От любви не умирают

– Ой, и точно! Простите, пожалуйста, Виктор! У меня столько неприятностей! Я вовсе рассеянной стала. Мне показалось, я сумочку в боковой карман в пальто клала. Когда я её под подушку сунула – ума не приложу! Ещё раз прошу: не обижайтесь. А лучше давайте вместе позавтракаем. Я угощу вас домашней полендвичкой. А вы, – обратилась она к проводнику, – принесите нам чаю и к чаю что-нибудь.

Женщина щёлкнула золотистой застёжкой, открыла сумочку, и лицо её вдруг побледнело:

– А деньги? Документы на месте, а денег нет! – Она беспомощно оглянулась и присела на краешек скамейки.

– Успокойтесь, дорогая, – сказала Регина. – Успокойтесь и подумайте, может, вы положили деньги не в сумочку, а в какое-нибудь другое место. Сейчас я дам вам лекарство, а потом мы вместе поищем ваши деньги.

Она наклонилась, чтобы взять свои ботинки и обуться, но Виктор опередил её:

– Минуточку, я вам помогу.

«Спасибо вам, вы действительно рыцарь», – хотела сказать Регина и онемела от неожиданности: «рыцарь», прежде чем подать ей обувь, сунул руку в правый ботинок, и Регина услышала характерный шелест: так шелестеть могли только новенькие денежные купюры.

На какое-то мгновение взгляды их встретились: Регинин – растерянный, удивлённый, и его – настороженный и угрожающий. Она первая отвела глаза и выхватила ботинки из его рук. Он незаметно сунул деньги (Регина уже убедилась: это были деньги) под стопку газет, лежавших на столике, и обратился к девушке:

– Можно собираться. Уже подъезжаем.

«Что делать? Позвать проводника? Сказать женщине, чтобы зря не копалась в своих вещах, так как денег там нет? Тихонько, по-хорошему попросить его, чтобы отдал похищенное?» – мелькало в голове у Регины.

А «рыцарь» время от времени бросал в её сторону настороженные, угрожающие взгляды. И Регину охватил страх. Кто знает, на что способен этот оборотень? Такой ни перед чем не остановится. Надо пока сделать вид, что она ничего не заметила. Потом что-нибудь придумается.

Она поднялась, чтобы пойти в туалет. Но он следил за каждым её движением и пошёл следом. И под дверью туалета стоял, пока Регина не вышла.

– Знаете что? – сказал Иван Петрович, когда Регина, сопровождаемая «оборотнем», вернулась на своё место. – Поскольку все мы люди вовсе не бедные, то давайте отщипнём по кусочку от своих богатств и поможем человеку в беде. Кто сколько может. – И он достал из кармана деньги.

– Ну что вы, не надо, – вытирая платком припухшие от слёз глаза, сказала женщина. – Я уже думаю, может, где потеряла те деньги.

– Надо помочь, надо! – послышались голоса.

– А может, у неё никаких денег и не было. Может, она на халяву разжиться хочет! – взвизгнула тощая женщина с волосами морковного цвета, но тут же замолчала, увидев молчаливое людское неодобрение.

Скоро на столике, за которым сидела растроганная женщина, лежала изрядная стопка денег.

– Люди добрые, спасибо вам! Я же в отведки к дочери еду. Мальчика она родила. А человек её ненадёжный. Я же эти деньги полгода собирала. А потом в магазине на крупные поменяла, чтобы ловчее везти было. Спасибо вам, люди!

– Готовьтесь к выходу, – объявил проводник, – и не забывайте, пожалуйста, свои вещи.

Регина одевалась и постоянно чувствовала на себе пронзительный взгляд «романтика». Из вагона она вышла «под конвоем». А он, взяв девушку под руку, след в след шёл за Региной. Только когда вышли из тоннеля, наконец оставил её в покое.

