Останься в Вейзене

– У меня и одежды нет подходящей, – призналась я, – что уж говорить о маске.

– Маски – это условность, – Ирмалинда махнула рукой, будто пыталась прогнать невидимую муху. – Будь вашим собеседником кто-нибудь более рассудительный, он бы так и сказал, что мы и без маскарадов никогда не снимаем маски… А вот платье мы вам сейчас подберем, у меня много интересного есть в закромах. Если вы, конечно, не побрезгуете.

Я не успела окончательно решить, поеду ли на маскарад, а Ирмалинда, легонько отодвинув меня в сторону, уже принялась вытаскивать из-под кровати самый настоящий чемодан.

– Здесь всякое, – объяснила она. – То, что я уже не ношу, выкинуть жалко, а отдать некому. Какой у вас любимый цвет? – Ирмалинда внимательно посмотрела мне в глаза, и по телу отчего-то побежали мурашки. – Вашим глазами пойдёт малахит. Было у меня одно платьице.

А как, интересно, на моём родном языке называется тот камешек, который я сейчас исследую? Больше всего похож на хризолит, и все-таки это не он. Хризолит когда-то чрезвычайно нравился моей маме, она носила подвеску, которая цепко удерживала ограненный камень. Я вдоволь успела его рассмотреть.

– Вот и оно. Помялось все-таки, но ничего… Быстро выпрямится. Бархатное. Дорого оно в своё время обошлось моему мужчине.

Ирмалинда протянула платье, и я послушно его взяла. Мягкое… Качество, свойственное всему, к чему я прикасаюсь в этом странном мире. Темно-зеленое, поблескивающее серебром не хуже настоящего камня. Как сказал бы автор местной геологической книжки, блеск жирный – ткань так и лоснится.

Я развернула сверток. Платье оказалось длинным, почти как черное, которое я ношу, не снимая. Только черное закрывает лодыжки, а из-под подола этого платья они, скорее всего, кокетливо будет выглядывать.

Юбка у него простая, чуть расклешенная к низу. Зато оригинальны плечи – благодаря жестким вставкам выпирают в сторону, преображая силуэт до перевёрнутого треугольника. Талию обхватывает пояс, тоненький в центре, но к концам ткань расширяется, а после и вовсе струится волной. Так что каждый шаг в этом платье сопровождается полётом двух невесомых перышек.

– Двадцать лет ждало своего часа, – заметила Ирмалинда, довольная тем, с каким интересом я рассматриваю её платье. – И хорошо, что дождалось. У меня к нему ещё жакетик есть. Смотрите-ка.

Жакет Ирмалинда достала из шкафа вместе с тонким ароматом ромашки. Он оказался прямого кроя и насыщенного черного цвета, по форме не отличался от мужского (и мгновенно напомнил мне о плаще Гетбера, который я оставила проветриваться на лавке).

– К ночи ведь похолодает, – объяснила Ирмалинда. – Ещё чего не хватало, простудиться. Так что берите и не стесняйтесь.

– Хорошо, – я решила и в самом деле забыть ненадолго о скромности. – Спасибо за то, что поделились нарядом и что так неравнодушны ко мне.

Много ли надо? Дали платьишко, и я уже довольная. Вот так и строим из себя всю жизнь серьёзных людей, а потом, в трудное время, искренне радуемся мелочам.

– А как иначе? – Ирмалинда пожала плечами. – Начинайте собираться, на это ведь всегда уходит в два раза больше времени, чем задумывалось…

Не то чтобы я обладаю всем спектром женских штучек, необходимых для сборов.

Пора бы и в самом деле прогуляться по местным магазинам, аванс до сих пор лежит нетронутым. Купить кое-какую одежду, чтобы не заимствовать у соседки платья, и средства гигиены, поскольку их я тоже заимствую без стеснения. Сегодня как раз узнаю основные маршруты, а завтра или на так называемых выходных можно будет совершить полноценную вылазку.

Рано меня Гетбер позвал с собой. Тогда аванса у меня ещё не было. Так, глядишь, согласилась бы.

И все-таки шампунь у Ирмалинды хороший. Волосы от него мягкие и блестящие, идут ровной волной, не приходится даже расчесываться (да и расчески у меня нет). На занятия я волосы убираю, скручиваю в жгут и продеваю сквозь него карандаш, который случайно обнаружила в ящике стола. Но ведь теперь совсем другое дело. Так что волосы я распустила – они рассыпались каскадом вплоть до середины талии. Я уже и забыла, что у меня такие длинные волосы. Всё время приходится их убирать.

