Я ненавижу вас, Доктор Робер!

– Александра! Ну что ты за человек! – восклицает шеф.

– Когда доктор Максим Дмитриевич сообщает новость, нужно со всей ответственностью подходить к своей реакции на нее! Слово не воробей, вылетит – не поймаешь!

Денис Бурков, еще одна заноза в ж… хм. Он просит называть его Дэвид, через протяжное «э» – так ему кажется, что он выделяется из горы серого пластика. Но мы все равно называем его Денисом.

– Но ведь Марк Борисович давно тут работает, – продолжает настаивать Александра.

Я стою с прямой спиной, мечтая, чтобы этот спектакль закончился.

– Да, почему вы его представляете как нового сотрудника? – поддерживает Александру Екатерина, которая тоже входит в мою команду.

– Дурдом какой-то… – шепчет рядом Михаил.

– Да боже правый! – восклицает Максим Дмитриевич. – Вы даже подыграть не можете, что за коллектив из вас?!

– Полностью с вами согласен, – добавляет Денис, подходя к Максиму Дмитриевичу.

Шеф фыркает и, молча развернувшись, идет в свой кабинет. Круг редеет, все разбредаются кто куда. Кто-то остается поболтать, кто-то уходит работать.

Нет, мне нравится моя команда и то, что меня наконец-то формально назначили ее руководителем. То есть по факту я продолжаю быть своего рода заместителем Максима Дмитриевича по научной работе, но без административного ада, и имею возможность посвящать науке все свое время.

А что касается Максима Дмитриевича… Ну, чаще всего его шутки и попытки разыграть нас выливаются в два русла – или в трагедию, или в фиаско.

Пожимаю плечами и, поправив очки, направляюсь в лабораторию. Все-таки написание статей еще никто не отменял.

Глава 3

Яна

– Ничего не могу понять.

Откидываюсь на спинку кресла и с трудом пытаюсь собраться с мыслями. День-дребедень, никак иначе. Ничто не вяжется в нем. Будто высшие силы пытаются испортить и пробить дно невезения в моей жизни. И только черт знает, что будет в следующее мгновение.

Вокруг темнота, свет исходит только от монитора компьютера и лампочек конфокала. Микроскопная – это маленькая душная комнатка без окон, чтобы свет не мешал рассматривать светящиеся метки.

– Что такое?

Женя стучится в микроскопную и с любопытством смотрит на меня через защитные очки.

– Никак не могу понять, почему светятся сплошные артефакты, это мешает окрашиванию.

Женя пододвигает ко мне скрипучее кресло.

– В плане? Что не так?

– Я уже в шестой раз крашу антителами с GFP и проваливаю опыт. Ты сейчас ослепнешь, там все зеленое.

Обреченный вздох, словно девиз этого дня, срывается с моих уст.

– Вот, видишь?

Даю Жене возможность посмотреть в окуляры моего конфокального микроскопа. Она снимает защитные очки и щурится, настраивая фокус под себя.

– Это те кастомные антитела? – спрашивает Женя, продолжая рассматривать клетки под микроскопом.

– Да.

Снова тяжело вздыхаю. Как будто все, что я умею в своей жизни, – это исследовать глупые клетки и механически капать пипеткой.

– Я делаю все по протоколу, только на прошлой неделе был тренинг.

– И тебе сразу выдали препараты на окрашивание?

– Я уже несколько раз повторила, никакой вообще специфики.

Женя отстраняется от микроскопа и задумывается, поджав губы.

Наша лаборатория – открытого типа, правда, столы для исследований разделяются тонкими гипсокартонными перегородками. На каждом столе стоят компьютеры, над которыми Максим Дмитриевич чахнет как Кощей над златом и готов шкуру содрать, если мы их будем выключать, а не переводить в спящий режим. Почему так? Я не знаю.

На самом деле мне нравится центр. Тут просторно, коллектив хороший (за исключением некоторых личностей), и кормят тут сносно. Да и зарплата достойная для недавней выпускницы магистратуры. Вот только иногда – а точнее, частенько – хочется посидеть в гордом одиночестве, чтобы хоть как-то собраться с мыслями, ведь наблюдение требует тишины. Поэтому я с большим энтузиазмом взялась за работу с микроскопом, надеясь подольше посидеть в уединении. В большинстве случаев в лаборатории шумно.

