, как под половицами хоронят труп, довольствуясь призраками минувшего, приходящими во снах. И теперь, когда он увидел ее вновь, у него было такое чувство, будто труп, похороненный под половицами, не только воскрес, но и приставил к его голове пистолет.

– Эй, что это?

Венедикт оттолкнул ногой кусок разбившегося ящика и подобрал что-то с земли. Приблизив ладонь к глазам, он гадливо вскрикнул и стряхнул с нее что-то, похожее на пыль. Рома опустился на одно колено, сюда же поспешил и Маршал и оба, недоуменно прищурившись, уставились на то, что нашел Венедикт. Прошла минута, прежде чем кто-то из них заговорил.

– Это что… дохлые насекомые? – спросил Маршал и почесал подбородок, не понимая, как эти мелкие существа попали в ящик. Они не были похожи ни на одно из тех насекомых, которых им троим доводилось видеть прежде. Да, у каждого из этих существ имелись голова, грудь, брюшко и шесть ног, но они были странными – размером с ноготь ребенка и черными, как смоль.

– Марш, проверь остальные ящики, – велел Рома. – Венедикт, дай мне твою сумку.

Состроив гримасу, Венедикт протянул ему свою наплечную сумку, с отвращением глядя на то, как Рома подбирает насекомых и кладет их в сумку, к альбомам и карандашам. Но другого выхода не было – Роме надо было сохранить этих тварей для дальнейшего изучения.

– Тут ничего нет, – сообщил Маршал, оторвав крышку со второго ящика. Затем сделал то же самое и с остальными. Он потряс каждый ящик, шлепая его по дну, но ни в одном из них не оказалось насекомых.

Рома поднял взгляд.

– Этот ящик стоял на самом верху, – заметил он. – И до того, как ты опрокинул его, он был открыт, не так ли?

Венедикт нахмурился.

– Вроде бы да, – ответил он. – Эти насекомые могли заползти в него…

Из-за угла вдруг донеслись голоса, говорящие по-китайски, от неожиданности Рома вздрогнул и уронил сумку Венедикта. Повернувшись, он посмотрел в расширившиеся глаза своего кузена, затем взглянул на третьего товарища, который уже встал в боевую стойку.

– Алые? – спросил Маршал.

– Нам лучше не пытаться это проверить, – бросил Венедикт и с силой толкнул Маршала в спину. Тот зашатался и с тихим плеском свалился в воду. Не успел Рома запротестовать, как его двоюродный брат налетел и на него, и они оба очутились в реке Хуанпу до того, как обладатели веселых голосов завернули за угол и ступили на дощатый тротуар.

Над головой Ромы сомкнулась темная вода, пронизанная там и сям пятнами солнечного света. Его сердце громко колотилось, он молотил руками и ногами, не понимая, опускается ли он на дно, или, наоборот, всплывает. И куда обращено его лицо – вверх или вниз? А что, если он так и утонет, так и останется в этой реке, и его тело никогда не найдут?

Его лицо задела чья-то рука, и он открыл глаза. Рядом с ним плавал Венедикт, и его короткие, вставшие торчком волосы колыхались в воде. Он прижал палец к губам, затем схватил Рому за предплечье и поплыл, пока они оба не оказались под дощатым настилом причала. Маршал уже был здесь и плавал, дыша в узком зазоре между поверхностью воды и досками. Рома и Венедикт, стараясь дышать как можно тише, прислушались к голосам. Алые болтали о том, как они избили до полусмерти одного из Белых цветов, который смог сбежать только потому, что мимо проходила группа полицейских. Никто из членов банды соперников не остановился и не заметил сумку, которую Рома уронил на настил, – они были слишком возбуждены недавней дракой и тем, что им удалось унизить одного из своих врагов. Какое-то время их голоса звучали громко, затем начали удаляться, они ведь не догадывались, что в воде прямо под их ногами прячутся еще трое Белых цветов.

Едва они ушли, Маршал хлопнул Венедикта по голове.