Красивое платье, не поспоришь. Губы бы ещё подкрасить и на глазах соорудить стрелку – все бы студенты глядели только на меня, позабыв о перешептываниях.

– Хороша, – подтвердила Ирмалинда, восхищенно глядя на меня. – Пусть праздник пройдёт, как надо! – И добавила: – Академия будет открыта всю ночь. Так что не волнуйтесь, веселитесь столько времени, сколько будет угодно душе.

Я улыбнулась.

Вообще говоря, моя душа – это автономная часть тела, она не согласует свои решения, например, с моим здравым смыслом. Я бы не очень-то беспокоилась над тем, чтобы угождать этой предательнице.

Ключ от лаборатории на всякий случай спрятала под матрас. Понятно, что предполагаемые грабители первым же делом полезут именно туда, так во всех фильмах происходит. Но ничего более умного я на ходу не придумала, а оставить ключ на видном месте тоже не смогла. Надо будет обеспокоиться надежным тайником чуть позже, куда вернусь. Вместо сна буду пилить дыру в полу. Пол здесь хороший для этих целей, деревянный, а сверху укрыт ковриком.

Я почти обратилась к Ирмалинде ещё раз, чтобы узнать дорогу, которая приведёт меня к выходу из академии. Но потом поняла – выглядеть это будет странно. Я ведь каким-то образом должна была в академию войти, даже несмотря на всю мою неместность. Так что я решилась положиться на наитие. Сколько раз оно меня предавало, не стала считать. В этот раз повезёт. Должно же мне повезти хоть однажды.

И вот я в коридоре с лекционными аудиториями. Большой свет здесь потушен, лишь приглушенно горят отдельные лампочки – розовым, синим, зелёным. Они подсвечивают выставленные на пьедесталах экспонаты, даже больше скажу: экспонаты эти плавно-плавно движутся вокруг собственной оси, будто хотят показать себя со всех сторон…

Когда пространство лишается людей, оно тут же приобретает в объеме. Всё связано и следует определенным законам.

Я вдруг показалась себе крошечной, почти невесомой. И испугалась, что могу заблудиться… Если дойду до конца и пару раз поверну направо – окажусь во внутреннем дворике, который предназначается для душевных бесед, и маскарадного веселья в нём мало. Значит, нужно идти налево… так?

– Варвара, здравствуйте! – прозвучало за спиной. Я вздрогнула, но обернулась. Передо мной оказалась рыжеволосая девушка, мой давний объект наблюдения и нынешняя подопечная.

Вспомнила – у неё красивое, звучное имя. Зовут её Лорели.

– Лорели, – я кивнула. – Добрый вечер.

– Вам идёт это платье! – она улыбнулась, обнажая зубы. – Оно как будто создано для сегодняшнего маскарада. Вы, случаем, не на него отправляетесь?

– Спасибо. Вы тоже выглядите прекрасно, – в этот раз я говорила предельно честно. – Да, я отправляюсь на маскарад.

По бокам кудрявые волосы Лорели удерживались позолоченными заколками в виде лавровых лепестков. На ней была блузка с множеством воланов по правой стороне – они заканчивались и начинались хаотично, бирюзовым цветом навевая воспоминания о морском шторме. А правая часть блузки предстала в более строгом виде, сшита она была из другой ткани, похожей на ткань моего жакета. От тонкой талии Лорели струилась юбка цвета каштана, и в её многочисленных складках наверняка прятались карманы. В области декольте, улавливая слабый свет ночников, переливалась золотая цепь из крупных звеньев.

В руках Лорели держала маски. Одну в левой руке и другую – в правой.

– И я! – засияла Лорели. Мы пошли дальше, и я выдохнула наконец. Все-таки повезло, что меня подобрали: не пришлось призраком гулять по коридорам академии и пугать особо впечатлительных студентов. – А вам, случаем, не нужна маска? Я взяла две, не смогла решить, какая подходит мне больше. Если поможете выбрать, то второй я поделюсь. Или у вас есть своя, просто спрятанная?

– Маски – обязательный элемент? – поинтересовалась я.

