Майор Пронин и господин Хуммер

Пронин откланялся, из спецномера в «Национале» позвонил в наркоминдел.

– Товарищ Пронин? Да, меня предупреждали о вашем возможном звонке, – писклявым тенорком ответил секретарь наркома. – Вам повезло. Товарищ Чичерин как раз в своем кабинете. Работает над статьей. Оставайтесь на связи, я доложу в течение минуты и тут же сообщу вам ответ.

Это была действительно удача! Пронин знал, что Чичерин – человек творческий – ведет весьма вольный образ жизни, и нередко даже Ленину бывает непросто найти своего наркома. А вот и вторая удача. Через две минуты в трубке раздался легко узнаваемый голос Чичерина, аккуратно произносившего каждый звук – как для стенографистки.

– Я вас слушаю, товарищ Пронин. Как вас по батюшке?

– Иван Николаевич.

– Отлично. А меня называйте Георгием Васильевичем. Без чинов, пожалуйста. Мы трудимся в родственных службах. – Чичерин хохотнул.

– Я сопровождаю Арнольда Хуммера, американского бизнесмена.

– Это мой добрый друг! – тут же перебил Пронина нарком. – Очень рад, что он в России. Замечательная новость, Иван Николаевич!

– Товарищ Хуммер хотел бы сегодня встретиться с вами. Это возможно?

– Конечно, возможно! И даже необходимо. – Чичерин несколько секунд подумал, а потом назначил время и место встречи. – Поварская, дом 4, квартира 11. Приватная квартира для тихих приемов. Я буду ждать вас там с 20 часов. Арнольду удобно?

– Уверен, что удобно.

– Жду, жду вас, дорогие друзья.

Хуммер заметно обрадовался тому, что встреча состоится так быстро. Он переодел рубашку, накинул на руку плащ – и к назначенному времени они поехали на Поварскую.

И здесь впору сказать несколько слов о водителе, которого «прикрепили» к Пронину и Хуммеру. Это был легендарный Василий Васильевич Коробейников. Один из первых русских автолюбителей. Когда-то он не только водил, но и конструировал автомобили, которые демонстрировались на Нижегородской ярмарке. Там же он развлекал почтеннейшую публику, катая желающих по крутым пригоркам. Плечистого, обаятельного шофера приметила императрица Александра Федоровна. А что? Он был сыном трактирного полового из Ярославля, православным. Не злоупотреблял водочкой, не курил. Так его взяли на службу в гараж ее величества. Скромный мастер стал московским водителем императрицы. Должность завидная! Но в февральскую революцию Коробейников сразу вышел на демонстрацию с красным бантом – и стал возить министра временного правительства, лидера октябристов Гучкова. Когда большевикам удалось захватить власть в Москве – Коробейников стал возить Ногина и Загорского. Оказалось, что он давно симпатизировал самой радикальной социалистической партии. В итоге его забрал к себе Дзержинский. Опытный автомобилист стал сотрудником ЧК. Свой «Роллс-Ройс» он знал досконально, с закрытыми глазами мог его разобрать и собрать. И всегда содержал автомобиль в образцовом порядке. Словом, замечательный специалист своего дела, которого высоко ценил сам Железный Феликс.

Коробейников остановился перед массивным доходным домом, сохранившим прежнюю респектабельность. Швейцар у входа, ковровые дорожки… Даже витиеватые фонари вовсю горели – в отличие от многих своих московских собратьев.

Швейцар отдал честь Пронину. За чекистом в дом последовал и Хуммер. В подъезде он сказал с усмешкой:

– Странное местечко.

– Почему?

– Запах… Такой запах я встречах в некоторых домах Нью-Йорка и Бостона.

Пронин принюхался: пахло дорогим трубочным табаком и еще чем-то сладким, отдаленно напоминавшим ладан.

