Век чудовищ

Полицейский снова надел фуражку, поправил выбившиеся из-под нее волосы и встал. Постояв молча пару секунд, он собрал свои бумаги и повесил рацию обратно на пояс. Мне вдруг стало страшно, что он просто уйдет, обидевшись на дедушкины слова, и маму никто искать не будет. Хотя я понимал, что это глупые мысли. В фильмах полицейские всегда помогают людям и не бросают работу, просто потому что им кто-то нагрубил.

– Думаю, сэр, у меня есть вся необходимая информация. Мы обзвоним точки, которые вы указали, и сообщим, если что-то обнаружится.

– Она была на машине, может, ее засекли дорожные камеры?

– Возможно, сэр. Сначала звонки, потом остальные варианты. Возможно, все разрешится благополучно, когда мы переговорим с кем-то из ее пациентов. Может быть, ей экстренно пришлось сидеть с кем-то всю ночь. Такое возможно? Бывало раньше, чтобы она оставалась с больным на сутки?

Дед кивнул, но словно бы нехотя.

– Хорошо, – полицейский, – застегнул синюю куртку из шуршащей ткани. Вы же понимаете, что запрос на данные дорожных камер будет идти от семи до десяти дней, не молниеносно, как показывают в сериалах. Мы с вами находимся в провинции, у нас на всю округу один шериф и нехватка офицеров. Но мы сделаем все возможное.

Дед кивнул. Велел нам поставить чайник на плиту, и пошел провожать полицейского к выходу. Мы молчали, я и Дэни. Все эти кивки, «возможно», вопросы без ответов – все это было чересчур для первого утра после дня рождения.

***

Мне снился красный цвет. Красная земля, красные уступы, красное небо. Красные горы с острыми пиками, красное солнце, не дающее света, красные тучи и красный ветер. Красный гром и красный грохот, да такой, что все вокруг дрожало и ходило ходуном, готовое вот-вот рассыпаться в красную крошку. Красная пушка стреляла красными ядрами по красному горизонту. Красный страх сковывал движения. Красный липкий пот стекал по спине. И на меня вновь обрушивалось осколками небо. Красное небо.

***

Через два дня округу стали прочесывать добровольческие дружины. Главный пункт их штаба расположился внизу у нас в гостиной. Дед передвинул всю мебель и поставил в центре комнаты круглый обеденный стол, обычный журнальный не подходил – слишком низкий и узкий. На нем вместо скатерти расстелили огромную карту местности. Стоя на лестнице, мы наблюдали, как над ней склоняются люди, перешептываются, раздают поручения и что-то чертят нашими цветными карандашами. Карандашами, которыми мы раньше рисовали супергероев-защитников, теперь рисовали стрелки, по которым реальные герои разыскивали нашу маму.

Дружину организовал дед. Раньше, до пенсии, он работал пожарным в местной спасательной части. Его все знали, его заслуги помнили, и его все уважали. Большинство сослуживцев деда после выхода на пенсию переехало в другую часть страны, где климат был помягче, но кое-кто остался. Так все и получилось: дед позвонил своим друзьям, те – своим, и волна пошла. Через пару часов после его звонка у нашего крыльца стояло 23 человека, к вечеру подошло еще 34, а утром еще 16 добровольцев – итого 73 человека. И если учесть, что население нашего поселка насчитывало всего 517 человек, в возрасте от 35 до 100 лет, то дед собрал неплохую команду.

Во время совещаний дружины мы увидели его совершенно другим, будто бы он сильно помолодел, и старило его только тело. Он держался твердо, высокий, широкоплечий, в клетчатой фланелевой рубашке и высоких кожаных сапогах он был похож на ковбоя, но мы не смели над этим шутить. Мы вообще не смели улыбаться, это стало нашим первым личным правилом в доме: никаких улыбок, никакого смеха и никаких шуток до возвращения мамы.

– Смотри внимательно, – дед поставил на карте желтую точку и обвел ее широким полукругом циркуля, – разобьем площадь на десять секторов. Площадь округа 16,8 км2. Тогда на каждую команду придется почти по два километра, семь человек на команду, – дед замолчал и глубоко вздохнул.

– Ничего, осилим, – подтвердил мужчина с окладистой рыжей бородой, кажется, он ходил с дедушкой в одну церковь, – а троих раскидаем по сложным местам. Одного к реке можно добавить, там заросли, чтобы прошерстить все хорошенько. И двоих еще в заповедник прикрепить, чтобы точно не упустить ничего.

