Поэзия Канады (Эмили Полин Джонсон)

An' underneath was the envelope of Bill's letter tightly pinned.

"Why, he must a-boarded the train right here," says Dan, but I kinder knew

That underneath them snowdrifts we would find a thing or two;

Fer he'd writ on that there paper, "Been lost fer hours, – all hope is past.

You'll find me, boys, where my handkerchief is flyin' at half-mast."

Во время молотьбы

Во время молотьбы сжимается початок

В клинках желтеющих своих, румян и сладок,

В шуршащей нынче оболочке кукуруза

С презреньем от листов, теперь они обуза,

Избавится, чтоб лечь в подвал с осенних грядок.

Среди веселых лиц телега с парою лошадок

Неспешно вклинилась в рабочий распорядок

По стеблям и стерне, скрипя от перегруза,

Во время молотьбы.

Пытливый лоцман воронья среди оградок

Собрал ораву для разбойничьих нападок,

Енот, хитрец и прирожденный мастер вкуса,

Из рога изобилия набьет нору и пузо,

Бурундукам нетерпеливым сдаст остаток

Во время молотьбы.

At Husking Time

At husking time the tassel fades

To brown above the yellow blades,

Whose rustling sheath enswathes the corn

That bursts its chrysalis in scorn

Longer to lie in prison shades.

Among the merry lads and maids

The creaking ox-cart slowly wades

Twixt stalks and stubble, sacked and torn

At husking time.

The prying pilot crow persuades

The flock to join in thieving raids;

The sly racoon with craft inborn

His portion steals; from plenty's horn

His pouch the saucy chipmunk lades

At husking time.

На закате

Наполнился вечер на западе теплыми в дымке тонами,

Закатная чаша уже переполнена будто,

Пурпурного цвета вино разливается в небе над нами,

И золотом с розами блещет запруда,

А чье-то горячее сердце пульсирует рядом с моим,

И нам вместе с солнцем тонуть в этой чаше двоим.

Мне кажется, слышу я музыку где-то у края земли,

Плывет, замирая на выходе самом,

Ты шепоту нот, проникающих тихо, душою внемли,

Неясное эхо в груди с этим штаммом

Смешается в бликах багряных, пока не сольется в одно,

Как облако в красках закатных, когда проплывает оно.

Приходят спокойные сумерки с тихими серыми взорами,

Как пепел ложатся на огненный факел костра,

Но… О! Изобильное небо наполнило тьму разговорами,

И мне свое имя сегодня услышать пора,

Чтоб в знаках жрецов, и в одеждах сумела узнать я

Моей одинокой душе пожелания счастья.

Не знаю зачем, но тогда существо мое жаждало,

Метнулась на сладостный зов,

Нацелилось сердце, и страсть закипала в нем каждая,

Судьбы не открылся засов,

Я очень тоскую по дому, туда переехать мечтая,

Где сердце склонится, любя, и окружит забота простая.

At Sunset

To-night the west o'er-brims with warmest dyes;

Its chalice overflows

With pools of purple colouring the skies,

Aflood with gold and rose;

And some hot soul seems throbbing close to mine,

As sinks the sun within that world of wine.

I seem to hear a bar of music float

And swoon into the west;

My ear can scarcely catch the whispered note,

But something in my breast

Blends with that strain, till both accord in one,

As cloud and colour blend at set of sun.

And twilight comes with grey and restful eyes,

As ashes follow flame.

But O! I heard a voice from those rich skies

Call tenderly my name;

It was as if some priestly fingers stole

In benedictions o'er my lonely soul.

I know not why, but all my being longed

And leapt at that sweet call;

My heart outreached its arms, all passion thronged

And beat against Fate's wall,

Crying in utter homesickness to be

Near to a heart that loves and leans to me.

Осенний оркестр

(Написано в одиночестве не моря)

Здесь хрупкие ритмы мелодии зыбки,

Ее паутину плету в завершение лета,

Но песни услышу, когда ты на скрипке -

На призрачных струнах озвучишь все это.

Увертюра

Оркестр октябрьский тихо над северным лесом

Играет на тысяче струн, и вступает в пустую аллею,

Призывно взмахнет дирижер позолоченным жезлом,

Как скипетром Осени, палочкой водит своею.

Ели

Но есть одинокий минорный аккорд, что звенит

Почти не тревожа лесные дороги и пасмурный вид,

Когда только первые пальцы коснутся струны,

И редкие скрипки ветров обаяния ночи полны,

Все так, как однажды они нам шептали с тобой

Под соснами Англии в дальней стране голубой.

