Век чудовищ

– Дэни, давай вернёмся. Нет тут ничего. – Теперь упрашивал я.

Он приложил палец ко рту и одними губами произнес:

– Слышишь?

Я не слышал. Только дождь. Только капли по дырявой крыше. Только стук в висках. Мы будто поменялись местами. Наступила моя очередь канючить:

– Пойдем назад, тут пусто, вот смотри. Пойдем, ну, пожалуйста. – Я вырвал из его пальцев фонарь и шагнул за угол.

Баланс сил был восстановлен. Все вернулось на круги своя. Я снова, как и прежде, был неправ – в темноте не было пусто. На земле, в желтом круге света, лежало оно – чудовище. И оно было уж слишком сильно похоже на меня самого.

***

После побега Дэни словил пневмонию, и его положили в больницу. Вообще он часто болел, но ни разу чем-то серьезным. Я отделался простудой, врач прописал мне сироп, и кашель прошел. Поэтому я сидел рядом с дедом на каждом слушании. Здание суда было самым старым в городе, по субботам здесь даже проводили экскурсии для туристов. Они восхищались дубовыми половицами и фотографировались на скамье подсудимых. Все скамьи были жесткими и лакированными до блеска, и от долгого сидения на них болела спина и прилипали штаны. С моего места были хорошо видны шеи и затылки, и ещё высокий пьедестал судьи. В кино я видел, что судьи всегда громко стучали по подставке деревянным молотком и кричали «к порядку», но наш судья ничего такого не делал. Вместо молотка он держал в руках колокольчик, и когда люди начинали слишком сильно шуметь, по залу разлетался острый, неприятный звон, похожий на школьный звонок.

Я рассказывал обо всем Дэни, когда навещал его. О ненастоящем судье без молотка, парика и мантии, от которого пахло нафталином. Об охраннике с огромным пузом и о том, как прямо посреди одного слушания китель у него порвался, а пуговицы разлетелись в разные стороны. И потом в перерыве он пришивал их, сидя в коридоре. То есть все совсем не как в наших любимых шоу. Но все было без толку.

Дэни больше не разговаривал со мной, он разговаривал только с дедом. Дед рассказывал ему последние новости, а тот задавал вопросы. Сколько бывает присяжных? Как они совещаются? А могут присяжные наврать? Обо всем этом Дэни я уже рассказывал, но мои слова он будто бы и не слышал, они были прозрачными, невидимыми, легче воздуха. И сам я стал невидимкой. Мне оставалось смотреть в окно. А за окном показывали дождь. Он так и не переставал. Говорят, если дождь сильный, то не может идти очень долго и скоро закончится. Наш дождь лил почти неделю напролёт, и в тучах все никак не заканчивалась вода. Без особой надобности никто не выходил на улицу. Пусто. Под кустом сирени сидела только маленькая синица. Она хлопала крыльями и барахталась в неглубоких дырках в асфальте. Она выглядела счастливой, если, конечно, синицы могут быть счастливы.

Столько воды.

Учёные говорят, что человеческий организм способен максимум протянуть без воды около недели. Обычно смерть наступает дня через 3-4. Без еды все протекает ещё быстрее. Жажда. Клейкая слюна. Сухость во рту. Сморщенная кожа. Сложно моргать. Холодно. Немеют конечности. Слабость, судороги. И, наконец, полное истощение. И все это сопровождается специфическим запахом.

Мы вернулись в поместье Бьерков на шестой день. Шесть дней. Шесть дней без воды и еды. Шесть дней с открытым переломом лодыжки. Интересно, какого это чувствовать, как гниет собственная плоть? Дед запрещал мне о таком говорить. Да если бы я и захотел ослушаться, говорить мне было не с кем. Дэни со мной не разговаривал. Дед был слишком занят звонками, бумагами и юристами.

Тогда мне и начали снова сниться кошмары, я не знаю, снились ли они Дэни. Он ведь не разговаривал со мной. Каждый раз я оказывался ночью посреди леса. Я слышал, как колышутся ветви сосен, как летучие мыши пролетают над самой головой, но совершенно ничего не видел. Только густая как деготь темнота. Я бродил, вытянув руки, бродил, пока не замечал вдали яркий голубой огонек. Я бежал к нему со всех ног, но в самый последний момент он исчезал. И в бледном свете я успевал различить на земле лишь круглые лужицы крови. И вот, когда глаза снова привыкали ко мраку, огонь опять загорался вдали. И история повторялась. Он горел. Я бежал. Он исчезал и снова загорался на горизонте. А потом я просыпался. Без крика. Может, я и кричал во сне, откуда мне было знать. Дед принимал успокоительное, а потому спал очень крепко, вряд ли мои крики были способны его разбудить.