Вот и сейчас кто-то болтает по телефону, хотя можно уйти в переговорную на другой этаж, кто-то бранится, потому что очередное относительное стандартное отклонение беспощадно улетело за пятьдесят процентов, а кто-то вообще ест, хотя это запрещено техникой безопасности. Беспредел? Однозначно. Но пройти через все шлюзы до кухни, чтобы съесть бутерброд, – это перебор.

Я устала от своих кривых рук. Я провалила свое первое же поручение. Столько затрачено сил, и никаких результатов. Неужели вся наука такая?..

– Ну должен же хоть один раз сработать!

– Нет, не должен.

Я подпрыгиваю на месте. Позади Жени стоит сам доктор Робер. Самовлюбленный высокомерный павлин сложил руки на груди и буравит меня своими серо-голубыми глазами через линзы очков в темной оправе.

– Простите?..

Марк прищуривается.

– С чего оно вдруг заработает?

– Но DAPI же видно!

– Можно взглянуть? – перебивает он меня.

Мы с Женей переглядываемся. Я одобрительно киваю и отъезжаю от микроскопа, а Женя и вовсе возвращается на свое место, покинув темную комнату.

Доктор Марк снимает очки и наклоняется к микроскопу. Буквально пара секунд, и он отстраняется от него, однако благодаря небольшому свету, падающему сквозь щель приоткрытой двери, я успеваю разглядеть его длинные ресницы, едва заметную родинку около правого глаза в тон лица и свежую щетину. Доктор выпрямляется, поворачивается ко мне спиной и что-то настраивает в Цейссевском Зене.

– Вы делаете одно и то же из раза в раз и ждете других результатов.

Хмурю брови, не особо понимая, что он имеет в виду. Но я не хочу показаться какой-то глупой простофилей, поэтому со всей твердостью в голосе заявляю:

– Я сдала на «отлично» эту тему. И делаю все так, как написано в стандартном протоколе нашей лаборатории.

– Тогда почему результат у вас не совпадает с ожиданиями?

Замираю в изумлении, приоткрыв рот. Высокомерие так и брызжет из него нотками второй октавы, противно и звонко.

Женя как-то упомянула, что доктор Робер постоянно должен в чем-то лидировать – в высказываниях, в работе, в шутках, в стиле. Поэтому с ним не просто сложно работать – с ним находиться рядом и в нерабочее время достаточно неприятно. Он и впрямь жуткий зануда.

Хотя сейчас я не знаю, что сказать в свое оправдание. Доктор Робер прав: если я все делаю правильно, тогда почему у меня отрицательный результат? Быть может, мне стоит отступить от протокола и подойти к вопросу творчески?

Марк Борисович, не поворачиваясь ко мне, начинает рыться в настройках, которые отображаются на экране монитора. Двигает то одним ползунком, то другим, то третьим. Затем находит в своей папке фотографии двухмесячной давности, открывает их на весь экран, и я с любопытством рассматриваю из-за его широкой спины овальные очертания эпителиальных клеток, светящихся то зеленым, то голубым, то красным, то всеми цветами сразу.

Вдруг боковым зрением я замечаю небольшую, струящуюся, едва различимую татуировку на шее, аккурат над воротником халата. Похоже, это верхняя часть рисунка, который скрывается уже где-то под халатом и рубашкой. Кончик татуировки шипаст – как будто лоза стремится добраться до затылка и пронзить его острой иголкой. Почему-то меня разом окатывает холодный пот, словно я увидела что-то запретное. Слава всевышней генетической клетке, что тут темно!

Яна, успокойся. Это просто татуировка. Но мне чертовски интересно узнать, откуда она у него. Ведь доктор Робер – человек принципов, и вряд ли он сделал такую татуировку на теле просто так. Она явно что-то означает. Но что?

– Просто возьмите другой блокирующий раствор из холодильника номер четыре и, ради всех святых, перестаньте поливать эти несчастные препараты литрами антител.

Хлопаю ресницами, снова глядя на красочные фотографии, которые открыл доктор Робер. Кажется, где-то мелькнул Z-стэк. Боже, да Робер просто хвастается!

Он поворачивается ко мне вполоборота и опирается руками на стол.

– Так, с разведением поняла. Но… при чем тут блокирующий раствор?.. – в недоумении спрашиваю я.

– При том! – фыркает доктор Марк.

Он разворачивается ко мне полностью и продолжает:

– У вас слишком много фонового окрашивания, вам следовало адаптировать протокол.

Я хмурюсь и вспоминаю, что мне рассказывали на семинаре по иммуногистохимии.

