Встретимся в музее

Свиней забивали в отдельном загоне недалеко от хлева. Я полагаю, Вам вряд ли когда-нибудь приходилось иметь дело с живой свиньей. Эти животные очень умны, но притом совершенно беспомощны. Свиньей до смешного легко управлять, достаточно приставить доски с обеих сторон головы – и веди ее куда хочешь. Их зрение очень ограничено, свиньи видят только то, что находится прямо перед ними, мир буквально перестает существовать для них, если они его не видят. В английском есть выражение: «идет как ягненок на заклание». Так говорят про наивного и простодушного человека, которого обманом можно довести до верной погибели. Мне всегда казалось, что в этой фразе логичнее смотрелось бы сравнение со свиньей, потому что ягнят гораздо труднее загнать на бойню, чем свиней.

Интересно, таким ли способом подвели к месту казни Толлундского человека. Я смотрю на его лицо (конечно, только на фотографиях) и представляю себе, как он, словно свинья, позволяет вести себя к болоту с веревкой на шее, беспокоясь только о том, чтобы идти прямо вперед. Как Вы думаете, был ли там, у болота, палач? Человек, которого избрали (или он вызвался сам) принести в жертву богам другого человека – которого так же избрали (или он так же вызвался сам)? Знаю, знаю, Вы работаете только с фактами, основанными на твердых доказательствах. Вас там не было. Никто из присутствовавших на месте никак не зафиксировал это событие, тогда как мы можем знать точно?

Я бы сказала, что дело здесь не в жестокости, а в жертвенности. Возьмем, например, святых. Пожертвовав собой во имя веры, они продолжают жить на земле и много столетий спустя: в церковных календарях, в картинах и скульптурах каждой галереи, на открытках, увековеченные в названиях церквей, улиц, площадей, зданий. Разумеется, жертва должна быть оправдана, как в случае со святыми и Толлундским человеком, учитывая времена, в которые они жили. Они принесли себя в жертву ради чего-то большего, чем их собственная жизнь.

Я чувствую, что тоже положила свою жизнь на жертвенный алтарь, но ради чего? Во-первых, во имя общества, своих родителей и их сверстников, чье давление не позволило мне прервать беременность или решиться на участь матери-одиночки. Во-вторых, я пожертвовала собой ради фермы. Эдвард – так зовут моего мужа – вполне доволен жизнью, пока у него есть земля, урожай, рогатый скот и сезонные работы. Я не такая, но сезоны сменяются так беспощадно и приносят за собой так много забот, что мне никуда не деться. Я принесла себя в жертву так давно, такой юной, и на осознание своего положения у меня ушло столько лет, что я уже не могу сказать точно, чем именно пожертвовала. Что приносило бы мне такое же удовлетворение, с которым Эдвард встречает каждый новый день? Возможно, могло хватить и поездки в Данию. Но пустота моей жизни так велика, что ее невозможно заполнить, сделав один, такой незначительный, шаг.

Не хочу, чтобы Вам показалось, будто я жалею себя. Это не так. У меня в жизни были радостные моменты. Нам с Эдвардом бывало хорошо вместе, и теперь мы гармонично движемся к спокойной старости. У меня есть дети и внуки, они дарят мне много счастья. И все же, что именно я безвозвратно утратила, лишив себя возможности выбирать еще в ранней юности?

Только что я подняла глаза от страницы и увидела в окно, как моя младшая внучка, которой еще нет и трех лет, бежит по двору, останавливается у решетки канализации и просовывает сквозь нее перчатку. Она в том возрасте, когда приседать так же легко, как садиться на стул (я такого времени в своей жизни уже даже и не помню), ей почти удается уронить перчатку вниз, когда во дворе появляется ее папа, мой сын Тэм, и подхватывает дочку на руки. Он вытирает ее ручки о свой комбинезон и уносит. Она визжит, как свинка. Эта сцена вызвала у меня улыбку, и на секунду я почувствовала себя счастливой.

Но расскажите о своей жене. Мне хотелось бы знать, почему от нее не осталось ни могилы, ни урны, ни даже праха.