После кошмара я уже не мог заснуть. Я бродил по дому, из комнаты в комнату, но в доме было скучно. Я стал выходить на крыльцо, а после крыльца – гулять вверх и вниз по улице. Я останавливался у небольшого пятачка, где соседи оставляли пакеты с мусором, когда были забиты баки. На этом пятачке всегда копошились ежи. Они прогрызали пакеты и лакомились старой выпечкой и подгнившими фруктами. При виде меня они сердито фыркали, будто в каждом еже скрывался крохотный парогенератор, и скатывались в круглые комочки.

Дед о моих ночных прогулках ничего не знал, потому что, знай он, наверняка запирал бы дверь на верхний замок. И мне даже начало казаться, что меня и вовсе не существует, что я всего лишь наблюдаю за живущими людьми со стороны, хожу за ними попятам, пытаюсь общаться, но совсем никто не меня не слышит. Так я не существовал еще неделю. Пока прокурор ни произнес мое полное имя и ни вызвал в свидетели.

В то утро я надел клетчатый пиджак, он жал в плечах, а воротник колол шею. Охранник с пузом провел меня к стулу прямо у трона судьи и приказал сесть. Я был у всех на виду. От этого пиджак стал жать еще сильнее. Судья спросил, знают ли одиннадцатилетние мальчики слово «присяга», я поправил его, сказав, что мне уже исполнилось двенадцать. Я пересмотрел слишком много детективов, чтобы не знать значение этого слова. Судья коротко кивнул, а я поклялся говорить правду и только правду.

Прокурору не терпелось начать задавать вопросы, я видел, как он вертел в руках ручку и буквально подскочил с места, когда судья передал ему ход.

– Как дела, Лео? – Он разговаривал со мной так, будто мы были лучшими друзьями, а я видел его впервые в жизни.

– Нормально. – Я пожал плечами.

– Готов ответить на пару вопросов? – Тон у прокурора походил на ведущего викторины.

Я не был готов, но, скажи я это вслух, ничего бы не изменилось, поэтому я просто кивнул.

– Вы с братом ходили в поместье Бьерков, так?

– Да

– Больше, чем один раз?

– Больше, чем один раз. – Когда мне было не по себе, я всегда дублировал слова собеседника.

– Когда был первый раз?

– Двенадцатого августа.

– Нашли там что-нибудь интересное? – Мужчина так широко улыбался, что мне стало некомфортно, и я опустил взгляд.

– Не особо, там было грязно и плохо пахло. – Я пожал плечами и продолжил рассматривать свои ладони.

– Может, какие-то странные пятна или следы?

– Нет.

– А вот твой брат сказал, что вы обнаружили в подвале лужу крови. Это правда?

Правда была в том, что мне до слез стало обидно, что Дэни поговорил даже с прокурором, но отказывался разговаривать со мной.

– Я не знаю, что мы видели, у нас не было нормального фонарика. – И это тоже была правда.

Прокурор замер и записал что-то в свой блокнот с желтыми страницами:

– Тогда вы уже знали, что ваша мама пропала?

– Нет, позже мы вернулись домой, а она – нет.

Раздался резкий звон колокольчика и голос судьи:

– Переходите ближе к сути.

– Лео, ты знаешь, кто это? – Прокурор достал из папки фотографию размером с альбомный лист.

Глянцевый снимок лег прямо перед моими глазами. Я прекрасно знал, кто это. Никаких сомнений. Это было то чудовище, чей стон мы слышали в подвале. Черные волосы. Две руки. Две ноги. Этим самым чудовищем был мой отец. Справедливости ради, он был не только моим отцом. Он был нашим отцом. Моим и Дэни. И мы оба были в равной степени на него похожи. Возможно, я чуточку больше, потому что у меня волосы постепенно начинали темнеть, а у Дэни так и остались светлыми. На фотографии точно был он. Бледный. С лиловыми кругами под глазами. Я запомнил его совсем другим.

Интересно, но есть запахи, способные вызвать целый шквал воспоминаний. К примеру, сухая листва пахла школой. Сахарная вата – ярмаркой и аттракционами. Попкорн – новыми фильмами. А алкоголь – отцом. Я вспоминал о нем каждый раз, когда чувствовал запах спиртного. Не знаю, были ли у Дэни такие же ассоциации.