– Да, кажется, нам что-то такое говорили… Ну конечно!.. Где, вы говорите, можно найти буферы?

Кажется, доктору Роберу нравится мой энтузиазм, потому что его взгляд разом меняется на удовлетворенный, и в нем появляется радостный блеск.

– Вон там, – он показывает рукой направление. – Если не найдете, спросите Женю, она здесь все знает.

Сказать по правде, доктор Робер меня переиграл. Я же знаю, что не надо механически повторять одно и то же, но почему-то упустила такой важный момент. И теперь мне стыдно. Стыдно за то, что не попыталась разобраться сама, не посмотрела литературу и потратила неделю и кучу дорогущих реактивов впустую. И еще противно – оттого, что дала доктору Роберу поблажку. Теперь он выглядит как самый счастливый индюк на всей планете. Аж тошнит от выражения его лица!

– Пользуйтесь мозгами, Яна Андреевна, иначе вы даже испытательный срок не выдержите, не говоря уже о том, чтобы принести пользу науке.

Марк Борисович делает загадочную паузу, словно переводит дух, но полагаю, эта пауза должна как-то меня напугать. Дать понять, что я должна делать все так, как хочет Робер, играть по его правилам. Его реплика прозвучала так, будто он нанес добивающий удар мне в спину и вырвался в этой гонке вперед.

И знаете что? Он меня победил. С разгромом.

– Да. Вы правы. Я что-то упустила этот момент, – соглашаюсь я, опустив глаза на свои руки в латексных перчатках.

– Вы его просто не знали, – с издевкой произносит доктор Робер. – И вряд ли вы добились бы результата, не будь я рядом.

Мы буравим друг друга взглядами. В его серо-голубых глазах я различаю искры ненависти, которые то и дело, как нервный импульс, мечутся туда-сюда.

– А что вы тут делаете, собственно говоря? – задаю я ему вопрос и складываю руки на груди, продолжая прожигать мужчину взглядом.

В лаборатории становится тише. Женя и вовсе делает вид, что занята чем-то важным. Будто нарочно она гремит банками, а сама внимательно навострила все свои локаторы, только бы получше нас расслышать.

– Яна Андреевна, если вы не в курсе – я сижу прямо напротив вас.

Марк указывает левой рукой на стену, которая разделяет два рабочих места, одно из которых – мое.

– Вы мне очень сильно действовали на нервы.

– Интересно чем, – вопросительно вздымаю брови, потому что это уже чересчур – обвинять своих коллег в том, что они ему мешают.

– Вы слишком шумно освещали свои неудачи в работе, что, несомненно, меня отвлекало. Дизайн эксперимента, который я провожу сегодня, требует концентрации внимания.

Развожу руками, давая понять, что не вижу ни единой причины упрекать меня в том, что я ему чем-то помешала.

– Включили бы музыку. Вы же любите ее?

– Да, но не в лаборатории, – отвечает он и сует руки в карманы брюк.

– С каких это пор вы командуете другими?

– С тех самых, когда меня назначили заместителем шефа, – с гордостью говорит доктор Марк.

– То есть это единственное достижение в вашей жизни? – с издевкой интересуюсь и издаю короткий смешок.

Он получается скомканным, но все же, думаю, правдоподобным.

Однако Марк Борисович – крепкий малый. С угрожающим взглядом он склоняется ко мне, словно хочет получше разглядеть что-то в моих глазах. Я стараюсь дышать ровнее, потому что меня тошнит от его парфюма. Меня тошнит уже оттого, что мы работаем с ним вместе, и уж тем более – оттого, что он пытается помыкать мною. Он застывает в паре сантиметров от меня.

– Вы сегодня меня оскорбили и облили кофе. Хотите что-то еще добавить в свой послужной список?

Его освежающее дыхание обдает мою щеку.

– А у вас на всех сотрудников есть послужной список?

– Нет, но…

Марк Борисович склоняется к моему уху. Дыхание опаляет мочку, когда с его уст срывается:

– Но мне придется открыть его. И, раз вы настаиваете, я начну с вас.

Затем, как ни в чем не бывало, он отстраняется от меня, не меняясь в лице, и ровной походкой, обогнув Женю, идет к своему месту.

Сглотнув, возвращаюсь к микроскопу и смотрю на экран компьютера, на котором он оставил свои схемы. Рассмотрев их, я сохраняю свои записи (точнее, то, что сказал Марк Борисович). Выключаю приборы, протираю объективы от иммерсионного масла и прибираюсь на столе.