Регина с облегчением вздохнула и направилась к автобусной остановке. Стоя на переходе под светофором, она видела, как он покупал цветы и как счастливо улыбалась ему девушка с красиво разбросанными по плечам пепельными волосами.

Регина где-то читала, что основа всех живых существ – протеины. Именно комбинация протеинов в данном организме определяет, что он такое: растение, насекомое или человек. А если бы природа в дополнение могла ещё как-нибудь корректировать первоначальную комбинацию, то позволила ли бы она под одним и тем же именем «человек» существовать на земле Леонардо да Винчи и какому-нибудь Чикатило? Нет, она бы, почувствовав свою ошибку, перевоплотила бы последнего в какое-нибудь мерзкое существо вроде слизняка. А сегодняшнего «романтика» она сделала бы шакалом или гиеной. И для этого ей достаточно было бы только немного иначе разместить таинственные частицы, название которых – протеины.

Но так ли всё, как думается ей, дилетантке? А она, кем бы она была, если бы возможна была та корректировка? Ангелом с розовыми крыльями и… с вальтером в руках? А может, ещё в раннем детстве всесильная природа сделала бы её… хамелеоном сразу же после того случая, который она почему-то помнит до сих пор и до сих пор, встречая Анастасию или Алеся, неловко чувствует себя, хотя они, скорее всего, давно забыли о том.

* * *

Жили они тогда ещё в старом доме в небольшом переулке. Дом их стоял боком к улице, а окна смотрели в Пархомов двор, огороженный редким штакетником, сквозь который было видно всё, что там делалось. Обычно ничего особенного во дворе не происходило: бегали куры, тётя Прося шла доить корову или несла поросятам еду, Пархом отбивал косу или рубил дрова. Интересно было только тогда, когда начинали ссориться между собой Пархомовы дети: Настя и Шурка. Шурка называл сестру жабой, росомахой и «кочёлкой». Она его – маслюком червивым и свиной рожей. Но самым оскорбительным для Насти было слово «Евмен», а для Шурки – «кривулина».

Дело в том, что у Насти были очень светлые, почти белые волосы до плеч и розовое лицо. Как раз такие волосы и такого цвета лицо имел глуповатый нищий Евмен из Заречья. Он часто заходил в их деревню с грязным мешком за плечами и палкой в заскорузлых руках. Прозвище «кривулина» объяснялось проще: у Шурки от рождения одна нога была чуть короче, и он прихрамывал.

Однажды мать послала Регину одолжить у тёти Проси стакан сахара. Регина ещё с улицы услышала:

– Евмен с мехом!

– Кривулина пузатая!

Регина знала, что после таких слов обычно начиналась драка, и хотела повернуть назад, но Настя, увидев её, позвала:

– Регинка, иди сюда!

Регина осторожно обошла надутого, словно индюк, Шурку и остановилась возле Насти.

– Слушай, – Настя наклонилась к Регининому уху, – я дам тебе целый пряник. Вот он, – Настя оттопырила карман голубого платья. – А ты за это громко кричи со мной «кривулина пузатая». Хорошо?

Регине не хотелось оскорблять Шурку. Он же никогда ничего плохого ей не сделал. Но пряник был такой большой, розовый и, по-видимому, очень вкусный!

И обидное «кривулина пузатая» зазвучало в два голоса, да так пронзительно, что Шуркиного «Евмена с мехом» вообще не стало слышно.

– Вот так! – торжествующе засмеялась Настя. – Вот так тебе, кривулина!

Регина успела только раза два откусить от пряника, как Шурка миролюбиво сказал:

– Реня, я хочу тебе кое-что показать, иди сюда.

– Ага! Ты драться будешь, – жуя действительно очень вкусный пряник, прижмурилась Регина.

– Не буду. Честное октябрятское под салютом! Подойди.

Регина, на всякий случай вырвав у забора куст крапивы, приблизилась на безопасное расстояние:

– Ну что?

