Большая река течёт тихо

И в тот вечер они встретились с парнями и весело танцевали, вспоминая свои недавние приключения. Танцевали так: где-то, у кого хата была попросторнее, собирались. Например, у кого-то из своих подруг-сверстниц. Нанимали музыканта, платили ему по копейке, заказывали танец и танцевали – кружились так лихо, что аж окна мигались (мелькали). Из музыкальных инструментов тогда были: гармонь, могла быть скрипка и барабан. Позже, когда, бывало, бабушка Полька сердилась на внуков, что те слишком любят всякие гулянки, увеселенья или включают громко музыку, старшая дочь Анна напоминала ей: «А сама не такая была. Забыла, как рассказывала, что платили музыканту по копейке и скакали так, что аж окна мигались?»

Проработав какое-то время в Микашевичах на лесопильном заводе, Поля была вынуждена бросить эту работу и вернуться домой. А случилось вот что. Однажды, когда она приехала под воскресенье домой, узнала, что её мать поносили лошади, и та, сильно избитая, израненная, лежит в беспамятстве. Теперь уже ни о какой работе в Микашевичах не могло идти и речи, нужно было ухаживать за пострадавшей матерью. Очень сожалела тогда Полина об оставленной работе. Она рассказывала, что там было очень хорошо. Там им – работающим девчонкам – выдавали хлеб и сахар. Но ничего не поделаешь, пришлось это место работы оставить не по своей воле.

Юная Поля очень нравилась одному парню Алексейко. Звали Алексей, Алёша, но как прозвище утвердилось уменьшительное «Алексейко». Алексейко был учителем. Это, наверное, являлось очень престижным, что грамотный, образованный, в отличие от большинства местечковых парней. Но, главное, грамотный по тем временам всегда будет иметь кусок хлеба. Учителя нужны всегда и везде, при любой власти и режиме любом. Да и так человек, умеющий хорошо писать и читать, и прошение напишет, и ходатайство, и другую какую бумагу выправит. Даже то письмо: написать кому под диктовку надо или пришло кому – прочесть, если сам не может. И за всё это в накладе не останешься, всегда получишь свою мзду. Поля знала, что Алексейко неравнодушен к ней. И вот однажды на вечёрках он решился и сел рядом, обнял её у всех на виду. И ей почему-то так сделалось неловко, стыдно, аж жаром обдало всю. «Чуть не сгорела со стыда», – признавалась потом. И после того этот Алексейко стал неприятен ей, старалась избегать его. Почему так? Ведь ничего плохого он, казалось бы, не сделал? Просто, наверное, был несимпатичен Поле, скажем так, душа не лежала к нему.

Видно, он тоже это почувствовал, так как вскоре женился на другой девушке. И та, когда поженились, настояла, чтобы дом построили не в самом местечке, а где-то на хуторе, на сенокосе («в корчах»). Объясняли это тем, что боялась, чтобы его кто не отбил от неё, не увёл, поэтому спряталась с ним подальше от людских глаз. Так и прожила всю жизнь.

Ещё одного жениха Поле предлагали, тоже из грамотных – некоего Симона Белявского. Тот являлся на всё местечко единственным почтальоном. Казённый конь у него был, бричка, ездил ежедневно в Лахву на железнодорожную станцию и там получал почту на всю их округу. Один старый еврей Поле советовал: «Иди, иди за Симончика, будешь хлеб ести», имея в виду, что его профессия всегда прокормит семью. Но и за Симона Поля не пошла, не захотела. Тот потом женился на другой девушке. Сам он был небольшого роста, супруга же – стройная, высокая. По этому поводу шутили: мол, если захочешь поцеловать, придётся слончик (скамеечку) подставлять, чтобы достать.

И хотя земли своей они не имели, но жили неплохо: не то что чёрный хлеб, но даже и белые блины, и булки были ежедневно на их столе. Одним словом, не голодали, жалование почтальона по тем временам было достойным. Полина дочь Анна, ровесница со старшей дочерью Белявских, рассказывала. Когда пасли скот вместе, то их дочка кормила белыми блинами коня. Для других семей блины из белой пшеничной муки были роскошью, только по праздникам. А тем Белявским они, видно, уже так надоели, что их скотине скармливали.

И удивляло местных жителей, что семья почтаря не работала так, как остальные крестьянские семьи. Когда, бывало, шли на сенокос или в поле, видели, как в своём дворе лежат где-нибудь под грушей в холодке жена и дочки Симона Белявского, проводят время в праздности.

