Падения Иерусалимов

Влад Кросс

Падения Иерусалимов

ПРЕДИСЛОВИЕ

Заранее прошу прощения у ревностных хранителей истории, дотошных лингвистов, филологов и просто любителей «красного словца», а также у верующих всех религий, поборников правды, исторической справедливости и у тех, кому этот роман может показаться скучным и неинтересным.

Прошу учесть, что в первую очередь это – художественное произведение с акцентом на историчность. Многие, конечно, упрекнут автора в том, что роман изобилует сценами насилия. Однако было бы крайней степенью лицемерия умалчивать, сглаживать или подменять жестокие реалии тех эпох, которые отражены в произведении, в угоду впечатлительному читателю.

Если ваши чувства были задеты, помните: я не ставил себе такую цель, а всего лишь хотел передать атмосферу и погрузить вас в события для более яркого восприятия их красок и антуража.

Будет нечестно, если я, движимый эгоизмом, подпишусь под этим произведением единолично. На страницах романа отражены труды многих людей: друзей и близких, которые поддерживали меня; корректора Алины Бенькович; и талантливого во всех сферах искусства Макса Морозова, которому я выражаю отдельную благодарность за иллюстрацию обложки.

Спасибо, что из множества произведений вы, дорогие читатели, выбрали именно мою книгу.

Надеюсь, она вас не разочарует.

Алое солнце стремительно падало за горизонт. Профессор любил это время года. Изнуряющий хамсин отступил, а зимняя сырость, выкручивающая суставы по ночам, еще не пришла. Осенью старик всегда оставлял свой старый автомобиль в гараже и пересаживался на велосипед. Вечерами, когда он возвращался домой после заката, дул прохладный ветер. Но сейчас ему было не до погоды. С самого утра у него болела грудь, отдавая в дрожащую руку. Профессор грустно посмотрел в окно. Сегодня не удастся насладиться свежестью вечернего горного холода. И дело вовсе не в назойливых студентах, которые осаждали небольшой захламленный кабинет своего научного руководителя (до их набегов как минимум еще три месяца), и не в большом количестве учебных часов, одолеть которые профессору в силу возраста с каждым годом становилось все сложнее, и даже не в досаждающем с утра недуге. Причиной того, что профессор все еще оставался в своем кабинете, был мальчик.

Он будто возник из ниоткуда, когда старик складывал конспекты в шкаф. Профессор даже вздрогнул от неожиданности, бросив короткий взгляд на запертую дверь. Больше года петли на двери издавали протяжный скрип, но профессор не торопился их смазывать. Скрип позволял ему спокойно наслаждаться послеобеденным сном и не быть застигнутым врасплох непрошеными гостями. Но в этот раз дверь не скрипнула, однако ребенок спокойно сидел на деревянном стуле посреди кабинета. Или, может, старик был настолько увлечен собственными мыслями, что не услышал характерного звука?

Мальчик молчал, опустив холодный немигающий взгляд перед собой. Он был бледен и спокоен. На вид ему было лет шесть, потому сначала профессор подумал, что это чей–то ребенок – кого-то из преподавателей или, учитывая вольность нравов современной молодежи, возможно, что и студенток.

Однако, чем дольше он разглядывал юного посетителя, тем больше сомнений закрадывалось в его седую голову относительно принадлежности ребенка к кому-либо вообще в этом заведении.

Маленькие ручки незнакомца, лежащие на коленях, были нежными и красивыми, но ногти – грязными и изгрызенными. Из пыльных штанишек торчали потертые, местами рваные ботинки. А из-под широкого воротника грязного пальто выглядывала лишь часть нежного бледного лица. Но даже этой части было достаточно, чтобы уставшая память старика тревожно заворочалась глубоко внутри.

Старик закрыл дверцу шкафа и, сдернув пиджак со спинки кресла, максимально вежливо и учтиво проговорил:

– Вы потерялись, молодой человек?

Мальчик молчал.

– Вы в порядке? Я уже закончил, так что, если хотите, могу помочь найти ваших родителей.

Мальчик медленно поднял взгляд на профессора. Холодные глаза обожгли старика, и он медленно, как загипнотизированный, опустился в кресло.

– Мы знакомы? – поинтересовался профессор.

– И да, и нет, – ребенок улыбнулся уголками губ.