Шурка показал ей новенький карандаш:

– Посмотри, одна половина красным пишет, а вторая синим. Такого ни у кого нет. Хочешь, подарю?

Регина недоверчиво взглянула на Шурку и спрятала в карман пряник.

– Бери, – Шурка отдал ей карандаш. – Будешь со мной дружить? Я тебе ещё кое-что дам, если ты поможешь мне перекричать Настю. Я и сам бы смог, но у меня сейчас горло болит, поэтому голос слабый. Ну, давай вместе: «Евмен с мехом!»

И вот уже победно смеялся Шурка.

Обиженная Настя, выждав немного, сказала:

– Регинка, а у меня «Приключения Чиполлино» есть. Не веришь? Сейчас покажу. – Она сбегала в хату и вынесла книжку с ярко раскрашенной обложкой. – Вот. Я уже прочитала. Могу тебе дать.

Регина уже не помнит, сколько раз она перебегала из одного «лагеря» в другой, помнит только, что всё закончилось для неё позором: Шурка с Настей отняли у неё все подарки, даже недоеденный пряник, и пинками выгнали со двора. А пустой стакан – сахара она так и не одолжила – бросили ей вслед.

* * *

Конечно, можно успокоить себя тем, что это мелочь, так как было тогда Регине лет семь-восемь, и что Анастасия и Александр уже давно забыли про тот случай, но… Но мало ли ещё можно вспомнить не менее отвратительного из своей взрослой жизни? И не в детстве ли было этому начало?

«Все мы в грязи, – сказал Оскар Уайльд, – но некоторые из нас смотрят на звёзды». Так, может, спасение и есть в том, чтобы как можно чаще смотреть на звёзды? Иначе можно стать мизантропом. А впрочем, почему она так разнюнилась из-за какой-то случайно встреченной дряни с красивым мужским именем Виктор? Всё равно жизнь отдаст ему должное. Есть такой неписаный закон. Регина это точно знает. Вот только девушку ту, Светлану, жалко. Хорошо, если она, прежде чем влюбиться, успеет понять, что собой представляет этот… оборотень. К счастью, всё же порядочных, искренних людей вокруг больше, чем это иногда кажется.

* * *

Ключи от квартиры у Регины были, но она, поколебавшись немного, нажала кнопку звонка. За дверью послышались неторопливые шаги, и недовольный голос проворчал:

– Кого там ещё принесло с самого утра?

– Открой, это я, – отозвалась Регина, превозмогая себя, чтобы не уйти.

Она уже чувствовала, что ничего хорошего не получится у неё из этого визита. Но, как говорят, утопающий за соломинку хватается. Дверь медленно приоткрылась, и лохматая Василёва голова высунулась на лестницу. Он, по-видимому, не сразу узнал Регину и какое-то мгновение смотрел на неё так, словно хотел спросить, кто эта женщина и что ей здесь нужно. И вдруг на лице его появилась ехидная улыбка:

– А-а-а! Да это же дорогая моя супружница! Какое счастье!

– Перестань. Дай мне пройти, – сдержанно промолвила Регина. – Мне с тобой надо поговорить.

– Проходи, проходи, солнышко моё ясное, – не переставал паясничать Василий. – И как это тебя отпустил твой повелитель?

– Хватит! – повысила голос Регина и, оттолкнув его, переступила порог.

То, что Василий с самого утра успел хорошо «нагрузиться», её нисколько не удивило. Иного она и не ожидала. А вот от того, что Регина увидела в квартире, впору было схватиться за голову. Она в течение стольких лет приобретала мебель, тщательно подбирала шторы, ковры, обои! Хотелось, чтобы всё было «как у людей». И всё это пошло прахом.

Квартира была почти пустая. На кухне остались только стол да две искалеченные табуретки. На месте, где стоял холодильник, – светлый квадрат на полу. Настенные шкафчики выдраны с мясом. Вместо новенькой плиты – какое-то старьё с двумя конфорками. В двух комнатах то же зрелище: ни телевизора, ни дивана, ни ковров. Уцелели каким-то чудом одно-единственное кресло и кровать.