В огромном холле – ни души. Горели две люстры и торшер. Ковровую дорожку явно не так давно аккуратно чистили. Все честь по чести, только странно, что людей не было. И тишина – мертвая. Куда идти? Две лестницы вели на второй этаж и в подвал.

Все богато, шик-блеск, подозрения вызывает только тишина. Не мог Чичерин пригласить своего приятеля в пустой дом. И этот запах курений – как в греческом святилище, о которых Пронин где-то читал. Греки… В голове сразу выстроилась цепочка ассоциаций. В античные времена они увлекались противоестественными отношениями между мужчинами. Следы этих странных для Пронина традиций сохранились даже в мифах, которые собрал и перевел на русский язык наш профессор Николай Кун. Пронин читал эту увлекательную книжку. Это первая ассоциация. А вторая – наш дорогой товарищ Чичерин. Ему тоже свойствен этот грешок. Георгий Васильевич даже боролся со своими страстями. Год назад его лечили от мужеложества электричеством – в Германии. С ним работали психологи. Пронин знал об этом, как и все чекисты. Его товарищи обеспечивали безопасность Чичерина в Берлине и Гамбурге. Но говорят, что из этой затеи ничего не получилось. Влечение к мужчинам (в особенности – молодым и субтильным) у него не прошло. Только на некоторое время Чичерин успокоился из-за переутомления, связанного с лечением. А потом прошло полгода – и он взялся за свое.

Ленин и Ногин часто ворчали, что Георгий Васильевич набрал себе штат секретарей из ничего не понимавших смазливых юношей с тоненькими шеями и голосами. И баловал их премиями, отличными пайками, отрезами для костюмов. Если бы не дипломатические таланты Чичерина – Ленин давно бы погнал его из Совнаркома. И Сталин, человек консервативных убеждений, возглавлявший партийный аппарат, не заступился бы за мужеложца. Но – Чичерин был профессионалом высшей марки. Отлично знал многих дипломатов в мире, а особенно гордился особыми отношениями с Германией и странами Востока – весьма перспективными для советской политики. Ленин прощал ему эту порочную страсть, считал, что она не перевешивает того полезного, что было и есть в Чичерине. Он был настоящим гуру международной политики. К тому же, Чичерин после революции на опасных поворотах не раз доказал свою верность большевистской партии, хотя до 1917 года не считался верным ленинцем…

Пронин знал и другое: мужеложство – не единственная и, может быть, не главная страсть товарища Чичерина. Он слыл тонкой творческой натурой. Прекрасно разбирался в живописи, в кулинарии, был одним из лучших в Европе музыковедов, специалистов по Моцарту. Он и сам недурно играл на фортепьяно, отдавая предпочтение произведениям своего кумира – великого австрийца, о котором, кажется, знал все. Причем, он ухитрялся связывать гений Моцарта с марксизмом, с борьбой за освобождение труда. И Ленин, и Луначарский ценили эти необыкновенные способности Чичерина. Но где он прятался в этом огромном доме?

– Прохладно здесь, – сказал Хуммер. – В детстве отец водил меня в синагогу. Однажды в субботу туда никто не пришел, кроме нас. Шла забастовка, полицейские гоняли по улицам рабочих – и евреи испугались. Там было так пусто и холодно, в этой огромной синагоге… Мне было тринадцать лет, но я до сих пор помню те ощущения.

– Думаю, там, где нас ждет Чичерин, тепло.

– Не сомневаюсь в этом, – ответил Хуммер, поеживаясь. – Может быть, спросим у швейцара? Или не станем возвращаться?

– Не бойтесь, товарищ Хуммер, я вооружен и в любой ситуации сумею защитить вашу жизнь. Вы под охраной ВЧК.

– Есть вещи, от которых не защитит ни оружие, ни доблесть, – тихо и задумчиво произнес Хуммер.

А Пронин бодро скомандовал:

– Следуйте за мной.

И шагнул по ступенькам вниз. Ему показалось, что оттуда идет сильная струйка дымного запаха. «Если там курят – а Чичерин курит – то, наверное, нам именно туда».

