Манящий рассвет

Леонид Попов

Манящий рассвет

Моё детство

Сейчас мне 66 лет. Оглядываясь назад, могу сказать: я счастлив детством, семьёй, работой и множеством своих увлечений. Захотелось поделиться воспоминаниями о своем детстве и самому мысленно вернуться в те времена. В полинявшей от времени картине минувшего трудно сохранить точную хронологию. Это не биография. Всплывают только яркие впечатления, и их я использую как отправные точки.

К моменту моего рождения семья жила в городе Вольске Саратовской области на съемной квартире по улице Льва Толстого. Кроме родителей, меня опекала бабушка, мать отца. Так получилось, что вскармливали меня искусственным молоком. Недостаток витаминов тут же сказался на состоянии здоровья. Ходить начал на кривых ножках. Три года меня лечили рыбьим жиром. Отсюда и первое обрывочное воспоминание: я, содрогаясь, пью вонючую гадость, а бабушка следом сует ложку густого сока шиповника с сахаром.

Папа, как профессиональный фотограф, часто наводил на меня камеру, а я, как ни странно, умело и с юмором подыгрывал ему: например, маршировал голый на кровати, завернувшись в мамин меховой воротник. Когда уверенно начал ходить, мы с папой маршировали по комнатам с флагом и пели: «Соловей, соловей, пташечка, канареечка жалобно поет…» – я ликовал! С бабушкой были, конечно, другие песенки. Аккордеон здорово меня веселил, особенно когда папа играл ритмические песенки, «Собачий вальс». Мама, как преподаватель, проводила вечера за работой, я прилипал к ней. И вот сдвинута со стола работа – и мы уже с увлечением вырезаем и клеим бумажный домик. Вот ставим в него короткую зажженную свечку. Запомнилась высокая настольная лампа с зеленым абажуром. Она гаснет – и из окошка нашего домика струится мерцающий свет.

В эти же времена я получил первый сильный испуг. Время спать, вдруг слышу, уже в полусне, нарастающий лязг и грохот. Неожиданно папа выхватывает меня из кроватки и прижимает носом к оконному стеклу: «Смотри, трактор!» В кромешной тьме возникло два ослепительных глаза и позади черная громада. Принял его за страшного зверя. Позже папа выдумал еще одного лютого зверя – «Фьеку». Часто мой каприз заканчивался при одном только упоминании о ней.

Вот новое сильнейшее впечатление: мы съезжаем с чужой квартиры в собственный купленный дом! Радостное настроение передалось и мне. Меня несут в соломенной кошелке родители. Ярко светит солнце, и я с торжеством взираю на мир. Конечно, у дома нас встречает бабушка. Тычусь головой в ее фартук, ласкаюсь. Меня ведут показывать дом. После квартиры дом, в моем понятии, просто огромен. Особенно поразил балкон. К нему совсем близко подступал дремучий лес. Только позже выяснилось, что это и не лес вовсе, а расчудесная дубовая Львова роща. Прожили мы в этом доме недолго, но сколько воспоминаний!

Стоит описать бегло дом: шатровый, под красной железной крышей. Смотрел он на Комсомольскую улицу, перед окнами был разбит большой палисадник. Стоял дом высоко и, кроме обычного этажа, имелась полуподвальная комната. Тут временно поселилась бабушка. Под потолком широкое окно, ниже стоял стол с самоваром. В углу чернела печка – голландка. У стены стояла высокая плетеная корзина, похожая на сундук. Скоро я проверил ее содержимое. Позже папа рассказывал, что это знаменитая корзина. С ней он вместе с бабушкой объехал половину России. Как фотограф, он кочевал по городам и курортам. Кроме множества книг и интереснейших незнакомых вещей, тут всегда можно было найти кулёчек с леденцами. Крутая лестница с резными перилами вела в две верхние комнаты и кухню-столовую. Отсюда был выход на балкон. Как много хороших вечеров мы провели за ужинами на этом балконе…

Темнеет. Вокруг керосиновой лампы хоровод бабочек, тюрлюкают сверчки, в роще распевают соловьи. Ни один летний вечер не обходится без нежного запаха цветов метеоллы. Бабушка всегда возделывала грядку этих прелестных цветов. Папа, отличный рассказчик, не умолкал. Иногда, под настроение, брал в руки свой черный аккордеон. Пел и играл: «Полонез Огинского», «Амурские волны», «Прощание Славянки», «Огонек», «С берез неслышен, невесом», «Севастопольский вальс», «На сопках Манчжурии” и много других вещей…

Мама Вера Владимировна Попова Папа Юрий Иванович Попов

Между домом и рощей был пустырь с камнями, заросший лопухами. Стараниями папы он постепенно превратился в цветущий, богатый плодами сад. Какой-то древний старичок руководил посадкой деревьев, а сосед помог вырыть и забетонировать бассейн. В эту емкость ночами папа возил на тележке воду (колонка была за квартал).