– Ну что ты остолбенела? Не нравится? – осклабился Василь, перехватив её растерянный взгляд. – Так и будем стоять? Может, давай присядем и возьмём по пять капель за встречу, а? – Он держал в руках начатую бутылку «чернил». – Или мы таким питьём брезгуем?

– Я хочу поговорить с тобой о квартире, – прервала его Регина. – Как-никак у нас дочь.

– Ага! Я теперь понимаю, в чём дело! – издевательски захохотал Василий. – Твой мэн тебя выгнал! Точно! Как это я сразу не догадался? Он выбросил тебя на улицу! Так тебе и надо, шалашовка! О дочери заговорила! Квартира понадобилась? А вот этого ты не видела? – он сделал неприличный жест и покачнулся. – Да я сейчас тебя…

Регина молча пошла к двери.

«Так тебе и надо! – корила она себя, стоя на остановке. – Знала, куда шла и чем это закончится. Так тебе и надо!»

– Женщина, что с вами?

Она оглянулась. Рядом стояла немолодая пара. Даже мимолётного взгляда было достаточно, чтобы увидеть, что это муж и жена, которых долгая совместная жизнь сделала похожими между собой даже внешне. Говорят, так бывает, если мужчина и женщина по-настоящему любят друг друга.

– Вам плохо? – бережно поддерживая под руку жену, мужчина сочувственно смотрел на Регину.

– Нет-нет, всё нормально, спасибо вам, – ответила Регина и подошла к доске объявлений.

Неужели она опять говорила вслух? Видимо, да, поэтому на неё и обратили внимание? Надо как-то взять себя в руки, ведь так недолго и с ума сойти. Неужели у неё такое уж безвыходное положение? А что, если всё же поехать на свою бывшую работу? Говорил же Михаил Петрович, когда она уезжала: «Помните, Регина Николаевна, в случае чего (тьфу-тьфу!) мы вас обратно с дорогой душой примем». Принять, может, и примут. Посочувствуют даже… в глаза. А за глаза посмеиваться будут. Кому чужое болит? Да и в редакции, может, не будет места. А, всё равно! Она попросит Михаила Петровича, чтобы помог устроиться где-нибудь. А вот квартиру придётся частную искать. Только вот деньги… Говорят, что деньги – мусор. А сколько проблем из-за этих проклятых денег? Особенно сейчас, когда продавать, кажется, стали все. Вон их сколько, объявлений! Глаза разбегаются. «Продаю телевизор», «Продам автомобиль “Рено”», «Недорого продам персидских котят».

А это что за объявление? Крупные неровные буквы, написанные зелёным фломастером. Регина подошла ближе. «Сдам квартиру бесплатно тому, кто будет ухаживать за мной. Клавдия Васильевна. Улица Лесная, дом 6, квартира 25».

Регине подумалось, что неизвестная ей Клавдия Васильевна – чудачка. Разве можно не знать, как рискованно такое сейчас писать: столько расплодилось мошенников и аферистов! А может, жизнь преподнесла женщине очень горькую пилюлю, если она решилась написать такое объявление? Надо, видимо, позвонить ей, предостеречь, посоветовать что-нибудь. Только что посоветовать? Пойти в интернат для престарелых? Но пожилым людям про интернат для престарелых вообще не стоит говорить: одно это слово вызывает у них страх и обиду. А может, этой женщине никакой интернат и не нужен: поссорилась со своими родственниками да и решила таким образом отомстить. Вот и повесила объявление в самом центре города. Как бы там ни было, но надо всё-таки позвонить. Регина достала записную книжку и только тогда увидела, что номера телефона в объявлении как раз и нет. Ну что ж, не искать же ей ту Лесную. Да и какое ей дело до неизвестной Клавдии Васильевны? Неужели у неё мало своих проблем?