По мягкому ковру они прошли два лестничных пролета. Там располагался вовсе не подвал, а вполне солидный подземный этаж с отличной обстановкой и достойным освещением. Но – все та же тишина.

– Здесь сильнее пахнет табаком, вам не кажется? – спросил Хуммер.

– Несомненно, товарищ Хуммер.

– Кажется, я узнаю любимый табак Чичерина. Он же курит и папиросы, и трубку – по настроению.

– Так точно.

Пронин толкнул плечом массивную дубовую дверь. Что там, за дверью? Перед ними открылась комната, залитая слабым «интимным» светом. Пахло табаком, какими-то курениями и сдобой.

– Странное место, – повторил Хуммер, поправляя очки.

– Вы приехали в революционную страну, товарищ Хуммер. У нас многое может показаться странным на ваш буржуазный глаз.

– Не забывайте, что я подкованный социалист. И был готов к любым неожиданностям.

– Считайте, что это первая из них. Следуйте за мной, я вас прикрою.

– Револьвер у вас наготове?

– С вами профессионал, товарищ Хуммер.

– Я попрошу товарища Дзержинского повысить вам довольствие.

– А вот это лишнее. Мы служим за совесть.

Так, переговариваясь, они дошли до противоположной стены этой потаенной комнаты. Там стоял массивный пухлый диван.

– Присядем? – предложил Пронин.

– Да, пожалуй, пора бы отдохнуть.

В комнате имелся камин, Пронин проверил его. Видимо, вчера-позавчера им пользовались. На столике красовалась пустая хрустальная пепельница. Паркет с китайскими рисунками, дорогой китайский ковер… Здесь явно принимали дорогих гостей. Но Чичерина в комнате не было, и запах курений здесь ощущался слабенько.

– Товарищ Хуммер, там, в коридоре, была еще одна дверь. Передохнем – и двинемся туда?

– Так точно. Дайте отдышаться. Я еще портфель этот чертов с собой взял, а он тяжелый. У меня бутылка ямайского рому – Чичерин любит его, с крепким чаем пьет. Литровая бутыль еле влезла в портфель.

Пронин предложил Хуммеру помочь поднести поклажу, но американец отказался резко и жестко: стало ясно, что с этим кожаным портфелем товарищ Арнольд не расстается. Наверняка там, кроме рома, целый ворох секретных документов. Они встали, тяжело вздохнули – и вернулись в коридор. Вот она, вторая дверь. Пронин постучался. Ответом было гробовое молчание.

Хуммер неожиданно хихикнул:

– Знал бы товарищ Цюрупа, какие приключения нас ожидают после скучной беседы с этим советским бюрократом.

– Вряд ли бы он удивился. Цюрупа вообще ничему не удивляется.

– Пожалуй, вы правы, – согласился американец и все-таки снова хихикнул.

Пронин бесшабашно открыл незапертую дверь. Да, там явно кто-то обитал! Два дивана, два старинных кресла. Тлеющий камин. Несколько канделябров, курильница, от которой шел сладковатый дымок. Наконец, в огромной медной пепельнице дымилась только что затушенная папироса. Но людей в комнате не было.

– Черт возьми, узнаю нашего Цицерона, его штучки, – бросил Хуммер не без раздражения. Пронин ладонью проверил диваны и кресла. Все понятно, на одном кресле и на одном диване только что сидели. На кожаной обивке сохранилось тепло.

– По крайней мере, здесь не холодно, не так ли?

– Пожалуй.

Хуммер, состроив обиженное лицо, уселся в кресло.

– Хоть бы чаю или закусок нам оставил, сукин сын.

– Вы ничего не слышите, товарищ Хуммер?

– Нет! – встрепенулся американец. – Тишина полная.

– Не совсем.