Краем глаза замечаю, что Женя подает мне знаки. Поднимаю голову, не особо понимая, что она хочет мне сказать. Мотаю головой из стороны в сторону, как бы говоря, что ничего не понимаю. Но моя коллега спешно поднимается с кресла и рукой манит меня к себе, показывая пять пальцев. То ли она предлагает выйти на пять минут, то ли хочет, чтобы я вышла после нее через пять минут, – не пойму. Кивая, знаками прошу ее выйти первой, потом я пойду за ней. Коллега соглашается и быстрым шагом выходит из лаборатории.

Откидываюсь на спинку кресла, словно это мне даст новых сил. Но нет, все тщетно. Голова идет кругом, а тот факт, что доктор Робер, по всей видимости, точит на меня зуб, отзывается ноющей головной болью. Понедельник – явно не мой день, и никогда он моим не был.

Тяжело вздохнув, я смотрю на свои маленькие часики, которые получила в подарок от своего парня. Они крошечные, аккуратные, из белого золота. Он купил мне их на нашу годовщину – мы встречались целый год. Я пыталась возместить ему расходы, поскольку знаю, что дарить часы – плохая примета, но Паша напрочь отказался взять хотя бы рубль за них. Что ж… Я надеюсь, что сегодня мне удастся увидеться с ним и немного расслабиться.

Да, мне определенно нужно сегодня расслабиться. Встаю и удаляюсь прочь из лаборатории, оставляя грозного шефа позади.

Глава 4

Марк

– Как тебе наша новенькая?

Мы с Арсением сидим в столовой и медленно поедаем свой обед, который сегодня отвратителен как никогда. Повар решил, что непременно нужно пересолить всю еду из меню, потому что, по всей видимости, у него нет настроения. И приходится давиться этими помоями, чтобы получить хоть какие-то питательные элементы для функционирования организма. Времени пойти в ресторан сегодня нет, и мне ничего не остается, кроме как цедить эту отраву.

Арсений – мой близкий друг. Один из самых преданных людей на всей планете. Я уже и не вспомню, как так вышло, что он стал мне роднее, чем собственный отец, хотя, бесспорно, я его уважаю по сей день, для меня он один из эталонов. Но не суть.

Арсений – среднестатистический российский мужчина. Простой, добрый, не шибко красивый, с небольшим животом, что его, несомненно, раздражает, водит машину среднего класса, за которую все еще выплачивает кредит. С мозгами у него туго, если сравнивать со мной, однако он всеми силами старается быть наравне со всеми. Светлые русые волосы, присущие русскому мужчине, зеленые глаза, овальное лицо и… щетина. Ненавижу щетину. Это самый первый признак неопрятности мужчины. Мать когда-то давала мне хороших пенделей, если я забывал побриться, поэтому я до сих пор вздрагиваю, когда у меня щетина появляется быстрее, чем я успеваю закончить с пересадкой очередного пассажа клеточной культуры SiHa.

– Ты о ком? – непонимающе смотрю на друга.

– О Яне, – выгибает бровь Арсений.

По всей видимости, он думает, что я слежу за теми, кто у нас появляется в штате.

– Пока ты был в отпуске, ее взяли к нам… Ну, девушку, с которой ты сидишь через стенку.

– Аланину?

– Именно.

– Хм…

Задумываюсь над вопросом Арсения, но сразу же вижу ответ.

– Не в моем вкусе.

– Это вроде бы твой типаж…

– Нет, – перебиваю друга, кусая пересоленный сэндвич с индейкой. – Она даже не может понять свою ошибку после шести повторений. А еще дерзит и одевается безвкусно.

– Я смотрю, у тебя высокие требования после зарубежья? – насмешливо произносит Арсений и отправляет в рот сырой бифштекс.

Он жует его, а я до сих пор не понимаю, как можно есть такую дрянь.

– А зачем их занижать? Ради чего? Ради бесплатного секса?

Арсений, кажется, не был готов к такому высказыванию, потому чуть не подавился очередным куском мяса. Я облизываю губы и придвигаюсь ближе к другу.

– Вот скажи, ты часто занижаешь свои требования к женщинам?

– Нет, – качает головой из стороны в сторону друг. – Я даже как-то не думал об этом.

– Потому что у тебя нет стандартов и уж тем более представления о том, какую женщину ты хочешь видеть рядом с собой. Ты западаешь на любую, какая поманит пальчиком.