Мхи

Потерянный ветер блуждает, заметный едва,

В низинах колышется лес,

Над серыми мхами воркует и шепчет листва,

А ветер упал и исчез.

В ночи одинокой разнесся припев вдохновенно,

Рыдая под ливнем прелюдией к маршу Шопена.

Вина

Тропу и дерево скрывает дикий виноград,

Изящною каймой портьеру всю украсить рад,

А щупальца цепляются, как память за былое,

Где смутно музыка звучит, разбавленная вдвое.

Клён

I

Это кроваво-красный клён, силен, хорош собою,

Патриотично гимн поет за морем над толпою.

II

Его бесстрашные цвета бросаются вперед,

Национальный символ Севера за флагом нас ведет.

Колокольчик

Эльфийский, в лазурном платье,

Звенит целый день,

Через пустыни в объятия

Песне лететь не лень,

Нежнейший из всех лесных

Чары сплетает ранние,

Осенью эльфы их

Слушают на прощание.

Гигантский дуб

Шаги марширующих армий проснулись за долом

Над воином-дубом и в поле осеннем и голом,

Воинственный крик прекратился внезапно в ненастье,

Ревущие бури тогда онемели в бушующей страсти,

Предвестием дыма войны задохнулись по селам,

Когда в боевой барабан бьют корявыми ветками власти.

Осины

Высокие дисканты их серебристую песнь пронизали,

Прекрасен и тонок напев беспокойной осины,

Легко и протяжно сопрано разносится в зале -

Как сила и тембры меняются у мандолины.

Финал

Кедры пропели вечерние песни,

В ночи убаюкав росу -

С музыкой ранней природа воскреснет,

Где стелется сумрак в лесу,

Концерт вырастает значительный очень,

День угасает. Спокойной ночи, спокойной ночи.

А в сумерках я услышу ясней

Шум деревьев за нами,

И зов далекой скрипки твоей,

Рыдающей над волнами,

И ветер летящий под светом звёзды непорочной,

Я им отвечу. Спокойной ночи, спокойной ночи.

За предел синевы

I

Вам сказать, сэр? Я бьюсь об заклад, мне известно, кто этот мужчина,

Бен Филдс слишком законник, чтоб в парня стрелять беспричинно,

Он о вас был высокого мнения, сэр, и недавно, касаясь персон,

Говорил: «Вот однажды заявится Сквайр, и правду разнюхает он,

Чтоб сюрприз этот преподнести». Я задумался самозабвенно -

Навестить в любой день вы могли нас, конечно же, – Ровера, Бена,

А теперь вы явились напрасно, поскольку двоих нас оставил, увы,

Он шесть долгих недель уже как, за пределы уйдя синевы.

Ровер кто? Это колли, и в мире единственный пес, существо,

Кого мог полюбить бы я дважды. И стоимость, Сквайр, его

Выше суммы, которой владели вы в жизни. А это, я знаю, немало.

Ах, ну вот он, бродяга – давай, подползи же, бездельник, устало,

Покажи нам бинты своей сломанной лапы, что ноет достаточно больно,

Это я виноват, мне больнее – меня прокляни и для сердца довольно,

Фразы брата звучали резонно, мне кажется, но неправа

Моя речь была с ним до того, как раскрыла предел синева.

А ведь за день до смерти, подумайте только, спросил: «Скажи, Нед,

Старый Ровер найдет здесь заботу, когда я умру, или нет?

Он, возможно, тебя веселить даже сможет в тиши одинокого зала,

Если вдруг нападет – знай, что ты заслужил, и собака тебя не признала».

Что же, Сквайр, все было напрасно. Я очень старался, но все же

Дружбы колли не смог обрести, хотя мне она многих дороже.

Я с таким же успехом Луну мог на помощь позвать, но дела таковы:

Сердце Ровера с Беном ушло навсегда, далеко за предел синевы.

Вижу, он не привязан ко мне, и не следует вовсе за мной,

Хоть упрямца ласкал, окружая сердечной заботою не показной,

И в отсутствии общества думал – когда-нибудь он непременно

Эту добрую руку лизнет, положив свою голову мне на колено,

И, возможно, рассеет такое признание часть наступившего мрака,

Но судьбы одинокой не скрасила верная брата собака,

Я устану в какой-то момент, как устал бы любой, даже вы,

И тогда пожалею, что вдаль не отправился с Беном за грань синевы.

II

Взял однажды я Бена ружье, и, намерившись быть на охоте весь день,

К тем далеким кустам направлялся, хранившим полдневную тень,

Оглянулся назад, будто кто-то заставил меня, и от мысли застыл -

Ведь собака бежала за мной, прикрывая как будто охотничий тыл.