И отца я не видел давно. Но на вопрос прокурора: «Насколько давно?», – ответить не смог. Год? Десять? Сто пятьдесят лет? Я не знал. Знал лишь – давно. Я не скучал, поэтому не вел счет времени. У меня был Дэни, дед, мама и друзья в школе. Жизнь под одной крышей с ним начинала казаться чем-то далеким и ненастоящим.

Я не ответил больше ни на один вопрос. Я не знал ответов. Не знал, где отец работал, где жил, и звонил ли нам. Судья напомнил, что я поклялся говорить только правду. Это и была правда, но почему-то она ему не очень нравилась. Дед потребовал прервать допрос. Я вернулся и сел на скамью рядом с ним, дед обнял меня за плечи и подвинул поближе к себе. Пиджак уже не так сильно кололся.

***

Дэни выписали из больницы в среду. Температура спала, и больше ему были не нужны антибиотики. От больничной еды он похудел и стал каким-то угловатым. А еще он попросил деда поселить нас в разные комнаты. С рождения мы никогда не спали порознь. Больницы не в счет. Мы всегда делили одну комнату на двоих, а дома у нас даже стояла двухъярусная кровать. Мы делили одни и те же игрушки, мы менялись одеждой и делали друг за друга домашнюю работу.

Дед попросил, чтобы я позволил Дэни забрать любые вещи, какие он только захочет. И он забрал из шкафа красную рубашку в клетку и синюю футболку с роботом, которую я носил намного чаще него. Дед пообещал, что уже на днях мы съездим в город и купим все недостающее.

По словам деда, о том, чтобы ехать в квартиру, где мы жили с мамой, «не могло быть и речи». Он сказал, что сперва полиция хочет во всем хорошенько разобраться, а мы можем помешать расследованию. Ещё он спросил, понимал ли я, что происходит. Я кивнул, дед остался доволен ответом и погладил меня по волосам. Я соврал, потому что, на самом деле, ничегошеньки не понимал. Мне просто захотелось его порадовать. Дед выглядел уставшим и будто бы постаревшим. Каждые каникулы, когда мы приезжали его навещать, он выглядел немного старее, и это нормально, он ведь старел потихоньку на протяжении всего года. Но сейчас на его лице появились новые морщины, словно целый год прошёл всего за пару недель.

Вместе с дедом мы съездили в магазин за новой одеждой. Уже на кассе он спросил: – Ты рад? – В ответ я снова кивнул, и он снова погладил меня по волосам. В этот раз я не соврал.

Я был рад, наверное. А, может, и не был. Я не понимал, что чувствовал.

Я радовался ярко-желтой футболке с рычащим медведем – символом города.

Было странно спать одному в комнате и скучно играть одному.

Я грустил, что Дэни со мной не разговаривал.

Я скучал по маме.

Я злился на отца и теперь одновременно с этим, неожиданно для себя, скучал и по нему тоже.

Меня раздражали постоянные вопросы прокурора, судьи и социального работника.

Какое слово подобрать, если чувствуешь все вышеперечисленное разом?

Я искал в словаре, но не нашёл.

Я не знал, что чувствовал.

В понедельник, когда мы с дедом снова вышли из здания суда, я заметил, что пожелтели листья. Солнце слепило, но уже не грело. Запахло осенью. Сентябрь подкрался, пока мы были слишком заняты своими проблемами. Обычно в это время мы уже были дома, готовились к первому дню занятий и слышали деда только в телефонной трубке, когда созванивались. Но сейчас у меня не было ни учебников, ни тетрадей, ни малейшего представления, что будет дальше.

Точнее одно представление всё-таки было – после своего последнего визита соцработник долго чесал затылок и записал меня и Дэни на беседу с психологом. Раньше психологов я видел только по телевизору. Они с умным видом кивали, окруженные десятками развешанных по стенам дипломов, давали советы, а если нужно, если человек не мог вспомнить нечто важное, то и гипнотизировали. Хоть мне и было очень любопытно, я совершенно точно не хотел, чтобы меня гипнотизировали.