С наилучшими пожеланиями,

Тина Хопгуд

Силькеборг

21 марта

Уважаемая миссис Хопгуд,

мне непросто рассказать, почему от моей жены не осталось ни могилы, ни урны, ни праха, и я, с Вашего позволения, оставлю эту историю до более позднего письма, если, конечно, Вы продолжите мне писать, на что я искренне надеюсь, или даже до Вашего приезда в Силькеборгский музей, когда мы сможем поговорить друг с другом лично. Я могу видеть Толлундского человека каждый день, если пожелаю, и, как и Вас, меня каждый раз очень трогает его умиротворенный вид. Вам необходимо приехать и увидеть его своими глазами.

Ваше последнее письмо заставило меня задуматься, какой разной жизнью мы живем. Здесь потребуются некоторые пояснения, ведь с первого взгляда наш жизненный опыт может показаться очень схожим: и Вы, и я родились в послевоенном мире и не знали других времен, кроме мирных; мы оба вступили в брак и стали родителями; ни одному из нас не приходилось испытывать объективных материальных трудностей. Однако свою жизнь я полностью посвятил прошлому, мелким предметам, рукотворным и неизменным. Когда я просыпаюсь посреди ночи в сомнениях, не упустил ли я все шансы в жизни, не стоило ли мне распорядиться своим временем и талантами как-то иначе, меня часто разбирает ужас от того, насколько малы изучаемые мной артефакты и насколько огромно то, что за ними стоит, насколько слабо оно поддается человеческому пониманию.

Вы же живете в просторном мире природы, где все постоянно меняется. Я имею в виду времена года, почву, виды работ на земле (посевная, уход за растениями, сбор урожая), циклы половой активности скота и их результаты. Интересно, просыпаясь ночью, Вы так же ужасаетесь, как велико то, с чем Вам приходится иметь дело день ото дня? Или все это стало для Вас обыденностью и Вы уже не испытываете страха?

Просыпаетесь ли Вы в ужасе посреди ночи? Думаю, в какой-то момент жизни это происходит с каждым. Моя жена, когда еще была жива, часто просыпалась, и я тоже просыпался, чтобы ее утешить. Рядом с ней никогда не было скучно, таким неординарным человеком была моя жена. Когда мы разговаривали о страхах и мечтах, мне казалось, что я соприкасаюсь с той ее частью, которая в другое время мне недоступна. Теперь ее нет рядом, и мне не с кем больше поговорить о таких вещах.

Заканчиваю письмо, как обычно, извинениями. Вы не для того начали эту переписку, чтобы читать о моих взглядах на вещи такие масштабные, что вряд ли мне удалось бы раскрывать их в полной мере, даже если бы я так хорошо владел английским языком, как Вы.

С наилучшими пожеланиями,

Андерс Ларсен

Бери-Сент-Эдмундс

2 апреля

Уважаемый мистер Ларсен,

Вы ошибаетесь. Я начала эту переписку, потому что меня саму мучают те же мысли, которые Вы так лаконично (и на прекрасном английском) изложили в своем последнем письме. Но я повременю с реакцией, как Вы отложили на будущее историю своей жены, потому что хочу кое о чем рассказать Вам. Я отправилась в путешествие. Я обещала себе посетить поселение железного века в Восточной Англии и сдержала обещание. В тот самый день, который обвела кружочком в календаре. Вы спросите, чем тут особенно хвастаться? Выбрала день для поездки и совершила ее именно в этот день. Для меня же это настоящее достижение. У меня есть представление о том, как другие справляются с жизненными задачами. Их жизни – как набор разных ящиков, расставленных впритык друг к другу (в процессе письма я понимаю, что это похоже на детали лего, хотя в моей фантазии эти блоки скорее сделаны вручную, они не такие технологичные и красочные). И вот люди переходят от ящика к ящику, полностью контролируя этот процесс, ни на минуту не сомневаясь, в какой момент пора закрыть один ящик и перейти к следующему. Моя же жизнь скорее напоминает дрова. Дрова, сваленные в кучу как попало.

В общем, я отправилась в городище железного века Уорхэм Кемп. Это примерно в пятидесяти милях от моего дома, и я решила поехать на машине. Я предварительно изучила расписание автобусов, потому что люблю, когда путешествие ощущается как настоящее приключение, а не как обычная поездка по магазинам, но быстро поняла, что мою шаткую конструкцию из дров будет просто невозможно сложить в аккуратную поленницу, если я хочу так надолго покинуть дом в заранее определенное время. К тому моменту, когда я приготовила завтрак, накормила кур, собрала яйца и приготовила обед, автобус давно ушел. Поэтому я поехала на машине. Я собиралась сразу излить на бумагу все свои впечатления от посещения Уорхэм Кемпа, которые затопили мое сознание и жаждут выхода, но сдержусь и расскажу все по порядку, чтобы Вы узнавали подробности по мере их появления, как и я сама.