Дед одобрительно кивнул и отхлебнул большой глоток черного кофе. Он почти не спал. В доме постоянно работала кофеварка, казалось, запах кофе пропитал обои.

– Тогда с Богом, надо расходиться, чтобы до темноты успеть, – рыжебородый перенес все обозначения с карты-скатерти на свою карманную и вышел на улицу, за дверями было слышно, как он зычно раздает команды, потом молится, а затем глухо стучат по земле семьдесят три пары ног.

Дед ни разу не ходил на поиски вместе с дружиной. Мы знали, что он хотел, он с огромным трудом ждал их возвращения и вскакивал каждый раз, как звонил телефон. Но он оставался дома ради нас, потому что других родных у нас больше не было. Так мы втроем находились под одной крышей, но как бы не вместе, мы даже не разговаривали. Мы общались кивками, объятиями и прикосновениями, словно бы слова были лишними, словно бы их нужно было беречь, чтобы было чем поприветствовать вернувшихся спасателей, а затем и маму. Мы надеялись.

Мы надеялись. Точнее мы не теряли надежды. Полицейский, пришедший на первое утро после исчезновения мамы, перезвонил через день и сказал, что офицеры обзвонили маминых коллег и пациентов, но ее никто не видел. До кондитерской дозвониться так и не получилось – владелица уехала в отпуск, о чем гласило объявление на центральной витрине. Так мы остались с тем, с чего начали. Дело заглохло. Полицейские не собирались прочесывать местность, сославшись на нехватку персонала и большое количество других бытовых преступлений. Нам сказали ждать, что мол скоро, возможно, она «объявится, когда нагуляется». Возможно, она уехала по собственной воле – машина же не найдена. Опять «возможно». Дедушка тогда, впервые на нашей памяти, накричал на человека. Больше из офиса шерифа нам не звонили.

– Не велика потеря, – сказал дед нарочито спокойным голосом, хотя губы у него дрожали.

И через пару часов у нас под окнами уже стояла толпа его товарищей.

Люди приходили и уходили. Они называли какие-то цифры, производили расчеты. Мы не вникали, точнее мы очень старались, но никак не могли переваривать все эти гектары, километры и квадраты. За обедом дед обронил, что одной команде понадобится примерно 16 часов, чтобы на один раз обойти один сектор. Мы не знали, много это или мало, плохо или хорошо, и просто продолжили ковыряться вилкой в тарелке. Не хотелось доставать дедушку лишними расспросами. Ему и без нас хватало хлопот. Одно мы знали наверняка – наш городишко был совсем невелик, все друг друга знали, а даже, если и не знали лично, то просто регулярно встречались на улицах.

5887 человек. Такую цифру нам назвали в школе на уроке обществознания. По последней переписи населения в округе проживало почти шесть тысяч человек! И первый раз мне казалось, что это очень много. А потом нам с Дэни подарили книгу про разные страны мира, и я понял, что мы даже не точка на карте. Для всего мира нас не существовало. Тогда же я понял принцип относительности: наш городок был слишком мал, чтобы его проблемы волновали кого-то еще, но слишком велик, чтобы организовать полноценные поиски пропавшего человека.

***

На третий день дедушка открыл гараж, завел свой старый пикап, и мы поехали расклеивать по округе листовки. Большие, размером с альбомный лист. Сверху крупными буквами было написано «ПРОПАЛА», а ниже – фотография мамы, портрет как из паспорта, а еще ниже – рост, вес, комплекция, особые приметы и номер телефона. В то утро мама уехала в очках, но она всегда снимала их, когда нужно было фотографироваться. Я немного переживал, что без очков ее никто не узнает. Супермен в комиксах всегда маскировался одними очками.

«Телосложение среднее. Рост 1,70 м. Русые волосы. Темные глаза. Была одета в синие джинсы и белую футболку».

Так выглядела половина женщин города. Мы, я и Дэни, совсем не узнавали в этом описании маму. Но вместо того, чтобы спорить, просто прикусили язык. Мы мазали столбы и доски клеем, а потом лепили на них помявшиеся листы до самого вечера, пока не стало слишком темно, тогда мы отправились назад домой.

Дорога петляла через лес, фары выхватывали куски серого асфальта, желтой разметки и зеленые ветки магнолии, пикап слегка потряхивало на кочках.

– А вы знаете, почему на проселочной дороге в темное время суток лучше всего держаться ближе к середине полосы? – несмотря на явную усталость, тон у дедушка был оптимистичный.