Если бы в ту минуту кто-нибудь сказал Регине, что сама судьба подвела её к тому объявлению и что именно она будет ухаживать за Клавдией Васильевной, которая оставит им с Верочкой свою квартиру, Регина рассмеялась бы. Во-первых, какая из неё «ухаживальщица»? Во-вторых, почему это совершенно чужая женщина будет делать им такой «царский» подарок? Но жизнь – явление непредсказуемое. И слава Богу. Иначе многие бы, заглянув в своё будущее, сделали бы выбор не в пользу жизни. А может, и нет, потому что, вопреки даже самым мрачным пророчествам, люди не перестают надеяться на лучшее. И Регина также надеялась на лучшее, когда ехала на бывшую свою работу.

К счастью, в длиннющем коридоре не было ни души. Регина бегом бросилась к кабинету главного, нажала ручку двери и обрадовалась: Михаил Петрович был в кабинете один. Сдвинув очки на кончик носа и озабоченно листая какие-то бумаги, он механически ответил на Регинино приветствие, произнёс дежурное «присаживайтесь, пожалуйста» и только тогда поднял голову.

Регина не успела ещё расстроиться от такого холодного приёма, как лицо Михаила Петровича осветилось искренней улыбкой:

– Регина Николаевна, дорогая! Вас ли видят мои уже не очень светлые очи? Как это вы к нам надумали? Не иначе как в командировке! Похорошели, помолодели! По-видимому, неплохо живётся?

– Михаил Петрович, пожалуйста… если можно… возьмите меня обратно! Вы возьмёте меня обратно, Михаил Петрович?

* * *

«Когда б вы знали, из какого сора Растут стихи, не ведая стыда…»

В какую минуту вывела рука поэтессы эти слова? Неужели и таким, как она, талантливым, всеми признанным, было знакомо это непонятное чувство беспомощности перед собственным произведением, когда вдруг теряет смысл первоначальное и рождается совсем иное, совершенно неожиданное? Да и сам творец становится уже не тем человеком, который в задумчивости сидел перед нетронутым, белым, как первый снег, листом.

С Региной произошло именно так. Она ещё не осознала, потеряла из того что-то или что-то нашла, но одно знала точно: её прежней уже нет, началась новая, заманчивая своей неизвестностью жизнь, в которой не останется места ни мыслям о мести, ни мелочным желаниям. И ему, Маслицкому, не будет там места.

Лолита из города Р

«Лолита» должна была заставить нас всех – родителей, социальных работников – с вящей бдительностью и проницательностью предаться делу воспитания более здорового поколения в более здоровом мире.

Джон Рэй, доктор философии, о романе В. Набокова «Лолита»

Реальность ясна и зрима до осязаемости, но сознание так упрямо отторгает эту реальность, что на какое-то мгновение Людмилой овладевает сумасбродная мысль: наверное, она забыла сделать что-то очень и очень важное, и стоит только вспомнить и сделать это «что-то», как всё вернётся, всё будет как прежде! Но мгновение проходит, унося с собой жалкое подобие надежды, и Людмила окончательно трезвеет: нет, ничто и никто уже ничего не изменит. Его нет. И не будет. Ни-ког-да!

Ледяная змейка ужаса пробегает по спине, тело становится чужим и непослушным, и листы, усеянные буквами, цифрами и печатями, рассыпаются по полу. Людмила бессильно опускается в кресло. Как же их много, этих листов! Сколько понадобится времени, чтобы как следует разобраться? Да и хватит ли у неё сил? Неужели прав тот следователь с усталым лицом и холодным взглядом стальных глаз, который бросал ей в лицо тяжёлые, будто каменные, слова:

– Женщина, Вы что себе позволяете? Какое убийство? Что Вы орёте на весь отдел? У Вашего мужа было больное сердце. Он умер от острого нарушения сердечного кровоснабжения. Прочтите заключения судмедэксперта и – до свидания. Никакого уголовного дела никто возбуждать не будет за отсутствием состава преступления. И вообще, выйдите из кабинета. Мне работать надо.

