За год до смерти я встретил тебя

Дома я тут же поднялся к себе. Сел за стол и открыл альбом на чистой странице. Карандаш свободно полетел по бумаге. Я передавал краски того заката простым карандашом.

– Акито? Ты дома? – крикнула из коридора мама, но я не ответил и продолжил работать.

То наклонял карандаш, сгущая тени, то поднимал его перпендикулярно листу, накладывая тонкие штрихи. Где-то через час закончил.

Получилось тускловато – простым карандашом все-таки сложно выразить закат. Но я остался доволен. Опять похвалил себя за хорошую работу: 82 балла.

Закрыл альбом и уставился в потолок, обклеенный обоями. Он показался мне гигантским холстом.

Я медленно прикрыл веки. Поверх черного холста проявилось лицо той самой безымянной девушки, которая так красиво рисует. Надо будет обязательно снова ее найти. Я себе пообещал так и сделать, а потом открыл глаза.

– Акито, мама ужин приготовила, просит через пять минут спускаться! – позвала Нацуми, которая зашла в комнату, по своему обыкновению не постучавшись.

– Ага, хорошо, – отозвался я, и сестра тут же убежала.

Через пять минут я спустился по лестнице.

Когда оказался в столовой, мама из кухни крикнула:

– Простите, бифштекс не прожарился, еще пять минуток!

– Ну во-о-от, а я уже голодная, – заканючила Нацуми.

На диване отец читал вечернюю газету и грустно улыбнулся.

Мне казалось, я смотрю сериал про жизнь счастливой семьи. Сколько еще он продлится? Разобьется ли их счастье, когда меня не станет? Будут ли родители плакать обо мне?

Вот о чем я размышлял, глядя на Нацуми, которая уже даже взяла в руки палочки.

* * *

Май пролетел, и я глазом не успел моргнуть, как начался июнь. Зелень в школьном дворе загустела, и чувствовалось, что наступает лето. В следующем мае меня на свете уже не будет. Я прощаюсь с весенними цветами и видами. Окрашенный грустью, даже самый будничный пейзаж наполнялся для меня очарованием и прелестью.

Я брел к остановке, любуясь пышной зеленью. Скоро подъедет тот же автобус, на котором я ездил всегда. Как обычно, он пришел по расписанию, и я сел на привычное место. В школу я ездил издалека, садился на ближайшей к дому остановке, поэтому поначалу салон пустовал. Но чем ближе к школе – тем больше прибавлялось народу и тем громче гудели голоса.

До того как у меня обнаружили болезнь сердца, я добирался до школы на велосипеде. Дорога занимала полчаса, и в одном месте приходилось подниматься в гору, притом в такую крутую, что этот склон называли сердцевыпрыгивательным. И никак его не объедешь.

Я не хотел изменять привычке, но родители настояли, чтобы я пересел на автобус. А он всегда следовал одним и тем же маршрутом, который мне быстро надоел.

– О, Акито! Утречка! – окликнула Эри, догоняя меня на велосипеде.

Я брел в школу, глядя себе под ноги. Когда мы поравнялись, она спешилась и пошла рядом.

– И тебе.

Я лишь на миг посмотрел на нее, а потом опять уткнулся взглядом в землю. До того как поставили диагноз, мы с Эри каждый день катили в школу вместе. Сёта приезжал раньше нас, потому что ходил на утренние тренировки футбольной секции.

– Хорошая сегодня погода!

– Угу…

– Сегодня тест по математике. Готовился?

– Нет…

– А…

В последнее время никак иначе мы не разговаривали. Она что-нибудь говорила, я односложно отвечал. Думаю, поэтому она и считала, что я стал какой-то странный. Раньше мы общались живее. И не то чтобы мне было неохота с ней говорить, просто становилось горько. Я хотел, чтобы между нами выросла стена.

Я в нее влюбился еще в начальной школе. Мы учились вместе с первого класса, и вплоть до десятого я думал только о ней. Но теперь чувство прошло. Почему? Само собой разумеется, из-за болезни. Потому что какой смысл теперь любить Эри?

Все пары, в том числе супружеские, рано или поздно распадаются. Ничего вечного на свете нет. Я и так это понимал. Весь вопрос в том, когда наступит конец. Обычные люди этого не знают, поэтому могут заводить отношения и жениться. Но у меня все иначе. Я знаю, когда все закончится. Поэтому не имею права никого любить. Даже если бы мы начали встречаться, я не принесу ей счастья. Только боль.