Мы знали. Чтобы было место для маневра, если на проезжую часть вдруг выбежит олень, енот или другой дикий зверь. Но бас деда звучал успокаивающе, и мы спросили: «Почему?».

– Да чтобы было место для маневра, если на проезжую часть вдруг выбежит олень, енот или другой дикий зверь.

Мы снова ответили хором: «Ясно».

– А я ведь прожил здесь, считай, что всю жизнь. Родился, правда, на юге, а как увидел объявление, что землю можно получить на строительство дома, да еще и большой участок, сразу решил переезжать. А потом бригада пожарная, как бросишь, когда на тебя рассчитывают? Хотя, кем я только ни успел поработать… – в конце фразы дед специально оставил интригу и загадочно замолчал.

Мы уже и прежде играли с ним в эту игру и составляли список профессий, которыми он занимался. Но сейчас мы все боялись тишины, поэтому притворились, что этого никогда не было.

– Врачом?

– И врачом.

– И полицейским?

– И полицейским.

– И космонавтом?

– Один ноль в твою пользу, – рассмеялся дед, подмигнул мне и добавил, – считается, если я механиком был на аттракционе «Космический корабль» в луна-парке?

– Думаю, считается, так что по нулям, – заключил я.

Лес остался позади, и мы въехали в нашу деревушку. С горки виднелся каждый домик, каждая пристройка и каждый сарай. Неужели так сложно найти среди всего этого только лишь одного человека?

– А потом я бабушку вашу встретил, поженились мы, тогда ведь быстро женились, не встречались по паре лет, а познакомились да расписались… – Дед продолжил говорить, как радио, которое часто играло фоном на кухне старые мелодии уже никому неизвестных композиторов.

Когда мы вылазили из машины, Дэни наклонился ко мне и прошептал:

– Мы должны рассказать ему про чудовище.

Честно признаться, на тот момент я уже не был ни в чем уверен. Я не был уверен, что мы слышали рычание и стоны. Я не был уверен, что жидкость, в которую мы наступили, на самом деле была кровью. Я ни в чем больше не был уверен. Этот поход в поместье Бьерков казался теперь невероятно глупой и бесполезной затеей. Ведь мы могли бы потратить время на нечто более ценное – на поиски мамы, например.

Глава 2

Лицо очень болело, и царапины были повсюду. С чего все началось, сказать уже невозможно, но, скорее всего, с ночи, когда Дэни разбудил меня шепотом: «Просыпайся, пожалуйста! Скорее. Там стул шевелится!». Стул шевелится…

Накануне мы снова ездили в город расклеивать объявления с фотографией мамы. На какие-то улицы в первый раз мы просто не успели зайти, а с каких-то досок наши листовки просто срывали, чтобы освободить место под открытие нового магазина обуви. Казалось, что мы стираем ноги и режем пальцы об бумагу просто так, просто, чтобы через пару минут на месте объявления красовалась другая цветная картинка или пустой квадрат. За два дня по объявлению не позвонил ни один человек. Будто бы ее совсем никто не видел. Будто бы она стала невидимкой.

Однажды на уроке естествознания в школе нам показывали эксперимент: в банку с чистой водой налили йода, и вся вода стала ржаво-коричневого цвета, а затем в нее капнули всего одну капельку отбеливателя – и йода как не бывало, вода снова стала кристально-чистой. Но это несерьезно, всего лишь опыт. Разве может человек раствориться так же запросто, за мгновенье, и исчезнуть в никуда, насовсем?

Бригады добровольцев продолжали прочесывать местность, некоторые участки заповедника они проходили уже на второй раз, чтобы убедиться, что ничего не упущено. Они ходили по лесу цепочкой, внимательно вглядывались в каждый куст и выкрикивали мамино имя. Нам объяснили, что потом нужно сделать паузу и прислушаться – вдруг человек отзовется и закричит в ответ. Но им в ответ еще никто не кричал. Ни единого следа. Ни обрывка ткани на ветке. Ничего. После они приходили в наш дом и садились за стол, на котором скатертью еще была расстелена карта. Они говорили, а потом склоняли головы, закрывали глаза и вместе молились. В те минуты мне очень хотелось верить, верить, что если Бог действительно всеведущ, то может проговорить им, где же на самом деле мама.