В дальнем углу комнаты стоял громоздкий шкаф из красного дерева. И Пронин готов был биться об заклад: там кто-то дышал! А, может быть, и наблюдал за нами. Неужели это нарком так резвится? Впрочем, эксцентричный нрав Чичерина хорошо известен не только дипломатам, но и чекистам. Не может этот товарищ без шутливых выходок!

Пронин боком подошел к шкафу. Резко раскрыл дверцы. Там действительно сидел человечек. Хуммер даже вскочил с кресла от неожиданности. Человечек скрючился, закрыв лицо руками. Но даже по телосложению было ясно, что это не Чичерин: нарком явно плотнее.

– Что за игры, товарищ? С вами говорит сотрудник ВЧК Иван Николаевич Пронин. Нас сюда пригласил нарком.

Человечек ловко вскочил, выпрыгнув из шкафа. На вид ему было лет 17, малорослый, худощавый, с длинными прямыми русыми волосами и покатыми плечами, он был одет в клетчатый английский свитер.

– Моя фамилия Панкратов. Я референт товарища наркома, мы сейчас пишем одну статью… И я здесь отдыхаю. Прошу прощения, если чем-то неприятно вас удивил.

– Вы знаете, где сейчас товарищ Чичерин?

– Он задерживается. Просил встретить вас и занять чаем и беседой. А также передавал свои нижайшие извинения товарищу Хуммеру и товарищу Пронину.

– Извинения приняты, а теперь давайте чай, – проскрипел американец.

– Все будет очень скоро и в лучшем виде. Могу предложить также сигары.

– Не стоит, – ответил Хуммер за себя и за Пронина.

Он куда-то выбежал, но очень скоро прибежал, волоча за собой столик на колесиках. Там все было чин по чину: чай, печенье, даже бутылка французского коньяку.

– Пить без хозяина мы не станем, – объявил Хуммер.

Панкратов налил гостям чаю – и американец первым жадно принялся пить обжигающий напиток.

– А кстати, Панкратов, у вас имеется имя и отчество? – спросил Хуммер.

– Леонид Михайлович. Лучше просто Леонид.

– Действительно, лучше. Вам ведь еще и двадцати лет, наверное, не исполнилось?

Панкратов зарделся:

– Мне восемнадцать. Будет через месяц.

– Хорошие у вас работники в советской стране, молодые совсем.

Пронин приметил, что Хуммер как-то странно поглядывает на Панкратова. Но отогнал «античные» мысли.

– Мне с детства хорошо давались иностранные языки. Я много перевожу для товарища Чичерина.

– Я это сразу понял, – по-кошачьи растягивая слова, сказал Хуммер, отправляя в рот кусок домашнего печенья.

Но тут на лестнице послышались бодрые голоса. И в комнату, как метеор, ворвался Чичерин, а за ним – рослый красноармеец с винтовкой.

– Мои дорогие друзья! Арнольд, чертушка, прости, что заставил тебя ждать! Не всегда даже мы, дипломаты, до конца точны.

Хуммер встал ему навстречу, они обнялись и поцеловались.

– Ты, Борисов, уходи в свою комнату, – приказал Чичерин красноармейцу. – А мы здесь посидим, поговорим, прошлое вспомним. У меня неплохой рояль. Ты по-прежнему любишь Моцарта? – строго спросил он Хуммера.

– Куда деться от этой любви?

Чичерин тут же принялся что-то напевать из любимого композитора. Американец его поддержал. А Пронин не мог подпеть, не узнавал этой вещицы. Он вообще в те годы не отличался музыкальной памятью и эрудицией.

– У меня есть твой любимый ром, – сказал Хуммер, расплываясь в улыбке.

– Ты не забыл? Это трогательно. Очень трогательно, мой друг. Иван Николаевич, мы же в свое время и в Нью-Йорке, и в Лондоне гуляли, что твои купчики. Из ресторана в ресторан, из салона в салон. И о театрах не забывали, и о филармониях. Особенно, если речь шла о Моцарте. А вы любите Вольфганга Амадея?