Первым начал плодоносить виноград «Мадлен». С ним связан смешной случай: приходила к нам в гости старушка Анна Федоровна. Она приводила с собой внучку Жанну, двенадцати лет: некрасивая, худая, она походила на мальчишку-сорванца. Бабушка звала ее «Бес в юбке». Ни секунды покоя: то скачет по комнатам на стуле, то ходит на руках, на голове стоит. Только что кувыркалась – уже шарит по ящикам. Обтерла все заборы, с балкона прыгала, рвала одежду. Закончилось все неожиданно. Как-то, забывшись, сделала стойку на руках – и из трусов посыпался ворованный виноград.

Но я отвлекся… Жить мне предстояло в этом доме около пяти лет. Первым моим полигоном для игр был большой палисадник. Высокие цветущие мальвы скрывали меня с головой. Неимоверно хотелось построить домик, но получился всего лишь шалаш из дощечек, обломков шифера, обрывков клеенки – зато в него можно было забираться. Натащил из дома всякой всячины. Шалаш понравился соседскому мальчишке, Валерке. Так появился первый товарищ. Он манил осваивать улицу, но бабушка сразу положила этому конец. Дело было к осени, пошли дожди. И тут очередное событие: появилась в доме огромная собака. Папа нам его представил: овчарка по имени «Буян». Мама и бабушка жались к дому, проходя мимо громоподобно лающего пса. Но время шло, бабушке пришлось кормить собаку, и он был ласков с ней. Я наблюдал за их общением с крыльца. Вдруг слышу, зовут и меня подойти к собаке. С опаской запустил ручонки в густую шерсть. А Буян – бац! – и лизнул в нос. «Ну, вы теперь подружились», – уверенно говорит бабушка. Мы с Буяном, действительно, стали большими друзьями. Я лазил к нему в будку, трепал его хвостище, игры были с ним и зимой, и летом. Он все терпел и причесывал мои волосы языком. Но совсем другим он бывал, когда у калитки оказывался чужой. Шерсть вставала на загривке, рыл когтями землю, угрожающе лаял, натягивал цепь до предела. Замечательно, что к прохожим на улице он был безразличен. Гонял кошек безрезультатно, а вот с курами были неприятности: догонит, подбросит и жамкнет. Готово! Хохлатка уже неживая.

Был с ним один необъяснимый случай. Сосед, живший по другую сторону нашей улицы, услышав через забор мощный рык и лай собаки, обратился к папе с интригующим и опасным предложением: «Я на Кавказе всех собак усмирял. Могу подойти и к вашей овчарке». Это показалось папе невероятным, и они поспорили в шутку. Сказано – сделано. Наблюдаем за происходящим из окна. Вот калитка, звякнув, отворилась. Все как всегда – бешеный лай, гремит натянутая цепь. Незнакомец присел на корточки вплотную к собаке и что-то говорит. Пес сник, и, когда усмиритель собак пошел прямо на собаку, пес с ворчанием скрылся в будке и потом сутки не принимал пищу! Переживал позор. Какое «петушиное» слово так на него подействовало? Загадка…

Зимой мы с бабушкой занялись рисованием, разучивали детские стихи, пели вместе песенки. На Новый год была первая запомнившаяся елка. Неделю клеили игрушки, чтобы ее украсить. Смеялись над папой – он неудачно нарядился Дедом Морозом, страшно кряхтел, стучал палкой, но я его узнал. Подарок сгладил эту неловкость. У меня появился красный трехколесный велосипед. В то время родителей я редко видел – они все время были заняты работой. День папа проводил в фотографии, ночью печатал карточки. Он накатывал отпечатанные карточки мокрыми на глянцевую пленку. Я утром просыпался под шелест и щелчки высохших карточек.