***

Под вечер четвертого дня снова приехал тот самый темнокожий полицейский, который уже заглядывал к нам сразу после того, как было подано заявление о пропаже. Дед в это время сидел с друзьями из бригады, пил кофе и рисовал новый маршрут предстоящих поисков. Полицейский несколько раз постучал в дверь, а затем попросил деда выйти к нему на крыльцо. Через витражные стекла нам были видны лишь тени. Сперва они стояли спокойно, а потом та, что повыше, стала размахивать руками. Слов было не разобрать, но глубокий бас деда сотрясал воздух, подобно тому, как сильнейшие подземные толчки сотрясают целые здания, разбивая их в бетонную крошку. Низкий гул прорывался сквозь щели и отдавался эхом внутри. Дед вернулся в дом уже через несколько минут, он распахнул двери настежь да так и остался стоять на пороге. В гостиную ворвался душный августовский воздух, а вместе с ним и крупные ночные мотыльки. Они принялись кружить вокруг горящих огней люстры, изредка врезаясь в матовое стекло абажура. Хлоп. Хлоп. Хлоп.

Таким же размашистым движением дед резко захлопнул дверь, показалось, что даже зазвенели стекла в раме. Он пригладил ладонями бороду, поправил подтяжки и произнес всего два слова: «Приступим. Наверх». Первое слово было адресовано товарищам по поисковой группе, а второе – нам. Взмах широкой ладони безапелляционно указывал на лестницу. Мы вышли из комнаты, а бригада, как многие часы до этого, снова принялась рассматривать карту и пить кофе.

Поскольку дед не уточнил, что подняться нам нужно было именно в свою комнату, да и не пошел следом проверить исполнение своего приказа, мы присели на площадке у самых перил, в надежде уловить хотя бы какие-то крохи информации. До нас долетали слоги и обрывки фраз.

– …не… б…т ис…ть …ет…

– Утром пой…м рано…

– С соб…к…и надо поп…р…ть…

– Надо все рассказать, – прошептал Дэни над самым ухом.

– Тихо, и так неслышно, – огрызнулся я.

– Нельзя молчать, надо сказать, – не унимался Дэни.

– Отстань, говорю, не слышно! – Я шикнул на него так громко, насколько было возможно.

Но он не отставал. Рассказать. Рассказать. Рассказать. Рассказать. Рассказать. Рассказать. При последнем «рассказать», внутри меня лопнула какая-то невидимая струнка, потому что терпеть уже больше не было сил:

– Заткнись! Заткнись! Заткнись! Заткнись! Заткнись! Заткнись!

Звуки нашей ссоры просто невозможно было не услышать с первого этажа. Дед поднялся из-за стола и за один прыжок его огромные сапоги уже стояли перед нашими носами. Он не проронил ни звука, сгреб нас обоих за шиворот и как котят бросил в нашу комнату. В скважине мелькнул ключ. Щелчок. Назад дороги нет. Но Дэни не унимался, он отряхнулся, будто бы на него вылили ушат воды, и заговорил громче:

– Нельзя больше молчать! Как ты не понимаешь? Нельзя молчать, надо рассказать все! Исправить! Если там настоящее чудовище, то надо рассказать! Всем рассказать!

На долю секунды я почувствовал то, что, должно быть, чувствует вулкан перед извержением – в нем накапливается лава, а потом просто огненным столбом выплескивается наружу. Прежде я никогда не кричал на брата. В штуку, понарошку – да, бывало. Мы часто играли в секретных агентов, я часто был начальником и отчитывал Дэни за провал особо секретной миссии. Но ведь, на самом деле, начальником я не был, а Дэни не был агентом, и не существовало в реальности никакой секретной миссии. А, значит, и вся ссора была ненастоящей. Выдумкой. Обычной игрой. Но только сейчас хотелось кричать по-настоящему. Обидными словами. Чтобы он понял, как неправ. Чтобы замолчал, хотя бы на мгновение. Мы были не агентами. Мы были братьями. И на этот раз все было взаправду.

– Что рассказать? Мы даже не сделали ничего! – прокричал я Дэни прямо в лицо, подойдя вплотную. – Мы не виноваты ни в чем! Мы просто сходили в это дурацкое поместье и по-дурацки перепугались! Мама пропала, а ты хочешь сознаться, что гуляли мы в неположенном месте? Ты нормальный вообще?!

У Дэни задрожали губы.

– Ты что, правда не понимаешь? – Выдавил он, шмыгнув носом. – Это все из-за нас… там кровь была… и чудовище… оно… оно… Это мы все!