Голос его, глубокий и нежный, заставил профессора поежиться. Он обволакивал высоким тенором и сменялся басом, вырывая из помутнения. Его голос совсем не соответствовал неряшливому внешнему виду своего обладателя и, тем более, его возрасту. Будто внутри юной серой оболочки затаился умудренный опытом и уставший от жизни старец, говорящий размеренно и неторопливо, соответственно течению собственных мыслей.

Тем временем мальчик продолжил:

– Разве ты не помнишь меня?

– Не припоминаю, – стушевался профессор. – Вряд ли среди моего окружения можно найти столь юных персонажей. Кто вы такой?

– Как странно, – пробормотал мальчик. – Я был уверен, что меня то вы узнаете сразу.

– Я не настроен говорить загадками.

– Скажу прямо – пропадет всякий интерес. У меня есть один вопрос.

– Настолько срочный?

– О, вы даже не представляете, – мальчик подался вперед, и его острые черные глаза блеснули, – насколько он неотложный.

Профессор поерзал на месте и, потерев стучащие виски, сосредоточился.

– Ну, хорошо. Я вас слушаю. Задавайте ваш срочный вопрос.

– Что ж, он очень прост, – мальчик помолчал мгновение, оценивающе смерив взглядом старика, и продолжил…

Часть 1

ПАДЕНИЕ

– Вы готовы умереть?

Закованные в бронзовые латы пехотинцы, стоящие ровным строем, громогласно воскликнули: «Да!», ударив несколько раз мечами по своим щитам, приведя в безумство коней, запряженных в колесницу царя. Но стоящий рядом с Навуходоносором возничий не без труда удержал их. Окинув своим властным взглядом огромную армию, царь продолжил:

– Эти самодовольные и неблагодарные отступники возомнили себя выше меня, выше Вавилона. Они бросили вызов богам, и я велю вам уничтожить каждого из них. Каждого, кто посмеет встать на моем пути. Не щадите никого. Отомстите за своих братьев, что лежат у стен этого мерзкого города, за тех, кто все еще продолжает кричать и взывать о помощи, испуская дух от вонзающихся в их тела стрел и кружащихся вокруг воронов, пирующих средь всего этого смрада. Идите же, дети мои, и утопите этот город в крови!

Царь махнул рукой в сторону осажденного Иерусалима, замершего в ожидании удара непобедимой армии, которая подобно волнам будет разбиваться о каменные стены и отступать. Подобно раненному зверю зализывать раны и с новыми силами бросаться на неприступные камни. Раскатистый гул десятков тысяч глоток прогремел, словно гром среди ясного, погружавшегося в сумерки неба. Кровь воина вскипала в великом правителе при виде открывающейся картины, а царское происхождение вселяло омерзение к окружающей грязи, омерзение к повсеместному невежеству смердящего от гниения собственных ран и испражнений, но по-прежнему непобедимого войска.

Вонь навоза от сотен голов конной армии пропитала воздух и свербела сладостью в носу, несмотря на достаточно почтительное свое расположение от царского походного шатра. От тысячной конницы, абсолютно бесполезной под стенами Иерусалима, осталась едва ли не половина. Кони дохли, много ели и еще больше пили, находясь круглые сутки под палящим солнцем. А еще они воняли. Боги, как же они воняли! Все реже Навуходоносор выходил из своего шатра, благоухающего изнутри экзотическими ароматами цветов и благовоний, свезенных в эту проклятую пустыню со всех концов огромной империи. Царя все меньше радовали ласки наложниц и разнообразие вин. Он скучал по дому. И – пожалуй, в этом было признаться труднее всего – царь устал от войны.

Непобедимый, покоривший все Заречье, смелый и бесстрашный воин, проведший в седле больше времени, чем в мягкой кровати, устал воевать. Эта мысль еще больше пугала, когда он просыпался в окружении обнаженных женских тел от снов, в которых видел не покрытое кровью поле, усеянное обезображенными трупами, а зеленый луг, в которых слышал приятный, ласковый щебет птиц. Ощущал дыхание ветра, чуть касающегося его прядей, и легкое чувство свободы от отсутствия сковавших все тело невыносимо тяжелых доспехов.