Единственное сохранившееся фото бабушки Валерии Константиновны

Моим наставником была добрая бабушка. Но и она нередко уходила от меня, укутав лицо шерстяным платком. У неё был простужен тройничный нерв, и временами ее мучили приступы адской боли. Мне в эти минуты всегда было не по себе, я горячо сочувствовал её беде. Седьмого апреля бабушка пекла «жаворонки» из теста с глазами из вишенок в варенье. На «чудо-печке» получался у бабуси изумительный, большой сдобный крендель. На дни рождения в него вставляли свечи, приходили её подруги. Помню Анну Ивановну, музейного работника. Позже, когда я пошел в школу, я удивлялся ее бисерному почерку. Округлые буковки нанизывались ровными строчками высотой 1,5 миллиметра. Приходила также бывшая учительница Юлия Николаевна. Гостьи всегда приносили уникальные подарочки: баночку монпансье, рябинового варенья, пастилу. Из самовара пили чай и вели тихие беседы. Анна Ивановна старалась между делом проверить мои знания и умения. Когда гости спускались с крыльца, я показывал цирковой номер: приласкавшись к Буяну, руками раскрывал ему пасть и клал в нее свою головёнку. Надо отдать должное – мой трюк всегда ценили по достоинству.

Настоящие жаворонки прилетали позже. Увидев их хохолки, бабушка как-то объявила: «Этим летом мы должны изучить Львову рощу». Я стал ждать теплых дней. В середине апреля тропки просохли, и мы через заднюю калиточку в ограде сада углубились в неведомые для меня просторы. Роща еще прозрачна, полна солнца, зеленеет лишь отрастающая травка, щебет птиц! Прелью пахнет оттаявшая земля. На пути осинка. Словно мохнатые гусеницы, свисают с неё серёжки. Совсем рядом, в кустах, несметное количество подснежников. Собрали букетик, и бабуля присела на пенёк. Я рад простору, нарезаю круги вокруг поляны. Гладкие кожаные подошвы сандаликов скользят, я падаю и даже в этом нахожу удовольствие.

В мае роща еще прекрасней. Одеваются листвой дубы, много дубов. На полянах поднялась трава, а по ней россыпь цветов. Ветерок доносит из чащи сочный запах ландышей. Увидал розовый цветок – хвать его, а руки прилипли к смоле. Он так и называется: «смолка». Бабушка уткнулась в толстую книгу, а меня понесло к пологому склону оврага. Обнаружил там россыпь фиалок. Лезу по дну оврага. Склоны сжимаются, становятся круче, темней. Залез в лопухи – и скорей обратно, к свету и простору! Перепачканный глиной, несусь по бугру, прутиком сшибаю одуванчики. Поскользнулся, лечу кувырком и оказался перед дубом с расщелиной у комля, конечно, сую туда руку и с испугом отдергиваю: на меня фыркнул ёж! Выкатил его палочкой и зову бабушку. Рассмотрели и отпустили. Рядом в кустах наткнулись на мальчишечьи качели. Теперь забавы до вечера. В другой раз мы запаслись бутербродами на весь день и обследовали всю рощу. На Меловую гору я забежал в одиночку и на спуске осрамился: попал под сандалик круглый камешек – и я тут же покатился кубарем, только искры из глаз. Постромки штанишек оторвались и зашиб руку.

По роще вышли к садам. Огромные груши в цвету качали ветвями, гудели пчелы. С краю за плетнем росла сосна, и под ней расцвели пионы. Сделали большой привал.

Во время дальнейших прогулок нам часто встречалась девушка с мешком травы, познакомились. Звали её Валя Антипина. Была она хроменькая. Бабушку удивило её знание голосов птиц. Для меня это было хорошее знакомство. Позже меня отпускали с ней в рощу. После заготовки травы козам мы забирались в чащобу кустов и слушали птиц. Их тут было множество, особенно поражала иволга. Как-то Валя потащила меня в район кровавых озер за мясокомбинатом. Запахи стояли тут отвратительные, но трава – стеной. Пока Валя косила траву, я «считал ворон», но зато обратный путь мне понравился и запомнился. Шли по большому пустырю, заросшему душистым горошком. Он цвёл и вокруг – розовое море. Сделали привал у Диких озер. Валя отдыхала, ведь она тащила на себе два крапивных мешка.

Вода в озерах была светлая, и в ней кишело множество разной живности: лягушки, тритоны, головастики. Швырял в воду камни, потом подсел к Вале. Грустно было слушать ее рассказы о бедности, тяжелой жизни. Отца не было, мать сумасшедшая, дом – развалина. Тронулись дальше. Валя мастерски разыскивала гнезда птиц в зарослях горошка. Яиц мы не трогали, но я запомнил, что они были разноцветные и разновеликие. Впоследствии, когда я лишился матери, Валя много возилась со мной, утешала, как могла. Помогала нам и по разным хозяйственным делам.