– Я ухожу, но не думайте, что вам всем это так просто сойдёт с рук! – в отчаянии кричала Людмила. – Я добьюсь справедливости! Я буду жаловаться самому Президенту!

– Да жалуйтесь кому угодно, хоть самому Всевышнему. Даже он ответит Вам то же, что и я.

И вот они, ответы на Людмилины письма и жалобы… Их уже более десятка. Одни лаконичные, всего в несколько строк, другие – многословные, с подробным объяснением и даже нотками сочувствия. Но суть всех их одна: состава преступления нет. Но как же так: человек убит, а преступления нет? Или убийство – это только когда топором по темени? А как назвать то, что произошло с Виктором?

* * *

Была середина декабря, но день выдался по-осеннему серый и слякотный. Виктор вернулся с работы продрогший, с капельками-бисеринками на некрасиво потемневшей от влаги ондатровой «обманке». На Людмилин вопрос про дела на работе он не отшутился обычным «как сажа бела», и Людмила решила, что у него снова какие-то проблемы на работе.

– Скверная директриса Александра Васильевна! Вечно она придирается к хорошему работнику Виктору Павловичу! Так ведь?

– Александры Васильевны на работе сегодня не было. На совещание уехала. Людочка, поставь чайник, пожалуйста.

– А ужинать?

– Потом, попозже.

Людмила заварила его любимый зелёный чай с мятой, но Виктор сделал всего пару глотков и отодвинул чашку:

– Ты знаешь, недели две тому назад пришла ко мне девочка из девятой школы записаться на гитару. Я сказал, что у нас приём уже закончен и посоветовал ей пойти в Дом творчества. Там Миронович гитару ведёт, если помнишь. Кстати, это мой бывший ученик. Хороший специалист и человек – тоже. Ну а девочка ни в какую: хочу у вас заниматься, и всё тут! И не уходит! Что было делать? Записал. А вот сегодня… Ты представить себе не можешь, что она сегодня рассказала мне! С виду Лена – её зовут Леной – обыкновенная девочка. Про таких говорят «серая мышка». И на занятиях сидела она тихо, как мышка. Только всегда как-то странно смотрела на меня. Я сначала думал, что у меня во внешности непорядок какой: вдруг усы зубной пастой испачканы или галстук криво повязан – и тайком в зеркало поглядывал. Вроде всё нормально, а она смотрит и смотрит!

– Ну и пусть смотрит. Тебе жалко, что ли? – отозвалась возившаяся у плиты Людмила.

– Да взгляд у неё какой-то «гиперболоидный». Ну не очень приятно это, если на тебя так смотрят. А сегодня прихожу я на работу – Лена стоит у дверей моего кабинета. Я даже спросить ничего не успел, а она мне навстречу: «Виктор Павлович, мама хочет выдать меня замуж!»

Я от неожиданности чуть ключи не уронил: какое «замуж» может быть в пятнадцать лет?!

А она стала рассказывать, что у неё от ухажёров отбоя нет, что замуж ей уже не раз предлагали и сейчас какой-то мамин знакомый, очень богатый – его Сергирьяном зовут, – хочет на ней жениться. Вот за этого Сергирьяна мама и решила её выдать. Потом она что-то говорила про отца, который «бросил маму за её запои». А когда я сказал, что в милицию идти надо, она испугалась, что «маму ж тогда посадят!». Не знаю, что тут делать и чем помочь.

– Ну если девочка красивая, то за ней рано начинают ухаживать, – отозвалась Людмила. – Только вот имей в виду, что этим акселераткам с ногами от ушей не очень-то доверять надо. Они тебе такого насочиняют…

– Вот видишь, как ты меня слушала! – обиделся Виктор. – Какая красивая? Какая акселератка? Я же тебе сказал: серая мышка, несчастный ребёнок!