К тому же я знаю, что Сёта ее тоже любит.

Так что я решил отступиться ради ее же собственного блага.

– Акито, у тебя все еще освобождение от физкультуры? – спросила Эри, когда мы расселись по партам. На ежегодной перетасовке учеников нас забросило в один класс, и даже более того: нас посадили друг от друга по соседству, хотя я бы и предпочел оказаться подальше.

– Угу… Освобождение.

– Ага. Болит коленка?

– Да, побаливает.

Я соврал, что не хожу на физру из-за травмы. И велосипед поэтому же забросил. Эри с Сётой мне поверили.

Классному руководителю и физкультурнику рассказал как есть про больное сердце, и они отнеслись с пониманием. Я их попросил ничего не говорить одноклассникам. А вот чего я не сообщил, так это сколько мне осталось жить. Не хотел, чтобы жалели. Хватит с меня и родителей.

Доктор Кикути сказал, что умеренные нагрузки мне не повредят, но я совершенно не хотел заниматься, поэтому на физкультуре всегда сидел в сторонке. А сегодня тем более: в программе стоял бег на длинную дистанцию. Я его и до болезни с удовольствием бы прогулял.

– У Акито освобождение! Блин, тоже, что ли, коленкой стукнуться?

– Завидую! – вздыхали одноклассники.

Я только усмехался в ответ.

Сел в тенек и смотрел, как они бегают. Все строили ужасно несчастные лица – то ли от жары, то ли от влажности. Неподалеку бегали на короткую дистанцию девчонки. Я сам не заметил, как начал следить за Эри. А ведь твердо решил ее забыть. Бесплодная любовь – только время на ветер.

День опять пролетел незаметно. На уроках я, как обычно, рисовал. Учиться не хотелось, хоть ты тресни. На математике я, понятное дело, почти ничего не решил. Да и какая разница. Все равно скоро умирать.

Когда занятия закончились, я набил сумку учебниками и собрался на выход, но вдруг меня окликнула Эри:

– Акито, пройдемся вместе немного?

– Я не против, но тебе же на секцию.

– Я сегодня не пойду, – улыбнулась она от уха до уха.

Подруга шла впереди, и хвостики на голове подпрыгивали в такт ее походке. От Эри веяло каким-то легким, сладким запахом.

Она провожала меня до остановки, а велосипед вела рядом. Сумку сунула в корзину.

– Ну как тест?

– Ничего не решил. В половине хоть что-то накорябал, а к остальному даже не притрагивался.

– Мм…

Разговор тут же иссяк, и какое-то время висела тишина. До остановки мы пока не дошли, и ситуация начала меня смущать.

– Акито, – произнесла Эри, останавливаясь.

– Что такое? – Я повернулся к ней.

– У тебя же… на самом деле колено не болит? – робко спросила подруга.

– Болит, – не согласился я.

– Гм… И все-таки ты стал очень странным. Что случилось? Как будто другой человек.

– Другой человек, – задумчиво повторил я. Может, и так. Даже не «может». Я и сам заметил, что до диагноза и после смотрел на жизнь совершенно по-разному. У меня изменился характер. Я часто ненавидел себя за то, что вижу мир в таких негативных красках.

– Если что-то случилось, расскажи! – Глаза Эри сверкнули от слез.

В сердце вновь всколыхнулось забытое было чувство.

Я отвернулся:

– Правда ничего такого.

– Но тогда почему?..

Однако вопрос она не закончила. Наверное, хотела спросить: «Почему ты так изменился?»

– Прости. Автобус скоро, мне пора, – простился я и ушел.

На самом деле хотелось во всем признаться. Хотелось рассказать о болезни любимой Эри и дорогому другу Сёте и чтобы они меня пожалели.

Но одновременно страшно не хотел. Я до сих пор отказывался признавать, что со мной случилось несчастье, а если расскажу им, то придется столкнуться с диагнозом лицом к лицу. А хотелось пока еще побыть обычным старшеклассником. Не надо, чтобы меня считали несчастным школьником, которому дышит в затылок смерть. Я даже сам о себе так не хотел думать.

На самом деле я до сих пор не верил, что скоро умру. Где-то в глубине души я истово надеялся, что меня еще спасут и я выздоровею.

Вскоре я обернулся, но Эри уже не увидел. Дома первым делом открыл альбом, но тут же закрыл и задумался о прошлом.