День выдался чудесный: ветер и мороз покусывали щеки, на ясном небе блестело солнце. Всю дорогу оно беспокоило меня, слепило глаза, и мне постоянно приходилось поправлять защитный козырек. Я не из тех женщин, у кого есть солнечные очки (впрочем, подозреваю, Вы и сами уже догадались). Нет у меня и навигатора, но я запомнила названия местечек, которые мне предстояло посетить по пути в Уорхэм: Тетфорд, Суоффхем, Литл-Уолсингем, – и без труда добралась до места.

Я припарковала машину в деревне. Указателей там не было, но из соседнего дома вышла женщина, и сначала я подумала, что она собирается отругать меня за то, что я оставила там машину. Эдвард и Тэм, мой муж и старший сын, настороженно относятся ко всем, кто претендует хотя бы на дюйм нашего участка в четыре сотни акров. Дорожки следов на земле воспринимаются ими как личное оскорбление, оба до буквы знают законы и правила и в курсе того, что можно, а что нельзя делать в их владениях. Поэтому я и подумала: женщина идет в мою сторону, чтобы сообщить, что имеет полное право наслаждаться видом из сада без моей машины, торчащей на переднем плане.

– Ничего, если я оставлю здесь машину? – спросила я.

– Конечно, – ответила женщина. – Никаких проблем.

И она принялась подрезать розы, для чего, очевидно, и вышла из дома. Я спросила, как пройти к Уорхэм Кемпу. Она махнула секатором в нужном направлении и сказала, что, если я интересуюсь древними земляными сооружениями, она советует осмотреть еще и могильный холм Фиддлерс Хилл Бэрроу.

– В обоих местах ничего особенного, только небольшие холмы, покрытые травой, – сказала женщина. – Но и там, и там очень красиво, а сегодня такая хорошая погода.

И я пошла. Все необходимое я сложила дома в небольшой рюкзак, с которым кто-то из моих детей раньше ходил в школу. Я еще подумала: «Ну вот, с рюкзаком на плечах мне точно придется немного распрямиться», но распрямилась я настолько, что невольно подняла голову и стала рассматривать все окружающее так внимательно, будто мне предстоял экзамен по результатам посещения этих мест. В каком-то смысле так и есть. Прошу отнестись к моему письму как к контрольной работе. Исправьте ошибки красной пастой и оцените по шкале от одного до десяти.

Дорожка была узкая, ни одна машина не проехала мимо, только компания переговаривавшихся велосипедистов в лайкровых костюмах. Я пыталась представить, что же увижу, добравшись до места, и вдруг поняла, что понятия не имею, чего ожидать, хотя и поискала информацию в интернете. Тогда я начала бояться, что мои ожидания слишком завышены и я непременно разочаруюсь.

Так я дошла до небольшого мостика и остановилась, чтобы посмотреть, как течет вода. Мимо в том же направлении, что и я, прошли три женщины. Они были в кроссовках и с палками для ходьбы, в специальных спортивных куртках, которые стоят больше, чем за них готов отдать любой разумный человек. Последнее выражение принадлежит моему мужу, и оно возникло у меня в голове не потому, что я посчитала правильным осудить этих женщин, а потому, что сама чувствовала себя несуразной: ботинки на молнии, в которых я кормлю кур, детский рюкзак, старая куртка, из которой торчит наполнитель там, где я цеплялась за проволоку. За спиной у одной из женщин тоже висел рюкзак, но другой, с массой кармашков, и некоторые из них были сетчатыми. Она отличалась высоким ростом и крепким телосложением. Вторая женщина была ниже и симпатичнее на вид. Третья, в брюках неудачного фасона, слишком широких и коротких для ее фигуры, выглядела худой и некрасивой.