Он ненавидел этот серый песок. Так же сильно он ненавидел защитников города. Предателей, умирающих за предателя. Получив все, они все равно пожелали большего. И наказание должно быть жестким. Чтобы вся империя содрогнулась от его жестокости. Чтобы пущенная под этими стенами кровь текла до самых отдаленных земель. Его земель. Чтобы никто больше не смел бросать вызов великому Вавилону, как это сделали когда-то Иоахим и Иехония. За неподчинение первый был казнен, но со вторым Навуходоносор поступил более гуманно. Всего лишь пленил его, и всю его семью, и еще десять тысяч иудеев, отправив их в Вавилон. Дважды Навуходоносор со своим войском подступал к Иерусалиму. И дважды у посаженных им же правителей хватало мозгов не доводить дело до кровопролития. Но не в этот раз. В этот раз, заручившись поддержкой нильских шакалов, город решил выстоять.

«Ну, и где теперь ваш Египет?» – ухмыльнулся царь. Хваленое тысячное египетское войско кормит коршунов в Сидоне, Дамаске и Хамате вместе со своими верными лидийцами. Никто не придет на помощь обреченному Иерусалиму. Побитый пес Априй еще нескоро залижет свои раны, чтобы помешать царю вершить правосудие, как он сам того пожелает и столько, сколько пожелает. И пусть иногда решимость царя давала трещину. Видя отчаянные попытки взять город, он невольно впускал в свою голову мысль об оставлении Иудеи. Но что дальше? Нет, вовсе нет. Великая империя не обеднеет. Ее границы простираются от моря и до моря. Что царю жалкий клочок безжизненной пустыни с кучкой иноверцев под названием Иудея? Но какие же они глупцы, если считают, что смогут сохранить свою независимость между двумя огромными жерновами! Если не Вавилон, то Египет. Уж нильские фараоны своего не упустят. Непременно приберут к рукам этот народец. И чем меньше становится Вавилон, тем больше растет Египет. А этого допускать нельзя. И какая разница, чья рука будет опускать плеть на иудейские спины? И вовсе не имеет никакого значения для защитников города, вавилонские ли храмы или огромные пирамиды будут строиться на иудейское золото.

Как же он устал. Вдыхать этот смрад, слышать многоголосый гам. Этот поход, рассчитанный на пару недель, слишком затянулся. Поначалу армия легко смела несущественные гарнизоны в Азеке и Лахише. Но потом, словно по дуновению ветра, все Заречье превратилось в бурлящий котел недовольства. Столько усилий было приложено, чтобы успокоить очаги так не вовремя возникшего сопротивления! Кто-то довольствовался послаблениями из взимаемой дани, кто-то был рад лишнему куску с царского стола. А кому-то пришлось отсекать конечности, кого-то – обращать в рабство. Осталось дело за малым. Уничтожить непокорный город, бельмом набухший в глазах царя. Как же он устал. Поскорее бы вернуться во дворец и вдохнуть аромат цветущих садов.

Навуходоносор еще раз окинул беглым взглядом копошащееся в песке войско и удалился в прохладные объятия шатра и наложниц. Отдавать приказы он не любил. Его словами был Невузарадан – толковый и весьма жестокий полководец, который уже вовсю срывающимся голосом отдавал распоряжения, приводя в движение неповоротливую армаду, готовую в очередной раз обрушиться на несчастный Иерусалим.

* * *

Стоящий на стене Седекия с ужасом взирал на приближающуюся пыльную тучу. До его ушей доносились голоса, лязг металла, скрип колес осадных башен и протяжные удары плетей, разрывающих спины несчастных рабов, толкающих тараны.

– Мой повелитель, – прошептал возникший за спиной Барух, – штурм вот-вот начнется. Вам лучше укрыться во дворце.

Царь Иерусалимский вцепился в него резким задумчивым взглядом. На лицах обоих мужчин играли отблески танцующих на стенах теней от факелов. Но даже этот мутный полумрак, размывающий четкие грани окружающих предметов, не смог скрыть обезображенное шрамом лицо храброго воина. Его глаза источали уверенное спокойствие, рука крепко сжимала остро наточенное копье, а латы, измятые от многочисленных ударов и наскоро замазанные грязью, чтобы не отражать лунный свет, были покрыты теплым, засаленным от пота и местами затертым до дыр плащом.

