Ремиссия

– Моя совесть стала моей ненавистью, – рычал я, желая разорвать мешковатое отражение.

Было легко поддаться сонным чудесам. Особенно, когда в них всё хорошо. И тепло руки, и отражение янтаря в моих серых глазах, и незыблемая поддержка двух друзей. Однако, я уже приучился к подобному, поэтому, как только осознавал нереальность происходящего, просыпался.

– Чудес не бывает, мой дорогой и любимый друг, – сказал голос ненависти.

Тогда же началось дикое самоедство, груз вины вновь давил на рассудок, ледяные оковы прострации заставляли меня падать на пол, выслушивая речи о собственной ничтожности от голоса ненависти. Нет, он не планировал меня убивать. Его цель – наносить мне сокрушительный, но не смертельный урон. Тогда же, при попытках встать с пола, тень голоса ненависти выходила из самых тёмных углов и вновь опрокидывала меня с ног. Он впивался в мою глотку и с перепадами между гневом и презрением твердил:

«Ну же, посмотри, кем ты стал. Что же ты ныне имеешь? М-м? Ну, скажи же мне? Скажи, чёртов ублюдок! Вина за то, что не смог спасти их, вина за то, что облил душевной желчью ту, что открылась тебе! У тебя ничего нет. Да и тебя самого… тоже… нет. Ты никто по имени никак. Просто грязное пятно в памяти тех, кто ещё остался жив!».

Конечно, я извинился перед ней. Да вот даже «педаль в асфальт» никак бы не изменила сложившегося. Только дурак простит такого эгоиста, как я. Она лишь посмотрела на чёрные мешки под глазами, колкую щетину, постоянно сжатые кулаки и потерянный взгляд. Жалостно покачала головой, уронила лицо на ладони и ушла прочь.

– Иди. Пускай. Ничего не изменить, – сипом выдавил я вслед.

Забыть и выветрить из головы? Пробовали, да вот больная память, в купе с голосом ненависти, никак этого не позволяла. Пожалуй, так будет лучше. И я больше не смею обжечь единственных дорогих мне людей, и она не будет жертвой моей же тени ненависти.

Да, я сумасшедший. И в этом только моя вина. Поначалу я до дрожи боялся творящегося у меня в голове, вечно пытался спрятаться, не понимая, что от самого себя уйти уж никак не получится.

Даже при попытках начать жизнь с чистого листа с другими людьми, всё накрывалось медным тазом. Я не чувствовал людей, не чувствовал тепла. Я видел в них лишь пустоту, меркантильность и ненависть. И сам я вижу в себе столько меркантильности и ненависти, что среди них ничем не выделяюсь. Отпугнул всех и в последствии стал никем. И это, пожалуй, хорошо. Быть никем по имени никак. И в случае чего, надеюсь, никто даже не почешется…

Наконец пучина воспоминаний отпрянула от меня. Я по-прежнему сидел на кладбищенской лавке напротив двух гранитных надгробий. Тело привычно потрясывало. Ранки на душе капризно желали быть обработаны спиртом. Так было после каждого подобного сеанса. Раз за разом я возвращаюсь в этот ад.

– Ну что? Как тебе наш экспресс в последние частички целой памяти? Как ты сейчас себя чувствуешь? Всё ещё не досчитываешь дней? Может, наконец заведёшь дневник, чтобы каждый раз по пробуждению просыпаться не застрявшим в событиях пятилетней давности? – рассмеявшись, спросил голос ненависти.

Каждый раз эти долговременные воспоминания затягивают меня всё глубже. И каждый раз в реальном времени проходит лишь мгновение, пока я нахожусь там и переживаю всё случившиеся как в первый раз. Я закрыл металлическую калитку, ещё раз взглянул на фотографии в рамках.

– Может, стоит сказать «прощайте»? – спросил я самого себя.

Не было никаких гарантий, что я доживу до следующего раза. Меня ждёт либо свинцовый кусочек питерского неба в голову, либо же голос ненависти поглотит меня целиком.

Я вернулся домой. На столе стоял стакан и бутылка виски. Никаких кружек со сладким чаем, конечно же, не было. Они ушли, и она ушла. С тех пор здесь всегда тихо. Остаток отпуска, меньше недели, я проведу в сопровождении своих двух единственных нынешних друзей. Моё непоколебимое мортидо и голос ненависти. Они-то от меня точно никуда не уйдут. Мой дом стал моим замком. А я – узник замка тишины.

– А зачем томить? Ну сам подумай, перекинуть свою тушу через оконную раму, да и всё. – прошептал голос ненависти.

– Пока ещё есть бутылка, значит, всё не так уж плохо на сегодняшний день. Знаю, в той песне не так пелось, но у меня своя песня, – ответил я.

– Нравится оно тебе, жить в бесконечном дне, который никак не закончится? Это же самая настоящая игра в дедлайн! – рассмеялся голос ненависти.

Бутылка поелозила в руках, плёнка, скрывающая крышку, была сорвана, а в стакан полился вкус отчаяния.

Я пью до дна. Пью и морщусь. Морщусь не от жгучего спирта, разливающегося огненными языками по моему телу. Морщусь от себя самого. От того, кем я стал.

– Именно так, друг мой… Именно так, – промолвил я, выключив свет.

Глава II Не герой

Мне постоянно снятся кошмары. Кошмары, из которых у меня никогда не получалось вырваться. Вой, повисший надо мной, блеск в глазах, готовых разорвать на части и пустота вокруг меня. И сколько бы я не внушал себе о том, что это сон, как бы я не старался проснуться, сонная пелена в сопровождении призраков распылялась лишь тогда, когда полностью поглощала меня.

