Бесшабашный. Книга 4. По серебряному следу. Дворец из стекла

Вон там. Его выдержка наконец-то вознаграждена.

Потолочные балки в комнате, куда он вошел, были красными, как следы когтей ящерицы, а стоящие в ряд вдоль стен сундуки пробудили все органы чувств охотника за сокровищами. В первом сундуке лежал самый совершенный меч, какой Бастард когда-либо видел. Тот, что во втором, оказался еще более совершенным. Третий ослепил Неррона магией, закованной в безупречный клинок, и на этот раз гоил не устоял. Но едва его ониксовые пальцы сомкнулись на серебряной рукояти, как он услышал за спиной шорох, словно разом распускалась тысяча цветов, а оглянувшись, увидел, что тысяча глаз таращатся на него из стены, которую он считал абсолютно пустой и не вызывающей никаких подозрений.

Глаза располагались парами и так отличались друг от друга, будто все пары когда-то принадлежали разным людям. Они продолжали таращиться и после того, как он поспешно бросил меч в сундук. У стен есть глаза. Почему никто ему не сказал, что в этой проклятой крепости это понимается буквально?

«Думай, Бастард!» – накинулся он сам на себя, но застывшие взгляды тысяч глаз парализовали разум. В окружающей его черной тишине раздались голоса и тяжелые шаги. Они доносились сверху. С этажа неба. Ну разумеется. Оттуда никогда не исходит ничего хорошего. Их было как минимум десять, если не больше. Он слышал их уже на лестнице. И о чем же он беспокоится в первую очередь? О том, что Лиска высмеет его легкомыслие!

Один выход есть, но неприятный. Нет, только не это… Возможно, ольховый эльф согласится на разговор. Разве не этого хотел Щенок? Его глаза видели, что ты, Бастард, намеревался украсть меч. Воин обойдется с тобой как с грязным воришкой, а им отрубают руку или превращают в какое-нибудь насекомое, раздавить которое пара пустяков.

Нет. Ничего не поделаешь. Неррон просунул палец за обшлаг рукава, хотя все внутри восставало против того, что он собирался сделать. Вытрясенную оттуда кисть руки, едва ли величиной с вишню, он купил у одного бродячего резчика по кости в Поднебесной (на последний имевшийся у него красный лунный камень, после безуспешных попыток ее украсть). Кисть была вырезана из кости великана. В Поднебесной такие находили почти на каждом рисовом поле. Ногти из перламутра и идеально скопированная тыльная сторона ладони представляли собой какую-то темную магию, принцип действия которой резчик пытался ему обстоятельно объяснить. Но какая разница, как это работает? Там же за повозкой резчика, он ее и опробовал – с впечатляющим и безумно болезненным результатом. Он уставился на крошечную кисть. Проклятье! Много часов подряд он будет чувствовать себя так, будто все потроха ему изжевали ящерицы Ониксов.

Ну, действуй же, Бастард, или лучше прыгнешь с третьего этажа? Лиска с удовольствием поглядела бы на твою попытку полетать.

Он с таким нажимом провел крошечными пальцами костяной кисти по руке, что на ней, несмотря на ониксовую кожу, остались кровавые полосы. Но магия подействовала быстро. Когда стражники с обнаженными мечами заскочили в помещение, Неррон уже уменьшился до размеров мыши. Они в замешательстве озирались вокруг, а один погрозил глазам в стене мечом с гневным воплем: «Моку Моку!» Что бы это ни означало.

Глаза широко раскрылись, и зрачки задвигались из стороны в сторону в поисках каменнокожего пришельца, внезапно растворившегося в воздухе. Было совершенно очевидно, что безголовые глаза умом не отличаются. Однако, справедливости ради, нужно учитывать, что самые нижние из них таращились из стены на уровне человеческих коленей, а Неррон едва доставал до щиколотки. Один из стражников толкнул раздвижную перегородку, отделяющую следующую комнату. Ладно! Неррона едва не растоптали, когда он лавировал между сапогами, но, раз уж он зашел так далеко, хотелось хотя бы узнать, что охраняют все эти глаза.

Стражник чуть не расплющил Неррона, со злобной руганью задвинув перегородку именно в ту минуту, когда тот крался мимо него. Но, оправившись от испуга, он, живой и невредимый, стоял в другом помещении – и смотрел на зеркало, которое искал.