– Зачем ты толкнул меня в воду? – сердито пробормотал он. – Ты слышал, о чем они болтали? Мы могли бы разобраться с ними. А теперь я весь промок.

Пока Венедикт и Маршал спорили, Рома оглядывал нижнюю часть настила. В ярком свете, проникающем в щели между досками, были видны прилипшие к ним плесень и грязь. Но что это? Рядом с ними плавал башмак, ударяясь о доски.

Рома узнал его.

– Черт возьми! – воскликнул он и, подплыв к ботинку, вытащил его из воды и торжествующе потряс им. – Вы понимаете, что это значит?

Маршал с недоумением уставился на башмак.

– Что в реке Хуанпу плавает слишком много всякой дряни?

Венедикт, которому, видимо, надоело плавать в грязи, скопившейся под настилом, выплыл наружу, за ним последовал Маршал, и Рома, вдруг вспомнив, что им больше нет нужды прятаться, поспешно сделал то же самое – подтянувшись, вскарабкался на доски и встал.

– Этот башмак, – сказал он, – принадлежал тому малому, который умер на территории Алых. Значит, он побывал и здесь. – Схватив сумку Венедикта, он сунул туда башмак. – Пошли. Я знаю, куда…

– Погоди, – перебил его Маршал, вглядываясь в поверхность воды. – Ты… ты это видел?

Рома посмотрел на реку, но увидел только слепящее солнце, отражающееся в мелких волнах.

– Ты что, шутишь, валяешь дурака? – спросил он.

Маршал повернулся к нему, и лицо его было таким серьезным, что Рома понял – это не шутка.

– Мне показалось, что там, в воде, были глаза.

Рома стиснул сумку, обеими руками прижав ее к себе.

– Где? – спросил он.

– Это случилось очень быстро, – ответил Маршал, пытаясь выжать воду из волос. – Если честно, это мог быть просто солнечный свет.

– Но ты вроде был уверен, что видел глаза.

– Но откуда там могли взяться глаза…

Венедикт кашлянул, и остальные повернулись к нему.

– Вы же слышали, что говорят люди?

Реакция была мгновенной.

– Гоэ-мул, – прошептал Маршал, а Рома пробормотал:

– Чудовище.

Венедикт кивнул. Рома, стряхнув с себя оцепенение, махнул своим друзьям рукой.

– Да ладно, неужели ты веришь этой болтовне о том, что в городе завелось чудовище? Все, ребята, пошли.

Рома шел быстро, петляя между торговыми палатками и не обращая внимания на уличных разносчиков, которые то и дело хватали его за рукава, расхваливая свой товар. Венедикт и Маршал едва поспевали за ним, время от времени недоуменно переглядываясь и гадая, куда он направляется с таким решительным видом, обеими руками прижимая к себе сумку с дохлыми насекомыми.

– Сюда, – сказал он наконец, остановившись перед лабораториями Белых цветов и тяжело дыша. Венедикт натолкнулся на Маршала, и они оба тоже остановились как вкопанные. К этому времени все трое уже успели почти полностью просохнуть.

– Ты меня толкнул, – пожаловался Маршал.

– Извини, – ответил Венедикт. – Я едва не поскользнулся на этой штуке. – Он подобрал листовку, отвалившуюся от столба. Обычно на таких листках рекламировали услуги по перевозке грузов или сдающиеся квартиры, но на этом огромными иероглифами было написано: «СПАСИ СЕБЯ ОТ ПОМЕШАТЕЛЬСТВА. СДЕЛАЙ ПРИВИВКУ».

– Дай сюда, – сказал Рома и, когда Венедикт отдал бумагу ему, сложил ее и спрятал в карман. – Пошли.