А перед глазами серый потолок, над головой тяжёлое свинцовое небо. За окном вьётся вьюга, провожая запоздалых прохожих по домам. Чёрно-жёлтые пятна осевшего дыма на потолке разбежались от лунного света. Ранее мне говорили, что сначала почернеет потолок, почернеют лёгкие. А почернело всё остальное. Выходит, обманули?

– Наш бедолага проснулся? – раздалось горьким голосом в сознании.

И всё, как всегда. Бочка мортидо на плечах, мортидо на кончике свинцовой пули весом в шесть грамм, мортидо в голосе ненависти. Мортидо в рутине. Сначала ты убиваешь время, смеясь с очередной клоунады маргиналов на обширных просторах видео-хостинга, подходишь к зеркалу, щетинистое отражение в котором злобно смотрит на тебя.

И каждый раз мелькающий в отражении каштан, мимолётный блеск янтаря в глазах. Каждый раз слышны диалоги с кухни. Но только вот никаких диалогов давно на самом деле не было, а каштан давно выцвел из моих глаз. Всё, что осталось от нас, хранится в сообщениях мессенджера, что будет вечно хранить песчинки эгоистичной памяти в облачных хранилищах.

Былое, прошлое, минувшее. Чёрт знает, как правильней описать. Я предпочёл настоящему прошлое, жизни – существование. Вероятно, с точки зрения личных целей и возможных достижений, я тот ещё эгоист. Но, буду честен, плевать я на это хотел, пускай и осознавал, что нахожусь в оковах прошлого.

Кофейный порошок растворился в кипятке, небесное полотно нерасторопно совершало поворот, горизонт подмигивал мне мелькающими фарами машин. Дата свершения чудес близилась. Да вот и я не верю в чудеса, да и чудеса не верят в меня, поэтому уже пять лет ничего не праздновал. День рождения? Новый год? Бутылка зелёных чертей, пачка сигарет, молчаливый потолок, не более. А поболтать всегда есть с кем.

А сегодня ещё и рабочая смена, дежурство. Мало кому захочется работать в середине декабря, но те же премиальные за разборку с синими лицами на корпоративе были неплохим вознаграждением за отлучку с отпуска.

– М-м-м, а зачем тебе премиальные? Неужели хочешь купить друзьям подарки? Сделать сюрприз для любимой? – с мерзким скрипом раздалось голосом ненависти.

Зубы скрипнули, на сжатых кулаках проступили жилки.

– Ах, да! Вот ведь незадача, правда? Ты же ведь убил и единственных друзей, и отогнал всех, открывших тебе сердце! – рассмеявшись, прокричал голос ненависти.

Его голос наращивал тембр, доносился эхом, шёпотом, словно он мечется вокруг меня.

– Заткнись… Заткнись… Заткни-и-ись! – проорал я, схватившись за горло.

Их лица мелькали перед глазами, пока темнота дальних углов комнаты сосредотачивалась в одно целое, едва различимое пятно, которое в последствии приобрело серый взгляд, слепящий оскал.

Голос сменился на рычание, разлетелся по комнате.

– Ну? Забава же, да и только! Подумать только, какой же ты ничтожный! – ехидно улыбаясь, рычала тьма, подступая ко мне.

Неосязаемая рука схватила меня за горло, крепко вдавив кадык. Тёмная пелена в глазах занимала всё больше места, пока не сменилась мимолётными картинами, обрывками памяти.

…Тут мы все вместе празднуем Новый год… А тут собрались на дне рождении. Только вот на лицах туман, голоса скрывались за пределами воспоминаний…

– Не сме… Кхм… Не смей! – прошипел я, окончательно свалившись на пол.

Дышать становилось всё труднее. Морозный яд иглами бил точно и наверняка, окутывая полностью внутри. Ненависть привычно норовила выломить изнутри мои рёбра, а надо мной повис лишь пустой серый взгляд.

– Нагляделся? По глазам ведь вижу, что нагляделся! – накинувшись на меня поверх, провопил голос ненависти.

Он впился мне в шею, злорадно улыбался моей боли. Менял свой смех на вопль матери моего друга, менял лица, прикидывая более подходящее.

– Нет. Не то, нужно что-то более сильное, – усмехнувшись, прорычал он.

И сколько бы я не пытался подняться с колен, сколько бы не пытался отогнать ненависть, живущую в себе, я лишь падал вновь под разливающийся хохот.

В комнате запахло знакомыми духами, а сердце внутри покрывалось ложным теплом.

– Не смей… НЕ СМЕЙ! – проорал я, подползая к столу.

Ответом мне послужил лишь рык из пустоты. Осталось лишь протянуть руку, ухватить за металлическую рукоятку табельного Макарова.

Предохранитель снят, ствол направлен в темноту. Дрожащие руки явно сбивали прицел, ноги отказывались слушаться.

Впереди показался блеск янтаря, и она вышла предо мной.

– Максимушка, Макс? Что случилось, что такое? – роняя искры из глаз, спросила она.

Вдох, выдох, шаг назад.

– Солнце, что произошло? – прижав руки к груди, продолжила она.

Я раскрыл рот, стараясь уловить хоть глоток воздуха. Едкие слёзы подступили к глазам, противно жгли не только сетчатку, ни и что-то внутри, называемое душой. Но рука капитана, пускай, и дрожит, но не промахивается.