Зеркало было огромным, и не только потому, что он видел его как бы глазами мыши. Серебряная рама выглядела куда скромнее, чем у того зеркала, что позволило Бесшабашному сбежать от него с арбалетом. Но в этой по-спартански пустой комнате серебряные цветы, распустившиеся в четырех углах рамы, казались чуть ли не вызывающей роскошью.

Неррон по-прежнему слышал в соседней комнате голоса стражников. Похоже, они ругались с глазами. «Исчезните!» – подумал он, вновь вытряхивая из рукава костяную кисть. Они не спешили. Но наконец он услышал, как они топают по лестнице наверх, оставляя его с зеркалом наедине.

Помещение, где он стоял, было без окон и блистало первозданной чистотой, словно никому не позволялось входить сюда. В святилищах Нихона есть запретные помещения, куда кладут жертвенные подношения из белого риса или вкусного соевого сыра, чтобы убедить кого-нибудь из бесчисленных богов сделать святилище своим домом. Неррон не заметил ни подношений, ни какого-нибудь божества, глаза в стене не появлялись, и он в конце концов вновь провел себе по руке костяной кистью.

Рос он так быстро, что боль швырнула его на колени, и его вырвало чуть не на собственные ладони. Будто кто-то месил его внутренности, пока они не превратятся в вязкую жгучую кашу. Он едва сумел подняться и, как и в первый раз, заподозрил, что стал на пару сантиметров ниже. Когда он подходил к зеркалу, колени у него все еще дрожали.

Зеркало было темным, как ночное небо.

«Ну же, Бастард! – казалось, шептало оно. – Возьми мир, который я тебе даю. Он твой. Обещаю: он даже намного лучше, чем ты себе воображаешь».

Конечно же, он помнил, как это сделал Бесшабашный. Он тогда накрыл свое отражение в зеркале ладонью, словно перед тем, как поменять один мир на другой, требовалось забыть, кто ты. Смысл в этом есть.

Новый мир… Неррон поднял руку. И вновь опустил. Что, если рассказы Бесшабашного – правда и в его мире нет гоилов? Одни мягкокожие, а те как соберутся толпой да как убьют его – или сделают из него чучело: так императоры Аустрии веками поступали с ему подобными. Не то чтобы такое поведение было чуждо самим гоилам. Человекоящера, который много веков назад из глубин лавы забрел в один из их подземных городов, до сих пор можно видеть в императорском дворце рядом с залитым в янтарь шпионом людей.

«Какой же ты трус, Бастард! – почудились ему насмешливые слова зеркала. – Разве Джекоб Бесшабашный знал, что его ожидает, когда впервые проходил сквозь стекло? А он тогда был еще ребенком».

В его зеркальном отражении чересчур явно читалось, как он завидует своему сопернику. Его лицо в зеркале искажалось все больше, будто зеркало крало у него способность скрывать чувства за каменной кожей. Лишь заметив пробежавшую по стеклу дрожь, Неррон понял, что дело не в его злости на Джекоба Бесшабашного.

Стекло пошло волнами, словно кто-то бросил камень в тихие воды пруда.

Проваливай, Бастард!

Неррон отпрянул.

Из зеркала медленно выдвигалось лицо. Лицо старухи. Оно выдвигалось из стекла с закрытыми глазами, словно выныривало из воды.

Неррон не стал дожидаться, пока глаза откроются. На этот раз болезненным оказался и процесс уменьшения, но, когда за лицом последовало тело, он уже был достаточно маленьким, чтобы спрятаться за зеркальной рамой. Из зеркала вышла сгорбленная от старости женщина. Она озиралась по сторонам, и взгляд ее опалил каменное сердце Неррона. О, он знавал такие глаза. Они родом не из другого мира. Их жуть принадлежала его собственному, как людоеды и Синие Бороды, Лорелеи и водяные, но даже те страшились вышедшей из зеркала старухи. Ее тень не имела никакого отношения к ее сухопарой фигуре. Это была тень леса, мрачного и неизбывного. Когда старуха вдруг развернулась и подошла к зеркалу, тень черным дымом последовала за ней.

– Взгляни на себя, Джованна, – услышал Неррон ее хриплый шепот. – Отощала, как высушенный чертополох. Тебя точит голод, который ты сама же и пробудила.