– Нет, – Лорели взмахнула руками, пришли в движение ярко-красные ленты, прикрепленные к одной из масок. – Но ведь с ними интереснее. Добавляется таинственность и шарм. Вот представьте, вы будете весь вечер танцевать с условным незнакомцем, а потом сбежите из толпы… И он откроется перед вами, он снимет свою маску… И под ней окажется кто-то, хорошо вам знакомый. Или тот, кого лучше бы никогда не знать. Простите, – спохватилась она. – Иногда меня заносит. Вы не кажетесь преподавателем, – выкрутилась Лорели, – слишком хорошо выглядите.

Я подавила улыбку. Насчёт преподавателей Лорели все-таки неправа, здесь они как на подбор, стройные и красивые. Хотя, если не считать Гетбера и компанию Ирмалинды – неразговорчивые до невозможности, не отвечают даже на «здравствуйте», видимо, настолько я всем им противна.

И когда всё изменилось? Когда я оказалась по ту сторону баррикад – уже не студентка, а преподавательница, которой строго запрещено сплетничать со студентами?

Когда я потеряла этот прекрасный статус – символ юности? И когда мы с однокурсниками, вместе размышляющие над решениями задач и поддерживающие друг друга перед контрольными, отдалились? Настолько, что перестали здороваться при случайных встречах.

Лорели привела меня в просторный холл. Во все стороны здесь вели лестницы – столько лестниц, что у меня даже закружилась голова… Высоченный потолок подпирали колонны, расставленные согласно только ими ведомой системе, словно фигуры на шахматной доске. Пол под ногами переливался самоцветами всевозможных оттенков. Пожалуйста, камней столько, вдоль и поперек можно изучить! И приложить к колдовству двести тысяч раз. А они, вон, стелются под ногами. И чем, спрашивается, эти камни принципиально отличаются от тех?

– Вы бывали на всех маскарадах, Лорели? – спросила я, чтобы отвлечься от этих впечатляющих масштабов.

– Естественно, – отозвалась она, качнула гривой волос. Лорели пересекала холл, как ни в чем не бывало, и даже не оглядывалась по сторонам. – Пару лет назад свалилась с простудой накануне, но все равно пошла. Как же пропустить такую красоту? Мало тут происходит веселого. Всё об одном…

Из подслушанных разговоров я поняла, что поступают сюда одаренные дети в пятнадцать лет. Пять лет им даётся на то, чтобы достичь так называемой первой ступени мастерства. Это нечто вроде нашего среднего специального образования. Ты получаешь все необходимые знания, но для званий нужно учиться дальше.

Ещё четыре года отводится на вторую ступень. Пройдёшь успешно – станешь квалифицированным магом (как же дико звучит – маг). Есть и третья ступень, и четвертая, и после них академисты уже получают степени, а с ними и уважение. У нас, в науке, всё работает примерно так же. Правда, я за степенью не пошла. Остановилась на дипломе магистратуры. За шесть лет пересытилась учёбой. Меня всей лабораторией уговаривали поступить в аспирантуру, чтобы в будущем получить степень кандидата наук. И я приняла единственно верное решение: ушла из прежней лаборатории в новую, где от меня требовали лишь выполнение трудовых обязанностей. В реальном мире степеней у меня нет.

Мои студенты сейчас осваивают программу второго года второй ступени. Выходит, я старше их на четыре года. Но ведь и в воображаемом мире мне научную степень не присвоили. В нашем университете тех, кто ниже кандидата наук, официально не трудоустраивают. А тут, глядите-ка, взяли преподавать в такое распрекрасное место. Выглядит так, будто кому-то очень хочется меня подставить.

– Вот смотрите, – вспомнила Лорели. Вытянула вперед две руки. В левой была маска, сплетенная из черных кружев. А в правой – слитая из завитков золота, на вид тяжеловесная, но все-таки тонкая, как лист папиросной бумаги. Обе закрывали верхнюю часть тела. – Впрочем, кружевная как будто больше подходит вам. А золотая пусть мне остается, к колье, – она коснулась цепочки.

Спустя мгновение маска из левой руки Лорели оказалась у меня. Девушка посмотрела на меня с хитринкой и заметила:

– Скорее надевайте. В омнибусе уже надо быть в маске. Иначе ваш наряд запомнят! И с легкостью распознают в толпе.