– Да, конечно. Хотя не успел еще пополнить своего музыкального образования.

– Успеете. Какие ваши годы. Вот мой Панкратов тоже год назад в музыке почти не разбирался. Сейчас уже может отличить «Волшебную флейту» от «Женитьбы Фигаро».

Чичерин и Хуммер рассмеялись.

Бокалы уже были наполнены ромом.

Чичерин начал нечто вроде застольного спича:

– Работы сейчас много. Больше, чем нужно. Больше, чем может выдержать человек вроде меня. Я ведь уже не молод. Эх, поздновато, поздновато случилась революция. Если бы лет на пять пораньше – уж я бы дал жару! А сейчас память сужается, живот растет, сна требуется больше, а уснуть-то сложнее. Невеселая вещь – старение. Но мы пока держимся. Я считаю, есть все основания выходить на серьезные связи с Соединенными Штатами. Нет, нет, не через политиков. Через бизнес. Даже такая сволочь, как Форд, готова с нами работать. Готова, я знаю. У нас там надежные осведомители. Ваши коллеги, Иван Николаевич, – Чичерин с достоинством рассмеялся. – Поэтому мы крайне заинтересованы в дружбе с тобой Арнольд. Я – лично, как душевный твой приятель. А страна – по-особому. Потому что ты крутишься среди полезных для нас людей. И, как говорится, имеешь влияние. Ведь имеешь, не так ли?

– Не стоит преувеличивать мой вес, – скромно заметил Хуммер. – Но я, как известно, готов помогать молодой советской республике. В отличие от многих наших зубров.

– У нас и на зубров найдется дробь! – перебил его Чичерин. – Мы после гражданской войны ничего и никого не боимся. Какие уж тут страхи, когда полмира в душе за нас. Весь пролетариат за нас, все угнетенные жители колоний. Великая сила! Попробуй ее не учитывать.

– Я и не пробую. Но вот товарищ Цюрупа…

– Не хочет подписывать контракты? – улыбнулся Чичерин. – Да, он известный зануда. Но, знаешь, и такие зануды полезны. По крайней мере, Ильич так считает. Иначе мы быстро растратим все бюджеты, а вы у нас все разворуете. – Чичерин снова рассмеялся, хотя в его словах имелся и серьезный смысл.

– Признаться, за всю жизнь я не украл ни цента, – изрек Хуммер и даже не покраснел.

– Да? – удивился Хуммер. – А я грешен. В юности мог стянуть у отца из сюртука рублишко-другой. На гимназические и студенческие шалости. Бывало.

– Это не воровство. Отцам своим мы возвращаем со временем все долги.

– Не все и не всегда, – не согласился Чичерин. – А потом я воровал в конторе, в которой работал. Но не для себя. Отдавал в партийную кассу. Немало получалось, между прочим.

– Это тоже не воровство. Это твоя работа профессионального революционера.

– Ну, ты все можешь оправдать. Вот ныне я действительно не ворую. Потому что за родную республику болею душой. У нас сейчас каждый рубль ценен, а доллар – тем паче. Приходится выкручиваться, хитрить, но не воровать. Правильно я говорю, досточтимый Иван Николаевич? – Пронин кивнул. – Мне ведь о вас Феликс Эдмундович рассказывал. Говорит, хороший чекист из парня вырастает. А Феликс зря говорить н станет, у него чутье. Поразительно чутье! Еще с нелегальных времен помню, как он вычислял предателей, провокаторов, всякую жандармскую сволочь. Между прочим, тонкий, художественного склада, человек. Моцарта любит, почти как ваш покорный слуга. Преданно и страстно. А сколько напраслины на него навешивают в ваших американских газетах!

– У нас на всех навешивают. И на нас с тобой тоже. И на любого миллионера.

– Ну, это при одном непременном условии: если газета принадлежит не ему.

Тут засмеялись Пронин и Панкратов.