6

Старший сын Анны Николай уехал в Лиду и там остался, как и дядя, стал работать на железной дороге. Роман (тот, который лодкой груши в Пинск возил на продажу) был намного старше Поли, а тем более Лены. И вот он в своё время решил жениться. Понравилась ему девушка Татьяна по прозвищу Кобелиха. Высокая, статная, сильная и телом, и характером, но в то же время хитрая и коварная. Когда он сообщил матери о своём намерении жениться на этой девушке, мать была – ни в какую. «Ой, не хочу я Кобелихиного кагала!» – кричала она. То есть ни за что не хочу породниться с ними. «Меня и без собак обрешут». Видно, очень нехорошая репутация была у этой семьи в местечке. Услышав такое нежелание матери иметь невесткой его избранницу, Роман заявил, что, если ему не разрешат жениться на этой девушке, он пойдёт и бросится в реку, утопится. Поля, слыша подобное, стала уговаривать мать, чтобы та согласилась на этот брак, а то, не дай Бог, и правда пойдёт да утопится.

Татьяна, рассказывали, работала у пана, доила коров. Панская ферма находилась далеко за деревней, в урочище Загорье. Вечером, подоив коров, девушка выпивала кувшин парного молока. Затем подымалась на гору и сильным голосом заводила песню. И эту песню было слышно даже в центре местечка за несколько километров. «Кто это так поёт?» – спрашивали удивлённые односельчане. И кто знающий пояснял: «Это Татьяна Кобелиха». – «Ого!» – удивлялись те. Также она рассказывала. На вечёрках парни испытывали характер девушек, выбирая себе будущих жён. Испытания были такие: например, пытался парень отнимать куделю, или слегка поджигал её, или сильно хлопал девушку по колену. Татьяна потом признавалась: хоть у неё всё и кипело от злости в такие моменты, она всё равно не подавала виду. Говорила: «А я зроблюс тогды такою доброю-доброю! Хоть до раны прикладывай».

Роман всё же настоял на своём и женился на Татьяне. Как и следовало ожидать, жизнь у них, не задавшись с самого начала, не сложилась. Наверное, Татьяна вовсе не любила Романа. Тот, как водится, привёл её в дом своей матери, и она стала жить с ними. Она тут же начала устанавливать свои порядки. Бывало, когда свекровь Анна приготовит есть, и все садятся за стол, невестка вдруг начинает показывать характер: не идёт за стол со всеми. Сидит где-нибудь в стороне и делает вид, будто обижена. И всем становится не по себе от этого. Словно они виноваты перед ней, чем-то не угодили. Мать или брат говорят Поле: «Иди проси её за стол». Поля идёт, просит, уговаривает. Та, бывает, нехотя согласится. А однажды Полина стала её, как обычно, просить за стол откушать со всеми. Та наотрез отказалась. Поля всё равно стала уговаривать её, и тогда Кобелиха грубо оборвала: «Что ты, как сучка, тут мне гавкаешь! Надоело уже: “Пошли да пошли, Татьяно, за стол”. Сказала не пойду, значит, не пойду, и отцепись!»

Когда готовили есть, топили печь, варили на всех. Кобелиха, если не шла со всеми за стол, дожидалась, чтоб все поели. Затем демонстративно приносила охапку дров, с грохотом бросала их на пол и начинала растапливать печь по-новому. То есть чтобы варить для себя отдельно еду. Этим она как бы говорила: «Вы поели, а я голодная, мне же тоже надо питаться». Если печь хорошо протоплена, а её тут же начинают вновь топить, разогревать ещё больше, то от сильного перегрева она может даже развалиться. Да к тому же и расход дров какой. Свекрови приходилось терпеть подобные выходки невестки. Та почему-то всё старалась делать наперекор свекрови. Она по второму кругу протапливала печь, разгребала по сторонам угли, приносила кош картофеля, высыпала в самый жар и пекла. Мол, мне захотелось поесть печёного картофеля, что здесь плохого.

Роман, живя с ней, стал меняться на глазах в худшую сторону. Куда девалось внимание, уважение к матери. Дошло даже до того, что однажды на Пасху сели они с женой за праздничный стол трапезничать. Мать в это время приболела и лежала на печи. Те, мать не приглашая, сами стали разговляться пасхальной снедью. Матери стало обидно, и она что-то сказала по этому поводу. На что сын ответил: «Вот возьми, залезь под стол и там сиди, дожидайся, может, и тебе косточку бросим».