Через год я уже уверенно водил по роще товарища Валерку. У него была навязчивая идея: развести костер. Как-то мы напали на угли мальчишечьего костра – от них еще шел дымок. Долго дули, перепачкались в золе, но развели костер. Уселись и как завороженные смотрели в огонь, пока нас не спугнули чьи-то шаги. К слову сказать, я хорошо лазил по наклоненным деревьям. При этом оказалось, что Валерка боится высоты: бледнеет и падает комом.

Как-то в разгар лета мы проводили время с бабушкой в роще. Смотрю, она отложила книжку и пристально смотрит под куст. «Раздвинь – ка этот кустик,» – говорит. Я увидел там бугорок из листьев, тронул – и вижу гриб! Оказался красивый желтожебрик. Что-то вселилось в меня, я обшарил все кусты подряд, взмок, но нашел еще только один дубовик. Встречаю бабушку – у нее авоська с грибами. Глаз был уже наметан. В другие дни, подуспокоившись, я и сам начал их находить.

После покорения рощи мое пристальное детское внимание обратилось на дорогу перед домом. Летом громыхали по мостовой телеги, зимой бесчисленные сани везли из-за Волги сено. Грузовиков было мало. На моих глазах появился первый остроносый автобус. Бабы с бидонами и мешками катили в села или в город на грузотакси. Дорога полого поднималась в гору и исчезала за горизонтом. А что там, за горой? Этот вопрос сильно занимал меня. Желание открыть мир пошире осталось и во взрослой жизни. И вот свершилось! К дому подкатил на мотоцикле «Харлей» папин товарищ, Коля Воробьев. Налетели глазеть на трофейный мотоцикл мальчишки. Стеснительность не позволяла мне высказать вслух свою просьбу, но он понял все по глазам и молча усадил меня на широченный бензобак. Я вцепился в руль, сильные руки сжали мне бока. Бодро затарахтел мотор, замелькали дома, сады. Гора стала распрямляться, горизонт отодвигался все дальше. Я разочарованно смотрел на цепь унылых домишек на окраине леса. Рявкнул гудок паровоза, разглядел там кирпичную водонапорную башню. Такой была станция Привольская. Как я был благодарен дяде Коле! А скоро он проявил себя настоящим героем. Недалеко от нашего дома случился пожар. Я выскользнул из калитки и побежал, куда бежали все, прошмыгнул через толпу зевак. На траве перед горящим домом плачущие погорельцы. Тут же валяется в пыли посуда, самовар на боку. Огонь с гулом пожирает дом, уже рухнула крыша, в шлейфе огня летают, как птицы, горящие тряпки, искры, и всё это огненный вихрь разносит далеко и высоко. Соседи льют воду на свои крыши. Вдруг затрещал лопающийся шифер – все поспешно отступили. Дядя Коля, живший неподалеку, тоже был на пожаре. Он прислушался к воплям погорелицы и вдруг ринулся прямо в клубы дыма и огонь! Народ охнул и затих. Спустя некоторое время появился герой – чумазый, закопченный, и вручил женщине узелок с деньгами. Она на колени. Все громко хвалят его за отвагу и честность. Перекрытие рухнуло, и на месте дома – большой костер. Меня, взволнованного всем увиденным, волокут домой.

У дяди Коли Воробьёва был интересный родственник. Папа его звал «пан Ситкевич». Звали его Антон Нифонтович. Иногда он сопровождал отца на охоте. По возрасту он был глубоким стариком, но довольно энергичен и мастерски описывал давние охотничьи приключения к большому удовольствию слушателей. Вижу его, как сейчас. Бородатый, всегда в безрукавке, отороченной мехом, и бурых козловых сапожках. Папа в осенний сезон на лодку собирал друзей на охоту. Запомнились его возвращения с таких охот. Время позднее, все домашние уже волнуются. И вот звякает калитка, слышен радостный визг Буяна. Комнаты наполняют волшебные запахи пороха, дичи, крови, костра! Слушаем его рассказы, всегда сопровождавшиеся юмором и шутками. Когда спутники были серьезные, солидные, вроде Антона Нифонтовича, Карпа Александровича, Артурыча, знакомого уже Воробьёва – он десятками привозил уток, гусей. Но был один, тоже фотограф, тучный Михайлов. Азарт, дурь и жадность делали его посмешищем у братьев охотников. Папа рассказывал десятки случаев, где героем был Михайлов. Вот несколько примеров. Передаю их с папиных слов.