Быстро войдя в здание, он двинулся по коридору, одну за другой открывая двери лабораторий. Вообще-то при входе в здание полагалось надевать белый лабораторный халат, но никто из здешнего персонала ни разу не посмел сделать ему замечание, и молодые научные сотрудники, работающие на банду Белых цветов, обычно даже не поднимали глаз, когда Рома раз в месяц являлся сюда. Они привыкли видеть его здесь и не докучали ему, и старший над ними, Лауренс, тоже никогда не упрекал его за то, что он не надевает халат. Впрочем, разве кому-то придет в голову делать выговор наследнику Белых цветов? Ведь его отец, как-никак, платит им зарплату.

– Лауренс? – позвал Рома. – Лауренс, ты где?

– Я тут, наверху, – донесся со второго этажа низкий бас Лауренса, говорящего по-русски с русским акцентом. Он стоял на лестничной площадке и махал рукой. Рома взбежал по лестнице, перескакивая через ступеньки, за ним торопливо следовали Маршал и Венедикт.

Лауренс посмотрел на них и нахмурил свои густые седые брови. Он не привык видеть здесь сразу стольких гостей, обычно Рома являлся сюда один. При этом он всякий раз втягивал голову в плечи, как будто, съежившись, мог каким-то образом избавиться от неловкости, когда приходил за ежемесячным отчетом о ходе работ над субстанциями, выходящими из этих стен.

В этом научном центре официально работали над производством современных лекарств, но это была только вывеска. В действительности же здесь перерабатывали опиум и изготавливали из него более совершенные наркотические вещества, еще быстрее вызывающие зависимость.

Затем Белые цветы отправят эти наркотики по назначению, получат за них деньги, и жизнь пойдет своим чередом. Это было не гуманитарное предприятие, а бизнес, делающий жизнь бедняков еще более тяжелой и помогающий богатым роскошествовать и приумножать свой капитал.

– Сегодня я тебя не ждал, – заметил Лауренс, поглаживая свою клочковатую бородку. – Мы еще не закончили работу над нынешней партией.

Рома поморщился. Когда-нибудь он привыкнет к тому, как спокойно здешние сотрудники относятся к своей работе. Ведь работа есть работа.

– Я здесь не из-за наркотиков. Мне от вас нужно экспертное заключение.

Пока Рома торопливо входил в кабинет Лауренса и сдвигал в сторону бумаги на его рабочем столе, Маршал воспользовался случаем, чтобы представиться.

– Маршал Сео, рад знакомству. – Он протянул Лауренсу руку и отвесил легкий поклон, довольный тем, что к длинному списку его знакомых добавилось еще одно лицо.

Лауренс, двигаясь с заметным трудом, пожал его руку. Вид у него при этом был настороженный. Затем он перевел взгляд на Венедикта, и тот тоже протянул руку, сделав это довольно вяло.

– Венедикт Иванович Монтеков, – представился он. В его голосе сквозило раздражение, а бегающие глаза остановились на насекомых, которых Рома раскладывал на столе, корча гримасы, пока его пальцы отделяли букашек друг от друга.

Лауренс глубокомысленно хмыкнул и ткнул пальцем в Рому.

– Твое отчество вроде бы тоже «Иванович», да?

Рома оторвал взгляд от насекомых и посмотрел на ученого.

– Лауренс, моего отца зовут не Иван. И вы это знаете.

– Я не могу вспомнить твое отчество, хоть тресни, – пробормотал Лауренс. – Должно быть, это возраст. Николаевич? Сергеевич? Мих…

– Не могли бы вы просто посмотреть вот на это? – перебил его Рома.

– Ага. – Лауренс повернулся к своему столу. И, не заботясь о гигиене и озадаченно моргая, коснулся пальцем одного из мелких черных существ. – Что это?

– Мы обнаружили этих насекомых на месте, где погибли люди. – Рома сложил дрожащие руки на груди. – Восемь человек сошли с ума и разодрали себе горло.

Лауренс и глазом не моргнул, только пару раз дернул себя за бороду и свел кустистые брови.

– И ты полагаешь, что сделать это их заставили эти самые букашки?

Рома переглянулся с Венедиктом и Маршалом. Они пожали плечами.