Внезапно очутившаяся у меня в руках маска больше всего напоминала паутину – правда, создавал её паучок явно под алкогольным опьянением, столько раз он нарушил прямую линию и свернул совсем не туда, куда нужно. Отверстия для глаз причудливо изогнулись к краям в виде стрелочек. К бокам маски крепились черные атласные ленты, которые я завязала в неряшливый бантик, когда маска все-таки оказалась у меня на лице.

– Как влитая, – обрадовалась Лорели. – Просто чудесно! А как вам я?

В золотой маске Лорели напоминала фарфоровую куклу. Белая кожа, голубые глаза в прорези и сияние металла. Верхний край маски оканчивался неодинаковыми треугольниками, напоминающими всполохи огня, и сама Лорели вдруг будто загорелась.

Слишком часто я думаю об огне.

– Мне кажется, – ответила я, – вас смогут распознать и в маске, по волосам.

Лорели рассмеялась, и под её смех мы покинули академию, толкнув огромнейшую дверь. Переступая через порог, я чувствовала себя Алисой, которая злоупотребила магией и уменьшилась во много-много раз. Иначе отчего всё стало бы таким большим?..

– У меня была мысль их спрятать, но, с другой стороны, знать, что я – это я, никто не будет наверняка. Но ведь никому не запрещено восхищаться мной, подозревая, кто же я есть на самом деле? Сложно объяснила, наверное, – она вздохнула.

– Нет, – я качнула головой, – вполне понятно.

– А у вас хорошо получается объяснять, – сделала очередной комплимент Лорели. До этого вечера я и не подозревала, что она так любит поговорить. Жаль, что эта ей особенность не распространяется на лекции.

А небо-то какое было на улице, небо!

Как будто там, на плоскость выше, был свой сад с персиковыми деревьями; и будто пару дней назад они вдруг зацвели, все одновременно. Но век цветения не долог, увянуть всегда куда проще, чем поддерживать красоту, так что эти тысячи персиковых деревьев, сговорившись, сбросили цветки. А те в полёте разделились на лепестки и застелили ими границу между нашими плоскостями.

Нежно-розовое, с переливами в оранжевый, небо.

На секунду стало жалко, что платье на мне не белоснежно-белое – оно бы с благодарностью впитало эти нежные краски. Что таить, был у меня когда-то некто, имеющий потенциал в будущем стать мне мужем. Перед сном (если оставалось время) я представляла, как стою в белом платье, держа его за руку, а за нашими спинами разливается закат – примерно такой же. Угасает солнце, но ведь есть ещё улыбки, и они сияют ничуть не хуже.

Улыбки погасли. Однажды и навсегда, не так много времени на это потребовалось.

Парадное крыльцо академии выстилали белые плитки. Образуя полуокружности, они замыкались в два фонтана – с левой и правой стороны. Оба фонтана изображали человека в полный рост. Левый – женщину, спина отведена назад, руки подняты к небу, будто она пытается остановить нечто страшное, летящее в её сторону. Застыли навечно обрывки платья, встревоженного ветром. А справа стоял мужчина, чем-то похожий на Гетбера: длинный плащ, ботинки с высоким голенищем; лица не разглядишь, поскольку он стоит спиной к тем, кто покидает академию. В отличие от женщины, явно попавшей в беду, мужчина разводит руки в стороны, будто сделал уже всё, что мог, и сейчас ожидает аплодисментов.

Струи выбиваются ровно из центра их ладоней. Взмывают вверх необычным образом, закручиваясь в спираль, и с громким плеском разбиваются о водную гладь.

Жалко, что у меня нет с собой телефона. Какие классные фотки бы получились.

Если вдруг предположить, что всё, сказанное Гетбером, правда, и я в самом деле не сплю (хотя, конечно, я сплю), академия заработала бы неплохие деньги, промышляя междумирным туризмом. Столько красивых мест, и это в одной лишь академии. Каков сам Вейзен, я даже боюсь представить.

Омнибусов здесь целых три штуки, держатся друг друга, замерев под фонарём на длинной черной ножке. Будто, если осмелятся сдвинуться хоть на метр, их поглотит буйство нежно-розовой бездны. Смешные. Нечто среднее между нашими буханками и огромными майскими жуками. Металлические, так и отсвечивают золотыми брюшками, и оконца круглые, как отверстия трахей. Нормальные автобусы компактные, лишенные всяких излишеств, а у этих во всю сторону идут усы: то зеркала, то антенны, то ещё нечто невнятное.