Выйдя на середину комнаты, она вытянула тощие руки. Они превратились в крылья, и в воздух взмыла ворона. Тень ее, увеличиваясь, заполняла комнату, будто из-под пола пробивались мрачные деревья. Вверх по стенам поползли, извиваясь, шипастые побеги терна-душителя, а среди вырастающих из тени деревьев раскрывали цветки все известные Неррону ядовитые растения. К зеркалу пополз один побег, усеянный шипами, – такие запросто проткнут его, и крошечный рост не спасет. Но добраться до Неррона побег не успел: ворона с карканьем взмахнула крыльями и вместе со своей несущей смерть тенью растворилась в грязной дымке.

Тишина. И мрак. Казалось, тень леса все еще липла к стенам, когда Неррон наконец отважился выпрямиться и выползти из своего убежища. Уменьшившиеся ноги так онемели, что едва держали его, а стекло угрожающе нависало над ним, как скованное льдами озеро, скрывающее и других чудовищ. Неррон испытывал сильное искушение разбить его, но вдруг ворона из-за этого вернется. Найди зеркало, Бастард! Никто не предостерег его, что из них выскальзывают темные ведьмы! Когда он крался назад к перегородке, за которой всегда были настороже тысячи глаз, на языке ему чудился вкус корицы. Корицы и сладких пирогов – когда он ножом прорезал в рисовой бумаге дорогу для своего мышиного тела. Кто же доставил в Нихон хозяйку пряничного домика?

12

Необходимость лжи

Джекоб нашел Лису недалеко от окружающих крепость могил, она пряталась в кроне старого дерева, которое осень выкрасила в ржаво-рыжий цвет ее лисьего платья. Лучшего наблюдательного пункта было не найти. Джекоб выбрал бы то же дерево. Разумеется. Спустя столько лет они почти все делали одинаково. А теперь они к тому же и пара, что не всегда облегчало взаимодействие. Любовь намного сложнее дружбы. Иногда – не часто, но бывало – Джекоб чуть ли не тосковал по тем временам, когда страсть оставалась нереализованной и их мучительно тянуло друг к другу… А Лиса, испытывает ли и она те же чувства? Возможно. Порой он видел в ее глазах вопрос, возникающий сам собой у того, кто счастлив в любви: все это счастье сохранится или когда-нибудь неминуемо исчезнет? Надо же, Джекоб Бесшабашный, – мерещилась ему насмешка Лисы, – ты и впрямь изменился в лучшую сторону. Прежде ты бы такими вопросами не озадачивался.

Когда он забрался к Лисе на дерево, она держалась непринужденно, но Джекоб видел в ее лице напряжение. До сих пор Игрок оставался для нее лишь угрозой, о которой он же сам ей и рассказал, – не имеющей лица и такой абстрактной, как буря в далекой стране, где ты никогда не бывал. Теперь же она увидела лицо Игрока – пусть и не настоящее, – услышала его голос и, возможно, даже ощутила магию, помогающую ему так легко залавливать смертных в свои сети. И все же убегать она не собирается, – это Джекоб тоже видел по ее лицу. Нет, вот теперь точно не собирается. Как же он ее любит. Даже если никогда еще ее смелость не пугала его так сильно.

Внешние стены крепости и пагодообразные крыши надежно скрывали то, что происходило внутри. Но на северной стороне стены частично обрушились, и в хорошую подзорную трубу, несмотря на ремонтные работы, можно было видеть внутренние дворы и часть главного здания. Подзорная труба в руках у Лисы была очень хорошей, из мира Джекоба, – одна из тех немногих вещей, что он позволил себе пронести сквозь зеркало. Лиса протянула трубу ему, как только он перебрался на ветку под ней.

– Слева. Балкон на четвертом этаже.

За балюстрадой стояли Клара с Игроком.

Похоже, девушке было хорошо. Она даже смеялась. Игрок выглядел несколько моложе, чем при их с Джекобом последней встрече. Как нелепо быстро забилось сердце Джекоба лишь при одном взгляде на своего врага. У Лиски наверняка тоже, но она спряталась за лисицей. О да, она умела проделывать такое даже в своем человеческом облике. Черты лица у нее в такие минуты немного заострялись, губы становились у́же, спина распрямлялась.

– Они выглядят очень близкими людьми.

Да, так они и выглядели. Что подумал бы Уилл, увидев, что эти двое настолько близки? То же, что и ты, Джекоб. Он предположил бы, что Игрок как-то околдовал Клару и что ее надо спасти от ольхового эльфа. Она казалась по-настоящему счастливой. И Игрок – Джекоб направил подзорную трубу на его лицо, – он действительно смотрел на Клару так, словно влюблен в нее. Вспомни, Джекоб, как он себя называет. Это игра. Для него все игра.