Шестнадцать лет и девять с небольшим месяцев. Это так мало, что я фыркнул. Зачем я вообще родился на свет? Как можно умереть, когда ничего не успел?

Мне вдруг вспомнилось, как прошлым летом мы с Эри и Сётой ходили в кино.

Смотрели фильм про парня-старшеклассника и неизлечимо больную девушку. В конце, понятное дело, главная героиня умерла – никто, в общем-то, и не сомневался.

Эри с Сётой просто обревелись. Я их даже упрекнул, сказал, это же, мол, все неправда.

У меня за весь сеанс сердце даже не дрогнуло. Почему герой вообще влюбился в девушку, про которую точно знал, что она скоро умрет? Меня это выбесило. Ладно еще, когда ничего не известно, но ведь она же правда умирала. Они оба знали, чем все закончится. И я совершенно не мог себе представить, что на месте главного героя я так же убивался бы после ее смерти.

А в текущих обстоятельствах меня еще больше бесил уже не герой, а героиня. Больно радостная для умирающей. Какого черта она не билась в отчаянии и вообще так беззаботно улыбалась? Как вспомню – так просто зло берет.

Видимо, за это меня и настигла болезнь.

Героиня на протяжении фильма, насколько помню, до своей смерти старалась успеть сделать все, что хотела.

Может, и у меня остались незаконченные дела? Но в голову ничего не шло. Я ничего не хочу.

В таких вопросах вернее всего спросить у других людей. И я достал из кармана телефон.

«Неожиданный вопрос. Предположим, вы узнали, что скоро умрете. Что сделаете напоследок?» – написал я на одном сайте. На таком, где народ просил совета по любым, даже самым мелким, проблемам. Им отвечали не какие-то конкретные люди, а все, кому попадался на глаза вопрос. Я от скуки тоже иногда там зависал, отвечал даже кому-то. А вопрос оставил впервые.

Пока ждал откликов, убивал время за рисованием. Выбрал сюжет: «Одноклассники, бегущие длинную дистанцию в школьном дворе». Я их видел воочию всего пару часов назад, поэтому шло хорошо. Когда набрасывал их фигуры на бумаге, на сердце светлело. На самом деле, если бы не рисование, я бы уже не жил.

Когда я нарисовал примерно половину рисунка, вдруг звякнул телефон.

На экране высветилось сообщение от Сёты:

«Эри звонила. Нам кажется, ты что-то скрываешь».

Я вздохнул.

«Не скрываю. Не парьтесь так», – ответил я и забросил телефон на кровать.

Несколько минут спустя снова чирикнуло уведомление, но я не стал отвлекаться.

Я молча рисовал, размышляя о том, что вот и еще один день потрачен зря.

* * *

Наутро пошел дождь. Поэтому на третьей остановке в мой автобус зашла Эри. Мы встретились глазами, но промолчали, и она села на два места позади меня.

Доехали до школы, и начался очередной мучительный учебный день. Мне туда, если так подумать, больше ходить не надо. Что такого полезного может выучить на занятиях школьник, которому скоро умирать?

Но я, наверное, продолжу ходить, пока вообще стою на ногах. Буду там притворяться обычным старшеклассником, ничем не примечательным старшим сыном, а потом незаметно умру.

Я рассеянно глядел в окно. Стекло покрыли капли дождя, и казалось, что вид снаружи выложили мозаикой. Пока я размышлял, что бы такого нарисовать в тетради сегодня, вдруг вспомнил кое-что и достал телефон. И пролистал экран – незаметно, чтобы преподаватель по японскому меня не засек.

Я совершенно забыл про свой вчерашний вопрос на сайте. Если честно, не ждал особо содержательных ответов. Так, спросил от скуки, и захотелось узнать, чего бы хотели успеть перед смертью другие.

«Брошу работу и отправлюсь в путешествие, промотаю все деньги».

«В любом случае оторвусь по полной».

«Хотелось бы как-то помочь родителям и их отблагодарить».

«Признаюсь любимому человеку».

«Не хочу, чтобы после смерти увидели, что у меня в компе. Разобью его на фиг».

«Отправлюсь за границу».

И все такое прочее.

Обо всем этом я уже хоть раз да думал.

У меня почти нет сбережений. Мне ничего особенно не нужно и никуда не хочется. В отрыв уходить тоже. Про родителей – это хорошо, но пусть Нацуми отдувается. Признаваться любимой не собираюсь. Не думаю, что мне от этого станет легче, а если еще и ответит отказом, то совсем печально. А говорить сразу, что может ничего не отвечать, как-то слишком самонадеянно.