Чувство радости я испытал, но потом что- то большее душу пронзило,

Я разгневался даже, поняв, что в оружии Бена была притяжения сила,

Его Ровер преследовал, – ладно, хочу вам сказать, сэр, что вылетел из головы

Тот момент, когда Бен оказался для всех нас с другой стороны синевы.

Это ревность, возможно, была, или приступ сердечной отчаянной боли,

Я, не думая, просто ударил собаку ружьем, и сломал ему кость поневоле,

А потом у меня самого захватило дыхание, жалобно пес мой когда

Заскулил от удара и боли – и знает Господь, как я нежно его у куста

Поднял бережно и положил, красный галстук свой старый на ленты порвал,

И пока он мне руки лизал, я ему перевязывал сломанной кости провал,

И хоть проклял я душу свою, ощущения яркие в сердце все так же новы,

Жить тогда захотелось, ведь Бен безвозвратно ушел за предел синевы.

Уверяю вас, Сквайр, за псом я ухаживал бережно, как только мог,

Я весь мир для него, ну а он для меня целый мир, видит Бог.

Загляните в большую и верную душу, в простор этих преданных глаз,

Глубоко в них заложена честь и прощение, может, к любому из нас.

Сквайр, что? Вы сказали такое? Души нет? Отвечу на слово тогда,

Благородней и лучше он тех, кто во множестве все заселил города,

И я думаю, что у него больше шансов, ведь скоро затянутся швы,

Бегать с Беном, чем встретить мне брата за дальней чертой синевы.

Beyond the Blue

I

Speak of you, sir? You bet he did. Ben Fields was far too sound

To go back on a fellow just because he weren't around.

Why, sir, he thought a lot of you, and only three months back

Says he, "The Squire will some time come a-snuffing out our track

And give us the surprise." And so I got to thinking then

That any day you might drop down on Rove, and me, and Ben.

And now you've come for nothing, for the lad has left us two,

And six long weeks ago, sir, he went up beyond the blue.

Who's Rove? Oh, he's the collie, and the only thing on earth

That I will ever love again. Why, Squire, that dog is worth

More than you ever handled, and that's quite a piece, I know.

Ah, there the beggar is! – come here, you scalawag! and show

Your broken leg all bandaged up. Yes, sir, it's pretty sore;

I did it, – curse me, – and I think I feel the pain far more

Than him, for somehow I just feel as if I'd been untrue

To what my brother said before he went beyond the blue.

You see, the day before he died he says to me, "Say, Ned,

Be sure you take good care of poor old Rover when I'm dead,

And maybe he will cheer your lonesome hours up a bit,

And when he takes to you just see that you're deserving it."

Well, Squire, it wasn't any use. I tried, but couldn't get

The friendship of that collie, for I needed it, you bet.

I might as well have tried to get the moon to help me through,

For Rover's heart had gone with Ben, 'way up beyond the blue.

He never seemed to take to me nor follow me about,

For all I coaxed and petted, for my heart was starving out

For want of some companionship, – I thought, if only he

Would lick my hand or come and put his head aside my knee,

Perhaps his touch would scatter something of the gloom away.

But all alone I had to live until there came a day

When, tired of the battle, as you'd have tired too,

I wished to heaven I'd gone with Ben, 'way up beyond the blue.

II

One morning I took out Ben's gun, and thought I'd hunt all day,

And started through the clearing for the bush that forward lay,

When something made me look around – I scarce believed my mind -

But, sure enough, the dog was following right close behind.

A feeling first of joy, and than a sharper, greater one

Of anger came, at knowing 'twas not me, but Ben's old gun,

That Rove was after, – well, sir, I just don't mind telling you,

But I forgot that moment Ben was up beyond the blue.

Perhaps it was but jealousy – perhaps it was despair,

But I just struck him with the gun and broke the bone right there;

And then – my very throat seemed choked, for he began to whine

With pain – God knows how tenderly I took that dog of mine

Up in my arms, and tore my old red necktie into bands

To bind the broken leg, while there he lay and licked my hands;

And though I cursed my soul, it was the brightest day I knew,

Or even cared to live, since Ben went up beyond the blue.

I tell you, Squire, I nursed him just as gently as could be,

And now I'm all the world to him, and he's the world to me.

Look, sir, at that big, noble soul, right in his faithful eyes,

The square, forgiving honesty that deep down in them lies.