– Однако, соловьев баснями не кормят, – продолжил Чичерин. – Бокалы полны. Давайте немедленно их опорожним. За встречу, за дружбу, за искусство. За искусство в широком смысле слова – и в политике, и в бизнесе, и в музыке. Все это мы ценим, любим и понимаем. Ради этого живем. За искусство, товарищи!

Они пригубили рому, после этого немедленно приложились к чаю.

– Искусство бизнеса – великая вещь, это ты верно заметил. Жаль, что у вас это не все понимают. А товарищ Ленин понимает?

Чичерин мечтательно закатил глаза:

– Товарищ Ленин многое понимает, почти все. Это не человек, а великий механизм мысли. Ты в этом сам убедишься. Уверен, ты высоко оценишь его способности. Только бы он не болел, только бы не подстрелили его. Охотников-то на такое злодейство немало.

– Ленин – величайший политик в истории, – вставил Панкратов. – Ум, каких еще не рождало человечество.

– Возможно. Очень возможно, – Хуммер осторожно поправил очки. – Вам, конечно, виднее, товарищи. Хотя то, что я у вас увидел, не вполне внушает оптимизм. Слишком многого у вас просто нет. Из того, что необходимо современному человеку. Живете по старинке, по-крестьянски. А нужно заводы строить!

Чичерин махнул рукой:

– Вот это ты Глебу Кржижановскому скажи, Рыкову, Куйбышеву. Я по индустриальным вопросам не специалист. Но поддержу тебя своей артиллерией, как могу. Все-таки ко мне прислушиваются. Ты иностранец. А я главный по иностранцам. Поддержу я тебя, поддержу. Завтра же с Рыковым переговорю, а он конкурирует с этим Цюрупой. И он сильнее. Перебьем хребет этому зануде. Ты заводы строить хочешь?

– Да. Заводы, дороги к ним, фабрики, всю инфраструктуру.

– Фу, я таких слов не знаю. А завод музыкальных инструментов мирового уровня можете построить? И не в Москве, не в Питере, а где-нибудь в провинции. Во Владимире! Сможешь?

– Надо подумать. Найдем людей.

– Найди, друг мой, найди, а уж я помогу. И еще один нюанс. Вроде бы малозначительный, а на самом деле важнейший. Так всегда бывает – от мелочей все зависит. Вот ты знаешь, у нас карандашей приличных произвести не могут. Сколько ни старались. И до революции не могли, и после. Покупаем, где можем. А это дороговато! Смог бы ты построить в России карандашный завод высшего класса? Высшего! Потому что писать нам приходится много! А скоро будем еще чаще писать, потому что грамотных людей у нас становится все больше и больше. Карандаши нам понадобятся как хлеб. Мы бы за это золотом заплатили.

Хуммер отломил себе кусок печенья, хлебнул чаю. Панкратов оживил камин: он уже уютно потрескивал.

– Карандаши? Да у нас в Америке такие фабрики создают за полгода. На седьмой месяц они уже выпускают продукцию, на десятый выходят на полную мощь. Качество не хуже, чем у немцев, австрийцев и чехов. Но дело не дешевое. Нужны технологии, в том числе строительные. Не только же в обработке дерева дело и не только в грифеле. Все должно быть продумано – начиная с рабочих столовых и уборных.

– Мы только за. Бараки для рабочих и домики для инженеров тоже входят в заказ, – сказал Чичерин.

– Уже заказ? Быстро.

– А ты хочешь, чтобы я тянул, как Цюрупа? – Чичерин рассмеялся.

– Избави, боже. Значит, начнем с карандашей. Что ж, я планировал начать с большим размахом, но можно и так.

– Я тебе советую в разговоре с Лениным сразу начать с карандашей. Старик радеет за просвещение, за школу. Он же сын учителя. А тут – карандаши. Смекать надо.

– Уверен, что ты прав, – задумчиво промолвил Хуммер.