– Бастард как-то проявлялся?

– Нет. Но взгляни только на все это новехонькое серебро. Кто знает, какие сокровища хранятся в главном здании. Охота за сокровищами могла запросто сбить его с пути истинного. – Лиса взяла у Джекоба подзорную трубу. – Почему Клара с ним? – шепнула она, направляя трубу на крепость. – Что, если она всего лишь одно из созданий Игрока, только с лицом Клары?

Возможно. У Шестнадцатой было лицо Клары, когда она в другом мире толкнула Джекоба под машину. Однако девушка, стоящая рядом с Игроком, улыбалась и двигалась, как та Клара, которую Джекоб хорошо знал по многим вечерам, проведенным с ней и братом.

– Так что будем делать? – Лиса опустила трубу. Она тяжело вздохнула, как всегда, когда собиралась сказать что-то, что ему не понравится. – Думаю, нам с Уиллом стоило бы сходить к Игроку. Ну что может случиться? Твой брат убил Фею, как Игрок и хотел, а я могла бы уверить его, что мы заплатим по его счетам, если он за это оставит нас в покое. Мы сможем выяснить, добровольно ли Клара с ним и…

– И что? Что тогда? Хочешь закончить с булавкой в голове, как я при последней с ним встрече? Или остаться серебряной статуей, если он спустит на тебя одну из своих тварей? Мы ничего о нем не знаем! Я уже и Уиллу пытался это объяснить!

Он видел, что Лиса с ним согласна. И все же она покачала головой:

– Твой брат ждать не будет.

– Ждать чего?

Голос, донесшийся к ним снизу, казался знакомым. Однако Джекоб никого под деревом не заметил, хотя слова явно раздавались оттуда. Глаза Лиски, разумеется, тут же обнаружили гоила, пусть он и был едва ли крупнее мыши.

Пока они спускались к Бастарду, тот уже вновь начал расти. Чары сжатия и невидимости зачастую давали неприятные побочные эффекты. Не были, видимо, исключением и эти. Возвращаясь к своему обычному росту, гоил корчился от боли.

– Что вы тут делаете? – запальчиво воскликнул он. – Я шпионю с пяти лет и в няньках уже тогда не нуждался!

Вернувшись к своему обычному росту, он, кряхтя, прислонился к дереву. Все произошло очень быстро. Это что, какое-то ведьмино зелье? Или кольцо, позволяющее своему владельцу менять рост в зависимости от того, в какую сторону он покрутит его на пальце? Лиса бросила на Джекоба насмешливый взгляд. Она, конечно, понимала, что творится у того в голове. Любое незнакомое колдовство превращало его в мальчишку, который, затаив дыхание, слушает своего прежнего наставника Альберта Хануту, рассказывающего про семимильные сапоги или вороньи гребни.

Бастард одарил его более язвительной улыбкой. Никогда не догадаешься, Бесшабашный, что это, – глумилась эта улыбка.

– Эта крепость наверху вся липкая от темной магии, – воскликнул он, вновь скрючившись со стоном.

– Да, я видела обоих ольховых эльфов, – сказала Лиса. – Игрок тоже здесь.

– Да ну? Мне не попался никто из них, зато один из их гостей. – Он с беспокойством поднял взгляд на ворон, кружащих над могилами. – Давайте-ка уберемся отсюда.

Бастард остановился, только когда за деревьями показались крыши Какеи. Когда он присаживался на корточки в траву среди деревьев, было видно, что ему все еще больно.

– Впечатляющая магия сжатия, да? – подмигнул он Джекобу. – И все же не советую.

Он залез в карман и протянул что-то Джекобу:

– Вот. Чтобы ты перестал таращиться на меня, как на загадку, которую непременно должен разгадать.

Джекоб чуть ли не с благоговением взял протянутый гоилом предмет. Костяная кисть. По слухам, такие можно найти только в Поднебесной и у некоторых индейских племен Западной Альберики.

– Я думал, меня разорвет на части. – Бастард сплюнул. – Я почти готов был подарить эту чертову штуку тебе. Но только почти! – прибавил он, забирая у Джекоба крошечную кисть.

– Зеркало нашел?

– О да! – Гоил засунул костяную кисть за обшлаг рукава. – У меня есть что рассказать.

– У Лисы тоже. Клара здесь с Игроком.