В компе у меня ничего такого. Пусть Нацуми после моей смерти пользуется, никаких проблем я в этом не вижу. За границу как-то не тянет. В Японии спокойнее.

Я прочитал все десять комментариев на первой странице и перелистнул на следующую.

Осталось еще два:

«Раз все равно умирать, то прихвачу с собой козла, которого больше всего ненавижу».

Вот о таком еще не думал. Есть такие типы, которых я на дух не переношу, но все-таки не настолько, чтобы желать им смерти. Мне этого вообще не понять.

А в последнем комментарии значилось:

«Я бы встретился с человеком, о котором часто вспоминаю».

Совру, если скажу, что таких нет. У меня есть двоюродный брат, который на четыре года старше и уже учится в университете, а еще бабушка с дедушкой, которые живут в деревне. Мы ездим к ним каждый новый год, но в этот раз я подхватил грипп и остался дома. Неплохо бы их проведать напоследок.

Пока я думал, с кем бы еще хотелось увидеться, перед мысленным взором появилось еще одно лицо.

– Эй! Хаясака! Заберу сейчас телефон! – пригрозил учитель, и я тут же спрятал смартфон обратно в карман.

– Простите, – извинился я, и мне неловко улыбнулась Эри.

* * *

После уроков я сел на автобус и отправился в больницу. Именно там я надеялся встретить «ту, о ком часто вспоминаю».

Не то чтобы решил прислушаться к совету в интернете, но все равно ведь думал ее проведать. С самой прошлой встречи хотелось узнать, как там поживает незнакомая девушка. Может, сегодня опять рисует? Как ее, интересно, зовут? Дорога незаметно пролетела за размышлениями.

Когда я сошел на остановке, дождь, который не переставая лил с самого утра, прекратился, в небе даже показался синий клочок. Я поставил зонт в стойку у входа в больницу и зашагал к лифту.

По коридору неспешно бродили медсестры, у приемных кабинетов сидели пациенты с родственниками. Я только краем глаза смотрел на людей вокруг, вдыхая запах антисептиков, и шел прямиком к цели. Без колебаний нажал в лифте на четвертый этаж.

Сердце в груди уже так не трепетало, как в тот день, когда я впервые заговорил с девушкой. Я сам удивлялся, до чего сегодня спокоен.

На четвертом этаже я миновал сестринский пост и вскоре оказался у зоны отдыха. Там все сверкало от солнца, только что выглянувшего из-за туч. Тут и там сидели пациенты с посетителями. Но девочки среди них не оказалось.

Я решил ее подождать и опустился в свободное кресло у окна.

Но она не появилась и через пятнадцать минут.

А ведь наверняка она все еще здесь. Я поднялся, жалея, что опять впустую потратил один из немногих отведенных мне дней. Не знаю, где ее палата, и имени не знаю, чтобы спросить у медсестер. Они, может, и поняли бы, о ком речь, если бы я сказал: «Девочка, которая все время здесь рисует», – но связываться не хотелось. Да и вряд ли сестры покажут, где палата такой хорошенькой девушки подозрительному типу вроде меня. На сегодня, наверное, хватит.

Я вызвал лифт. Тот поднялся с первого этажа, и навстречу мне вышла «та, кого я часто вспоминаю».

Она держала под мышкой альбом, взглянула на меня без какого-либо выражения и так же констатировала:

– О, опять ты!

Я растерялся от такого неожиданного поворота событий и ничего не ответил.

– Опять кого-то навещал?

– А? А, да. Навещал.

Точно, я же не говорил ей, зачем приезжал в больницу. И напрочь забыл, что она решила, будто я тут кого-то проведываю.

– Ого. Все, уже домой?

– Ну… На самом деле я завернул сюда попросить, чтобы ты мне еще раз показала рисунки, но не застал и уже хотел уходить, а тут ты, как-то так, – выпалил я на одном дыхании, и девушка улыбнулась – правда, только на мгновение.

– В комнате отдыха сегодня людно. Пойдем ко мне в палату?

И зашагала дальше, не дожидаясь ответа.

Мы прошли мимо сестринского поста и завернули за угол. А мне подумалось, что такой и должна быть неизлечимо больная девушка. На лице словно застыло выражение тоски и одиночества, и казалось, что девочка вот-вот растает.