– Хорошая сегодня погода, – сказала высокая, когда женщины поравнялись со мной. Я подождала, пока они отойдут подальше, и только тогда двинулась следом. Я решила, что они, как я, идут к городищу Уорхэм, и разозлилась. Я приехала сюда в надежде почувствовать себя ближе к людям, жившим на этой территории много веков назад, возможно, даже родственным Толлундскому человеку. Теперь же мне придется разделить этот опыт с тремя женщинами, которые, как мне виделось, просто намеревались бездумно поставить галочку напротив очередной достопримечательности в списке мест, которые необходимо посетить. В тот момент мне отчаянно захотелось, чтобы рядом оказалась Белла. Человек, способный понять мешанину моих мыслей, из-за которой я приехала сюда, решив, что чрезвычайно важно посетить земляной холм у черта на рогах. В отличие от обогнавших меня женщин Белла точно была бы неправильно обута (на самом деле, не только в этот день, но и практически в любой другой; Белла всегда выбирала обувь неуместную и неподходящую к случаю). Мне так захотелось иметь возможность сказать кому-то рядом: «Смотри» – и знать, что человек поймет, что я имела в виду, даже если смотреть, строго говоря, было не на что.

– Смотрю, – могла бы сказать Белла. – И вижу только травинки. Но на этих травинках стоят наши ноги, все четыре наши ступни. Давай-ка вместе пошевелим пальчиками.

А потом я подумала, что если не сейчас, то позже я смогу сказать «Смотрите» Вам в своем письме. Надеюсь, это не выглядит слишком самонадеянно – то, как я беру Вас на роль заместителя женщины, которая была моей лучшей подругой, – однако наша переписка становится для меня чем-то похожим на общение с ней.

Дорога вела вдоль вспаханного поля, и я по привычке остановилась, чтобы проверить, смогу ли распознать, что там посажено. (Какой-то злак, но какой именно – говорить рано.) К тому моменту, как я добралась до входа в Уорхэм Кемп, женщины уже скрылись из виду. С обеих сторон дорожки росла живая изгородь, на траве еще блестела изморозь, и я видела отпечатки их подошв. Я решила идти ближе к той живой изгороди, рядом с которой не было следов, и напустила на себя такой вид, словно у меня больше прав быть там, чем у хорошо одетых женщин впереди меня.

Но когда я вышла к амфитеатру (это ведь так называется?), присутствие других – живых – людей перестало хоть что-то значить. Чувство было такое, словно я оказалась в месте для жизни, хотя, признаюсь, ожидала, что почувствую себя как в церковном склепе, где мертвые имеют преимущество над теми, кто еще ходит по земле. Не знаю, что так повлияло на меня, то ли всплеск небесной синевы, то ли следы кроликов и кротовые кочки, то ли покрытые дерном насыпи, что смотрелись так аккуратно и в то же время естественно, как будто люди, создавшие их, могли в любой момент появиться из-за холма со своими серпами, мотыгами и стадами овец.

Как человек знающий, Вы скажете, что мертвых там и не должно быть. Это не место захоронения, не могильный курган, а место, где люди жили. Готовясь к поездке и уже в пути я так много размышляла о прошлом, которое давно погребено. И вот я стояла там, где жили люди, и оказалось, что об этом я заранее совершенно не думала. По краям вала располагались небольшие уступы, напоминавшие скамьи, на которых могли сидеть люди. И я сама присела. Я сидела, пытаясь представить, что происходило здесь задолго до моего появления, и мгновенно поняла, что не вижу ни одной картинки. Я так хотела сюда приехать, я была так уверена, что это место не оставит меня равнодушной, и не озаботилась поиском нужной информации. Я сняла рюкзак и достала распечатки из интернета. Казалось неправильным сидеть в такой день в таком месте и пялиться в листок бумаги. С внезапной ясностью я поняла, что имеет в виду мой муж Эдвард, когда говорит, что в жизни не обратится к письменному тексту, чтобы что-то узнать. Он скорее доверится внутреннему чутью, опыту, обратит взгляд на текстуру почвы, направление ветра, прислушается к немногословному совету соседа-фермера. Наш сын Тэм, который вместе с ним работает на земле, читает все газеты на сельскохозяйственные темы и пытается заинтересовать ими отца, но Эдвард говорит: «Ага, ага, а сколько намеков природы ты пропустил, пока сидел, уткнувшись в газету?»