– Не знаю, – сказал он. – Я надеялся, что на этот вопрос мне сможете ответить вы. Ума не приложу, почему еще на месте их гибели могли оказаться насекомые. Единственная альтернативная версия состоит в том, что из реки Хуанпу выплыло какое-то чудовище, появление которого и свело их всех с ума.

Лауренс вздохнул. Если бы перед ним был кто-то другой, Рома, возможно, ощутил бы досаду, решив, что его слова не восприняты всерьез. Но Лауренс ван Дайк вздыхал постоянно – когда заваривал себе чай, когда разрезал конверты. Для него это было обычным делом.

Лауренс опять дотронулся до насекомого. Но на сей раз тут же отдернул палец.

– Ага. Это интересно.

– Что там? Что вам интересно?

Лауренс, ничего не ответив, зашаркал к шкафу, окинул его взглядом, затем пробормотал что-то по-голландски. И, только взяв с полки красную зажигалку, сказал:

– Я тебе покажу.

Венедикт скорчил недовольную гримасу и молча взмахнул рукой.

– Что это с ним? – беззвучно шевеля губами, произнес он.

– Пусть развлекается, – так же беззвучно ответил Маршал.

Лауренс приковылял обратно и, достав из ящика стола чашку петри, осторожно взял три дохлых насекомых и одного за другим положил жуков на ее дно.

– Может, вам стоило бы надеть перчатки? – предложил Венедикт.

– Тише, молодой человек. Вы не заметили, да?

Венедикт снова поморщился, будто жевал лимон. Рома подавил невольную улыбку и предостерегающе сжал локоть кузена.

– Не заметили чего? – спросил Роман, когда убедился, что Веня будет держать свое недовольство при себе.

Лауренс, держа в руке чашку петри с тремя насекомыми, отошел от стола шагов на десять.

– Идите сюда.

Рома, Веня и Маршал последовали за ним и стали смотреть, как он высек пламя и поднес его к насекомому, лежащему в середине. Оно скукожилось.

Но что это? Два жука, лежащие справа и слева, тоже загорелись, скукоживаясь и светясь. По мере того как насекомое в середине сгорало, все больше и больше сворачиваясь, то же самое происходило и с другими двумя.

– Мощная у вас зажигалка, – заметил Маршал.

Лоуренс погасил пламя. Затем, демонстрируя такую прыть, какой Рома еще никогда за ним не наблюдал, быстро подошел к столу, держа чашку петри над остальными насекомыми, которых на столешнице было не меньше двух десятков.

– Дело не в зажигалке, мой мальчик.

Он опять высек огонек. На сей раз, когда насекомое, к которому он поднес пламя, начало гореть и скукоживаться, то же самое стало происходить и с остальными насекомыми на столе – резко, сразу, так что Роме на секунду показалось, что они разом ожили.

Веня отшатнулся. Маршал прижал руку ко рту.

– Как такое возможно? – изумился Рома.

– Главное здесь – это то, что они находятся близко друг от друга, – ответил Лауренс. – Даже после смерти поведение каждого из них определяется поведением других, находящихся рядом. Возможно, у них нет своей воли. Возможно, они действуют как единое целое – все такие насекомые, которые остаются живы.

– Что это значит? – продолжал выпытывать Рома. – Это они виноваты в смерти тех семерых?

– Возможно, но сказать наверняка нельзя. – Лауренс поставил чашку петри на стол и потер глаза. Похоже, он колебался, чего прежде Рома никогда за ним не замечал – и от этого ему стало не по себе. До сих пор старый ученый всегда прямо говорил, что думал, нисколько не заботясь о том, как это может прозвучать.

– Давайте, выкладывайте, – сказал Веня.

Лауренс тяжело вздохнул.

– Эти существа не естественного происхождения, – заключил он. – Чем бы они ни были, их сотворил не Бог.

И, когда Лауренс осенил себя крестным знамением, до Ромы дошло – они имеют дело с чем-то потусторонним, с чем-то страшным.