Губы стали дрожать еще сильнее, и больше он уже не мог говорить. Он не мог говорить, а я уже не мог остановиться.

– Кровь? Ты шутишь? Да не было там ничего, мы как малявки перетрусили! – Я кричал, чтобы перекричать собственные мысли.

Я ни на йоту не верил своим словам. Мы явно что-то видели и что-то слышали, но было это так давно и мимолетно, что с уверенностью нельзя было заявить, что же именно. В ответ Дэни встал на колени и полез под кровать. Он достал оттуда картонную коробку, а из нее наши кроссовки.

– В-в-видишь? – Он всегда заикался, когда очень нервничал.

– Что «видишь»? – отмахнулся я. – Ты сам-то посмотри.

На обуви не было живого места. Грязь. Гарь. Плесень. Ил с речки. Все слилось в одно огромное черно-зеленое пятно. И видели ли мы настоящую кровь, по кроссовкам понять уже было нельзя.

– Н-н-надо… Н-н-надо… Н-н-надо… – Дэни попытался несколько раз, но так и не смог перейти к другому слову, его заело как старую пластинку в проигрывателе.

– Да молчи ты со своим «надо»! Н-н-надо! Н-н-надо!

И Дэни замолчал. Он молча убрал кроссовки назад в коробку. Молча задвинул ее обратно в угол. И молча улегся на кровать лицом к стене. Он наконец замолчал, это и было нужно. В тот вечер я вдруг понял, что впервые нарушил данное брату обещание – я обещал никогда его не передразнивать и никогда не смеяться над его заиканием.

***

– Просыпайся, п-п-пожалуйста! С-с-скорее. Там стул ш-ш-шевелится.

Дэни тряс меня за плечи, что есть мочи. И тряс так сильно, что во сне мне казалось, что земля уходит из-под ног. На меня смотрели его огромные от страха глаза, а лицо в полной темноте казалось особенно белым. Я присел, а Дэни как заведенный продолжал повторять «ш-ш-шевелится».

– Может, кот залез, – пробормотал я в полудреме, и сам же окончательно себя разбудил, живот скрутило ледяным узлом, потому что кота у нас в доме никогда не было.

Стало страшно. По-настоящему, а не так, когда посмотришь на ночь ужастик. Непонятно, сколько мы просидели, пялясь на стул. Ничего так и не зашевелилось. Тогда я просто встал и включил свет. На стуле высокой грудой была навалена одежда. Грязные носки. Толстовки. Футболки. Плед. От одного прикосновения груда повалилась на пол. Внутри тоже ничего не оказалось.

– Я т-т-точно видел! Ш-ш-шевелилось! – настаивал Дэни.

Что произошло дальше, доподлинно сказать невозможно. Никто из нас этого не помнил. Мы пришли в себя тогда, когда руки деда оторвали нас друг от друга и приподняли над полом. Лицо очень болело, и царапины были повсюду. Лопнула еще какая-то струнка.

Мы с Дэни были близнецами. Мы родились с разницей лишь в пару секунд. Врачи положили нас на стол и перепутали, и уже не смогли точно определить, кто старше. Мы знали друг друга всю нашу непродолжительную жизнь. Смотреть на брата было тоже самое, что смотреться в зеркало. Порой мы даже играли в такую игру и днями напролет зеркалили каждый жест друг друга. Мы всегда были вместе. Мы вставали в одно и тоже время. Мы выбирали одни и те же вещи. Нам нравился один и тот же вид лимонной газировки и мороженое с шоколадной крошкой.

Мы были «мы».

Всегда.

Но сейчас напротив меня висел совсем незнакомый человек, с кровоподтеком под глазом и разбитой губой. Раньше мы никогда не дрались, ни разу. Потому что, ну, никто ведь не бьет свое отражение в зеркале. Но я ударил, и отражение раскололось.

***

Гроза началась еще ночью и лишь усилилась утром. Черные тучи, словно огромные корабли, плавали по небу и поглощали любое проявление света. Гремел гром, и по всей округе трусливо повизгивали сигнализации автомобилей. Дождь лил с неба плотной завесой, даже не делясь на капли. Остаток ночи мы спали в разных комнатах, а когда я спустился на кухню, дед сидел там один, прислонившись к стеклу. Вместо привычного «доброе утро», я услышал только «вот и разверзлись хляби небесные». Стук дождя по водосточным трубам, крыше, мостовой, веткам стал белым шумом всего оставшегося дня. Поисковой бригаде наконец-то выделили специально обученных собак, но отправиться на поиски из-за грозы, они, конечно же, не сумели. По телефону дед, вздохнув, сказал, чтобы собак отдали назад, чтобы не простаивали поиски других пропавших, потому что вряд ли они хоть что-то унюхали бы после такого потопа. Все следы смыло.