Мой визит был лишь отчасти похож на фильм. В кабинете психолога на полную катушку работал кондиционер, и было очень холодно. При встрече он пожал мне руку и налил чашку чая. Мы присели на мягкие кожаные кресла, которые поскрипывали от каждого движения. У Горана был толстый блокнот с вопросами, и вначале я даже испугался, что не смогу уйти, пока не отвечу на каждый из них. Психолог разрешил называть его просто Горан, без фамилии. Прежде я даже не знал, что такие имена бывают. Но он объяснил, что просто родился в другой стране и переехал с семьёй сюда ещё в детстве. Название страны я тоже услышал впервые и тут же забыл.

– Ну, Лео, расскажи. У тебя большая семья? – Горан откинулся назад и закинул ногу на ногу.

Я пожал плечами, потому что не знал, большая у меня семья или нет. Какие семьи считаются большими, а какие маленькими? Сколько в семье должно быть человек, чтобы она стала большой? Раньше нас было четверо, или даже пятеро, если считать отца. А теперь я не знал, можно ли его считать, и можно ли считать даже маму.

Горан увидел мое замешательство и подался вперёд:

– У тебя есть брат, верно? Кто ещё?

– Брат Дэни, мы близнецы. Есть дедушка и мама. – Я почему-то инстинктивно стал загибать пальцы.

– А папа? – Голос Горана звучал спокойно и ободряюще, будто пытался подсказать слова из стихотворения, которое я учил наизусть, но забыл.

– Папа тоже есть, – менее уверенно добавил я.

– Вы живёте все вместе?

– Нет. Мы с мамой отдельно. Дедушка тут, в поселке. Папа тоже где-то отдельно, не знаю, где именно. – Я так и не разогнул пальцы, которые загнул при счете, мне стало немного неудобно, и я расправил ладони на коленях.

– Почему папа живет отдельно?

Я не знал, почему. Мы никогда о нем не разговаривали. И не потому что нам кто-то запрещал, просто его не было, – и точка. Если чего-то нет, то о нем нет смысла и говорить. Я плохо помнил, как было с ним, но без него не стало хуже. Было даже хорошо. Я знал только, что однажды вечером он ушёл, а в руках у него был маленький чемодан.

– Тебе нравится жить с мамой и братом?

Это был странный вопрос, я снова замялся, не зная, как лучше ответить. Как мне могло не нравится жить с мамой и Дэни? Мы всегда-привсегда были вместе. Не разлей вода. Мы никогда не разлучались надолго, а с Дэни раньше не расставались вообще никогда.

– Наверное. Я не знаю. Наверное, нравится. – Я поежился, мне захотелось исчезнуть или сделаться невидимым из-за того, как глупо я отвечал на самые простые вопросы.

Горан заметил, что я прячу руки в рукава толстовки и убавил кондиционер. Затем он перелистнул страницу в блокноте и подался еще ближе, переходя на шепот:

– Мне тут подсказали, что у вас дома водились привидения… – В конце он улыбнулся и даже подмигнул мне, будто у нас теперь был общий секрет.

– Привидений никогда не было. Мы жили хорошо. – Чем ближе Горан был ко мне, тем дальше мне хотелось отодвинуться, я опустил глаза.

– Привидений не было? Ааа… – разочарованно протянул он. – Наверное я все напутал и совсем неправильно понял. Я просто говорил с твоим братом, с Дэни, он мне сказал, что у вас в доме еще кто-то был. И я предположил, что в домах часто встречаются привидения.

– У нас не было привидений, были чудовища, – осторожно поправил я, хотя дедушка всегда нас учил, что исправлять взрослых невежливо.

– Чудовища? – Горан присвистнул и снова откинулся на спинку кресла. – Ты их видел, чудовищ?

Я кивнул.

– Сам? Какие они расскажешь? На что похожи? Я раньше никогда их не встречал. – Горан поправил очки на носу и с интересом взглянул на меня.

Описать было сложно. Я пытался вспомнить хоть что-нибудь, искал в памяти образы, звуки, но в голове был просто чистый белый лист. Пустота.

– Давай немного помогу, хочешь? – Мне нравился голос Горана, было уже не так неуютно. – Когда вы встретили свое первое чудовище?

– Не знаю. – Я задумался, силясь вспомнить один конкретный момент, Дэни бы точно назвал. – Мы были маленькими…

– Насколько маленькими? Три-четыре года? Пять-шесть лет? – Горан зачем-то приподнял ладонь над полом, будто показывая наш рост, то ниже, то выше.

Я кивнул и тут же покраснел. Нам тогда могло быть и три года, и четыре, и шесть лет. Я отчетливо помнил только то, что мы были маленькими, потому что у нас были эти крошечные пижамы с серыми кроликами, которые мы бы уже не надели, учись мы в школе. Мы были маленькими, потому что мама с папой спали на очень узкой кровати, а мы вдвоем влезли тогда к ним, и место еще осталось.