Глава пять

В окно спальни Джульетты лился свет полуденного солнца. Однако день сегодня выдался холодный, и прохлада заставляла розы в саду немного вытянуться, стать прямее, чтобы не потерять ни капли света и тепла, просачивающихся сквозь облака.

– Тайлер невыносим. – Джульетта кипела от ярости, ходя по комнате взад и вперед. – Кем он себя возомнил? Он что, вел себя так все четыре года? Пытался командовать и всеми помыкать?

Розалинда и Кэтлин сидели на кровати Джульетты, и Розалинда заплетала косы своей сестре. Они обе скорчили гримасы, что было равносильно утвердительному ответу.

– Знаешь, Тайлер не имеет реального влияния среди наших, – сказала Кэтлин. – Так что не беспокойся… ой, Розалинда, полегче!

– Перестань ерзать, и тогда мне, возможно, не придется так сильно тянуть, – спокойно ответила Розалинда. – Ты хочешь иметь две одинаковых и аккуратных косы или предпочитаешь, чтобы они выглядели криво?

Кэтлин сложила руки на груди и фыркнула, похоже, начисто позабыв о том, что она хотела сказать Джульетте.

– Подожди, пока я не научусь сама заплетать себе косы. Тогда у тебя больше не будет надо мной власти.

– Ты отращиваешь волосы уже пять лет, mèimei. Просто признай, что я прекрасно умею заплетать косы.

За дверью спальни послышался неясный шум. Джульетта сдвинула брови, прислушиваясь, пока Кэтлин и Розалинда продолжали болтать, будто ничего не слыша.

– Конечно, умеешь, не то что я. Пока ты училась следить за собой, наводить красоту и вести себя как положено настоящей даме, меня учили правильно бить по мячу для гольфа и напористо пожимать руки.

– Я знаю, что твои наставники были узколобыми придурками. И сейчас просто говорю тебе: перестань ерзать…

– Тише, – прошептала Джульетта, приложив палец к губам. Это был звук шагов. Но сейчас шаги стихли – возможно, тот, кто стоит за дверью, в эту минуту прислушивается, надеясь уловить обрывки их беседы.

Большая часть особняков влиятельных людей Шанхая располагалась на Дороге Бурлящего Колодца в центре города, однако дом семьи Цай скромно притулился на окраине. Это объяснялось желанием быть подальше от недремлющих глаз заправляющих в городе иностранцев, однако, несмотря на свое странное местоположение, этот дом притягивал к себе Алых. Все, кто хоть что-то значил в их сообществе, в свое свободное время часто приходили сюда, несмотря на то что в центре города у Цаев имелось великое множество других домов поменьше.

Опять послышались шаги, на сей раз они удалялись. Наверное, это не так важно, если ежеминутно снующие по коридору служанки, дядюшки и тетушки пытаются подслушать – оставаясь втроем, Джульетта, Розалинда и Кэтлин всегда переходили на быстрый английский, и в доме лишь очень немногие были способны их понять. Однако это не могло не раздражать.

– Думаю, он ушел, – помолчав, сказала Кэтлин. – Кстати, перед тем как Розалинда меня отвлекла, – она устремила на сестру притворно-сердитый взгляд, – я хотела сказать, что Тайлер просто зануда, только и всего. Пусть болтает, что хочет. Алая банда достаточно сильна, чтобы его переварить.

Джульетта тяжело вздохнула.

– Я все равно беспокоюсь. – Она подошла к дверям балкона, прижала пальцы к стеклу, потом отняла их, и на поверхности образовались пять пятен. – Мы не берем это на карандаш, но список наших потерь растет. А теперь, когда начался этот странный психоз, кто знает, как скоро у нас окажется слишком мало людей.