Бастард нахмурил каменный лоб:

– Надеюсь, вы не рассказали об этом твоему брату, нет? – Прочитав на лице Джекоба ответ, он в недоумении покачал головой. – Бесшабашный, да что с тобой? И не пытайся меня убеждать, что тебе трудно врать! Твоего брата уберегла бы от этой окаянной крепости только пара добротных выдумок. Проклятье! Магию там хоть ножом режь! Я наткнулся на стену с глазами и на старуху из пряничного домика!

– Здесь? – Лиса с Джекобом недоверчиво переглянулись. Ведьмы-деткоежки – эту жуть она знала только по лесам своей родины.

– Как ты мог рассказать ему, что его бывшая дорогуша здесь?! – Бастард толкнул Джекоба кулаком в грудь. – Объяснить тебе, каков твой брат?!

Да, объяснить? Если мне понадобится помощь, я попрошу Неррона. Он меня понимает. Лучше всех вас.

Гоил придвинулся вплотную к Джекобу:

– Я попытаюсь втолковать ему, что просто так врываться туда, наверх, нельзя даже нефритовому гоилу. Но твой младший брат не всегда слушается советов. Ты тогда кучу сил положил на то, чтобы избавить его от каменной кожи. Скоро, возможно, спасибо скажешь, что тебе это не удалось.

Лиса метнула в Джекоба предостерегающий взгляд, но ему так и так нечего было возразить Бастарду. Гоил прав. Нельзя было рассказывать Уиллу о Кларе. По крайней мере, пока у них не появится какой-нибудь план. Он меня понимает. Лучше всех вас. Он понимает, что такое нефрит, и знает об этом мире больше твоего.

Гоил исчез за деревьями, а Джекоб задался вопросом: возможно ли, что его брат нашел в Бастарде друга, – и не поэтому ли он завидует гоилу?

13

Как тогда

Игроку приходилось признаться себе: она ему и правда очень нравилась. Клара Фэрбер… Она сразу напомнила ему Розамунду – бледным лицом с восковой красотой тюльпана. Сколько ей лет? Года двадцать три? Двадцать четыре? Розамунда была всего на два года старше, когда он встретил ее впервые.

Наверное, потому он и навестил Клару в больнице, после того как выяснилось, что ее сердечный друг просто идеальное орудие для его давно задуманной мести. Да, больница… именно там он почувствовал, насколько опасной может оказаться для него Клара. Он увидел, как она спит, такая бледная, и была в ней та же хрупкость, однажды уже вызвавшая в нем нелепую страсть. Медсестрам он представился другом Уилла, присматривающим за Кларой, пока тот навещает ее тяжелобольную мать, очень переживающую за дочь. Смертных обмануть проще простого: наплети им что-нибудь сентиментальное, и дело в шляпе. Он надел то же лицо, с каким соблазнил Розамунду, и все медицинские сестры прониклись сочувствием к прекрасному незнакомцу: он так бескорыстно заботился о девушке своего друга.

Разумеется, он все устроил так, чтобы остаться с Кларой наедине в тот момент, когда разбудит ее – поцелуем, уж точно лучше всех тех, что она получала от младшенького Розамунды. О, поцелуй был божественным – как и подобает поцелую бессмертного. К сожалению, ему пришлось сделать так, чтобы она об этом не помнила. Любовь торопить нельзя, а Клара верила в преданность и в то, что есть только Единственный… во все эти дурацкие идеи, которые смертные связывают с романтической любовью, потому что всей душой жаждут чего-то, что никогда не закончится.

Поначалу Клара была очень разочарована, что в миг ее пробуждения у постели сидел не Уилл, а какой-то посторонний. Но Игрок быстро убедил девушку, что он закадычный друг ее возлюбленного. Здесь очень кстати пришлось знакомство с матерью Уилла. Вероятно, Клара считала, что ему лет тридцать пять, – достаточно старый, чтобы вызывать доверие, и достаточно молодой, чтобы стать ее любовником. Она ни на секунду не усомнилась в том, что Уилл отправился за зеркало искать противоядие от сна Белоснежки, хотя и гадала, почему любимый просто не разбудил ее поцелуем. Игрок утешил Клару, просветив, что вопреки сказкам поцелуй действует далеко не всегда. На самом деле поцелуй Уилла не разбудил ее по его же милости, но об этом он не упомянул, зато признался, что знаком с такими чарами, как сон Белоснежки, потому что сам родом из другого мира. Она слушала Игрока недоверчиво, но с явным восхищением, и он, к собственному удивлению, даже предложил ей помощь в поисках Уилла. Когда она последовала за ним в зазеркальный мир, он уже спрашивал себя, не лучше ли было, пожалуй, ее не целовать. Но такие вопросы он зачастую задавал себе, к сожалению, слишком поздно.