За рулем устроился мужчина с лысой головой, но такими длинными усами, каких я никогда ни у кого не видела.

– Давайте вон те места займем, – предложила Лорели. Рядом с ней я и сама уже начала чувствовать себя студенткой, которой всё показывают и рассказывают.

– И часто они уходят из академии в город? – поинтересовалась я.

Голубые глаза в прорези маски взглянули на меня так, будто я и в самом деле не знаю очевидных вещей. Вот кому нужно преподавателем остановиться. Лорели удивилась, но все-таки ответила без всякого раздражения:

– В обычное время один раз в час. Сегодня день исключительный, поэтому их так много.

Омнибус оказался больше и выше, чем увиделось с порога. Чтобы забраться внутрь, пришлось схватиться за золотистую ручку и сильно потянуть себя вверх. От такого рывка омнибус покачнулся, как на амортизирующей подушке.

Здесь просторнее, чем в наших автобусах. И очень мало сидений. Одиночные, они примыкают к окнам – четыре с левой, дверной, стороны и пять с правой. А по центру вполне хватает места, чтобы парочка компаний смогла устроить пикник на клетчатых пледах. Студенты, пришедшие чуть раньше нас, все как на подбор – в одежде оригинального кроя, с яркими или металлическими вставками, в масках. Если здесь и были мои подопечные, я не смогла их распознать – вдобавок к маскам лица пассажиров прятал полумрак.

Свободных сидений осталось ровно два, в самом конце омнибуса друг напротив друга. Когда мы с Лорели заняли их, омнибус сдвинулся с места.

Долго ли нам ехать? Такое я точно спрашивать не стану.

Едва остались позади огни Вейзенской академии, мы попали под власть темнеющего с каждым мгновением неба и леса, что нависал над омнибусом с обеих сторон. Наверное, раньше этот лес произрастал и на территории академии. Зато теперь местные дети, заблудившиеся в лесу, выходят не к избушке с курьими ножками, а к самому настоящему дворцу.

Омнибус ехал нехотя, на ходу создавая симфонию из скрежетов, поскрипываний и вздохов. Покачивался из стороны в сторону, неуклюжей медведкой перебираясь через валежник. По салону летали воодушевленные шепотки, точь-в-точь те, какие я наблюдала всю сегодняшнюю лекцию.

Ехали недолго. У меня нет часов, чтобы сказать конкретнее. Но небо ещё не успело стемнеть полностью, а мы уже попали в новое царство света.

Я припала к окну, которое толстым наружным слоем пыли мало чем отличалось от окон привычных мне автобусов. И все-таки вид за ним открывался небывалый, пыль его сглаживала, но не скрывала.

Не знаю, с чем сравнить. Модернизованные английские трущобы. Дорога разделена на две полосы тротуарным островком, который через каждые три метра подсвечивается жёлтым огнем фонаря. Фонари чередуются с опорами воздушной линии электропередач, от которых, перекрещиваясь, отходят черные канаты проводов. Вдоль дороги стоят трехэтажные дома: первый этаж отведен под лавчонки и конторы, верхние два больше похожи на жилые. Опираясь на стальные балки, дома сопровождают широкие водопроводные труба.

Иной раз между ними встречаются здания поинтереснее. Я успела заметить узкую башню с острым шпилем – видимо, ей вдохновлялись проектировщики академии. И широкую башню, крыша которой оканчивается стеклянным куполом (вид с него наверняка открывается прекрасный, панорамный). Вот ещё и башня с трапециевидной верхушкой: под самой крышей часы, а далее выпуклое зарешеченное окно, напоминающее фасеточный глаз мухи.

Здесь очень много поворотов, щелей меж домами и проходов прямиком в стенах, сквозь которые можно попасть во внутренний двор. Но я не смогла различить, что же в них прячется: фонарями подсвечивалась лишь дорога.

И возникает вопрос: смогло бы моё воображение придумать нечто такое? Хватило бы фантазии?

Чем дальше в город, тем ярче становятся огни и красочнее улицы. Появляются подсвеченные витрины, в балконы вплетаются нити искусственных огней. Когда наш омнибус начал тормозить, мы оказались в настолько освещенной части города, что, не взглянув на небо, нельзя было сказать, день сейчас или ночь.

Водитель по-джентельменски распахнул дверь, и мы посыпались наружу.