Eh, Squire? What's that you say? He's got no soul? I tell you, then,

He's grander and he's better than the mass of what's called men;

And I guess he stands a better chance than many of us do

Of seeing Ben some day again, 'way up beyond the blue.

Брандон

(Акростих)

Был на груди канадской прерии, улыбчивой под солнцем,

Рожден от материнской почвы, в дорогих полях пшеницы,

А ныне бойких всех, когда мечта стучит в ворота за оконцем,

На плодородной ждут земле, чтоб с тучных акров поживиться,

Дана мечта голодным миллионам на рассвете сытном века,

О человеческой нужде из древних книг узнают дети человека,

Народам даст зерно из кладовых, и это божья за труды опека.

Brandon

(ACROSTIC)

Born on the breast of the prairie, she smiles to her sire – the sun,

Robed in the wealth of her wheat-lands, gift of her mothering soil,

Affluence knocks at her gateways, opulence waits to be won.

Nuggets of gold are her acres, yielding and yellow with spoil,

Dream of the hungry millions, dawn of the food-filled age,

Over the starving tale of want her fingers have turned the page;

Nations will nurse at her storehouse, and God gives her grain for wage.

Шиповник в Страстную Пятницу

Поскольку, дорогой Христос, израненные руки

Твои шиповник отклоняют в жизненном пути,

То нет обиды в сердце, нет душевной муки,

Шипов не чувствуя почти, могу тропой пройти.

Не знала, что, порой, тебя томят заботы эти,

И руки устают вести нас верным курсом,

Ты впереди идешь и сокрушаешь злые ветви,

Чтоб я могла ходить легко и жить со вкусом.

Эгоистичные мои ты часто слышишь просьбы,

Сегодня я молю лишь об одном тебя -

Шипов в венец не добавляли эти руки чтобы,

Терн на челе кровавый теребя.

Brier – Good Friday

Because, dear Christ, your tender, wounded arm

Bends back the brier that edges life's long way,

That no hurt comes to heart, to soul no harm,

I do not feel the thorns so much to-day.

Because I never knew your care to tire,

Your hand to weary guiding me aright,

Because you walk before and crush the brier,

It does not pierce my feet so much to-night.

Because so often you have hearkened to

My selfish prayers, I ask but one thing now,

That these harsh hands of mine add not unto

The crown of thorns upon your bleeding brow.

Равнина Калгари

Человеческих ульев здесь нет – горожане капризней,

Нет и вони на улицах, мелких отравленных жизней,

Не поминки вчерашнего дня, а грядущего времени сила,

Робкий Запад она в знаменитый поход пригласила.

По равнинам сияние севера скачет в серебряном танце,

Золотит ее прерии солнце, чтоб вместе с рассветом остаться,

Ветры резкие с юга в долинах порывисто делят просторы,

И сквозь окна на западе видно, как дремлют великие горы.

Красный здесь вездесущ, Бледнолицый по улицам ходит,

Лишь индейские тайные тропы по следу торговец находит,

И охотники смутно расскажут в забытых легендах старинных

Об огромных бизоньих стадах на полуночных этих равнинах.

Но предания древних земель с их венками лавровыми, славой,

Не о ней, только разве они здесь не кажутся просто забавой?

Ведь ничто не сравнится с ее драгоценным кристаллом чела -

Этим небом сапфировым, где над землей благодать расцвела.

Calgary of the Plains

Not of the seething cities with their swarming human hives,

Their fetid airs, their reeking streets, their dwarfed and poisoned lives,

Not of the buried yesterdays, but of the days to be,

The glory and the gateway of the yellow West is she.

The Northern Lights dance down her plains with soft and silvery feet,

The sunrise gilds her prairies when the dawn and daylight meet;

Along her level lands the fitful southern breezes sweep,

And beyond her western windows the sublime old mountains sleep.

The Redman haunts her portals, and the Paleface treads her streets,

The Indian's stealthy footstep with the course of commerce meets,

And hunters whisper vaguely of the half forgotten tales

Of phantom herds of bison lurking on her midnight trails.

Not hers the lore of olden lands, their laurels and their bays;

But what are these, compared to one of all her perfect days?

For naught can buy the jewel that upon her forehead lies -

The cloudless sapphire Heaven of her territorial skies.

Канада

(Акростих)

Квебек умудренный и юный Ванкувер сияют, как герб и венец,

Атлантика с Тихим за ней океаном плывут из начала в конец.

На севере Арктика с вечными льдами, на юге соперника сны,

А вымпел Империи сверху, богатство – внизу остается страны.