Вот раньше Романа в их улице знали как весёлого, находчивого парня. Где-нибудь на гулянке, на свадьбе им только и восхищались. По словам Поли, он был «штукарь», то есть умел всех развеселить, мастер был показывать разные штуки. Удивляясь, говорили: «От, бабин Романко, еки штукарь!» Теперь же он стал угрюмым и злым. Всем в жизни недовольным.

Видно, и супруга теперь стала тяготиться им. Однажды она Лене проговорилась. «Ты знаешь, – сказала как-то, – как бы нам было хорошо, если бы умер наш Роман!» Да, сказать сестре, что она желает смерти своего мужа – её брата. Это или какое-то недомыслие, или же желание сознательно оскорбить чувства его родных. Роман потом говорил, что жена с тёщей его чем-то опоили. Тёща ему предложила выпить какого-то вина, и после этого у него стало постоянно печь в груди. То ли это и вправду было какое-то «приворотное зелье», чтобы он не бросил дочку и не ушёл к другой? Или же в самом деле средство, чтобы его сжить со свету? Или же просто человек уже начинал заболевать, и в нём стала развиваться некая болезненная мнительность? И возникающие недомогания ему стали казаться последствиями того, что его сознательно травят и желают сжить со света. Рассказывала Поля и ещё об одном недобром отношении Татьяны Кобелихи к своему мужу Роману. То ли это был период Первой мировой войны, то ли уже период революции и гражданской войны. Куда-то Романа требовали представители тогдашней власти. Но он не хотел выполнять их требования и скрывался. В конце концов он незаметно пробрался домой и спрятался в саду. Супруге строго-настрого приказал: если за ним придут и будут искать, не говорить, где он. Когда же вскоре те пришли и спросили у Татьяны, где её муж, не появлялся ли дома, она тут же с готовностью, делая вид, что ни о чём не подозревает, стала звать его: мол, Роман, где ты там спрятался, выходи, к тебе пришли. Словно это к нему пришли закадычные друзья и хотели с ним встретиться. Его тогда увели и, вероятно, избивали. И, возможно, от этих побоев у него даже с головой что-то стало не в порядке. Когда возвратился домой, его спросили:

– А как ты пришёл, тебя отпустили?

– Нет, – отвечал Роман.

– А как же ты?

– Сам убежал.

– Так они ж могли стрелять.

– А-а, пускай стреляют. Когда я уже побежал, мне не страшно, – так он ответил.

После всего этого он уже недолго и прожил. Умер молодым, оставив вдовой Татьяну с двумя детьми – мальчиком и девочкой. Мальчика звали Евдоким, девочку – Фрося.

Когда мужа Романа не стало, Татьяна стала судиться со свекровью за имущество. Начались бесконечные суды. Видно, она этот пример позаимствовала у своей матери. Та тоже с кем-то имела судебные тяжбы. И однажды, уже после того как зятя не стало, мать Татьяны Кобелихи поехала конём на телеге в город на суд. И тот судебный процесс оказался для неё очень удачным. Решение суда было в её пользу. Заседание суда, следует полагать, тогда было долгим. И она – мать Татьяны, или тёща покойного Романа, – удовлетворённая результатом, обрадованная, прежде чем ехать домой, решила подкрепиться – хорошенько закусить. Села на возу, достала торбу с захваченной из дома провизией и стала есть. И, когда ела творожный домашний сыр, вдруг нечаянно поперхнулась, крошки попали не в то горло. Никого рядом не было, чтобы хоть постучать по спине, она так и скончалась прямо на возу. Лошади уже остывший труп сами привезли домой в деревню.

Дочку Татьяну подобный случай, видно, ничему не научил, и она долгое время продолжала судиться со свекровью, а затем и со своей золовкой – младшей сестрой Романа – Леной. Поля вышла замуж и ушла в семью Скарабеевых. Лена же, в своё время выйдя замуж за Степана, осталась в своём доме, Степан пришёл к ним жить как примак. И Татьяна Кобелиха уже после смерти свекрови продолжала с ними судиться. И дошло до того, что Степан однажды воскликнул: «Ленка, я больше не могу. Пусть она забирает всё. Этими бесконечными судами она меня в могилу загонит!» И отказался от дальнейших претензий на делёж имущества.