– А что в этом плохого?

Иногда мне кажется, что Арсений издевается. Прямо специально издевается надо мной. Его вопросы, по большей части неуместные, вызывают тошнотворный рефлекс и желание закатить глаза так, чтобы увидеть нейроны в мозгу и затылочную кость, лишь бы не видеть его и не слышать его болтовню. И Арсений когда-нибудь этого добьется.

– Связь на один раз не сулит ничего хорошего.

Арсений продолжает смаковать бифштекс, а у меня пропадает аппетит. Но я ничего ему не говорю по поводу того, что его ждет, если он будет постоянно есть сырое мясо. Я же ему не мама. Он взрослый человек, вполне может сам о себе позаботиться.

Арсений размахивает вилкой и явно хочет меня чему-то поучить.

– Ой, да брось! Хочешь сказать, что ты сам никогда не развлекался ни с кем?

– Нет. А зачем?

– Ой, ну прости! – театрально парирует друг. – Я забыл, что ты в отношениях, и уже, поди, давно!

Я непонимающе буравлю его взглядом через линзы очков.

– В отношениях со своей работой, – с улыбкой на лице добавляет друг.

– У меня, вообще-то, есть девушка.

– Да? И кто же она?

Я молчу, потому что не люблю обсуждать свою личную жизнь даже с Арсением. Нет, конечно, поспорить о девушках мы любим, но как-то не привык я открывать свою душу никому, кроме себя самого.

– Я не обсуждаю свою личную жизнь, забыл?

– Интересно, как твоя девушка позволяет тебе забавляться еще и с работой?

– Очень остроумно.

– Еще скажи, что это неправда!

Я ничего не добавляю, потому что спорить с дураком – дело провальное.

Остаток дня я стараюсь не придавать значения возгласам, которые доносятся из-за перегородки. Даже чертов шепот Яны Аланиной приводит меня в дикое бешенство. Почему? Да потому, что я люблю тишину! В тишине легче сосредоточиться, отбросить ненужные мысли и полностью отдаться науке. Надо уже подумать о переезде в отдельный кабинет… Хотя тогда мне надоест бегать к приборам на третий этаж… Нет, это нереально! А еще как бы было хорошо, если бы рядом с Евгенией никто не сидел! Она та еще болтушка, и ей палец в рот не клади – откусит и заболтает до звона в ушах.

Я жду того момента, когда офис опустеет и мне удастся спокойно поработать. Дизайн и планирование экспериментов – очень важный этап исследования. Я всерьез собираюсь расширить наш маленький проект по вирусу папилломы человека. И я, как сын науки, должен помочь всем, чем смогу.

Мои душевные терзания прерывает звонок телефона. Я вздрагиваю, промазываю мимо одной из трехсот восьмидесяти четырех лунок и проливаю на стол мастер-микс для ПЦР.

– Дьявол!

Отодвигаюсь от своего стола и, не снимая перчаток, вытаскиваю телефон из кармана брюк. На экране высветился номер моей матушки.

– Алло!

– Марк, а ты где?

Тревога в голосе матери меня беспокоит больше, чем почти испорченная ПЦР.

– Работаю, – со всей серьезностью отвечаю ей.

– Ты не забыл, что сегодня ужин?

Смотрю на часы в углу монитора компьютера и вздыхаю. Сегодня понедельник, и я приглашен на ужин с давними друзьями родителей.

– Нет-нет, – говорю ей, а сам снимаю очки и потираю глаза свободной рукой.

– Забыл, – расстроенно констатирует мать.

Ничего не отвечаю, потому что не хочу показаться безответственным в ее глазах. Но матери все чувствуют и понимают, ведь так?

– Заработался немного.

– Марк, я тебя очень прошу, не опоздай, ладно?

Я вспоминаю, что ужин намечен на восемь часов в ресторане «Прага», который находится на Арбате. С учетом московских пробок мне понадобится более получаса, чтобы добраться до него, и еще минут десять, чтобы попробовать припарковать машину. Сейчас стрелки часов показывают семь часов двадцать минут, и я, собственно говоря, опаздываю.

– Да, мам, – стараюсь говорить как можно спокойнее. – Я уже выхожу.

– Я рассчитываю на тебя, сынок.

– До встречи.