– Опять голова болит. У тебя еще осталось немного капель? – Она стояла в дверях в шелковом кимоно, сшитом для нее по его заказу и расписанном цветущими вишневыми деревьями великим Маруя Сэйдзиро. – Они действительно очень помогают. Непременно назови мне действующие вещества.

О нет, о них ей лучше ничего не знать. Несмотря на светлые волосы и осанку из другого века, кимоно ей очень шло. Сдержанность Нихона была у нее в крови.

– Надеюсь, боль скоро пройдет. – Игрок поднялся от высокой, на западный манер конторки, которую Воин велел поставить в комнату по его просьбе. И разумеется, высмеял за эту просьбу, а заодно и за юную спутницу. В один прекрасный день – Игрок предвкушал этот день с великой радостью – он покончит с Воином так же, как с феями.

Он подошел к Кларе, и она улыбнулась ему. Уж не влюбляется ли она в него? Уверен он не был, хотя капли, что он подмешивал ей в стакан с водой, как всегда, содержали афродизиак. Играть с любовью и желанием небезопасно даже для бессмертных. Вообще-то, после романа с Розамундой он поклялся себе никогда больше не позволять подобных чувств ни к одной смертной. Он находил другие способы безопасно наслаждаться наркотиком любви. Но на этот раз он просто не смог устоять. Может, надеясь, что подружка младшенького Розамунды наконец заставит его забыть старую любовь? Возможно.

Клара пила воду, полностью доверяя Игроку. Она продолжала думать, что он по-прежнему рядом только для того, чтобы помочь найти Уилла Бесшабашного, и не слишком ошибалась. Он всегда с большим интересом следил за судьбами сыновей Розамунды. Виной тому было одно пророчество. Игрок испытывал к пророчествам отвращение, не то что Воин, постоянно читающий будущее по каким-то потрохам. Но было одно, более двух тысяч лет не дававшее ему покоя, как ни старался он его забыть, – откровение одного из зеркал. Однажды он разбил его: слишком уж оно увлеклось мрачными предсказаниями. Слова же, которые стекло произнесло идеально очерченными губами, он разбить не мог:

Когда девятьсот зим заморозят землю этого мира, явится девочка, ольховый эльф, которая смехом разгонит весь твой серебряный туман.

Матерью ее будет лисица, а отцом – родившийся в другом мире, под именем Бесшабашный. Все твои зеркала треснут, и она узнает твое настоящее лицо.

Время указывалось, как и во всех пророчествах, до абсурда неточно. А зимы без мороза не в счет? Ну, как бы там ни было… С тех пор миновало восемьсот девяносто четыре зимы – да, он считал, – в общем, времени пока достаточно, чтобы беспокоиться о других вещах. Тем не менее эти туманные слова побудили его изобрести зеркала, открывающие иные миры, и он разыскал Розамунду Бесшабашную лишь потому, что вознамерился убить ее сына до того, как тот произведет на свет дочь. Но вместо этого он влюбился, а Джекоб все еще жив. Неутешительная история. За его братом Уиллом он следил по очень многим, более приятным причинам, и кто знает, возможно, он давно уже открыл бы Уиллу, кто на самом деле его отец, не окажись его подружка столь желанной. И почему любовь постоянно ему мешает?

В общем, да, Клара права: он хотел найти Уилла Бесшабашного. И вовсе этого не хотел. Как утомительно сложно прядет подчас свои нити судьба.

Клара вышла на огибающий ее покои балкон. Две спальни – над этим желанием Воин, разумеется, тоже поглумился – на свой, без тени юмора, лад. Старый мясник постоянно старался доказать свою мужественность в каком-нибудь сражении или в постели. Как же они все ему поперек горла! Игрок все чаще ловил себя на том, что воображает, как останется единственным выжившим представителем своего вида. Почему бы и нет? Смертным ведь тоже нравится верить лишь в одного бога. Кто знает, может быть… когда-нибудь…

Клара отбросила со лба пепельные волосы. Лепестки тюльпана.

Даже аромат от нее исходил такой же, как от Розамунды.

14

Капля стекла