«Иду я мимо исторического музея, вдруг из окон Михайлова, на втором этаже соседнего дома, вылетает клуб черного дыма, звенит выбитое стекло. Бросаюсь по лестнице к квартире. Открывает дочерна закопченный хозяин, кровь с уха капает. Второпях объяснил, что перезаряжал патроны. На столе в маленькой комнатке скопилась изрядная куча дымного пороха. Рядом, дурак, пепельницу поставил. За делом перепутал и сунул окурок в порох!..

Приобрел Михайлов первый в Вольске американский подвесной мотор. Собрал знакомых на охоту. Друзья сели впереди с ружьями наизготовку. Дичи пролетной было много. Из-за мыса острова надлетает стая гусей, вскинули ружья, но слышат свирепый приказ: «Не стрелять!» Хозяин сам целит в гусей, руль брошен. Лодка рыскнула резко влево, слышен треск доски, мотор отламывается и тонет на глубине!..

Охота с Михайловым в районе Ревяки. Ушли от лодки далеко, дело к ночи. В сумерках заблудились среди баклуш1. Я указываю направление одно, а Михайлов, естественно, другое. Подошли к одной баклуше, а там лесник нагишом лошадь моет. На вопрос, где Ревяка, лесник указывает направление, куда отец звал Михайлова. Тот взъерепенился, орет: «Врёшь, подлец! Стреляй его, Юрий Иванович!!» Поняв, с кем дело имеет, лесник, как был голый, вскочил на лошадь и в кусты.

Пошел мне четвертый год. Болезнь бабушки обострилась, и моя вольница была ограничена садиком. С первых дней и до последних я садик не любил. Сперва жался по углам, искал тишину. Прятался на кухне у поварихи Зины. Она была нашей соседкой и меня жалела. Когда освоился с обстановкой, играл с ребятами и даже выступал с чтением стихов. Теперь стал страдать от той же поварихи Зины. Подавали одни и те же перловые щи с плавающим толстым слоем красного жира. Меня мутило от одного вида этой тарелки, а строгие тети заставляли съедать! Ну не пытка ли это? Все интересные игрушки стояли, как на выставке. Подходить к ним было не велено. Но даже в тюрьме бывают иногда развлечения. Как-то высадили всю группу на горшки. Вдруг слышим с улицы резкие звуки сирены. Я уже знал, с чем связан этот звук, ринулся к окну с голой попой. За мной, путаясь в снятых штанишках, прилепились и остальные. Слышу крик воспитательницы: «Школа горит!!!» Конечно, столб огня и дыма, треск ломаемых заборов. Ставят красные лестницы, бегают по крышам…

Грустно прозябать летом на веранде, солнышко и зелень деревьев страстно манят на свободу. Вдруг – счастье, среди бела дня за мной зашли родители! Папа в белых брюках и белой рубашке, мама в соломенной шляпе. И вот я за воротами ненавистного садика и, что самое главное, за ручки ведут к Волге! Увидел лодку!

Поразила ширина реки, озираюсь в диком любопытстве. Веселые загорелые люди на берегу, нескончаемые пески, хорошо видные за рекой. Баржи, чайки, водная гладь, застывшая стеклом. Щурясь от солнечных бликов, вдыхаю освеженный водой воздух. Маленьким умом своим понял, что вот она, воля, а позади неволя.

Затрещал мотор. Пытаюсь черпать ладошкой убегающую воду. Лодка приткнулась к песчаной косе. Бреду по колено в теплой воде. Через толщу воды солнечные зайчики играют на волнистом песке, мальки кишат среди ног, луплю по ним палкой. Оглядываюсь, папа уже чистит на весле пойманных окуней, мама зарывает в мокрый песок большой арбуз, для охлаждения. Играю в песке, потом пробежался вдоль обрывистого берега. Тут колосится трава в лучах солнца, издает сильный запах. Запомнился ещё один сильный, густой и свежий аромат спелых фруктов: наша лодка бежит мимо песчаного берега и на нем, недалеко от пристани, выложены конусами арбузы и спелые дыни, очень много дынь.

Зимой стояли сильные морозы, и меня в садик возили на санках. Мама велела засунуть руки в свою роскошную меховую муфту. Стоит ли говорить, что по дороге муфта пропала. Наверное, мне показалось жарко. Больше ни слова о садике. Зимой на детских лыжах ёрзал по саду. Снега были глубокие, я тонул в сугробах, барахтался, набивал снег за шиворот. Зато санки пришлись по душе. Напротив дома была приличная гора. Пробовал запрягать в сани Буяна, но он путал постромки.