Седекия кивнул. Он не мог помочь этим храбрым защитникам своим присутствием. В пылу сражения он становился скорее обузой, что подтверждала глубокая рана на его левой ноге, полученная от вавилонского пехотинца, добравшегося до вершины стены и сразу же сраженного копьями царских телохранителей. Но доли секунды, что тот стоял на вершине каменного оплота, с лихвой хватило, чтобы направить свое оружие против царя. С тех пор царь перед каждым штурмом спускался со стены, опираясь на широкое плечо своего телохранителя Баруха и, превозмогая боль, опускался в храме на колени, молясь за жизни тех, кто умирал там, наверху, поднимаясь к создателю еще выше.

Пройдя по улицам, набитым беженцами с окрестных селений, царь вышел на площадь к холму. Жестокие халдеи1 вырезали целые деревни. Люди стекались в Иерусалим сначала тонкими ручейками со всех окрестностей, потом бурным потоком, заполонив все свободное пространство и без того узких городских кварталов. Со всех сторон площади доносились мольбы. Спасения и божьей милости одинаково просили и нищий, и богатый, простирая руки к небу. В воздухе стоял кислый запах крови принесенных в жертву ягнят. Их резали каждую ночь с тех пор, как на горизонте показались первые дозорные вавилонской армии. Люди продолжали надеяться, даже когда первые стрелы начали вонзаться в городскую землю. И даже когда первые тела павших на поле боя были преданы огню перед храмом. Теперь приносить в жертву было некого. Голод терзал несчастных сильнее, чем страх перед Всевышним. И для погребальных костров не хватало дров. Зато было много убитых и мор. Тела сжигали в огромной яме, обливая маслом, в надежде сдержать захлестнувшую город эпидемию. Но количество смердящих трупов, как, впрочем, и живых не сокращалось. Все больше людей приходило на площадь к храму вознести молитвы к Богу. Бог молчал. И только смертельный дождь из стрел и камней заставлял площадь все громче стонать в молитвах, и все разборчивее становился на улицах шепот о проклятом царе. Все чаще царская стража разгоняла кучки голодающих, требующих явить их взору пророка Иеремию, брошенного в яму за призывы сдать город без боя.

Окруженный плотным кольцом телохранителей царь, вися на могучем Барухе, миновал коридор из факелов. Хромая, взобрался по крутым ступеням к огромным распахнутым воротам меж двух высоких, в несколько охватов колонн. У входа его ждала жена. Женщинам запрещено было входить в святилище, и поэтому она всегда встречала своего бродившего по городским стенам супруга у входа в храм с покрытой головой и красными от слез глазами. Бросив в ее сторону косой взгляд, Седекия проковылял мимо. Разнося гулкое эхо шагов, он остановился у алтаря. Водрузил на него ладони и, сползая на пол, начал взывать о помощи продолжающего молчать Бога.

В тот самый момент, когда Царь Иерусалимский застонал и упал на колени, почувствовав, как брызнула на пол кровь из еще не зажившей раны, на земляных валах перед крепостными стенами возникли первые ряды вавилонян. Лучники иерусалимского гарнизона неторопливо опускали связки стрел в сосуды с маслом и, раздувая ярче факелы, опасливо косились сквозь узкие бойницы во тьму, наполненную готовой взорваться в любой момент смертью из роя горящих стрел, копий и беспорядочной человеческой массы, стремительно надвигавшейся на город. И только ряды аккуратно воздвигнутых друг на друга камней сдерживали эту стихию и отсрочивали неминуемую гибель всего живого внутри. Городская стража заняла позиции на стенах, сжимая в руках длинные копья. Под стенами замерли отряды добровольцев, готовых по первому зову сменить павших товарищей. А вместе с воинами замер и весь город. Эта невыносимая тишина проникала в самые защищенные уголки старого Иерусалима, окутывая вязким страхом беззащитных горожан. Словно чувствуя приближение бури, чуть слышно скулили бродячие собаки, забившись в самые узкие щели городских построек. Молчали даже голодные младенцы, прижатые тихо плачущими матерями к давно уже не дающим молока грудям. Иерусалим вдохнул последний глоток свободного воздуха в свои легкие и замер, чтобы выдохнуть с первой каплей крови, упавшей на сухой песок священной земли.