– Да что мы все о делах! – всплеснул руками Чичерин. – Ты знаешь, что в этом доме оборудована отличная баня! Просто замечательная. И запас белья для тебя у нас найдется. Как тебе идея переместиться туда?

Хуммер пожал плечами. Накатилась усталость трудного дня. Но, может быть, ее лучше всего снять именно в бане?

– Я не против.

– Вот и славно, вот и отлично. Панкратов нам там все устроит за милую душу и очень быстро. У меня и два банщика есть, специально здесь держу. Один из Владимира, другой москвич. Хорошие парни, нашей, коммунистической ориентации.

– Нашей? – Хуммер усмехнулся. – Это действительно хорошо.

Пронин почувствовал, что присутствует при каком-то странном, зашифрованном разговоре. Все неспроста. И баня эта… Об увлечениях Чичерина он, как мы знаем, представление имел. Но Хуммер? Так вот по какой линии их старая дружба? Говорят, эти господа всегда поддерживают друг друга, как итальянские мафиози. Только на более высоком интеллектуальном уровне. Сейчас самое главное – тихо удалиться, а потом устроить за контактами Чичерина и Хуммера особую тайную слежку. Пригодится.

Одно удивляло и тревожило Пронина. Почему Ковров, аккуратно собравший информацию про связи Хуммера с Троцким и его агентами, ни словом не обмолвился о дружбе американца с Чичериным? И в досье, которое передали Пронину, об этом не сообщалось. А тут – такая тесная дружба. Странно. Такая информация может выпасть только умышленно. В таком случае, нужно установить – чем это умысел? И за какую команду играет Ковров? А Феликс Эдмундович? Все может быть… Что, если им нужен компромат на Троцкого, а Чичерина они берегут от любых подозрений? Может такое быть?

Пока Пронин размышлял, явились банщики Чичерина – ребята лет семнадцати, типичные гимназисты на вид. Пунцовые – то ли от банного жара, то ли от смущения. Обычно банщики – ребята плечистые, мощные, а эти – живые мощи. В извращенном вкусе Чичерина, так и не избавившегося от своих страстей. Вряд ли они владеют искусством массажа. У них другие задачи. И еще этот Панкратов на подхвате…

– Вы с нами? – спросил Хуммер.

– Нет, товарищ Хуммер, мне после ранения баня пока противопоказана.

– Ах, как жаль, – всплеснул руками Чичерин. – Ничего, поправитесь – и уж тогда приглашаем в нашу баню. Пронину показалось, что эту фразу нарком произнес притворно, а на самом деле радовался, что в бане дело обойдется без чекиста.

Пронин доложился:

– В два часа ночи я буду прогуливаться по Поварской. И доставим вас в гостиницу. Вы не возражаете, товарищ Хуммер?

Чичерин шутливо, но в то же время и грозно, поднял вверх указательный палец:

– Здесь начальник – я, а не Хуммер. И разрешение нужно спрашивать у меня, как у наркома. И я официально одобряю ваше предложение встретить товарища Хуммера в два часа ночи. Время, по нашим жизненным устоям, детское. Вы меня поняли, товарищ Пронин? А вы, товарищ Хуммер?

Чичерин слегка опьянел и чудил. Низкорослый, полноватый, со смешными усиками и слипшимися волосенками, но напоминал пародию на Наполеона.

Пронин откланялся. Чем они там занимались в бане – его не интересовало.

В два часа ночи Хуммер вышел из все того же подъезда. Ему помогал идти один из банщиков – Слава. По-видимому, Арнольд все-таки перепил. Он издалека узнал Пронина, кивнул ему и крикнул сипловато:

– В «Националь»!

В машине Хуммер сразу принялся тараторить:

– Отличная здесь баня! И белье егерское у наркома нашлось, новенький комплект, как раз мне впору. Я как будто заново родился, чистота, блаженство… Просто красота. Вы знаете, это мое лучшее впечатление от вашей страны. По крайней мере, на данный момент.