Минула зима. Весной нерастраченная энергия толкала меня на всякие проделки. Часто можно было наблюдать висящих на столбах монтеров. Мы с Валеркой нашли большой моток проволоки, и нам пришло в голову играть в монтёров. Опутали проволокой весь наш молодой сад. Игра продолжалась, пока кто-то из взрослых не попал в эти тенета. Заставили снимать нашу «правительственную» связь.

Весной бабушка повела меня в парк. Узнал о существовании трехсотлетнего дуба. В обиходе все называли его столетним. Вдоль аллей цвёл жасмин, его запах доносился до ракушки, где играл оркестр. Тут к бабушке на скамеечку подсела подруга, и я решил погулять самостоятельно. Пробежался по парку и увидел перед собой родник, устремился к нему и ввалился по колени в зелёную тину. Перепачкался и оставил там сандалик. Домой возвращался с позором. Что интересно, подобный случай повторился через пару лет, совсем в другом месте!

Подруги бабушки подарили мне красивую саблю. Ножны с украшениями и ремешком. Как-то засобирались мы с бабушкой в гости. Она заставила надеть лучшую зеленую шелковую рубашку и парадные штанишки. Идем по Ленинской улице. Вижу, на ней нет прохожих. Покинул бабушку и с саблей наголо врубился в лопухи, вдруг заметил вдоль забора большую пустошь с зеленой травкой и одуванчиками. Так захотелось пробежаться по ней во всю прыть! Вихрем устремился туда. Где же было заметить на бегу, что травка залита на четверть дождевой водой. Сразу поскользнулся, проехался на спине, можно сказать, прямо по луже. На плеск оглянулась бабушка и охнула: костюмчик был изгажен. Охнул и я: украшения и сами ножны у сабли расклеились. Снова позорное возвращение домой…

Меня стали посылать в магазин за хлебом. Первый раз я учтиво пропускал всех покупателей вперед. Позже, когда присмотрелся и понял суть, покупка состоялась. В тамбуре магазина стояли открытые бочки с селедкой, повидлом, солью. В магазине меня особенно приманивали красивые банки с болгарскими фруктами.

Случилось играть на улице с Валеркой. Видим: древняя старуха из сил выбилась – ведет на привязи упрямую козу, а козлёнок скачет по дороге, вот-вот под машину угодит. Взмолилась: «Помогите!» Мы ухватились за козьи рога, но та нас тащит за козленком на дорогу. Тогда бабка взяла козленка на руки. Коза бредет за козлёнком, а мы висим на ее рогах. Увидала коза вкусный кустик, тянет к нему, а мы её обратно. Так рывками и передвигались. Пошли совсем незнакомые для нас места. Кузница на горе. Вот место, где дороги раздваиваются, которое в народе зовется «штанами». Тут сбыли с рук козу и получили каждый по рублю. Так состоялся первый заработок.

Ещё подрос и стал интересоваться своими соседями. Напротив нашего дома, в ужасающей бедности, жили брат и сестра Забуруевы. Их домом была полуземлянка, врытая в глинистую гору, с крышей из плоских шиферных плиток. Я дружил с ними. Набегаемся по роще, нарвём спелых дуль и посиживаем на этой крыше. Впоследствии я учился в школе с сестрой Забуруевой, но о былой дружбе не вспоминали. Напротив, с её братом мы и сейчас хорошие знакомые. Он любит лес. На малинниках в глухом лесу часто встречались, ну и в городе иногда.

Рядом с землянкой потрясающим контрастом стоял высоченный дом за мощным забором. Жил в нём Седавкин, нигде не работающий краснощекий мужик. Прикрывался справкой об инвалидности, держал коров и всякую живность. Послали меня как-то к ним за молоком. Ворота были открыты, в них стояла запряженная лошадь. Во дворе никого. Прошмыгнул к ним в столовую. В просторной горнице за длинным столом на лавках сидело шесть дюжих мужиков. С чавканьем въедаются в ломти арбуза, семечки сплевывают на пол. На мой лепет они не обратили никакого внимания. Когда я описал эту картину бабушке, она сказала: «Братья – разбойники».

Соседом справа был лесоруб Иван Козляков. Из детей была Лида с глупыми коровьими глазами и Валерка, мой приятель. Помню, как-то Ивана привезли на телеге из леса с перерубленной ногой. Вопли жены, кровь, бинты. Впоследствии он долго лежал в больнице.