Дочь рынков торговых, людей самых разных – в объятия ношу берет,

Америка нашей пшеницей и золотом мир продвигает вперед.

Canada

(ACROSTIC)

Crown of her, young Vancouver; crest of her, old Quebec;

Atlantic and far Pacific sweeping her, keel to deck.

North of her, ice and arctics; southward a rival's stealth;

Aloft, her Empire's pennant; below, her nation's wealth.

Daughter of men and markets, bearing within her hold,

Appraised at highest value, cargoes of grain and gold.

Канадское происхождение

Мы впервые увидели свет в нашей Богом любимой Канаде,

Пульс Канады сейчас это мы, кость и кровь – не тщеславия ради

Мы, мужчины, готовы похвастаться миру: Канада наш дом,

И под флагом британским в Канаде с рожденья живем.

Лишь в немногих из нас кровь придворных особ и царей,

Но немногие также стыдятся судьбы недостойной своей,

Ведь одно обстоятельство в смысле сильно правовом,

Что под флагом британским в Канаде с рожденья живем.

Предстоит заработать еще и делами прославиться нам,

Только имя колонии золотом жизни воздаст по делам,

Здесь любой человек станет миллионером, как тот

Что под флагом британским в Канаде с рожденья живет.

Половины той гордости нет у людей, коронованных даже,

Что дана по рожденью мужчинам Канады, всех титулов краше -

Гражданин, благородней наследства не знает народ,

Что под флагом британским в Канаде с рожденья живет.

У голландцев своя есть Голландия, есть у испанцев Испания,

К югу янки от нас, пусть в стране у себя прилагают старания,

Но никто не поднимет руки на людей, утверждающих тут,

Что под флагом британским в Канаде с рожденья живут.

Canadian Born

We first saw light in Canada, the land beloved of God;

We are the pulse of Canada, its marrow and its blood:

And we, the men of Canada, can face the world and brag

That we were born in Canada beneath the British flag.

Few of us have the blood of kings, few are of courtly birth,

But few are vagabonds or rogues of doubtful name and worth;

And all have one credential that entitles us to brag -

That we were born in Canada beneath the British flag.

We've yet to make our money, we've yet to make our fame,

But we have gold and glory in our clean colonial name;

And every man's a millionaire if only he can brag

That he was born in Canada beneath the British flag.

No title and no coronet is half so proudly worn

As that which we inherited as men Canadian born.

We count no man so noble as the one who makes the brag

That he was born in Canada beneath the British flag.

The Dutch may have their Holland, the Spaniard have his Spain,

The Yankee to the south of us must south of us remain;

For not a man dare lift a hand against the men who brag

That they were born in Canada beneath the British flag.

Святки

Я в Вифлеем сегодня вечером, возможно, не пойду

Через созвёздия единственной указанной дорогой,

Которой пастухи к Христу и миру шли со строгой

Надеждой божьих странников – на яркую звёзду.

Возможно, не услышу ангельского Вестника я с песней,

В трезвоне сквозь восточные пространства не узнаю

Любовь библейскую небесного товарищества к раю,

И долгожданное явление Царя, что всех чудесней.

Я преклонять колени перед яслями не стану,

И примирение людей с их добрым Богом

Через святое, чистое дитя Марии видеть оком

Не в силах, человеческий Христос не лечит рану.

Не выношу, мне чужды ладан их и мирра,

Не восхищусь, и не молюсь ни одному Святому,

Для Сына Идеального нет золота за милость дому,

Я не поклонница всех этих королей людского мира.

И радость не моя, что Небо шлет причастным всем,

С тех пор, как Время заперло врата, прошли века,

Могу сама встать на колени я – звёзда горит пока,

Чтобы вести меня в священный Вифлеем.

Christmastide

I may not go to-night to Bethlehem,

Nor follow star-directed ways, nor tread

The paths wherein the shepherds walked, that led

To Christ, and peace, and God's good will to men.

I may not hear the Herald Angel's song

Peal through the Oriental skies, nor see

The wonder of that Heavenly company

Announce the King the world had waited long.

The manger throne I may not kneel before,

Or see how man to God is reconciled,

Through pure St. Mary's purer, holier child;

The human Christ these eyes may not adore.

I may not carry frankincense and myrrh

With adoration to the Holy One;

Nor gold have I to give the Perfect Son,

To be with those wise kings a worshipper.

Not mine the joy that Heaven sent to them,

For ages since Time swung and locked his gates,

But I may kneel without – the star still waits

To guide me on to holy Bethlehem.

Рядом

Так близко под рукой (глаза в глаза смотрели,

Далекое разыскивая там),