Людмила недоуменно пожала плечами:

– В таком случае о каких многочисленных поклонниках и целых очередях желающих жениться может идти речь? А если ещё учесть, что Елена несовершеннолетняя, то вообще абсурд какой-то получается. А вернее, преступление.

– Вот я и хочу посоветоваться с тобой. Может, и правда в милицию обратиться? Там у них специальный отдел есть по борьбе с торговлей людьми.

– Ну я не знаю. Меня вот что удивляет: почему этот, как ты говоришь, несчастный ребёнок доверился тебе, практически чужому человеку, к тому же мужчине?

– А она говорила, что у неё совсем нет друзей, что она никуда не ходит и что ей очень плохо. И ты, Люда, к тому же ещё одно постоянно забываешь: я всё-таки, прости за нескромность, личность не рядовая. Конечно, я не Пушкин, но поэт вроде неплохой. А у нас многие убеждены, что пишущие люди способны решить любые жизненные проблемы. Помнишь, как писателей ещё не очень давно называли? Инженеры человеческих душ!

– Послушай, инженер человеческих душ, – улыбнулась Людмила, – а позволь-ка ты мне поприсутствовать на твоих занятиях. Уж очень мне хочется увидеть эту девочку! Вот в субботу я и прикачу к тебе, если ты, конечно, не против. Представишь меня как психолога. Я попробую поговорить с девочкой. Ну а потом вместе подумаем, как помочь этой потенциальной Сергирьяновой (и что за имя такое?) невесте. Лады?

Занятия двух кружков – игры на гитаре и стихосложения, – которыми руководил Виктор, проходили в Доме культуры. В этот день детей на занятиях было человек десять: четверо мальчиков, остальные – девочки. Людмила уселась в кресло перед журнальным столиком и, сделав вид, будто углубилась в чтение, незаметно стала наблюдать за учениками. Елену Порченко она узнала не только и не столько по описанию Виктора: эта девочка как-то необъяснимо «выпадала» из группы подростков. Её присутствие здесь казалось случайным и даже неуместным. Сутуловатая, с плоским, без тени румянца лицом, неулыбчивая, чем-то озабоченная. И этот её непонятный взгляд… Ноги? Ноги уж точно не от ушей. Впрочем, она пришла на занятия то ли в брюках, то ли в джинсах, собранных «в гармошку». В общем, маленькое жалкое существо, обиженное судьбой.

После занятий Виктор попросил Порченко остаться:

– Лена, вот Людмила Петровна хочет с тобой поговорить. Она психолог. Ты расскажешь ей то, что рассказывала мне, и мы вместе тебе поможем.

– Нет-нет, спасибо! Ничего не надо! – воскликнула Порченко и заторопилась к выходу.

– Но ты ведь сама просила тебе помочь. Вот Людмила Петровна специально и приехала. Или ты действительно замуж собралась?

Порченко уставилась на Людмилу немигающим взглядом дегтярно-чёрных глаз:

– И Вам спасибо, конечно, но… про замуж мама просто пошутила. Можно я пойду, а то мне ещё уроки надо делать?

«А ведь девочка очень близорука, – отметила про себя Людмила. – Вот откуда у неё этот “гиперболоидный” взгляд, который так смущал Виктора! Близорукие обычно или щурятся, или, наоборот, вот так широко распахивают глаза, стараясь скрыть свой недостаток. Вот уж действительно бедолага! Неужели и вправду какой-то негодяй польстился на этого ребёнка? Да, с виду Елена – ребёнок. Только вот голос у неё… Это голос не девочки-подростка, а зрелой, много пожившей и много пережившей женщины». И всё-таки не голос (Людмила ведь только сейчас его услышала), а что-то другое, неприятное, с самого первого мгновения насторожило Людмилу в Лене Порченко. Но что? Как ни старалась она это понять, так и не смогла. На память приходило только одно: странная, очень странная девочка…