Кладу телефон и еще минуту пытаюсь прийти в себя. Как я мог забыть о таком важном для своей мамы событии? Чувствую себя паршиво. Я быстро заклеиваю плашку пленкой, устанавливаю ее в амплификатор и нажимаю «Старт». Бегу в раздевалку, забираю портфель и пулей вылетаю из лаборатории.

Осенняя вечерняя Москва окутывает неоновыми огнями, переливающимися радужным блеском на лобовом стекле. Я мчу с Менделеевской на Арбат так быстро, как могу, при этом соблюдая правила дорожного движения. Но, естественно, я опоздаю на встречу. В этом не может быть сомнений. Но что я могу сделать, если эксперимент превыше всего? Ничего.

Подъехав к назначенному месту, я минут пять верчусь, пытаясь припарковать машину на стоянке. Иметь внедорожник, конечно, хорошо, однако парковаться иногда негде. Расправившись с этим нудным делом, я выныриваю из салона, закрываю дверь, поправляю костюм под пальто и целеустремленно иду в проходную.

Меня встречает швейцар, который услужливо открывает передо мной дверь.

– Добро пожаловать в ресторан «Прага»! – приветствует меня хостес.

На ней строгое черное платье, волосы собраны в хвост. Острые черты лица и чересчур маленькие глаза, которые ну никак не вяжутся с пропорциями ее лица, да к тому же она еще нацепила узкие очки с тонкой оправой, что еще сильнее уменьшает их.

– У вас заказан столик? – интересуется она, лучезарно улыбаясь.

– Да, на фамилию Робер.

– Одну минуту.

Девушка смотрит список, а я оглядываю ресторан. В прошлый раз, когда я сюда приходил, мне было лет восемь, а то и меньше. Один из друзей отца в две тысячи пятнадцатом году выкупил это здание, отреставрировал его в лучших традициях под старину, сохранив очень много деталей, и теперь ресторан «Прага» принимает посетителей. Но не всех. Вряд ли такие, как Яна Аланина, могут позволить себе тут даже один ужин…

Почему я вспомнил Яну?.. Не суть.

Цены высокие, блюда не каждому по карману, поэтому в ресторане крайне редко удается увидеть средний сегмент населения Москвы, и от этого приятно на душе.

Я отдаю свое пальто швейцару и получаю взамен номерок.

– Пройдемте со мной, – говорит наконец-то девушка и выходит из-за стойки.

Перед нами открываются двери, и мы входим в один из залов. Раньше «Прага» славилась своими роскошными банкетными залами – царский интерьер, едва ли не золотые столовые приборы, хорошее обслуживание и живая музыка. Теперь же, зайдя в первый зал, куда я проследовал за девушкой, вижу, что интерьер стал более современным. Нет той роскоши, которую я помню из детства. Однако это не касается стен в барочном стиле эпохи Просвещения в светлых тонах и с резьбой.

Оглядываю зал. Он полностью забит. Мужчины – в строгих костюмах, женщины – в шикарных платьях и дорогих украшениях. В воздухе витает аромат роскоши, и мне это чертовски нравится.

Замечаю около окна мать, отца и его лучшего друга детства Давида с женой и дочерью. Поджимаю губы, потому что не очень рад видеть эту дочь. Кажется, мне придется держать язык за зубами, чтобы не высказать пару-тройку замечаний о ее умственных способностях.

Хостес провожает меня к столику.

– А вот и гордость семьи! – восклицает Давид, улыбаясь мне.

– Спасибо, что подождали! – задорно отвечаю и протягиваю ему руку.

Он подтянут, в хорошем сером костюме с шелковым галстуком в тон. Серые впалые глаза, небольшая аккуратная бородка и проседь в густых светлых волосах.

– Да ты вымахал! – добавляет он и жмет мне руку.

– В детстве мама уронила меня в ведро с фактором роста у папы на работе.

Все оценивают мою шутку, и, кажется, становится немного легче.

Отец поднимается со стула и крепко меня обнимает. Я не видел его месяц. Я был в отпуске, а он – в Германии на конференции, да еще вел там семинар для аспирантов и постдоков. Целую матушку в щеку. Она улыбается мне в ответ милой улыбкой. Подхожу к Диане Рамзановне, жене Давида, и целую кисть ее руки.

– Ну какой же душка! – говорит она и обнимает меня.

Диане лет сорок, она доктор наук и специалист по нейробиологии. Большие темные глаза, нос горбинкой, пухлые губы, пышные формы и невероятно красивый голос. Слушать ее одна услада.