Вовсе не та беззаботная улыбка, которая приклеилась к губам героини из того фильма. В это выражение верилось больше, и я, удовлетворенно кивнув, проследовал за провожатой. Она остановилась у дальней палаты.

– Ко мне уже так давно никто, кроме родных, не заходил. Прошу, – пригласила она меня как будто в собственную комнату.

На дверной табличке я прочел: «Харуна Сакураи».

Внутри оказалась всего одна койка. Получается, индивидуальная палата.

У самого входа к стене примыкала чистая раковина, а за ней стояла аккуратно заправленная постель. У окна висел телевизор, а в окно открывался вид на рыжий закат. На тумбочке громоздились альбомы, а рядом лежали карандаши.

– Тебя зовут Харуна?

– Да. Назвали так потому, что родилась весной[4]. Очень незамысловато. Можно было и поинтереснее придумать, – усмехнулась девушка, усаживаясь на койку. И спросила без особого интереса: – А тебя как?

– Акито. Иероглифы – «осень» и «человек». Родители тоже говорят, что так назвали, потому что родился осенью. А сестра родилась летом, поэтому она Нацуми[5].

– Надо же, – тихо рассмеялась девушка. Даже в улыбке чувствовалась боль. – Получается, родился бы зимой – был бы Фуюто?[6]

– Возможно.

Девушка раскрыла альбом. Новый, с чистым первым листом.

– Можно посмотреть?

– Пожалуйста.

Я взял один из альбомов с тумбочки. Его заполняли рисунки разных парков, какой-то школы – и все до единого такие же красивые, как те, что я уже видел.

– Харуна… сан[7], ты все-таки потрясающе рисуешь. Ходила в художественную школу? – спросил я, но девушка покачала головой:

– Не ходила. За карандаш только в этом году взялась. В больнице скучно, и раньше я книжки глотала одну за другой. По-моему, уже за тысячу перевалила. – А потом добавила: – Кстати, можно просто Харуна.

Ничего себе, рисует всего несколько месяцев, а обогнала человека, который этим занимается с самой началки. Обидно, но перед лицом таких замечательных работ глупо оспаривать этот факт. Я бы даже поверил, если бы мне сказали, что ее рисунки сделаны рукой профессионального художника. Вот бы она написала картину не на этом огрызке, а на полноценном холсте.

– Погоди-ка, что это за школа?..

Я заметил на рисунке очень знакомую деталь. Ну точно, здание средней школы из соседнего района. Там еще рядом парк, по которому я часто катался на велике. Школа выделялась статуей Киндзиро Ниномии[8], которые в наше время уже почти не ставят. И особенно примечательно, что у книги в его руках отбили уголок. Не хватало угла и у Киндзиро на рисунке.

– Я ходила в эту школу. То есть почти все время пролежала в больнице, поэтому мало запомнила, как там все, но что вспомнила – нарисовала. И парк на прошлой странице тоже. Я там когда-то часто гуляла.

– Ого. Ты его очень хорошо запомнила, раз так много деталей нарисовала.

– Да я просто прикидывала, что «кажется, как-то так», так что наверняка много напутала.

Тут я обратил внимание, что и там, и там она нарисовала двух девочек. То они весело идут в школу, то вместе качаются на качелях.

– Это ты на рисунке? А рядом подруга?

– Да, вроде того, – кивнула она, не углубляясь в детали.

На какое-то время повисла тишина, Харуна взяла карандаш и принялась рисовать. Меня мучило любопытство: что получится сегодня? Поэтому я молча следил за ее работой.

Кажется, море. Наверное, пляж, на который она в детстве ездила с семьей. Харуна часто останавливалась, припоминая детали, то и дело бралась за клячку[9] и исправляла всякие мелочи. Белые пальцы девушки совершенно меня заворожили.

Вдруг она бросила взгляд в окно и спросила:

– Стемнело уже. Тебе домой не пора?

И правда. Я совершенно не заметил, как село солнце.

– Ничего себе как поздно! Пора.

Часы на стене показывали полвосьмого, и я поспешно вскочил на ноги. Обнаружил, что мама прислала уже два сообщения. Переживала, что я до сих пор не вернулся.

– Тогда я поеду, – попрощался я и закинул сумку на плечо.

Но у самой двери Харуна меня окликнула:

– Слушай! У меня из-за всего этого не осталось друзей, и ко мне никто никогда не приходит. Если будет свободное время, я была бы рада тебя увидеть, – призналась девушка и тепло улыбнулась. Такой улыбки я у нее еще не видел, и Харуна вдруг стала похожа на самую обычную девочку, а у меня сжалось сердце.