– Как чудовище выглядело? Может, звук какой-то издавало или запах? Часто хорошо запоминаются цвета.

– Оно появилось у нас в комнате, – неуверенно заговорил я, – стояло в углу и смотрело на нашу кровать. – Горан взял ручку и стал быстро писать в блокноте. – Дэни меня разбудил и сказал, что оно на человека похоже, но красного цвета. Мы испугались и побежали в комнату к маме спать.

– Ты видел красного человека?

– Он был очень высокий, упирался головой в потолок. Весь узловатый, как ствол дерева, с когтями и с большой челюстью с зубами.

– Ты сам его видел? – Горан слегка прищурился.

Я кивнул и осекся. Я был уверен, что видел его сам. Я помнил лицо чудовища с горящими щелками глаз. Я помнил длиннющие пальцы и проступающие наружу ребра. Я помнил чувство липкого ужаса, помнил, что боялся дышать и шевелиться. Но…

– Дэни его увидел первым и разбудил тебя, так? Потом ты сам посмотрел, а потом вы побежали к родителям? – Горан использовал слова как ступеньки, как лестницу, как карту, потому что без него я бы через эти мысли не пробрался.

Наверное, так и было. Та ночь вспыхивала кусками, урывками. И мы были такими маленькими, и это случилось так давно. Я открыл рот, чтобы ответить Горану на вопрос, чтобы попытаться распутать тугой клубок моих воспоминаний, но вырвалось совсем не то, что я планировал:

– Почему это важно? – От волнения я подпрыгнул на месте. – Мы говорим про чудовище, и я не понимаю, почему это сейчас важно.

Горан лишь снова широко улыбнулся и отложил записи в сторону:

– Это важно, потому что далеко не каждый человек в своей жизни видит чудовищ, тем более, лицом к лицу, – вкрадчиво произнес он. – Большинство их видят только в кино, понимаешь, а твой брат очень много про них говорил. Вот я и решил узнать, что ты думаешь на этот счет. Но если не хочешь говорить об этом, мы сменим тему.

– Я думаю, я видел, но забыл многое от страха, – замялся я. – А сейчас я не уверен… Дэни на утро мне потом его нарисовал, красного человека. И он был похож. Чудовищ вообще было много. Черные когти в коридоре, ночные крикуны, еще такие белые на длинных тонких ногах, они жили под ванной… – Картинки в голове сменяли друг друга, как слайды в фильмоскопе.

Горан прервал меня кашлем:

– Расскажи про каждую встречу по отдельности. Вот ты назвал «черные когти». Что это?

– Ну… Такие огромные когти, только без всего остального тела, они могли сильно поцарапать. Они прятались в коридоре, и выползали ночью, мешали проходить, если надо было в туалет или на кухню.

– И тебе мешали?

– Они мешали только Дэни почему-то, он боялся из-за них ходить в туалет. Он тогда звал меня, и я их прогонял.

– Смело. Очень смело. Не каждый ребенок осмелится прогнать чудовище. – Горан одобрительно закивал. – Как ты их прогонял?

– Я включал везде свет и сильно шумел, у нас был игрушечный барабан, и я в него бил, и когти уходили. Папа тогда еще жил с нами, однажды ему это надоело, и он сильно ругался, а потом сломал барабан… – Еще он тогда довел Дэни до слёз, а в меня кинул обломками палочек, но это Горану было необязательно знать.

– А когти после этого случая приходили?

– Да, Дэни обычно будил меня, когда они скреблись под дверью. А один раз он меня не смог сразу растолкать и от страха опи… – Я прикусил язык, я поклялся ему никому не рассказывать.

Горан понимающе закивал и долил мне еще чая в кружку.

– Не страшно, со всяким случается. Про крикунов еще интересно узнать, если можно.

– Они выскакивали по ночам из-за угла и пугали, кричали громко прямо в лицо. – Я говорил и вдруг поймал себя на мысли, что еще никто из взрослых по доброй воле не садился и вот так спокойно не слушал про наших чудовищ. Папа сильно ругался, дедушка тоже, только с мамой все было иначе.

– Крикуны на что были похожи? – Я помотал головой, я не помнил. – Их первым кто встретил? Дэни?