Впервые за пять дней дед переоделся в пижаму и прилег в своей спальне, а не на диване. Он отправился спать еще днем, но сначала зажег камин и выкрутил вентили отопления до максимума. От былой жары и мохнатых мотыльков не осталось и следа. Температура опустилась, и старый дом промерзал, впуская холод через множество мелких щелей.

Оставшись внизу один, я перелистал все альбомы, большинство фотографий были постановочными, и я задумался, а были ли мы тогда действительно счастливы. Мы позировали на фоне картин в музее, американских горок в парке и клеток с кенгуру. Мы широко улыбались и обнимались, но по-настоящему ли? После альбомов в ход пошли дедовы энциклопедии с картинками, детские книжки в стихах и старые журналы. Антенну, видимо, повредило ветром, потому на всех каналах показывали только серую рябь. Слов было почти невозможно разобрать, но это было веселее чем ничего. Рябь укачала меня до такой степени, что под ее хруст и новые раскаты грома я заснул прямо в кресле.

Я проснулся от того, что у меня сильно замерз нос. Входная дверь была распахнута настежь, и дождь заливал прихожую. А прямо напротив меня стоял дед, его глаза были открыты так же широко, как у Дэни, когда он разбудил меня из-за стула:

– Лео, где твой брат?…

***

Стыдно признаться, но Дэни, как правило, всегда оказывался прав. Он выигрывал практически в каждом споре. И именно поэтому я никогда с ним не соглашался.

Давай не будем, собака может сорваться с цепи.

И она срывалась.

Лодка такая старая, наверняка она пропускает воду, давай не поплывем.

И лодка тонула, мы нахлебывались воды, а соседи вылавливали нас из озера большими сачками.

У дерева такие сухие ветки, давай не полезем, обломаются.

И они обламывались, а мы с треском падали на землю.

Он был не в восторге и от похода в поместье Бьерков, но мы все равно пошли.

И как бы ни было стыдно признаваться себе, и в этот раз он мог оказаться…

«Где твой брат?!»

Я не сразу уловил смысл слов. И потом на опознании офицер задавал мне этот же самый вопрос, и в ушах он почему-то отдавался голосом деда. Но ответа у меня не было, ни тогда, ни позднее. Все, что приходило в голову: «Я что сторож брату моему…».

Дождь лил так сильно, что казалось, будто бы стоишь под водопадом. Капли были большими, тяжелыми и холодными. Гравийка закончилась довольно быстро, а дальше только грязь – чавкающая, тягучая. Я старался бежать как можно быстрее, но каждый шаг давался с огромным трудом, такое ощущение встречается в ночных кошмарах, когда ноги наливаются свинцом. Я уже не слышал криков деда где-то за спиной, а может он остался сбоку, я так часто сворачивал, что уже не различал направления. Он звал меня, звал Дэни, но объяснять было бы слишком долго, слишком сложно. Поэтому я побежал. Я совершенно точно знал, куда надо бежать. Вот только дорога казалась намного длиннее, чем ещё шесть дней назад.

С последнего холма я скатился кубарем. Ступня подвернулась, а глинистая земля просто ушла из-под ног. Бровь я рассек второй раз за неделю. Я промок даже не до нитки, до костей, до костного мозга, но было все равно жарко. Дождевая вода смешалась с потом и струями стекала по спине.

– Дэни! Ты где? – Я пытался кричать, но дождь поглощал все прочие звуки.

Запах гнили и плесени в поместье усилился. Капли стучали по черепице так неистово, что вполне верилось, будто бы они, а не пожар, понаделали в ней кучу дыр и даже сломали потолочные перекладины.

Дэни стоял у входа в подвал, спиной ко мне. Грязь толстым слоем облепила штанины почти до колен, а рукав рубашки порвался. Он стоял не шевелясь, а мне нечего было сказать. Мы просто одновременно сделали наш первый шаг и стали молча спускаться по лестнице. Ливень шумел, как помехи на радио. Мы шли медленно. Ни рыка. Ни стона. Ни шепота. Тишина. И ещё свет фонарика, который Дэни вытащил из кармана. Ступени закончились, а коридор продолжал идти под уклон. Ноги скользили, я снова подвернул ступню.