Наверное, мы с ней больше никогда не рассмеемся от души. Я уж точно нет. Меня не порадует даже самый невероятный счастливый случай. Разве что если опухоль в сердце чудом рассосется – тогда, наверное, возликую от всего сердца.

Только этому никогда не бывать.

– Конечно приду. Хочу посмотреть, что получится.

– Спасибо. Только если тебе правда будет больше нечем заняться.

– Хорошо. Ну пока!

Я махнул Харуне рукой и вышел из палаты. Вскоре я покинул затихшее здание.

Рядом с ней мне стало спокойно. Когда бы снова к ней заглянуть? Может, завтра? Нет, лучше, наверное, выждать пару-тройку дней. На обратном пути в автобусном стекле отражалась моя довольная улыбка.

Когда я уже сошел на своей остановке, от мамы пришло третье сообщение. Я не заметил, но она еще и позвонить два раза успела. Усмехнулся, что она у меня такая тревожная, и поспешил домой.

* * *

На следующий день раздали результаты теста. Я получил 42 балла[10], но совершенно не расстроился. Иного и не ожидал. Подглядел, что там у Эри, и оказалось, что 71. Она вообще-то хорошо знает математику, так что маловато, по ее меркам.

Я смял листок и бросил его в сумку, а сам отвернулся к окну. Подумал, как повезло в этот раз с рассадкой. Если бы посадили в средний ряд или у стены, я бы так легко от реальности не сбегал.

Прогноз обещал пасмурную погоду, временами дождь. Но ливня не ожидалось, так что зонт я не взял. А тучи наливались подозрительным свинцом. Я пожалел было, что опрометчиво не подготовился к такой возможности, но мысли тут же утекли в другую сторону.

Опять вспомнил школу, которую нарисовала Харуна. Кажется, один из одноклассников, Такада, раньше там учился. Может, и про девушку что-нибудь знает. Надо будет спросить на перемене.

Пока я составлял план действий, на меня опять накричал учитель:

– Хаясака! Хватит ворон считать!

Во время обеденной перемены я быстро умял все, что принес с собой, и пошел гулять по школе. Искал Такаду, который ушел из кабинета раньше меня. Мы с ним толком не общались. В десятом классе учились в разных параллелях, а в этом году нас далеко друг от друга посадили.

В общем, я не знал, где он обычно проводит большую перемену. Но в целом догадывался. По большей части он урывал любую минутку, чтобы почитать. Я предположил, что он уходит в библиотеку, и не прогадал.

Народу там оказалось немало: кто-то зарылся в книжки, кто-то занимался, кто-то искал, чего бы взять с собой. Я не особо увлекался чтением, поэтому оказался в школьной библиотеке впервые. Мне почему-то казалось, что тут должно быть тише, но какие-то ребята болтали между собой, поэтому, наверное, ничего страшного, если я тоже заговорю с Такадой.

Я опустился на стул напротив и окликнул:

– Такада-кун[11], можно кое-что спросить?

Он закрыл книгу и поднял на меня глаза, явно не ожидая, что я с ним заговорю.

– Что именно? – озадаченно уточнил он, поправляя очки в тяжелой черной оправе.

– Ты же из средней школы «Аоба»? Знаешь Харуну Сакураи оттуда?

– Харуна Сакураи… – Он кивнул, явно припоминая. – Точно, точно. Мы вместе учились в седьмом классе!

Тут я удивился: оказывается, мы еще и ровесники.

– Правда? Мне про нее очень интересно узнать.

– Прости, я ее очень плохо знаю. Она ведь очень слабая, и мы почти не разговаривали.

– Да?

– А что такое?

– Да не, если не знаешь, то и ладно. Извини, что отвлек от книги.

Я особенно не рассчитывал, что Такада знает хоть что-то, а выяснил, что мы сверстники. Уже кое-что.

Я собирался уйти, как вдруг одноклассник вспомнил еще одну деталь.

– Точно! – воскликнул он. – Насколько я помню, Миура-сан из класса «Д» с ней дружила.

– Миура-сан из «Д»?

Речь, наверное, про красотку-одноклассницу Сёты, Аяку Миуру. Я слышал, все парни по ней сохнут.

– Да. Она тоже из «Аобы». Хотя с ней я вообще ни разу не говорил. Но если хочешь разузнать о Сакураи-сан, спроси у нее.