Нас привезли на площадь, неожиданно просторную по сравнению с теми улочками, что мы наблюдали прежде. В самом центре площади замер постамент: высокий, с девятиэтажный дом, шпиль, наверху которого раскинула величественные крылья и хвост-веер хищная птица наподобие ястреба.

По краям площади устроились торговцы, желающие заработать немного денег на своих товарах или услугах. Манили к прилавку сладости, начиная от разрисованного глазурью печенья и заканчивая леденцами на палочках. Колыхались цветные платки, звенели браслеты, шевелили полями, точно щупальцами, шляпки. Драгоценные (но явно лишенные колдовства) камешки цеплялись к застежкам и так и норовили прыгнуть на руку.

Уверенными штрихами угля создавались с натуры портреты. На большинстве из них художники, не скрывая желания польстить, сглаживали черты, делая всех писаными красавцами. Но на некоторых – со всей безжалостностью возводили в абсолют недостатки. Не хотела бы я позировать для этих портретов.

Проходили представления: по левому краю акробаты запрыгивали на плечи друг друга: первый, второй, третий, четвертый… по правому – развлекали людей три жонглера, лавируя всевозможными предметами, вплоть до яблок или ботинок. Они даже друг с другом успевали этими предметами обмениваться.

Судя по женщине в фиолетовых одеждах, одиноко сидящей на фоне крошечного шатра, здесь даже предсказывалось будущее.

А в центре, вокруг постамента, разыгрывалось представление.

Покрутившись на месте, я заметила, что Лорели уже умчалась – значит, на этом наше общение можно считать завершенным. И я устремилась к представлению, чтобы не пропустить ни единой сцены, на ходу поправляя маску.

Как оказалось, праздник-маскарад напрямую связан с историей происхождения Вейзена. Поскольку семьсот лет назад его основал один талантливый маг, который с завидным упорством прятал лицо от окружающих. Звали его Вей, а «зен» – это суффикс старого, до неузнаваемости изменившегося языка, и значит он что-то вроде «обители». Нам показали весь путь Вея: как он учился в чем-то вроде академии, гонимый всеми на свете. Бывает и такое: ты не совершаешь ничего плохого, напротив, всем угодить пытаешься; ты показываешь им искренность, а они воспринимают её за слабость… После – как Вей сбежал, скрылся ото всех, и о нём успели позабыть. Исчез мальчишка, но несколько лет спустя появился кое-кто более могущественный, маг, которому под силу создать собственный город. Город, получивший такой мощный рывок для развития, что до сих пор опережает в своём прогрессе даже столицу империи. Лишь перед смертью этот могущественный маг снял со своего лица маску, и его любимая тут же признала в чертах его красивого, ничем не изуродованного лица черты того мальчишки, с которым была знакома в далекие годы юности. Она и поведала жителям города эту историю. И теперь её вспоминают из года в год, временами додумывая всё новые детали.

Вея играли три актера: мальчишка лет пятнадцати, который показывал его ученические годы; юноша старше лет на десять, изображающий Вея, что уже надел на себя маску и начал работать над городом своей мечты; и пожилой мужчина, продемонстрировавший его финальные годы. Когда маска спала, лицо последнего и впрямь оказалось благородно красивым.

Помимо них, здесь было предостаточно и эпизодических ролей, начиная от товарищей по учёбе и заканчивая женой и дочерями – а у Вея родилось целых три дочери и ни одного сына. Эта же троица девиц в те времена, когда их пребывание на сцене не требовалось, сопровождала представление мелодичными песнями. Платья на них были точно склеенная алмазная крошка, отражали каждый мелькнувший огонёк.

Я и сама не поняла, как попала в первые ряды. Несколько шагов – и оказалась бы на импровизированной сцене. И хлопала я, наверное, громче всех. Очень уж меня вдохновила эта история. Ещё, возможно, и тем, что играла на тайных желаниях: однажды вернуться и доказать, что на что-то ты да способна. Да только я и вернуться всё никак не могу. Сплю беспробудным сном.

Представление закончилось, а публика разразилась аплодисментами и долго ещё потом не могла утихомириться. А ведь народу стало гораздо больше! До этого люди держались рассеянными группками, теперь все эти группки слились в единую толпу.

Актеров сменил оркестр. На переднем плане – скрипки, на заднем – духовые инструменты, по краям – ударные установки. Интересный получился союз. Вдохновляющий на танцы. Пора, пожалуй, и мне сдвинуться с места…