– Нет, – прежде я об этом даже не задумывался, – мама, а уже потом Дэни. А потом они меня позвали, чтобы держаться вместе.

Горан нахмурился, попросил минутку и низко склонился над своим блокнотом, будто записи вел кончиком носа.

– А белые длинные под ванной? Обещаю, про чудовищ это будет последний вопрос. – Горан прикусил кончик ручки.

– Дэни однажды пошел чистить зубы и вернулся с большой царапиной на руке, сказал, что это чудовище на него напало. Сказал, что их там много, что они были белыми и длинными, с лапами как у пауков и жили в трубах.

– Итог по чудовищам, – Горан коротко прокашлялся, – красный, когти, крикуны, белые – кого из них ты лично сам видел?

– Всех.

– Сам, без Дэни?

– Всех, – произнес я уже более твердо, даже чересчур.

Признаваться Горану я ни в чем не хотел, потому что это было бы нечто вроде предательства. Мы всегда боролись с чудовищами вместе, я и Дэни, и были они реальнее некуда. Страшные, мерзкие, с глазами, светящимися в темноте, с когтями, что царапали половицы. Они были рядом – или под кроватью, или в шкафу, или где-то между потолочными балками, если хорошенько прислушаться. Но, чисто технически, встречал ли я хотя бы одно чудовище сам, без Дэни? Нападали ли они когда-нибудь только на меня? Видел ли я их своими глазами или, скорее, глазами Дэни, когда тот, схватив карандаш, рисовал их для меня на обрывке бумаги? Дэни мог так хорошо описать их в мельчайших деталях, так живо, что я слышал, как их дыхание скользило по моей коже. Он рисовал их пасти, когти, всегда чуть иронично прищурившись, как будто он один из нас двоих понимал их по-настоящему.

Иногда, когда я закрывал глаза и лежал, затаив дыхание, мне казалось, что я тоже чувствовал чудовищ рядом. А иногда, во время наших ночных дозоров, я ловил себя на том, что очень хотел заглянуть Дэни через плечо и убедиться, что они всё-таки есть, что он их не придумал. Но вместо этого, я следил за ним, а он – за чудовищами.

Дальше Горан задавал только скучные вопросы о школе, оценках, повседневных делах. Наконец, мы перешли к поместью Бьерков.

– Лео, расскажи мне про тот день в поместье Бьерков, когда вы там были последний раз. – Он оперся на подлокотник и закинул нога на ногу.

Не знаю почему, но сердце застучало быстрее, язык прилип к небу. Я залпом допил остывший чай и попросил стакан воды.

Что же тогда было?

Я искал Дэни. Промок. Подвернул ногу. Рассек бровь. Прибежал в поместье. Мы вместе спустились в подвал. Было холодно, и я хотел вернуться домой, но храбрился. А потом прямо на каменном полу мы нашли отца. Он был бледным, с синими губами, а прямо над ботинком из ноги торчала острая белая кость. Дальше меня стошнило. Пахло плохо, как пахнет в общественном туалете на автозаправке. Помню, что приехала машина скорой помощи с мигалкой. У врачей были металлические носилки и темно-серая униформа с красным крестом. Помню, что дед крепко обнимал меня за плечо. Помню, что меня стошнило снова, а потом мы оказались уже в больнице, где по груди и спине водили холодным стетоскопом.

На прощание Горан пожал мне руку и сказал, что позвонит, если возникнут ещё вопросы. Я был не против, даже рад, что есть кто-то, кому интересно меня послушать. Но он больше не позвонил, а если и звонил, то вопросы у не возникали не ко мне.

Я словно бы жил во сне, где эпизоды сменялись один на другой без всякого логического объяснения, где слова ничего не значили и складывались в полную белиберду. Я бродил в вязкой трясине, не понимая, куда свернуть и как выбраться из этого болота. Из трясины меня вырвал звонок. Судья позвонил в свой колокольчик и произнёс: «Виновен».

Глава 3

Ты понимаешь, что живешь в маленьком городе, когда все знают тебя еще до того момента, как лично с тобой познакомятся. Деда и так знали все. Он тушил пожары всю свою жизнь, а почти в каждом доме в городке что-нибудь хоть раз да горело. А теперь все знали еще и нас. Мы больше не были обычными мальчишками, сорванцами, приезжавшими погостить. Мы стали теми, о ком шептались прохожие, кого жалели, качая головой, или с высоты осуждали, потому что, как говорят, «яблочко от яблони недалеко падает». Но нам было не до чужих разговоров.