– Этому не бывать, – успокоила ее Розалинда, закончив заплетать косы сестры. – Мы держим Шанхай в кулаке…

– Мы держали Шанхай в кулаке, – перебила ее сестра. И, фыркнув, показала на карту, которую Джульетта расстелила на своем письменном столе. – Теперь Французскую концессию контролируют французы, в Международном квартале заправляют англичане, американцы и японцы. А мы боремся с Белыми цветами за контроль над всем остальным, что уже само по себе настоящий подвиг, если учесть, как мало районов осталось за китайцами…

– Ой, да перестань. – Розалинда застонала и сделала вид, будто с ней вот-вот случится обморок. Джульетта подавила смех, когда Розалинда приложила предплечье ко лбу и плюхнулась навзничь на кровать. – Ты просто наслушалась коммунистической пропаганды.

Кэтлин нахмурилась.

– Ничего подобного.

– Да ладно, признайся, что ты сочувствуешь коммунистам.

– Они правы, – сказала Кэтлин. – Наш город перестал быть китайским.

– Ну и что? – Розалинда дернула ногой, резко выкинув ее вперед, и таким образом помогла себе сесть. От этого движения завитые волосы упали ей на глаза. – Любая вооруженная сила в этом городе подчиняется либо Алой банде, либо Белым цветам. Вот в чьих руках власть. Сколько бы земли у нас ни отобрали иностранцы, самая могучая сила в Шанхае – это банды, а не белые мужчины-иностранцы.

– Это пока белые мужчины-иностранцы не подтянули на поле боя свои собственные пушки, – пробормотала Джульетта. Отойдя от балкона, она подошла к своему туалетному столику и рассеянно провела пальцем по краю керамической вазы, стоящей рядом с ее косметическими принадлежностями. Раньше здесь стояла бело-синяя фарфоровая китайская ваза, но красные розы плохо сочетались с завитками ее орнамента и потому ее заменили вазой с западным узором.

Насколько было бы проще, если бы Алые выгнали иностранцев с помощью пуль и угроз, как только сюда приплыли их корабли. Даже сейчас бандиты могли объединить силы с изнуренными фабричными рабочими, чьим оружием был бойкот. Если бы Алая банда захотела, вместе они смогли бы задавить иностранцев… но Алая банда не желала этого делать, поскольку получала слишком большие барыши. Им нужны были иностранные инвестиции, нужна была эта экономика, эти потоки денег, вливающиеся в их карманы и держащие их на плаву.

Джульетте было больно об этом думать. В первый день после своего возвращения она остановилась перед воротами Городского сада, увидев табличку: «КИТАЙЦАМ ВХОД ВОСПРЕЩЕН», – и рассмеялась. Как люди, находящиеся в здравом уме, могут запретить китайцам ходить куда-либо в их собственной стране? Лишь позже до нее дошло, что это не шутка. Иностранцы в самом деле считали, что у них достаточно власти для того, чтобы выделить какие-то территории исключительно для себя, полагая, что деньги, которые они вложили в новые парки и бары, оправдывают все.

Ради преходящих богатств китайцы позволяли иностранцам оставлять на своей земле неизгладимые следы, и иностранцы обживались здесь, располагаясь со все большим комфортом. Джульетта боялась, что однажды ситуация переменится и Алые обнаружат, что в новом порядке для них нет места.

– Что с тобой?

Джульетта встрепенулась и посмотрела на Розалинду в зеркале своего туалетного столика.

– О чем ты?

– У тебя сейчас был такой вид, будто ты планируешь убийство.

Прежде чем Джульетта успела ответить, раздался стук в дверь, и она повернулась. Это была одна из служанок, Али, она открыла дверь, но застыла на пороге, не желая входить. Никто из слуг и служанок не понимал, как нужно вести себя с Джульеттой. Она была слишком смелой, слишком дерзкой, она набралась западных привычек, и с ней они чувствовали себя неуютно. Из соображений практичности Цаи раз в месяц заменяли весь штат своих слуг и потому мало что знали о них. Через месяц всех слуг и служанок ради их собственной безопасности выставляли за дверь, обрывая ниточки, которые связывали господина и госпожу Цай с новыми людьми.