И тогда тишина, во власти которой находились осажденные, исчезнет вовсе. И конца тому хаосу, который придет ей на смену, не будет еще очень долго. Но тишина придет. После уставших кричать от боли и впавших в беспамятство раненых, плачущих жен и матерей, после громогласных речей командиров, лязга металла и предсмертных воплей неспособных в спешке бежать покалеченных врагов за несокрушимыми в очередной раз стенами. А для кого-то тишина придет навсегда. С последним ударом сердца и закрытыми боевым товарищем глазами. С погребальным костром, уносящим тлеющие останки храбрых защитников в ночное звездное небо. И с каждым днем этих костров станет все меньше. И все больше будет расстояние между стражей на стенах перед очередным штурмом. Все длиннее будет казаться стена, и все чаще будут слышны мольбы аккуратно воздвигнутым друг на друга камням.

Бледное зарево освещало ночное небо. Костров не было видно, их скрывали огромные земляные насыпи, за которыми халдеи нашли защиту от лучников и с хладнокровной размеренностью натачивали свои мечи, предвкушая быстрее пустить их в дело. Из безжизненной, перемешанной с песком земли торчали коряги, и все пространство до самой городской стены походило на засеянное пшеницей поле. Вот только вместо пшеничных стеблей из песка торчали стрелы, а корягами были застывшие конечности павших во время предыдущего штурма воинов. Взору осажденных открывалась поистине ужасающая картина мощи вавилонской армии. Мертвой под стенами и живой за холмами. На безопасном расстоянии возвышались крепкие, сотворенные не без изощренного таланта инженеров осадные башни, не уступающие по высоте городским стенам. Узкие бойницы в них надежно укрывали воинов от стрел неприятеля, а облитые водой щиты, укрепленные на башнях подобно рыбьей чешуе, делали эту наводящую страх конструкцию неуязвимой для огня и камней. Хищными силуэтами ровных колонн они взирали на Иерусалим. Беспорядочный гам захватчиков наконец начал сходить на нет, сменяясь резкими и громкими одиночными криками командиров. Спустя некоторое время шум и вовсе стих. По рядам защитников искрой пронеслась дрожь от ожидания предстоящего боя. Лучники, вынув из промасленных связок стрелы, подносили острые наконечники к факелам. Обмотанный тканью острый металл вспыхивал синим пламенем, роняя под ноги крупные горящие капли, которые спустя некоторое время постепенно гасли, испуская дух едким ароматом масла и оставляя память о себе в виде жирных пятен на пыльном каменном полу. Воины ждали, переминаясь с ноги на ногу.

К счастью, долго ждать не пришлось. Внезапно из-за земляных насыпей пылающей волной взвились в небо горящие стрелы неприятеля, застилая свет мерцающих в небе звезд. Завороженные защитники, раскрыв рот, наблюдали за приближающейся огненной стаей, пока та не достигла стены. Барабанной дробью стрелы, не найдя своей цели, высекали искры на каменном полотне, опадая вниз сверкающим дождем. Те, что перелетели за стену, вонзались в соломенные и деревянные крыши, расползаясь языками пламени в разные стороны. Жители домов выскакивали из своих убежищ с ведрами, наполненными водой, в поисках зарождающегося пожара. Под градом сыпавшихся с неба стрел они заливали не успевшие набрать свою силу очаги и мчались обратно в укрытие. Некоторые кричали от боли, причиненной глубоко проникшим в тело металлом, и ползком пытались добраться до безопасных мест. Несколько воинов на стене рухнули замертво, пронзенные в голову. С жестоким безразличием соотечественники скидывали их тела с валганга2 вниз во двор, будто ненужное препятствие. Но основная часть стражи продолжала стоять неподвижно.

Огромные и неповоротливые осадные башни халдеев скрипом колес известили город о своем приближении. Бесчисленной массой с насыпей устремились к стенам воины непобедимого вавилонского войска. Протяжный ор тысяч глоток снаружи заглушил вопли раненых внутри. Ответный вихрь стрел вспыхнул множеством горящих точек на стене и мгновенно накрыл бегущих навстречу людей. Сраженные, они падали замертво. Остальные продолжали бежать, выдавливая зловещий вопль, наполненный ненавистью и жаждой мести. И только башни степенно надвигались, не замечая творящееся вокруг безумие, приводимые в движение подгоняемыми плетьми рабами. Лучники продолжали беспорядочно стрелять, порой даже ни в кого конкретно не целясь. Но выпущенные стрелы непременно находили свою цель в огромной массе сгрудившихся под стеной воинов.