Татьяна же отсудила себе дом, сад, участок и осталась там жить. Елене с мужем пришлось уйти ни с чем. Потом это всё досталось Татьяниному сыну Евдокиму. Он впоследствии там всё время и жил возле реки. А мать его вышла ещё раз замуж уже в соседнюю деревню Дребск и там жила всю оставшуюся жизнь. Кстати, интересная деталь из её последующей дребской биографии. Умер её муж или сожитель. Как это часто водится у второбрачных, официально их брак, может, и не был зарегистрирован. А может, и был. Так как это было в её интересах, чтобы иметь полное право на имущество мужа. Рассказывали, она это событие встретила настолько буднично-спокойно, что, оставив покойника лежать на лаве, закрыла хату и пошла на реку стирать бельё. Дескать, стирка сейчас важнее, а покойник пусть лежит, всё равно никуда не денется, и с похоронами успеется.

Внук бабы Поли Петя помнил, когда они, бывало, шли с бабушкой из Кожан-Городка через Дребск на поезд, то, случалось, встречали высокую худощавую старуху. Бабушка Полька с ней здоровалась, останавливалась, и они разговаривали. Это была Татьяна Кобелиха, уже в возрасте, пожалуй, несколько старше бабы Польки. И признавалась ей теперь: «Ох, Полечка, боюсь-боюсь умирать». Потом дома, рассказывая о её теперь таком признании, баба Полька вспоминала. Когда та была моложе, то, если речь заходила о смерти, о воздаянии человеческой душе в загробном мире, та изрекала всегда такую фразу: мол, главное, чтобы мне здесь было хорошо пожить. «А на том свете, – говорила она, – нехай моею душею хоть плот подпирають». Плот – на местном наречии – забор, плетень. При его изготовлении забивали заострённые колья в землю и между ними заплетали лозу. Такого рода ограждение могло не разрушаться долго. Единственным уязвимым местом было то, что не очень толстые колья, забиваемые в землю, подгнивали быстрее, чем сам плетень. И тогда всё ограждение начинало крениться в сторону, грозило упасть. В этом случае его подпирали кольями с одной или с обеих сторон. И часто можно было видеть такую картину: на всём протяжении плетень, подпёртый кольями. Пете в детстве, когда он слышал эту фразу про душу, подпирающую плетень, душа Татьяны Кобелихи представлялась в виде большого рыбьего плавательного пузыря. Этакий огромный пузырь, почти в рост человека, прозрачный, заполненный воздухом. Он состоит из двух половинок, острых на концах, подпирает покосившийся плетень. Дело в том, что у них в семье, когда потрошили белую рыбу, где обычно встречается плавательный пузырь, то называли его «душа», мол, рыбья душа. С такой «душой» можно было играться. Например, положить на пол и наступить ногой, слышался характерный громкий хлопок. Однажды, когда уже жили в Лунинце, где-то под Новый год или Рождество привезла им из Кожан-Городка рыбы Зина Панчукова. Муж её работал бакенщиком на Припяти, постоянно ловил рыбу. В основном это была белая рыба: крупные язи или лещи. Тётка Анна чистила эту рыбу, а «души» – плавательные пузыри – отдавала Пете. Он с ними поступал следующим образом: некоторые, сняв с ёлки конфету и съев её, заворачивал в фантик и вешал обратно. Это был «рай» для этих душ. А другие просто клал на пол и хлопал по ним подошвой башмака, получая удовольствие от «выстрела». Эти, считалось, попадали в «ад».

Сын Татьяны Кобелихи остался жить в отцовском доме. Дочка Фрося вышла замуж и уехала. Жила с мужем в Гомельской области, Житковичском районе. А когда муж умер, осталась одна. Отличалась удивительным трудолюбием. Дом их там находился на окраине деревни или даже на каком-то хуторе. Так она у себя возле дома сама лопатой выкопала огромный пруд. Чтобы разводить и держать водоплавающую птицу: гусей, уток. А также, наверное, разводить в нём рыбу. Она очень любила удочкой ловить рыбу, ведь всё её детство прошло возле реки. И, чтобы ездить на рыбалку, имела собственный мопед. Ездила на этом мопеде, даже будучи уже в немолодом возрасте. Вышло, от этого впоследствии и погибла. Дело было так: ехала в очередной раз на рыбалку на мопеде. И вдруг на дорогу выскочил какой-то мальчишка. Она, чтобы не сбить его, резко свернула в сторону. И полетела в кювет, врезалась там в дерево, сильно разбилась. От этого потом и умерла.