Только после свадьбы я узнала о нем эту важную вещь: он не видел смысла в чтении. Тогда я думала, как же мы вообще сможем жить вместе, раз мы такие разные? Теперь же, сорок лет спустя, понимаю, что он имел в виду. Мне тоже хотелось бы уметь оглядываться по сторонам и узнавать мир, основываясь на том, что я вижу, а не на том, что написано в книгах. Но в тот день я не могла опереться на жизненный опыт, рядом не было друга, который помог бы распознать знаки и намеки, поэтому я начала шарить в рюкзаке в поисках очков для чтения. Тем временем ко мне подошла худая и некрасивая женщина. Я встретилась с ней глазами, и она отметила, что погода прекрасная, как сделала ранее ее подруга. Я отвлеклась от поиска очков. Вблизи женщина выглядела не вполне здоровой, несмотря на туристское снаряжение. Ее лицо по цвету и текстуре (да что уж, и по форме тоже) напоминало свеклу, выкопанную из земли посреди зимы.

– Я здесь впервые, – сказала я. – И вроде много всего прочитала перед поездкой, но ничего не помню.

– Я хорошо знаю эти места, – ответила женщина. – Я изучала археологию. Расскажите, что Вас интересует, и я попробую помочь.

Так что, как видите, альтернатива письменному тексту быстро нашлась. Ею оказалась проходившая мимо археолог по имени Марион. Она села на выступ рядом со мной и рассказала сначала о месте, где мы оказались, а потом и о себе.

Пока она говорила, я чувствовала, что люди из железного века и античности ходят вокруг меня, занимаясь своими делами. Готовят еду, стирают, мастерят домашнюю утварь, как это делаю я сама. Я будто бы оказалась в прошлом, две тысячи лет назад, но несложно было представить момент в будущем, еще через две тысячи лет, когда две незнакомки встретятся на месте моего дома и станут изучают жизнь, которую я вела, по осколкам моих любимых зеленых тарелок и заржавевшим, но неплохо сохранившимся спицам восьмого размера. Марион рассказала, что некоторые объекты в Уорхэм Кемпе были найдены в кротовых норках или в результате кроличьих подкопов; другие же – результат прицельной работы археологов на здешнем раскопе. Меня захватила эта идея. Идея о том, что земля – что-то вроде большой бочки яблок, к которой каждый день тянется рука и берет сверху один фрукт, чтобы съесть, а потом докладывает еще пару яблок, на завтра. Но время от времени кто-то очень любопытный сует руку поглубже или, скажем, крыса пробирается внутрь через щель и тревожит нижние слои яблок. Так на свет божий выглядывают более старые плоды во всем своем причудливом и подзабытом уже разнообразии. Фермерство, таким образом, оказывается сродни работе, которой занимаетесь Вы: просто мы разбираем и обновляем верхний слой, Ваши же руки погружаются глубже.

Оказалось, что Марион и две другие женщины вовсе не близкие подруги с успешными карьерами, которые вместе гуляют по выходным, как я сначала подумала. Они познакомились у психотерапевта, на сессии для женщин, больных раком, и договорились каждый месяц делать что-то вместе. Что-то, что не давало бы им забыть, какое это чудо – жизнь. Марион сказала, что раньше в группе было больше женщин. Я подумала, как было бы хорошо, если бы Белла познакомилась с ними во время своего лечения. Но в следующую секунду я поняла, что Белла никогда бы не влилась в их компанию, слишком раздражительной и язвительной она была. Не знаю точно, как бы я сама действовала в подобных обстоятельствах, но, подозреваю, что охотно сдалась бы в их дружеские объятия. Надеюсь, так и произошло бы.

Написала предыдущий абзац и думаю: а что, если Вашу жену забрала именно эта болезнь? Что, если Вам невыносимо читать дальше? Если после этого Вы перестанете мне писать, я пойму, хотя одна мысль об этом внушает чувство такой большой потери, о какой я и подумать не могла.

Потом к нам подошли две другие женщины, мы вынули из рюкзаков термосы с кофе и поделились друг с другом печеньем. Затем они отправились обратно в Уорхэм, а я продолжила свой путь к Фиддлерс Хилл Бэрроу, где, как и было обещано, возвышался еще один земляной вал.

Мэрион рассказала, что могильный холм появился на этом месте до начала железного века, в нем хоронили мертвых и кремированный прах еще много веков спустя. Там я почувствовала то, что ожидала почувствовать в Уорхэм Кемпе. Я прижимала ладони к дерну и представляла, что внизу залегают останки других рук, глубоко, но в то же время как будто бы в пределах досягаемости. Там было холодно, я проголодалась, и осматривать было практически нечего, так что я быстро спустилась к Уорхэму и отправилась на поиски паба, где меня бы ждала тарелка горячего супа.