Первые лестницы ударились о вершину стены, и первые смельчаки прытко карабкались по ним навстречу славной смерти или бессмертной славе. Сбрасываемые вниз камни с хрустом дробили черепа поднимавшихся. Искалеченные трупы сыпались с лестниц, увлекая за собой по несколько человек в хаос, царивший на земле. Упав на поднятые щиты, тела исчезали в образовавшихся пустотах, оставляя кровавые пятна на металлической поверхности вновь возникшего заслона. Смерть свирепствовала и наверху. Вступившие в бой стражники, защищаясь от ударов поднявшихся на стену вавилонян, становились легкой мишенью для метких лучников, подстерегавших мелькающие силуэты в узких бойницах. Гулкий удар издал первый достигший стены таран. Защитники бросились заливать его маслом. Следом стали бросать факелы, но крыша, защищавшая прикованных к стенобитному орудию рабов, надежно сдерживала пламя. До тех пор, пока не загорелась земля. Вопя от боли по колено в огне, люди продолжали вбивать бронзовый наконечник в стену, пока с рук их не слезала кожа и они не падали замертво, поскальзываясь на раскаленном масле. Оставшиеся в живых взывали о помощи, пытаясь вырвать конечности из обжигающих цепей. Их тела покрывались белыми пузырями, а потом чернели. И только истошный крик доносился от неестественно извивающейся, объятой едкой вонью горелой плоти.

Кислый запах крови навис над городом. Запах, рождаемый ненавистью и страхом, заставляя неустанно звенеть металл над бездушной стеной и кричать от боли под ее основанием. Проникший в кожу засохшими разводами багровых пятен смрад приводил в безумство сражающихся. Уже никто не понимал смысла происходящего. Одни сражались за свою жизнь, в то время как другие сражались за чужие.

– Началось, – объявил как всегда бесшумно возникший за спиной Барух. Низкий грубый голос Баруха заставил царя вздрогнуть, и ладони его сжались еще сильнее, а губы стали резче выплевывать неразборчивые слова молитвы.

– Где он? – наконец произнес Седекия.

– Все там же. В яме дворцовой стражи у Малахии.

– Боже, – простонал царь. – Он жив? Немедленно приведите его ко мне.

Седекия с искаженным от боли лицом вскочил и направился к телохранителю. Его белое платье с золотым тиснением блестело от крови ниже пояса.

– Приведите его ко мне. Нет. Сначала омойте и накормите. Нет, – царь нервно прошелся

перед Барухом. – Нет. Сначала приведите его ко мне.

Седекия вцепился взглядом в обезображенное лицо воина, но, испугавшись ответного холода черных глаз, уставился на дверь, еле видную за широкими плечами гиганта.

– Немедленно. Приведите. Его. Ко мне, – еще раз отчеканил царь.

Барух молча кивнул. Развернулся и исчез в узком дверном проеме. Дверь за ним с грохотом захлопнулась. Этот резкий звук был заглушен еще более громким ударом очередного врезавшегося в крепостную стену тарана. Сил обороняющихся уже не хватало, чтобы поливать огнем дробящие камень орудия. Им оставалось только уповать на стойкость постройки, позволяя халдеям безнаказанно ее разрушать. Копья в руках защитников становились скользкими из-за пота и крови, стекающей по древкам. Прикрывшись щитами, солдаты теснили врагов к краю стены. А те, боясь за свою жизнь, прыгали вниз, предпочитая переломанные ноги проткнутому животу и вывалившимся наружу кишкам.

Утробные крики за толстыми стенами храма заполняли помещение бесконечным шумом. Удары таранов о стену, топот бегущих на выручку к защитникам ополченцев, душераздирающие вопли раненых смешались с резким запахом крови и гари, заполнившим собой город. Только сейчас Седекия почувствовал боль от саднящей раны. Царь взглянул под ноги на кровавые следы на полу. Гримаса ужаса отразилась в красном полотне на белом мраморе. Он смотрел на собственное лицо в кровавом узоре, меняющем цвет от играющего пламени свечей. Худое заросшее лицо со впавшими глазами источало дикий, животный страх. Седекия, пошатнувшись, сделал пару болезненных шагов назад.