7

Елена же, младшая сестра Поли и Романа, достигнув совершеннолетнего возраста, вскоре тоже вышла замуж. В одной семье – Бондин – было много парней. И той семьи поле было рядом с полем Судиловских. Однажды попросили одного из братьев, чтобы тот вспахал соседям небольшой участок. Это был средний брат Симон. И Лена должна показать ему, где пахать. А это, оказывается, всё задумано было неспроста. Она знала, что за этого Симона её хотят просватать. Поэтому стала украдкой присматриваться к нему. Парень начал пахать. В конце поля надо было разворачиваться и при этом приподнимать обеими руками плуг, вытаскивая его из борозды. И, когда он это делал, у него вылезала рубаха из штанов, и был виден голый живот. И была какая-то неаккуратность, неряшливость во внешности, в одежде. И всё это вместе взятое так не понравилось Елене, что она тогда сильно расстроилась и даже плакала, что за такого парня её собираются отдавать замуж. И стала втайне молиться Богу, чтоб не отдали её за этого Симона. И Бог, наверное, услышал. Получилось вот что.

Вот-вот на днях должна была состояться свадьба. Симона послали на панское поле накопать картошки, проще будет сказать, украсть. Он пошёл, дело было ночью, стал копать. На этом и попался. Сторожа-объездчики на лошадях его заметили, схватили, закрутили руки за спину. Наутро доставили к пану. Пан велел посадить в холодную, чтоб в другой раз неповадно было. Вот уже свадьба на носу, а его нет. Мать их была очень властной женщиной, решила так: «Раз попался, так ему и надо. Пусть сидит. Сам виноват, что оказался таким тямтей-лямтей. Женихом вместо него будет… Ну, например, старший – Степан. Не отменять же свадьбу, столько готовились. Этот более проворный, авось так запросто не попадётся, если даже и воровать пойдёт. А этой девке такого и надо – справного, хваткого. Вон сколько лиха хлебнула, без батьки годовавшись». Так и решила будущая свекровь: «Возьмём её за Степана».

Дата свадьбы не менялась. Что Елена будет выходить за Симона Бондина, об этом знали многие в их улице. И, что он перед самой свадьбой попался и сидит в панской каталажке, тоже стало известно. «А как же свадьба, – недоумевали любопытствующие, – перенесут или отменят?» Но свадьбу никто не отменял, у Бондиных шли приготовления полным ходом. «Кто же жениться тогда будет? Или того в последний момент возьмут и выпустят?» Всем было крайне любопытно: невесту, как положено, наряжали, Судиловские тоже готовились к свадьбе. И уже вечером под окнами собралась чуть ли не вся улица, чтобы узнать, кто окажется женихом. И вот наконец интрига разрешилась: женихом младшей Судиловской оказался старший сын Бондиных – Степан. Был он на несколько лет старше самой Елены, тем не менее этот из братьев ей нравился больше остальных. «О, за такого можно идти!» – обрадовалась Елена. И свадьба состоялась. И так как семья у Бондиных была большая: пятеро сыновей и две дочки, то Елену Степан не привёл в свой дом, а пошёл к Судиловским в примы, на какое-то время стал примаком и жил у тёщи.

Мать Анна после замужества Елены пожила уже недолго. Скоро слегла, и Елене приходилось за ней ухаживать. Была она уже в положении тогда – беременна первым ребёнком. А в это время надо было ухаживать за лежачей больной матерью: её подымать время от времени, переворачивать. Нелегко было ей это всё делать. И это, нужно сказать, без последствий не обошлось – надорвалась, что и отразилось на беременности. Роды были очень трудными, казалось, ребёнок родился мёртвым. Его положили в полотняную торбочку и оставили под столом подождать: авось оживёт. Какое-то время он не подавал признаков жизни, а потом – о, чудо! Зашевелился и стал еле слышно плакать, почти беззвучно открывая рот. Был это мальчик. Назвали Захаром.

После смерти матери Елене с мужем пришлось оставить дом, в котором они жили до этого. Так как на него претендовала невестка – вдова покойного брата Романа. Та начала с ними судиться. Перешли жить к родителям Степана. Хоть и тесно было там, но ничего не поделаешь. Свекровь к Елене относилась довольно сурово и не всегда справедливо. Уже подросший Захар ходил босиком по хате. Когда обедали, бросали кости на пол, с мяса, с рыбы. И мальчик, бегая там, бывало, ранил ногу. Начинал плакать. Но никто из свекровиной семьи на него не обращал внимания, пока не приходила мать. Тяжело было Елене жить со свекровью, та могла придраться к любой мелочи. Как-то даже одна из её дочерей вступилась за невестку, сказала матери: «Мамо, ну шо ты от ее хочешь, она ж тебя не трогает!» И тогда свекровь аж взвилась от негодования: «Что? Ещё не хватало, чтобы она меня трогала! Что ты, дура, мелешь своим языком, – обрушилась она на дочку. – Если б она меня только тронула, я б её со свету сжила!»