За стойкой паба я увидела женщину, у дома которой припарковала машину. Она спросила, нашла ли я городище и сходила ли на холм Фиддлерс Хилл. На оба вопроса я ответила утвердительно. Женщина извинилась, что отправила меня к могильнику.

– После того как вы ушли, я вспомнила, что это место трудно назвать красивым, даже зимой. Местный совет посадил там яблоневый сад из старинных сортов, но в это время года там нет ничего, кроме голых веток.

Чтобы как-то загладить вину за мое возможное разочарование, женщина рассказала о том, как могильный холм получил свое название[1]. По легенде местные обнаружили тоннель, соединяющий деревню под названием Блэкни с монастырем в Бинхэме, местечке по соседству с Уорхэмом. Никому не хватило смелости спуститься в тоннель, кроме скрипача, который отправился в путь вместе с собакой, наигрывая мелодию на скрипке. Самые почтенные из жителей этих мест следовали за ним по земле, прислушиваясь к звукам скрипки, пока те не умолкли как раз в районе сегодняшнего могильного холма Фиддлерс Хилл. Люди решили, что скрипача вместе с собакой забрал к себе дьявол, и построили насыпь, чтобы отметить это место. Как сказала мне подрезавшая розы барменша, между войнами курган пришлось раскопать, чтобы расширить дорогу. Тогда-то и были найдены скелеты троих людей и (женщина наклонилась ближе и сказала более тихим голосом) собаки.

– Скрипки не было? – спросила я.

– Насколько мне известно, нет.

Наверняка туннель был низким, и скрипачу пришлось согнуться в три погибели, чтобы пройти там. Поэтому я воображаю его в обличии горбатого мясника с фермы, про которого я Вам рассказывала. Тот был именно таким человеком: бесстрашно шел вперед с каким-то тупым упрямством, когда все остальные робели.

Больше мне нечего рассказать о своем путешествии. В следующий раз постараюсь излагать более кратко и связно, ведь сегодня я поддалась искушению и пустилась в явно ненужные подробности. Простите, что заставила Вас все это читать (если Вы вообще читали). Мне же не стыдно за то, что я все это написала, так что по крайней мере одному из нас мои многочисленные слова доставили удовольствие.

Всего наилучшего,

Тина

Силькеборг

13 апреля

Уважаемая миссис Хопгуд,

читая Ваше письмо, я задумался, не следует ли мне посетить Англию и своими глазами увидеть материальные свидетельства железного века, которые сохранились на вашей земле, точно так же, как Вы обдумывали возможность отправиться в Данию и посмотреть на останки человека железного века. Жаль, что не я оказался тем проходящим мимо археологом, который снабдил Вас информацией, но Вы там, я здесь, и я не в курсе того, что сообщила Вам та женщина. Поэтому я решил составить для Вас свой собственный путеводитель на случай повторной поездки. Это слишком амбициозно с моей стороны, потому что я далеко не специалист по племени иценов, которое населяло ваш регион в позднем железном веке. Кроме того, никто не знает ответа на вопрос, который, как я предполагаю, Вы хотели бы задать: какова была жизнь мужчин, женщин и детей, живших за укрепленными стенами городища? Я привык оперировать фактами, подтвержденными доказательствами. Поэтому я предоставлю Вам известные мне сведения, а Вы сами представьте (за себя и за меня), как могла бы выглядеть их жизнь.

В те времена, когда Толлундский человек жил вблизи болота Бьелдсковдал на территории нынешней Дании, жители укрепления Уорхэм селились в круглых хижинах, стены в которых выстраивались вокруг высокого прямого столба, а крышу поддерживали балки, опускавшиеся до самой земли. Толлундский человек жил в доме совсем иного типа. В Дании тогда строили длинные узкие дома прямоугольной формы. В одном конце такого дома жили мужчины, женщины и дети, а в другом был загон для животных. В круглых британских хижинах того времени встать в полный рост можно было только в самом центре, и поэтому именно там протекала вся жизнь семьи: готовка, приемы пищи, шитье, ремонт инструментов и прочие виды деятельности, обычные для дома в те времена. Возле скатов крыши располагались спальные места и места для хранения, которые занимали узкие куски пространства под стропильными балками или между ними.