А однажды со Степаном случилась беда. Как-то в жаркий день на сенокосе, сильно разгорячённый от работы и летнего зноя, прилёг он в тенёк отдохнуть. И не обратил внимания, что голова оказалась на сырой прохладной земле. Мол, что тут такого, я крепкий, сильный мужчина. Сырая земля? Какие пустяки. И так проспал, может, несколько часов: дескать, когда спадёт зной, удобнее будет косить. И застудил голову. К вечеру – сильная боль в голове, весь бледный, идти не может – ноги заплетаются. Привезли домой на телеге. Елена всполошилась, попробовала дать выпить ему молока. Выпил – тут же вырвало. Что бы он ни пытался съесть или выпить, его тут же начинало рвать. Послали за доктором Степановичем. Диагноз был неутешительным. «Воспаление мозговых оболочек», – сказал тот. Лена, вспоминая об этом случае, видно, хорошо не расслышав, не разобрав сказанную доктором фразу, говорила так: «Воспаление мозговых облачков».

– Доктор, а что делать? – взмолилась молодая жена.

Тот только безнадёжно руками развёл: мол, я тут бессилен чем-либо помочь.

– Докторко, а, може, я ему пьяуги (пиявки) поставлю? – всё ещё не теряя последнюю надежду, воскликнула горем убитая женщина.

– Ну, поставь, – нехотя согласился с наивным желанием женщины доктор и, распрощавшись, покинул их дом.

Елена же ухватилась за эту мысль: «Пиявки… А что, если помогут?! Быстрее бы утро, да пойти за реку наловить их». Она не могла дождаться утра. А больному всё становилось хуже, он всю ночь стонал, бредил, ворочался на постели. Утром он уже с трудом узнавал окружающих. Теперь уже все близкие Степана понимали, что доктор, пожалуй, был прав: больному, видно, уже ничто не поможет.

И что интересно. Свекровь в этой ситуации даже не столько жалела умирающего сына, сколько злорадствовала по поводу нелюбимой невестки. Слышно было, как она говорила на улице: «Вот пусть теперь “выхворае” Судиловская без мужа! Узнает, по чём фунт лиха. Так ей и надо!» Лена, сбиваясь с ног, почти не отходила от больного мужа. Ежедневно ставила ему пиявки на лоб, на виски, на затылок, на шею. И, кто бы мог поверить, спустя какое-то время ему стало чуть-чуть легче. Он перестал бредить, начал открывать глаза, понемногу узнавать окружающих. И даже по чуть-чуть принимать пищу. И, Бог дал, понемногу пошёл на поправку.

Когда у матери Степана появились другие невестки, ведь сыновья вскоре стали жениться один за другим, она могла сравнить их со старшей невесткой. И пришла к выводу, что Судиловская не самая худшая. И однажды заявила так: «Эта Судиловская то и добрая, но дурная».

Когда в доме появились другие невестки, то Степана и Елену решили отделить. А куда? Где жить? Они были рады хоть куда, лишь бы самим, без постоянного контроля со стороны матери-свекрови. Перешли жить в клеть. Это такое неотапливаемое строение, типа кладовой. К зиме сложили там печь и остались жить. После первенца у Елены ещё родился мальчик, но прожил недолго, умер в детском возрасте. Потом стали рождаться дочери. Средняя дочь Валя была младше Захара на шесть лет. А самая младшая – Вера – аж на десять.

Однажды Валя чуть не утонула. Была маленькая, доверили Захару её нянчить. Он пошёл на реку рыбу ловить и её взял с собой. Отошёл в сторону с удочкой, следит за поплавком. А её посадил несколько поодаль, чтоб не мешала, – на бережке возле самой воды. Та игралась-игралась, потом потянулась за чем-то в воду и бултыхнулась. Захар услышал всплеск и увидел, что та уже барахтается в воде, тонет. Захар, будучи ловким, проворным мальчишкой, кинулся в воду, нырнул и вытащил её на берег. Воды она не успела нахлебаться, но очень испугалась, даже плакать не могла, только всхлипывала и дрожала.